Урокнемецкого

День начинался как обычно. В темноте открылась дверь, ослепив ее, еще не проснувшуюся толком, светом из коридора и кто-то голосом мамы сказал:
—Катя, вставай,  в школу пора.
Как всегда в будний день, голос был уже с утра усталый.
Вставать не хотелось смертельно, зимой почему-то это было особенно трудно. Но и лежать дальше смысла не было, все равно мама не оставит в покое.
Катя, набравшись решимости, вылезла из под теплого одеяла и сразу как будто окунулась в прогоняющий остатки сна холод комнаты.
Завтракать как всегда не хотелось, но пришлось. Бутерброд не лез в горло, от запаха еды начинало подташнивать. Так было всегда, когда Катя не высыпалась, а не высыпалась она, когда они учились в первую смену, постоянно.
На форму опять прилипли какие-то шерстинки и пух, хотя в доме сроду не держали животных. Наспех очищая платье мокрой рукой (как учила мам), Катя с подлинной, не детской безысходностью думала о предстоящем дне.
Он будет таким же как все эти длинные муторные зимние дни. Начало обычное: очень долгий путь (хотя весной он казался коротким) в темноте по обледеневшей улице, освещаемой холодным светом редких фонарей. За дорогу Катя успевала так застыть, что попадая  в школу, первые минуты даже радовалась, ощущая тепло. Но потом все становилось на свои места. До тошноты знакомые заспанные лица одноклассников, толкотня в гардеробе, бессмысленная суета и крики, злое цоканье каблучков какой-нибудь учительницы. И долгий-долгий день впереди. С бесконечно томительными первыми уроками, когда приходится бороться со сном и изо всех сил напрягать мозги, чтобы хоть что-то понять из объяснений и с до невозможности длинными последними, которые никак не хотят заканчиваться, хотя, кажется, их время давно истекло. И так еще целых шесть лет! Когда Катя об этом думала, ее охватывало отчаяние и безнадежность.
Только перед первым уроком (это была литература), вытаскивая учебник, она вспомнила, что сегодня будет немецкий. Этот урок Катя любила, потому-что хорошо знала. Она вообще легко училась по гуманитарным предметам, а интерес к немецкому подогревал папа. Зная о ее пристрастии к сказкам, он где-то умудрился купить толстенное издание братьев Гримм на немецком языке. Катю покорила идея прочитать это в подлиннике и она серьезно принялась за изучение языка. А еще ей очень хотелось заслужить похвалу учительницы.
Вера Ивановна (так ее звали) была для нее неким идеалом, к которому Катя стремилась. Интеллигентная ироничная женщина, слегка симпатичная (Катя считала ее красавицей), она посмеивалась над отстающими учениками, передразнивала неправильные ответы и была беспощадно строга к списывающим и слушающим подсказки. Катя переняла у нее привычку с насмешливой улыбкой слушать чужие ответы. С чувством превосходства относилась она к своим недотепам-одноклассникам и контрольные давала переписывать, скрепя сердце. Выполнять задания Катя научилась по хитрому, так, чтобы учительница догадалась, кто написал действительно, а кто просто слепо переписал. Например, описывая город в заданном изложении, она умудрялась вставить туда пару не изучаемых в классе слов, которые она вычитала в словаре. Вера Ивановна безошибочно определяла авторство и не церемонилась с отметками. А Катя потом, вместе с расстроенными подругами, лицемерно поражалась прозорливости “немки”. Катя, разумеется, н считала себя  самой умной в классе. На остальных уроках она спокойно отдавала пальму первенства другим ученикам и почти не завидовала их уму и славе. Зато на немецком она торжествовала. Каждый урок заставлял ее чувствовать себя победительницей и после него на остальных учеников она смотрела с высокомерной снисходительностью. Кроме нее, правда, в немецком языке неплохо разбирался еще некий Шишкин. Но к нему Катя учительницу не ревновала. Очкарик, типичный ботаник-”Знайка”, с сухими техническими мозгами, весь ум которого составляла зубрежка. А про нее Вера Ивановна однажды сказала:
— Эта девочка умеет думать по немецки.
Катя до сих пор очень гордилась похвалой, а ее любовь к учительнице только окрепла.
День тянулся гораздо медленнее, чем хотелось бы. Только на русском ее вызвали и поставили четверку, больше никаких неожиданностей не произошло. Но когда настало время для иностранного языка, их ожидал сюрприз — класс сдвоили с  параллельным. Что-то изменилось в расписании или кто-то из учителей забелел, но маленький кабинет немецкого языка пришлось делить с группой из “Б” класса.
