Бесчеловечный дух царит над ними...

     Все нижеописанное могло бы и не стать «народным достоянием», если б не случай – невообразимый и даже глуповатый по своей сути. Однажды в руки кому-то попало письмо – «не по адресу», и он решил растрезвонить содержание оного во всеуслышание. Сам по себе факт заурядный: ну мало ли кто, в конце концов, читает чужие письма, мало ли для чего это делается; находятся и охотники до вынесения прочитанного на общее обозрение. Наш же случай, как было сказано, необычен. Дело в том, что в руки нашего с нами современника попало письмо случайно оброненное, причем писанное человеком таких времен, которые значительно отстоят от наших с вами – человеком, жившим, судя как по слогу, так и по многим иным признакам, лет около ста пятидесяти назад. Необычно и даже в некотором роде исключительно – вот так запросто найти на улице исторический манускрипт – не правда ли? То-то. Однако, есть в этой истории и еще одно невероятное обстоятельство: «ископаемый человек» собственной персоной сумел побывать в наших с вами днях. Каким образом это случилось, загадка не из легких – да и не в решении ее состоит здесь наша задача. Просто интересным является то, что в письме далекого «мамонта» обрисовываются вкратце черты бытия сегодняшнего. И потому занятно было бы посмотреть на себя глазами из прошлого, ознакомиться со взглядом на то, чего мы, быть может и не отличаем в суете повседневности, из рук эдакого прапрадеда. О самом «предке» известно нам до ничтожности мало. Судя по всему, это был какой-то «чиновник для особых поручений» при некоем коммерческом учреждении, совершавший с не ведомым нам заданием вояж по одному из крупных русских городов. О возрасте, наружности и манерах его остается лишь догадываться; однако, в целом, по стилю письма, можно предположить человека в летах, достаточно умудренного, наблюдательного. Письмо пишется, видимо, в дороге и адресуется, очевидно, ближайшему приятелю. Имя «чиновника для особых поручений» – Яков Варсонофьев; адресата звали Григорием. Итак, вниманию читающей публики предоставляется …

     «Приветствую тебя, о любезный друг Григорий!

