Белый ужас на крыльях ночи...

Мне нужно было позвонить подруге, а так как телефон нам еще не поставили, пришлось идти на улицу к автомату. Было уже темно (подруга поздно приходит с работы) и я чувствовала себя, честно говоря, не очень комфортно. Не знаю почему, но я как-то не особо люблю гулять по ночам, тем более одна. Даже если пройти надо всего два шага и в своем районе.
Ближайший автомат, разумеется, не работал и я, судорожно стиснув жетончик и, покрываясь мурашками (октябрь все-таки) отправилась к парку, где стоял еще один телефон.
Было пустынно. Только я и фонари. Деревья и то спали. Не успела я перейти дорогу, как заметила нечто белое, неотвратимо приближающееся ко мне со стороны парка. Я остановилась.
Переваливаясь на могучих лапах, ко мне лениво и уверенно подбежал буль-терьер. Ошейника на нем не было, намордника — тем более. Хозяина в округе тоже не наблюдалось. Когда я поняла, что это — бультерьер, в моей голове закрутились разные мысли. Точнее — вся известная мне о бультерьерах информация.
Мощность сжатия челюстей — двадцать пять атмосфер (или что-то в этом ду-хе), навроде кузнечного молота. Порода бойцовых собак, не чувствуют боли, не лают, не рычат, бросаются без предупреждения, выведены для боя с быками. Их зубы в со-стоянии перемалывать любые кости, на это из хищников способна только гиена, да-же львам это не под силу.
Пока я об этом думала, бультерьер обнюхивал мои ноги. Но страшно мне по-чему-то не было. Собак я вообще люблю, хотя бультерьеров из-за их  поросячьей внешности и странного характера я до сегодняшнего  момента к собакам не причис-ляла. Странный характер у них потому, что часто на хозяев бросаются. Люди чего-то перемудрили, когда бойцовых собак выводили (не только бультерьеров) и недавно только узнали, что с генами (или хромосомами) у этих псинок что-то не того. Какие-то лишние появились. А на практике это значит, что у собачки в любой момент крыша может поехать и она готова загрызть кого угодно, даже того, кто ее с детства с ложечки выкармливал. Кошмар какой-то, в общем.
Я наклонилась и погладила белое чудовище. Оно лениво замахало хвостом.
   Почесывая собаку за ухом, вспомнила случай. Года три назад по телевизору показывали “ОМОНовцев”, вышибающих дверь квартиры и стреляющих в бультерье-ра. Оказалось, что соседи услышали крики и вызвали милицию. Когда она приехала, выяснилось, что собака убила своих хозяев.
Да что далеко ходить — в нашем подъезде жила молодая пара с ребенком, держали щенка бультерьера. Щенок однажды довольно сильно покусал ребенка, чуть не изуродовал, все думали, что родители избавятся от собаки, но у них нашелся бо-лее оригинальный вариант. Ребенка отправили к бабушке с дедушкой, а себе остави-ли щенка. Неужели только из-за породы можно держать такой ужас?!.
А ужас в это время стоял у моих ног и пытался заглянуть мне в глаза
— Ну что мне с тобой делать? — Спросила я его, — бедный буля, потерялся, наверное. Ладно, пойдем со мной, если хочешь.
Буля (это оказалась девочка) не торопясь, последовала за мной. То есть она то-ропилась, но из-за своих габаритов быстро не могла.
Мы вошли в подъезд, затем в лифт. Буля дисциплинированно держалась рядом.
 Дома, конечно, все были ошеломлены. Муж удивился меньше всех, он знает меня и вообще отличается невозмутимостью. Пудель Джерик вроде обрадовался, хотя и был слегка растерян. Ярче всего среагировала Мяу, моя кошка.
Она полезла на штору, уронила цветок с подоконника, хотела влезть на пото-лок, но ей этого не удалось. Затем она поцарапала моего мужа, который попытался снять Мяу со шторы, и стала скакать по стенам. В прямом смысле этого слова. Как угорелая она на секунду вцеплялась в обои, затем отталкивалась и приземлялась на противоположной стороне коридора. И так всю дорогу, как обезьяна в джунглях, только в ускоренном варианте. Можно было подумать, что она играет в детскую иг-ру, где нельзя ступать на землю, иначе зачурают.
После гонок по вертикали Мяу взлетела на холодильник и сидела там трое су-ток, распушенная, урчащая и с черными от ужаса глазами. В таком состоянии я Мяу еще не наблюдала. Можно было подумать, что она впервые видит живого пса. Хотя вообще-то так оно  и было. Джерика Мяу давно собакой не считала и относилась к нему с легким презрением.
В это время Буля, не обращая ни малейшего внимания на переполох по поводу появления ее персоны, прямой наводкой отправилась на кухню. Там она сунула нос в миски моих зажравшихся животных и зачавкала, еще более напоминая этим поросен-ка.
Подчистив все, что оставалось, Буля вспомнила вдруг о моем существовании и направилась ко мне.
Я похлопала ее по упитанному боку (где-то я читала, что для того, чтобы при-ласкать носорога, нужно пошлепать толстокожего с такой силой, как будто вбиваешь гвоздь, так вот — у Були с этим носорогом было нечто общее).
Гостья наверняка не насытилась и я заволновалась. Полезла в холодильник. Да уж, выбор не богатый.
— Лепешку будешь?
— “Буду”, — (легкое оживление, кивок хвостом, чавканье).
— А хлеб?
— “Буду”, — (оживление, чавканье).
— А картошку?
— “Давай”, — (чавканье).
— Стой, она в мундире!..
— “Поздно, ее уже нет”.
