Жалко

Маша ездила в город за покупками и теперь возвращалась электричкой. Съездила удачно — купила больше, чем хотела, а потратила меньше, чем думала. В душе сияло солнышко и место заняла у окошка, по ходу. Вокруг рассаживались люди с усталыми, но очень милыми лицами, а Машу переполняла радость. Пришла уютная, теплая мысль, что теперь вся жизнь пойдет иначе и Маша будет другая — хорошая, добрая, чуткая к людям, всех будет любить и жалеть. Ведь каждый человек по своему хорош, а живем и ничего не видим, грыземся, хмуримся.
Рядом остановились две старушки, точнее — две пожилые дамы. Маша радостно встрепенулась:
— Садитесь — садитесь, не занято!
Старушки, даже не взглянув на нее, уселись и сразу принялись обсуждать цены на продукты. Машу задело их невнимание, но она решила пока не обижаться. Стала искоса их разглядывать. Не бедные; —  обе в норковых шляпках, натуральных шубах, в золоте. Ничего себе, —  на все это деньги есть, а, видите ли, подорожание хлеба на сорок копеек — смертельный удар по их бюджету! Маша вкалывает на ферме как проклятая, а денег только на пуховый платок хватило. Пальто с позапрошлой пятилетки носит. Рядом с этими старушками Маша почувствовала себя нищей “деревней”, все потертости сапог полезли на глаза и, несмотря на духи, почудилось, что от нее навозом пахнет. Маша спрятала грубые руки в варежки и отвернулась к окну. Жалеть этих старух решительно не хотелось, добрых слов для них тоже не нашлось. Глядя на мелькающий пейзаж, чуть было не задремала, но тут за спиной прошумела  дверь, затопали, и чей-то робкий шепот безнадежно попросил:
— Ну отдай сумку.
Все, кто слышал, заинтересованно обернулись. По проходу, пыхтя от тяжести, молча двигалась женщина средних лет, за ней молодая, безуспешно пытавшаяся отобрать огромный баул.
— Мама, ну отдай сумку!
И в ответ, с полузадушенной бодростью:
— Мне не тяжело...
Маша заулыбалась. Знакомая сцена. На душе потеплело, как будто со своей мамой повидалась.
Старушки вышли. Место напротив заняла женщина неопределенного возраста, в очках и с рюкзаком на колесиках. Она была в голубой вязаной шапке, полушубке из меха искусственного леопарда и застиранных бордовых джинсах. Одета вроде чисто,  хоть и поношенно, но почему-то возникало ощущение неопрятности.
Маша решила ее пожалеть — тоже не богатая, да еще некрасивая; — лицо вогнутое полумесяцем, на носу бородавка.
Женщина сняла шапку.
И волосы ужасные — фальшиво-черные, травленые химией, да и обкорнала их видно сама, неровно.
Женщина повертела шапку в руках, положила рядом на сиденье, но, поворачиваясь, задела полой и уронила.
— У вас шапка упала, — вежливо обратила внимание Маша.
Женщина поспешно схватила шапку, отряхнула, положила на сумку. Потом опять схватила, приподнялась, положила ее на сиденье и уселась сверху. Это было непонятно и слегка коробило. Маша вроде  жалела, но жалости не испытывала, эта женщина стала ей неприятна. Соседка широко, во весь рот, зевнула и полезла в сумку. Долго шуршала, потом достала конфету, развернула, положила в рот и зачмокала.
Маша брезгливо отвернулась. Мелькали столбы, лесочки,серый, как несвежая простыня снег;  все привычное и сто раз виденное. Внезапно Маша увидела сломанную березу, потом еще одну и еще. Стволы толстые и сломаны высоко. Как будто пьяный великан шел по лесу и дурью маялся. Бедные березки. Их любой может убить и ничего не сделаешь. Никак не защитишься.Очень хотелось пожалеть деревья, но мешала соседка. Она сновполезла в сумку, что-то достала и стала шумно жевать. Маша не смотрела, но сразу почуяла — колбаса. Сто лет ее уже не ела. На какие шиши? Да, пожалеть соседку уж точно не получится... Мама всегда учила — если не можешь поделиться, то не ешь и сама. Одна — пожалуйста, но не при людях — им будет обидно. А в наше время это вообще неприлично — вдруг человек голодный и денег нет?
Вместо жалости заполыхала ненависть. Маша с трудом дождалась своей остановки и в тамбур ушла рано — подальше от колбасы.
Автобуса, как всегда, не было и, казалось, не будет никогда. Прийдется идти пешком. При мысли о трех километрах по обледеневшей и продуваемой всеми ветрами дороге она покрылась мурашками. Да еще в желудке эхом гуляло воспоминание о запахе колбасы. На душе стало зябко и одиноко. И Маша наконец-то, первый раз за день, от души пожалела, пожалела саму себя.



январь 1999 года