Старуха

 Эту историю я слышал и сначала хотел переделать. Но позже меня что-то остановило. Здесь все так, как дошло до меня, ни моих домыслов, ни преувеличений.
Тело её было свежим и молодым, вопреки годам, а ей было сорок четыре, сохранившим кожу нежно-бархатистой и румяной. Но себя она называла старухой, особенно, когда сидела напротив зеркала и вглядывалась в свои, уставшие от тяжелой жизни глаза. Лицо сохранилось хуже. На нем оставил свой отпечаток каждый прожитый день, час, момент. Здоровье её было никудышным, но внешне она напоминала тяговую лошадь, которая несмотря ни на что по-прежнему тянула свою непосильную лямку, упрямо глядя вперед и  не думая, когда кончится путь.
Паренек впервые её увидел в саду, она собирала высохшие в зимнюю пору ветки и освобождала от них новую, по весеннему молодевшую зелень. Он шел в её дом, и шел потому, что в недавние времена дом принадлежал его бабушке и запомнился ему, как единственно родной и милый, способный его прикрыть от любых невзгод судьбы. Бабушка же его умерла, а дом продали, чтобы её схоронить, так как она не берегла ничего на черный день, считала, что придет время, и появятся её родные. Она не знала, что внук был единственным выжившим, что дети её один за другим легли в могилу и уже никогда не посетят её и уж точно не проводят в последний путь. Так она и встретила смерть у окна. Новая хозяйка дома вынуждена была уехать из города и поселиться в деревне. Из родных у неё было две сестры да брат, помимо только неудавшиеся, не выдержавшие до свадьбы бытовые романы и боящееся всего, изрезанное злыми людьми сердце. В деревне ей было хорошо. Городскую дачу она любила, но не так, как свой сад с огородом на восьми сотках. Здесь она работала, здесь и кормилась. Все деньги она уже второй год держала на депозитах, и той малой прибыли, что они приносили ей, было достаточно. Она не радовалась жизни, но была её довольно и видела в труде дурман, помогающий легко пронести завтрашний день и не впадать в ненужные никому переживания.
Гостя она встретила без радости и гостеприимства, оглядев и оценив. Это был молодой человек двух десятков отроду, на вид скромный, нерешительный. Его длинный стан гнулся под чужим взглядом, а глаза прятались и не могли бросить вызов. Но в целом он производил хорошее впечатление, был вежлив и прост. Когда он все рассказал ей, поведал, что не знает теперь, куда податься, она не сразу решилась его приютить, но все же оставила на несколько дней. На следующий же он устроился на работу. Ничего особенного, даже не сказал куда, но пообещал, что в конце недели принесет деньги за комнату, в которой жил, и впредь будет приносить постоянно, если она позволит. Она позволила, тем более что с ним, как она посчитала, проблем быть не может. Если он и убьет когда-нибудь муху, то, только не заметив и сев на неё. Еще сыграло то, что женщина заметила, как соседи любили прошлую хозяйку дома, и решила, что у неё не может быть плохим единственный внук, проведший детство в её объятьях.
Дни шли, каждый наступивший был невероятно схож с прошедшим и предвещал родить такой же завтра. Женщина с парнем ужилась, и они привыкли друг к другу. Он не пил, с работы шел сразу домой и помогал ей в саду. Проблемы были у него на работе. Он перевелся на другую, потом на третью, а после с кем-то познакомился и пошел вверх. Тоже благодаря своёй бабке, ведь память о ней до сих пор бродила по благодарным лицам сельчан. Женщина все не понимала, почему он не подыщет себе пару, но тему эту не трогала, считала его трудностью. Ведь она сразу приметила, что как только на горизонте появлялась девушка, он терялся, а если она обращалась к нему, то тонул в глупой улыбке и не мог произнести ни одного толкового слова или сделать нужный поступок. Но ведь не ей его учить. Так подошло время лета, все стало более радостным, воды потеплели и радостным плеском обнимали соскучившихся по речным ласкам ребятишек и грузившихся проблемной жизнью взрослых. Тогда и пришел вечер, он пригласил её искупаться, без мыслей, не желал идти в одиночку на пляж, где привык видеть близких и радующихся друг другу людей. Она согласилась, ведь давно не купалась. У неё даже был купальник, старый, открытый (в то время был в моде закрытый), но не выцветший и еще готовый к купаниям. И они пошли на пляж. Там все было по-обычному. Вечернее солнце, дружный народ, кричащий во все голоса и она...
Когда платье спало с её плеч, парень уже был в воде, не ждал, но был обращен в её сторону. Он привык к её глазам, глубоким крыльям, отлетавшим от носа и морщинам. Но он не ожидал увидеть её великолепное тело, стройную фигуру и эту кожу, так манящую в лучах заката. С тех пор он не спал. По ночам видел только её. Она выходила из тени и плыла в его объятия. Он сходил с ума день за днем. Приносил её цветы, льстил, где мог и, конечно, поедал, поедал её глазами. Она казалась ему доступной, родной, не такой, как все другие девушки, смеющиеся над ним и унижающие его. Она была тем, кого он видел, как свою королеву. И это не давало ему покоя. Он стал решительнее в жестах, грубел в разговоре и часто проливал переполнявшее его возбуждение, влившееся в доселе отсутствующий у него темперамент. Он не выдержал и трех недель, признавшись любви в середине третьей. Это было неумело и несколько пошло. У неё были подозрения и в этот вечер она сказала ему, чтобы в три дня он подыскал себе жильё и убрался с её глаз. До этого она относилась к нему как к сыну. Он не пришел ночевать в первый день, не пришел и во второй. Она беспокоилась, не находила себе место. Ей все казалось, что он наложил на себя руки и сейчас всплывает где-нибудь под мостом. Но искать его все же не решалась. В третью ночь он пришел в дом сильно пьяный. Все три дня отразились на нем образом бомжа, годами не видевшего родного очага. Он был в силах двигаться и мог кричать, что и проделал, еще не перейдя за порог. Ни к чему перечислять все, что он натворил в ту ночь. Скажем только, что...
Он её избил и изнасиловал, к утру она была мертва.
Прошу простить меня за столь злую концовку и понять, на меня давят факты. Но все было именно так. Ведь это жизнь, господа! Это жизнь.