Кривые зеркала

Она подошла к нему совершенно незаметно, как ее этому учили. Ее красивый красный костюм сидел безукоризненно, был чистым и идеально гладким, без единой складочки.
— Здравствуй, папа.
Фолксон обернулся и посмотрел на дочь взглядом, доступным только гордым отцам, радостным и блестящим. Кому-кому, а уж ему было за что гордиться.
— Откуда идет моя дочурка? Было какое-то собрание? Уж больно хорошо ты сегодня выглядишь.
— Хотя не должна бы.
Ее холодный тон несколько смутил его. С ним она редко бывала такой. Он встал из-за стола.
— Что случилось?
— Я нашла это у тебя дома, в сейфе. — Она протянула ему папку с документами, которую пересекала синяя надпись “Альфа-7”. — Я все знаю. Я пришла спросить у тебя лично, правда ли это. Нет, не так. Я пришла заглянуть тебе в глаза, когда ты начнешь лгать.
Он опустил голову. Последние сомнения рассеялись. Как будто что-то внутри нее упало. Но об этом думать пока не стоило. Она вскинула подбородок и своей обычной неторопливой походкой вышла из кабинета. Когда она закрывала дверь, изнутри донеслось:
— Прости, если сможешь...
Дверь с треском захлопнулась.
Первым побуждением было уехать подальше, скрыться, и где-нибудь в горах Юты пережить все, что ей еще предстоит. Но ее тут же передернуло: кто от кого должен скрываться? Она-то как раз не виновата ни в чем. Поэтому просто поехала к себе домой.
Все обрушилось. Вокруг было темно... В ее жизни всегда было так мало света. А тот луч, который светил постоянно и дарил тепло, тепло, доступное обыкновенным людям, обманул ее. Единственный близкий ей человек оказался предателем. Ушла опора из-под ног. Все то, что она бережно носила в душе, что помогало ей в трудную минуту, что делало ее сильной, оказалось вещью, никогда ей не принадлежавшей. Как будто она что-то украла. Но крала не она, украли у нее. Тридцать лет назад.
Неужели он мог так поступить? Лгать все эти годы? Называть единственным сокровищем в жизни?
Она и не заметила, как расплакалась. Она уже и не помнила, когда плакала последний раз. Такого не могло быть. Папочка, родной, любимый, как ты мог позволить мне так к тебе привязаться, называть отцом? Я так тебя любила, а ты убил моих настоящих родителей!
На следующий день она, как обычно, пришла в Центр. Выглядела безупречно, как и всегда. Билл Фолксон сам спустился к ней.
— Я хочу, чтобы ты меня выслушала.
— Я ждала тебя, — сказала она и подошла к окну, чтобы опустить жалюзи. Ее и без того темный кабинет стал еще темнее. Он опустился в кресло, она осталась стоять. Он помолчал, как бы собираясь с мыслями.
— Это правда, я убил твоего отца. Твоя мать умерла двумя месяцами раньше, при родах. Твои родители были два агента из Центра. Они полюбили друг друга, а устав запрещает подобные отношения, и они сбежали. Меня послали разыскать их и ликвидировать. Они оба были опытными агентами, поэтому смогли скрываться долго, целых полтора года. Потом стало известно, что родился ребенок... Ты знаешь — Центр часто использует детей для изучения, и ты была как нельзя более подходящей для этого. В мое задание вошла еще и твоя доставка. Они хотели узнать, передаются ли определенные способности генетически. Твой отец... — весь монолог он произносил чуть торопливым тоном, тоном просто-констатирующем-как-идут-дела, но тут не выдержал и запнулся, — твоего отца подкосила смерть твоей матери, и вычислить его стало нетрудно. Я нашел его в мотеле Северной Каролины. Я застрелил его, даже не переступая порога той комнаты. И тут закричала ты. Если бы я смог передать тебе это чувство, когда ты доверчиво протянула ко мне ручки, а я должен был сдать тебя, чтобы из тебя сделали подопытную крысу, поломали бы всю жизнь! У меня было много женщин, но не было детей. Во мне тогда что-то изменилось. И я решил: пускай лучше убьют меня, но тебя я защищу. Я подбросил тебя в приют, а сам вернулся в Вашингтон, и той же ночью убил Брукнера, тогдашнего директора, и подстроил все как самоубийство. Я занимал тогда высокий пост, меня естественным образом избрали на его место, расследование по его смерти мне удалось привести в логическому концу, а из-за того, что его серьезно подозревали в связях с мафией, лишних вопросов задавать не стали, в том числе и насчет тебя.
Она молчала. Ее длинные ресницы слегка дрожали.
— Потом я взял твое свидетельство о рождении, выданное в приюте, и объявил всем, что у меня обнаружилась дочь, что ее мать умерла, и что я забираю тебя к себе. Все знали о моих любовных связях, и никого это не удивило. Вот и все. Теперь думай все, что хочешь.
Казалось, она размышляла. Стряхнув пепел с кончика сигареты, наконец вымолвила, и ее голос был тихим:
— Я готова поверить, что ты не говорил мне об этом из-за меня самой. Я много думала об этом вчера. Ты не мог притворяться настолько. Ты всегда был хорошим любящим отцом. Конечно, трудно понять, что твой единственный родственник не оказывается таковым. Но... я любила тебя. И до сих пор люблю, — добавила она тем же бесстрастным деловым тоном, который так резал его слух, — но все же я должна спросить: есть ли что-нибудь еще? Потому что если есть, скажи мне это прямо сейчас.
— Джекки...
— Скажи мне это прямо сейчас! — закрыв глаза и сжав зубы, почти выкрикнула она. Потом добавила тихо: — Если я не сошла с ума вчера, я выживу и после всего остального.
— Ничего другого, кроме того, что ты знаешь, нет, — твердым убеждающим тоном произнес Фолксон. — Ты должна мне верить.
Она вскинула на него глаза. Как хорошо он знал ее тяжелый пронизывающий взгляд! Но никогда не предполагал, что когда-нибудь испытает его на себе. Он не выдержал и опустил голову.
— Я верю тебе, — это было сказано уже другим тоном. Он поднял голову. Перед ним опять была его дочь. — Но смогу ли я...
— Не разрушай того, что еще осталось, — закончил он за нее.
— Я люблю тебя, папа, — прошептала она. — Как бы там ни было — ты меня воспитал. Ты меня оберегал. Мне нет оснований тебе не доверять. Обними меня, папа. Мне так тяжело.
Он подошел и обнял ее. Доверчиво прижавшись к его плечу, как она делала много раз до этого, она наконец обрела некий покой и ясность мысли.
Он нежно гладил ее темные волосы. Все было хорошо. Конечно, хуже, чем раньше, но если их отношения выдержали такой удар, они выдержат и все остальное. Она все-таки его дочь. Его малышка, его гордость. Она же такая... Внезапно он услышал все тот же бесстрастно-холодный голос:
— Я надеюсь, что ты мне сейчас сказал правду. Потому что если я узнаю, что ты мне солгал, я тебя убью и займу твое место.