Записки рыболова-любителя Гл. 109-113

На следующий день Костя отправился домой, а я записался на экскурсию на Байкал, организованную для участников Симпозиума. Костя тоже был не прочь съездить на Байкал, но он уже пропил все свободные деньги, а занимать у меня не захотел, поскольку и так, ещё с аспирантских времён, был в долгах, которые приходилось скрывать от жены, и с которыми Костя никак не мог разделаться, перезанимая то у одного, то у другого.
Я советовал ему сознаться жене про долги, поскольку она контролировала его доходы, и неясно было, как Костя сможет расплатиться с кредиторами тайком от неё.
- Ты её не знаешь! - отвергал мои советы Костя. - Выкручусь как-нибудь.
Это казалось мне странным - такой огромный, здоровый парень и так жены боится.
- Да что она с тобой сделает, если ты сознаешься?
- Распсихуется, раскричится - это ладно, а то и уйдёт от меня.
- Что, такие долги большие?
- Да нет, рублей триста.
- Неужели она тебя из-за таких денег может бросить?
- Кто её знает, может быть, и может. У неё тогда ещё и другие причины найдутся.
- Ну и Бог с ней, пусть уходит, раз так!
- Э, нет, я к ней привык, родная всё-таки баба. Неохота кого-нибудь ещё потом опять искать.
- Нy, смотри. Как знаешь.
Так что на Байкал я поехал без Кости в компании с Б.Е., а Костя просил меня в Калининграде не выдавать его, что он на Байкал не ездил.

110

Действительно, срам - преодолеть пять тысяч километров от Калининграда до Иркутска и не побывать на Байкале, до которого оставалось всего около восьмидесяти километров вверх по Ангаре, запруженной перед Иркутском плотиной и превращённой в Иркутское море. Мы проплыли это расстояние часа за три на зафрахтованном симпозиумом теплоходике, отправившись рано утром от одного из причалов у ГЭС.
Плавание было приятным - прекрасная погода, живописные берега, высокие, покрытые хвойными лесами, круто спускающиеся к воде, местами скалистые. Б.Е. познакомил меня с японцем, Фукушимой, кажется, и мы запросто болтали с ним у борта теплохода на жуткой смеси русского, немецкого и английского языков. Общительность и свободная манера держаться у японца расковывала и меня, и я - редчайший случай! - не стеснялся шпарить по заграничному как умел, и оказалось, что японец меня вполне понимает, а я его.
А вот и стали раздвигаться берега Ангары - выходим в Байкал. Здесь у истока Ангары, где глубина ещё не очень большая, прозрачность байкальской воды особенно потрясает, потому что виден каждый камешек на дне, и кажется, что сейчас теплоход зашуршит днищем по камням, но глубина здесь метров семь, и вся эта толща насквозь прозрачна. Теплоходик прочапал несколько километров вдоль западного берега  Байкала на север, покрутился по озеру для лучшего обозрения и приткнулся к причалу у посёлка Лиственичное, где участники Симпозиума высыпали на берег. Кто полез в гору обозревать Байкал и окрестности сверху, кто затеял волейбол - среди них был и академик Сагдеев, нашлись желающие искупаться в ледяной байкальской водичке, а мы с Б.Е. отправились в Лимнологический музей.
В музее мы узнали, что находимся в цивилизованном юго-западном углу озера, лишь на пороге путей к разнообразным интересным местам на Байкале, до которых нужно не один день плыть по этому славному морю. Но и то, что мы увидели, производило впечатление присутствия в необычном месте, особенно очаровали меня снеговые вершины гор где-то за противоположным восточным берегом, как бы парящие над хрустальной гладью воды.
Возвращались на "Ракете" и до Иркутска добрались очень быстро из-за высокой скорости самой "Ракеты" и из-за того, что вниз по течению быстрой Ангары. Запомнилось, как собирал на "Ракету" разбредшихся по берегу иностранцев опекавший их Жулин, тогда ещё не замдиректора ИЗМИРАН, но уже в Интеркосмосе, лихо пёрший наверх. "Доктор Рёдерер!" - надсадно кричал он. "Профессор Данжи! Кам хиэ! Кам хиэ!" - и так всех по очереди, страшно боясь кого-нибудь потерять, оставить, не дай Бог, на диком бреге.