Катю неприятно поразило то, что “Бэшки” вели себя как хозяева, громко орали, рассаживаясь по местам, занимали их парты, оттесняя группу “А” класса по непривычным углам. Катино место тоже оказалось занято. Там сидели два очень неприятных чужих пацана и противно хихикали, возбужденные всеми этими перестановками. Она оглянулась в поисках свободного стула, но тут в кабинет вошла учительница и приказала всем занять те места, где они сидят обычно. Так как их было две группы, получалось по четыре человека на парту. Стульев не хватило и за ними отправили мальчишек в соседний пустующий кабинет. Противные пацаны ушли с Катиного места, но не успела она этому обрадоваться, как выяснилось, что сидеть ей теперь прийдется с толстым мальчиком, у которого были огромные уродливые уши и высокомерной белесой девочкой в сережках. Девочка была дорого и модно одета и Катя почувствовала себя неполноценной. Слава Богу, заболела соседка по парте из ее класса, поэтому тесниться пришлось всего втроем.
После шума и гама наконец наступила тишина и начался урок. Катя из всех сил пыталась не замечать другой класс, но привычного чувства радости от собственного прилежания почему-то не возникало.
Вера Ивановна спрашивала домашнее задание. Нужно было перевести рассказ о каком-то немецком писателе. Кроме всего прочего, в тексте сообщалось количество написанных им произведений. Отвечающий мальчик сбился и запутался в числах. Вера Ивановна попросила его хотя бы вспомнить как звучат цифры от одного до десяти, но и этого он не смог. Он все еще стоял, растерянный, под издевательский смех остальных, когда учительница попросила Катю продемонстрировать немецкий счет. От волнения перед чужой аудиторией и от того, что вопрос прозвучал неожиданно, Катя заторопилась и “проглотила” окончание первого слова. Получилось: “Ай, цвай, драй, фир, фюнф...”
Вера Ивановна резко прервала ее:
— Катя, как ты говоришь? Что с тобой сегодня? Ай вместо айн. Ай по немецки означает яйцо. У тебя получается: яйцо, два, три, четыре, пять...
Оба класса дружно захохотали. Катя покраснела и взмокла от стыда. Она смотрела на учительницу как побитая собачонка. А та уже переключила свое внимание на какую-то девчонку с нелепой косичкой из чужого класса. Девчонка отвечала хорошо, видно тоже была “примой” в своем роде. Вера Ивановна с любовью смотрела на нее, ободряюще кивая при каждом слове, точно так же как раньше смотрела на Катю и кивала ей при правильных ответах.
Потом урок пошел дальше, про Катю все забыли, включая учительницу, если нужен был четкий ответ, спрашивали ту чужую зазнайку, а о Катином существовании никто и не вспоминал. Она же все это время еле держалась, чтобы не расплакаться. Она просто не верила в то, что произошло. Для Кати поступок учительницы был настоящим предательством. Она еще не знала, что даже самые любимые люди могут предать. Ее прилюдно опозорили, ладно бы перед своими только, они как родные уже стали, но ведь и чужие тоже все слышали. И тоже смеялись. Теперь они навсегда запомнят какая дура есть в 5 -ом “А”. Какой позор! И это сделала та, в которую Катя так верила, которую так любила и уважала. Она думала, что и Вера Ивановна ее ценит, выделяет из толпы, относится к ней как к своей любимице. Ведь Катя такая необычная девочка, она ведь умеет думать по немецки...
При этой мысли Катя хлюпнула носом, в глазах защипало. А оказалось, что она ничем не лучше других, наоборот. Есть дети намного умнее Кати, стоит посмотреть только на восторженное лицо учительницы, когда она слушает ответы той чужой девчонки. Кате стало очень-очень горько. На сердце легла тяжесть, хотелось реветь во весь голос, уткнувшись в подушку и спрятавшись от всего белого света, такого злого и обманчивого.
Что она и сделала, прийдя домой осле школы. Катя еще не знала, что это первое в ее жизни разочарование, первое предательство и боль. Их будет еще много в ее жизни. Не больше, правда, чем у других людей. Но она так и не научится воспринимать все как должное, без страданий и слез.
А в тот день она еще долго и безутешно плакала и никогда бы не поверила, если бы кто-нибудь ей сказал, что это горе когда-нибудь кончится и ему на смену прийдет другое, более серьезное, которое в свою очередь тоже пройдет, чтобы уступить место следующему. Будут, конечно, и радости, но уже никогда надолго не вернется то безмятежное чувство покоя, которое она знала раньше.
Она долго плакала в тот день. Просто от нее наконец ушло детство, а это всегда больно.

ноябрь 1997 года