     Давеча я обещал написать к тебе подробнее, но, волнуемый многими служебными задачами и отвлекаемый свалившимися разом тяготами, был попросту не в силах разорваться. Теперь же выдалась передышка, и вот я пишу. Попытаюсь быть одновременно и краток (дабы не переутомлять тебя), и емок в обрисовке виденного и слышанного.
     Итак, службу свою исполнил я успешно. Г-н управляющий (коряво называемый у них «исполнительным директором») оказался человеком, если не сказать приятным, то во всяком случае покладистым. Дело было улажено в каких-то полтора часа и, благодарение Богу, отпущен был я за сим на все четыре стороны. Прорва времени оказалась битого, каковое использовать решил я с пользою для собственного естества.
     Перво-наперво отправился я на прогулку, в которой мог бы совместить благоприятное прогуливание с неким познавательным опытом. В изумление начал приводить меня сей город еще до образования досуга, но с той минуты почало мое внимание особо к частностям быть восприимчиво, а от того и изумление расти начало в неизмеримой пропорции. Заметил я убогость их жилища. Живут они в домах по преимуществу общих, каковые форму имеют ущербную в своей неблаговидности, выстроенных из плохого дешевого камня. Потолки в тех домах низки – так что человеку почтенного роста либо в окружности внушительному придется пригибаться либо боком втискиваться. В просторности своей квартиры их дюже нашим уступают, свету в них тоже мало, воздух часто сперт и душен. Те, что богаче, позволяют себе жилье более просторное, но, братец, увы! Самый незатейливый и плохонькой из наших особнячков покажется тебе раем сущим сравнимо с этими чудовищами. Крыши неведомо какие, окна часто темны что ночь, гардины лоскутками какими-то подменены, что на палочках оборачиваются, внутреннее убранство, хоть часто и на широкую ногу обставлено, сиро и непривлекательно. Имеют они склонность к громоздкому и блестящему, что твоя сорока. Иной раз из такого матерьяла фурнитура их выделана, что увидишь – со смеху надорвешься. Вкусу, я скажу тебе, у них, что у слона, и даже Федька – наш подрядчик – покажется, верно, на фоне их самим Микелем Анжело. То же – касательно и вида внешнего: китч и безвкусица царят в их нарядах; за роскошь считается мужикам ходить в штанах наподобие кальсон, носить цветные верхние одеяния и отягощаться разными побрякушками, бабам хари мазать краскою дешевою, а молодая поросль иногда в тряпицах нищенских щеголяет с размалеванной мотнею – такою, что сальные власа иного нашего студиозуса покажутся тебе сущею аполлонической красою. Конечно, мы, старики, всегда к молодым относимся с изрядной долею критики, но подобного зоологического сада, ручаюсь, без улыбки бы ты не выдержал. Манеры также подобающи: считается у них за особый шик козырнуть в обществе площадною шуткой или сальным анекдотцем; на службе чину и ранга не блюдут. Конечно, скажем, демократизм и в наш век считался признаком просвещенности, но лично я на месте «исполнительного директора» протягивать руки бы незнакомому курьеру из родственного учреждения не отважился, да и в одной столовой с подчиненными обедать бы не стал – тем паче искать к себе их расположения разными увертками, граничащими с подобострастием. То же – и в обществе их в его целом: настроены они крайне либерально, а потому на манер Американских Штатов избирают себе Президента, сословий и наследственных заслуг не признают. Конечно, братец, мы-то с тобой общественными науками когда-то пробавлялись, а потому знаем, что без правительствующих классов общество построено быть не может, но у них таковые набраны из отчаянного отребья – дураков и лихоимцев по преимуществу. Запросы их, как и всего общества вкупе, грубы и низменны; главнейшим устремлением их является корысть. Наш чиновник, конечно, тоже от веку приворовывал, да хоть начальство в почете держал, а эти-то фармазоны только страхом отставки и держатся рамок в сношениях с разными там «исполнительными директорами», каковых за глаза честят что твою кобылу.
     Кстати, об устремлениях их особо. К просвещению особых склонностей они не выказывают. Образование поставлено здесь плохо, обрести же его пытаются в первую очередь из надобностей утилитарных – дабы пристроиться на хлебное место. Торговля аттестатами практикуется здесь самая отчаянная. К обучению ради саморазвития, тем паче для служения народу задумываются здесь лишь отъявленные единицы, почитаемые людьми чудаковатыми. Имена Шеллинга, Гегеля, бывшие у всех на устах в годы нашей молодости здесь и не поминаются; да что ты хочешь от народа, и о Пушкине имеющем лишь смутное и отдаленное представление? Иными словами, скотство отчаянное. Первейшее устремление их – накопительство, о выборе средств для которого особо не задумываются. Образовалась у них, знаешь, своего рода каста, имеющая доступ ко всем благам бытия земного; масса же народа влачит жалкое и полускотское состояние. Поэтому следует ли удивляться тому, что в самоценность возведено у них стяжание, а также что экономия народная ничтожна? Ради любостяжания готовы они решительно на все, включая буквальное уничтожение ближнего своего. Стоит ли удивляться теперь тому, что мораль христианская лежит в полном забвении? На человека, верного Богу и в годы нашей с тобою юности смотрели как на чудака; однако, на склоне лет многие из наших богоборцев прозревали, и если таковое происходило, то за нелюдей их не почитали. А тут чего? Да посмотри хотя бы на их забавы. Процветают у них так называемые клубы, которые есть сборище не совсем понятной публики, совершающей отнюдь не грациозные телодвижения под странное подобие музыки, в коей шума и грохота значительно более гармонии. Сказывают, распространена в таких местах торговля наркотическими снадобьями. Такого рода заведения сравни-ка хоть с нашим купеческим собранием средней руки со всем его обжорством и цыганами. Да оно же идеалом благопристойности тебе покажется! Театры делятся у них на две неравных части. Те, которые показывают нечто умное и для души полезное, по преимуществу пустуют; процветают и посещаются те из них, что ставят спектакли вычурно-необъяснимые. Музеи, галереи и библиотеки простаивают и закрываются; куда же потихоньку девается их достояние, Бог его ведает. Книги читаются по преимуществу самого дешевого и площадного содержания; подобная же в ходу и пресса. Развлечения же практикуются ими самого животного содержания. Помимо посещения «клубов», это низменный разврат или свинское пьянство, венчающееся как правило мордобоем. Человек, лишь рублем озабоченный и гнущий спину его ради целую неделю, по субботам почитает, как они говорят «оттягиваться». У нас, сам знаешь, лишь мастеровые такой забавой пробавляются; здесь же ей подвержено абсолютное большинство. Да, друг мой, бесчеловечный дух царит над ними. Не любят эти господа Человека во всей его могущественности и красоте. Они опутали себя корыстью и всякими приспособлениями для взаимного контроля и наушничества друг на друга. Первейшее из них – так называемый компьютер, каковой есть столь сложное устройство, столь много функций исполняющий, что заслуживает, пожалуй, отдельного рассказа. Да и сам я, сказать по чести, порядком в нем еще не разобрался.
     Итак, дружище, впечатление от этих субъектов, как ты видишь, не из приятных. Однако, вынужденный волею судеб быть с ними в некоторых отношениях, я и сам слегка испытал на себе некую толику их неприглядного существования. В конце концов, скоро я явлюсь пред твои очи, и мы обязательно обсудим многие предметы из виденного и испытанного мною в подробностях. За сим крепко обнимаю тебя, друг мой любезный, и остаюсь навеки твой,

                Яков Варсонофьев».