Женщина и листок

 Я помню белые пальцы, увенчанные хищными ухоженными коготками. Она брала листок и тянула вверх, желая оторвать, а затем останавливала дернувшуюся руку. Листок был у неё, теперь она распоряжалась его судьбой. Сначала вертела его в руках, изучая написанное и нарисованное, вникала в содержание. Было заметно её удивление по отношению к чистым местам, где клетка (это же листок в клетку) ничего не стоила, кроме незаполненной пустоты. И почти не угадывалось в её глазах раздумье по поводу использования этого пространства. Листок был гладкий, ровный, с прямыми углами. Он не пропускал свет, не был прозрачным даже на солнце. Когда она брала его в руки, он тихо хрустел от удовольствия, мягко прогибаясь под приятными ласками. Первым же, что она сделала, это показала лист своим подругам, которые тщательно его осмотрели и дали ясную оценку, кажется в валюте Китая или Японии. А кто-то из них перевел его цену на франки. И только она, оправдываясь перед всеми и собой, запомнила цифру в тенге, вполне её удовлетворяющую. По приходу домой, она поставила его в специальную подставку, отточенную и подогнанную для таких листков её самыми авторитетными родными, подругами и знакомыми, и сев в удобное кресло напротив, долго, до глубокой ночи любовалась им. Сегодня она спала с ним. Взяла с собой в мягкую постель и согрела страстными объятьями. Теперь она его хорошо знала, настолько, что могла назвать своим, могла, когда хотела, заполнять его пустое пространство необходимой ей информацией, а иногда, если могла стереть старые записи, меняла содержание. Дальше все происходило как обычно. Днем она его не видела, а по вечерам ставила в подставку и проводила с ним все свободное время.
Но со временем её любовь к листку угасала. Все меньше и меньше она испытывала удовольствие от общения с ним. Да и он располнел, съёжился, не вмещался в подставку, не мог стоять в ней также красиво и гордо, как раньше. Но чувство собственника не покидало её, не позволяя расстаться с листком. Тогда она решила его подравнять под подставку. Листок был объемным, и лишить его этого было невыносимо трудно. Она приложила немного усилий и поняла, что привыкла к его объемности и не нуждается в старой подставке. Вообще не нужна была подставка. Она только мешающая деталь, она портит картину, создавая плохой фон. Он на этом фоне не смотрится. Нужно было принимать его таким, какой он есть. Но по-прежнему она не получала былого удовольствия от своего листка. Его нужно изменить. Эту идею её подсказали, возможно, она выдумала её сама, важным было то, что она настроилась его изменить и не могла себе отказать. Однажды вечером, придя домой и встретив там свой листок, она начала его гнуть в тех местах, где ей нужен был изгиб. Листок терпел, тихо кряхтя. Иногда он поддавался легко, как если бы его уже гнули раньше. В другие моменты он упрямился и выгибался обратно. Его гладкая поверхность в измененных местах стала шершавой. Сквозь долгие старания она поняла, что нужен инструмент, голыми руками не обойтись. Вооружившись шилом и ножницами, она принялась колоть и резать. А лист навсегда терял свои формы. Пробоины сквозили летящим мимо ветерком, а разрезы не сходились в прежнее состояние и доставляли ему огромные неудобства. А самым страшным была потеря углов, она их жестоко оборвала, прошептав, что он её вынудил. Он больше не мог стоять сам и уж никак не удерживался в подставке. С тех пор он всегда искал опору - все, что давало ему хоть какую-то стойкость, приводило в равновесие, пусть не надолго. Теперь лист казался ей невзрачным, не стоящим внимания. Она не хотела признать, что сама сделала его таким. Кто-то посоветовал его покрасить, утверждая, что соседке помогло. И в момент, когда она окончательно поняла, что невзрачность и отсутствие так необходимой ей красоты, а значит правильности, заключается в нищете его тонов, решимость заполнила её сердце. Ясные, конкретные черный и белый цвета её не устраивали. Ей нужна была радуга, в свете которой она чувствовала бы себя прекрасно. Ей нужны были краски, и она их наносила. Понемногу, иногда аккуратно, но чаще размашисто, накладывала слой за слоем. Он стал цветным. В местах ярким, кое-где блеклым. Она же недолго была рада переменам. Каждый цвет имел несколько оттенков, которые он принимал в зависимости от освещения. Не все оттенки были хороши, некоторые оказались противными настолько, что было невыносимо их терпеть. И чем больше она познавала многогранную гамму его, тем сильнее становилось её желание лишить его этих цветов. А однажды она набралась смелости помыть листок, вернуть ему былые два цвета, которые всегда были ей известны, понятны и близки. Вода, чистая и освежающая, поглотила измученную бумагу. Она понимала как листку плохо, но где-то внутри, глубоко, а снаружи она желала удовольствия и комфорта. Когда лист был извлечен, после долгих терзаний, пыток, дерганей и трений, он показался ей старым, непотребным и, даже более того, ненужным. Желанного результата она не добилась, в чем винила качество листка. Его плохо сготовили. Единственной его судьбой, как она полагала, была свалка. Он был обречен на общество отбросов. И он сам выбрал эту судьбу. Но выкинуть его она не решилась, как не решается творец уничтожить своё детище. Она отложила его, закрыла в ящике, где лежало прочее старьё. Но память о листке не давала её покоя. Он манил её. Она часто вспоминала его, представляя черты, первое содержание, чистое пространство, когда-то удивившее её. Но, повернув ключ и потянув на себя ручку ящика, она возвращала его реальность, простого, изрезанного, замазанного и грязного листка. Не выдержав этого, она сожгла его. Её грустный взор следил за тем, как разноцветный огонь пожирает его, превращая в кучку пепла. Пепел не жалко выкидывать. А в женских глазах уже угадывалось отражение её нового листка.