Еврейская шишка

Шишка у меня на голове есть - большая, - и с историей. То есть шишек-то у меня много, и все с историями, но эта - одна из любимых.

Мишка у меня был, друг, тридцать с лишнем лет назад, - самый обычный настоящий друг "до гроба".
 
Ему - шесть, мне - пять.

Кстати, "до гроба" было тогда очень реально - чувство самосохранения у нас отсутствовало напрочь и, например, отправиться весной по льдинам на другой берег Волги было делом обычным...

А с шишкой вышло так...

Сначала Мишка разбил нос камнем Геше, парню лет двенадцати, который был известен тем, что за пятьдесят копеек однажды съел кошачьи какашки. Разбил ему Мишка нос за какое-то непонятное слово, которое я услышал впервые. Геша сказал тогда Мишке: "Евреец!", а Мишка среагировал моментально - и Гешин нос потерял свою девственную славянскую простоту и геометрическую законченность.

Потом все соседи вдруг разом перестали здороваться с Мишкиным семейством и шипели вслед уже знакомое: "Еврейцы!.." А иногда почему-то прибавляли: "Предатели хреновы!..."

А затем Мишкины родители стали продавать все свои вещи, и соседи, на время уняв свой пролетарский подход к еврейскому вопросу, по-дешевке раскупили все.

А потом... а потом я впервые увидел, как Мишка плакал. Просто стоял, грыз недозревшее кислое яблоко и плакал. Я тоже заплакал - я понял, что происходит что-то необратимо плохое. Мишка сказал, что они действительно "еврейцы" и уезжают навсегда.

А потом наступил этот день.

Мишкин папа собрал всех детей нашего двора, посадил в свою "Волгу" и сказал, что последний раз прокатит нас - на память. Нас набилось туда, как окурков в пепельницу из консервной банки...

Я оказался на заднем сиденье справа.

На повороте я вылетел из машины - и моя голова пошла на контакт с асфальтом.

Мишкин папа... его лицо стало серым и старым, он схватил меня на руки, целовал в макушку, дул на нее, говорил какие-то неизвестные мне слова и плакал.

А я - не плакал, я смотрел на Мишку, а Мишка смотрел на меня - и тоже не плакал.

Мы очень серьезно смотрели тогда друг на друга, я, может быть, за всю свою жизнь всего  несколько раз только ТАК смотрел...

Я пролежал пару недель с сотрясением, а когда меня выписали из больницы, в Мишкиной квартире жили другие люди...

Шишка моя не болит, но она есть, и когда я трогаю свою не избалованную растительностью голову, я постоянно на нее натыкаюсь - и вспоминаю Мишку, его папу и маму, и наш двор, и я точно знаю, что где-то в далеком Израиле (или не в Израиле, не важно) - есть рыжий сорокалетний дядька по имени Мишка (или Моше, тоже не важно), который хоть иногда... пусть даже очень редко - вспоминает меня и...

И улыбается - так, как улыбаюсь сейчас я.