Полдни

Полдень бездумно опустился на плечи. Почему-то стало хорошо-хорошо. Закрытые веки чувствовали солнечное тепло и скрытые за веками зрачки внимали ему, сужаясь. В волосах, путаясь и спотыкаясь, рыскали солнечные звери – зайцы, волки, лисы… поймав одного из них – может зайца, может лису – чувствую щекочущий тёплый страх на кончиках моих пальцев – «боишься?.. не бойся…». На плечах плащ, накидка, халат, роба – на голых плечах загорелое солнце отражает свой свет на близкое, сантиметров в двадцать, окружение. Всё ещё жив солнечный зверь – пойманный в волосах, где так удобно путаться и спотыкаться; он просто сам не свой в дактилоскопических желобках указательного и большого пальцев левой руки – он медленно тускнеет. Правая рука пытается описать, объяснить, показать всю полноту каждого момента существования… глазам – образы, ушам – созвучия, духу – чувствования, коже – осязания… Но нет силы и точности в педантичных попытках правой руки. Такой, какая есть у обладания левой рукой чуть живым от страха и негодования солнечным животным, какая есть у токов солнечного тепла, по извилинам отпечатков пальцев неизбежно сливающихся в центре, дактилоскопическом ядре галактики… Недосказанность часто есть следствие недодуманности, а не таинственности сказанного – и не додумав, бездумно, полдень снял свои шатры с моих осчастливленных на время плеч.

День рвался на половины: тёмную и светлую, тёплую и холодную, влажную и сухую, твёрдую и мягкую – полдни дополняют друг друга до целостности дня. Весь день шёл дождь за окном, а в квартире, насырой постели было тепло вдвоём… Двое – это не только ты и я, он и она, оно и они, это я и мой младший брат – мерное дыхание – после сырого полдня – тёплый сон.

Мало что могло нарушить порядок идей, порядок вещей – если ты вырос травой, то никакими протестами этого не изменить. Я – солнечный зверь, мне бы запутаться в чьих-нибудь тёплых волосах, поспотыкаться бы о шершавые как стволы деревьев стволы причёски – лучше распущенной по плечам нежными руками. Я не протестую, но так это редко случается – ни разу. И день сер и невдохновенен, невдохновляющ, невдохновляем – лишь полдень может иногда спасти мою звериную честь; солнце беспорядочно чешет всем затылки – и я может как-нибудь попаду в тот волшебный и вдохновенный, вдохновляющий меня, вдохновлямый мною лес из тёмных шелковистых волос. Тёмные волосы манят меня больше, чем тёплая постель… Полдень проходит, я играю в грязной луже, ветер поднимает в ней волны, и пары, вздохи лужи заставляют меня играть.

 Когда не видишь женщину, не разглядываешь её рук, её глаз, её волос, её тела, не касаешься даже её дыхания, не слышишь её шагов и ожидания... есть напряжение присутствия – натянутая нить, фальшивая струна взбалмошной молодости, звук лиры и какая-то подушкообразность погрузневшей и погрустневшей сорокалетности, тихое, тише воды молчание и сухость (веточек умирающей акации) старости. Когда чувствуешь напряжение присутствия её, когда гладишь сердцем излучение живой планеты, живой Вселенной, когда любишь это чувствовать... Полдень желания.

Полдень безумно опустился на плечи. Почему-то стало хорошо-хорошо... Я поймал солнечного зверя и, подержав его немного в руках, пока солнечные токи не зарядили дактилоскопические галактики, отпустил его в волосы прекрасной незнакомки (она как-то незаметно присутствовала рядом). Зверь крикнул отблеском счастливым мне в глаза, и на мои губы навернулась улыбка. Я... недодумав и недосказав, отпустил полдень на запад – туда ему и дорога.