Наконец собака вроде наелась, выпила примерно полведра воды (я раз пять подливала в мисочку-маломерку, явно не рассчитанную на такие аппетиты) и успо-коилась. (Хотя и до этого особо нервной не выглядела).Стала клевать носом. Я отве-ла ее в комнату, постелила старый плед в углу, похлопала по нему:
— Место.
Буля не сразу поняла (у нее вообще, кажется, была замедленная реакция), но потом беспрекословно подчинилась. Рухнула на подстилку и стала засыпать.
Я тоже стала укладываться.
 Через полчаса меня разбудили. Мощная туша запрыгнула на диван и улеглась на моих ногах. Я вспомнила рассказ Сетона-Томпсона, как он всю ночь не мог ус-нуть из-за подобной собачки — едва он шевелил ногой, в нее вцеплялись мощные челюсти, от увечья спасало только одеяло. Поэтому я не сразу решилась подать при-знаки жизни. Но спать с придавленными ногами я не привыкла, поэтому все же по-пыталась осторожно двинуться. Это оказалось не так-то просто. Собака лежала как мешок с мукой, такая же неподъемная и неподвижная.
Убедившись, что ноги так просто не вытащить, я слегка разозлилась и, при-подняв одеяло, стала спихивать Булю руками. Она долго не обращала на это никако-го внимания. Видимо, отчаявшись, я толкнула ее слишком сильно, Буля взвизгнула и недоуменно, с легкой обидой в глазах, посмотрела на меня.
Мне стало стыдно.
Но все равно, постель и бультерьер — вещи несовместимые, поэтому я встала, согнала Булю с кровати, еще раз показала, где ее место и только после этого легла.
Я не могу себе представить человека, который приучил такую псину спать вместе с ним, но Буля всю ночь шлялась возле дивана, время от времени делая по-пытки запрыгнуть.
К счастью, Джерик просек, в чем дело, уяснил суть моих желаний и по мере сил отгонял бультерьериху, когда та слишком уж наглела. Он грозно рычал и, как ни странно, Буля подчинялась. Может чувствовала, что в гостях, а может просто такая миролюбивая. Будь она действительно бойцовой, Джерик бы ей на один укус — в нем только душонка и пух, больше ничего.
Джерик меня тоже удивил, — не побоялся рычать на такую грозную и здоро-вую собаку. Да еще девочку. Джерик вообще-то джентльмен, но, видимо, бультерь-ерша была чужда ему по духу и внешним данным.
Громко дыша, с высунутым языком, развалистой походкой Буля ходила по комнате. Дойдет до балкона, постоит, неуклюже развернется и обратно. Подойдет ко мне, обнюхает лицо или свесившуюся руку, ткнется в нее носом. Как рылом подни-мет ладонь: — “Гладь”.
Глажу сквозь сон, почесываю ухо, вижу замедленно качающийся хвост — Буля рада. Джерик молча ревнует, только огоньки в глазах вспыхивают.
Убираю руку, отталкиваю Бульку:
— Спать. Иди на место.
Не сразу, но нехотя отходит. Среди ночи приходит еще пару раз, благодарно и просяще (ей ведь надо на диван, а я запрещаю) лижет мне руку.
Трогательно.
Дремлю и думаю, — а ведь с тем же успехом могла бы не лизать, а откусить и ничего бы я не сделала. Или вообще в лицо вцепиться — диван не высокий. Но поче-му-то все равно не боюсь. Больно уж дружелюбная собака. Хотя глаза странные — невозможно понять, о чем она думает, что в следующий момент сделает. У нормаль-ных собак все в глазах можно прочитать. А эта —загадка.
Наконец, под утро, Буля успокаивается и ложится на подстилку. Засыпаю и я.
Спит она сутки, вставая лишь подкрепиться да по естественным
надобностям (на улицу я ее не рискнула повести — чужая собака, покусает кого, а я виновата буду. Поэтому выпустила Булю на балкон).
Выспалась Буля ночью, когда я опять легла. Снова стала шастать по комнате, мешая уснуть. Я закрыла одеялом уши, но это почти не помогло.
Под утро Буле стало совсем скучно, тем более на диван ее так и не пустили. Начала поскуливать. Я зашевелюсь, радуется и умолкает, думает, что я встаю. Затих-ну, — снова скулит. А потом вообще залаяла. Я вскочила, — думаю, если не соседи, то муж точно меня из дома с этим зоопарком погонит. Вот тебе и бультерьеры, кото-рые лаять не умеют.
Накормила я Булю напоследок поплотней и выпустила в подъезд. А что еще делать? Держать у себя все равно не смогу — тем более все члены моей семьи про-тив. В подъезде хоть тепло, а утром люди пойдут, —  может, кому и приглянется. Возьмут хотя бы в надежде вознаграждение получить.
Так я себя уговаривала, закрывая дверь. А сердце все равно щемило. И на душе было гаденько. Не по человечески поступаю, неправильно.
Через пару дней узнаю, что моя Буля успела побывать у всех соседей. И везде:
— Бедная собачка, наверное, голодная!
Буля согласно махает хвостом и топает в очередную квартиру.
Все-таки дружелюбие — хорошая черта, особенно для потерявшейся собаки, — не даст с голоду умереть.
Но душа моя окончательно успокоилась только тогда, когда муж рассказал, что видел Булю с хозяином. Старым или новым — неважно. Для меня, по крайней мере. Да и для Були, по всей вероятности, тоже. Главное — хозяин нашелся. Буля его за-служила.
А к бультерьерам я теперь питаю самую нежную симпатию. Тоже, оказывает-ся, люди, хоть и собаки.
ноябрь 1998 год