Из Иркутска я поездом поехал в Новосибирск. Из дорожных оконных впечатлений запомнилось только - переезд через Енисей в Красноярске, знаменитые каменные Столбы, Новосибирское море, отделённое от леса белой полосой песка, долгий объезд Новосибирска, занявшего гигантскую территорию безобразными деревянными хибарами. В Новосибирске как-то удачно, почти не задерживаясь, пересел на поезд до Бийска и вскоре оказался там.
"Бийск - ворота Горного Алтая" - встретил меня плакат на грязной привокзальной площади. Вокруг, однако, никаких гор видно не было. Город пыльный, но наличествует трамвайное движение. Я перебрался по новому высокому мосту через Бию - довольно приличную, быструю реку, которая где-то пониже, за городом сливается с Катунью, образуя великую Обь - на Заречную, левобережную сторону. Заречье, сплошь одноэтажное, деревянное, растянулось вверх по Бие на несколько километров. На продольной, главной улице есть асфальт, но вспучен жуткими волнами, видать, положен прямо на землю. Поперёк неё вниз к Бие и вверх к лесу идут широкие переулки, разбивающие Заречье на кварталы. С расспросами я нашёл тот, что мне нужен - Центральный, где в собственном домике живла сестра бабы Фени - баба Дуся, и где обычно они зимовали вдвоём, если только баба Феня не у нас в Калининграде, как повелось в последние годы.
Так совпало, что и Сашуля появилась в Бийске в этот же день - прилетела на "кукурузнике" из Барнаула (а в Барнаул она прилетела из Москвы, где проводила свою маму с Иринкой, уехавших в Севастополь), мы появились у бабушек буквально с интервалом в пару часов, она только успела поспать с дороги немного, как тут и я прибыл. Нам истопили баньку у соседей (у бабы Дуси своей не было), я всласть попарился веничком на полке, Сашуля только мылась, жару она не переносит, а из баньки к столу - ужинать, дело как раз уже к вечеру подошло. Были наготовлены настоящие сибирские пельмени, с огорода принесены огурцы и первые помидоры, из погреба - холодненькая брага (пиво, как её называли бабушки) и самогонка. Для меня белая, точнее, чуток мутновато-голубенькая, для Сашули - красненькая, то есть подкрашенная вареньем или кофе.
Бабушки от души угощали нас и пили вместе со мной белую стограммовыми стопками. Я с любопытством присматривался к бабе Дусе. Будучи на шесть лет младше бабы Фени (которой пошёл восьмой десяток - ровесница века!), она выглядела подчас и старше её из-за абсолютно белых волос, и моложе - из-за необычайно живых темно-карих, почти чёрных глаз. Вообще, в её смуглом лице и характере было что-то цыганское, разбитное, отличавшее её от сестры - бабы Фени, более сдержанной и спокойной. Баба Дуся не прочь была матернуться (но при нас, особенно при Сашуле сдерживалась и переиначивала мат на цензурный лад: "В лоб твою мать!" и т.п.), вовсю смолила папиросы, пила самогонку поболее бабы Фени, которую называла Лёлькой или няней (так младшие сестры в сибирских деревнях обычно называют старших, нянчивших их в детстве), и усердно спаивала меня.
Характер у неё был общительный, горячий и весёлый, я прямо любовался ею. В молодости она поранила ножом своего разбушевавшегося по пьянке мужа так, что он лишился руки, но потом они до самой смерти его жили дружно. Баба Дуся привечала всех родственников, и те, у кого душа болит насчёт выпить, всегда находили у неё облегчение (самогонка у неё не переводилась), отплачивая какой-нибудь работой по хозяйству - дрова поколоть, забор, крышу починить, привезти чего-нибудь и т.д., и т.п.
В первый же вечер нашего приезда познакомились мы с племянником бабушек дядей Витей Шебалиным, мужиком лет под пятьдесят, а потом и со всем его семейством: женой - тётей Таней, дочкой и сыном Витькой-младшим, лишившимся в прошлом году ноги в поездке с приятелем на мотороллере (врезались по пьянке в грузовик, приятель насмерть), но освоившим уже протез, хотя ещё и с помощью палки. За самогоном я вёл разговоры с бабушками и Шебалиными о том, о сём, незаметно для себя подлаживаясь под их говор, подхватывая всевозможные словечки и обороты, которыми очаровывает алтайская речь - все эти "куды с добром" и т.п. Сашулю, как оказалось, это очень раздражало. Ей хотелось продемонстрировать серьёзного, корректного, интеллигентного мужа, настоящего ученого, соответствующего своему титулу - "кандидат наук", и не нравились мои старания выглядеть демократичнее, по-свойски, да ещё этот самогон...
Домик бабы Дуси на углу Центрального переулка и Садовой улицы был маленький - две комнатки, кухонка и кладовка, низенький, окошки на ночь закрывались ставнями. Был у бабы Дуси дом получше, побольше, здесь же напротив, на Центральном, да сменяла его из-за воды: соседи этого, нынешнего дома насос поставили, который воду качал и обслуживал их и бабы Дусин огороды - от колодца на полив много ли натаскаешь? В огороде у бабы Дуси росли картошка, лук, огурцы и помидоры. Картошкой с этого да ещё с бабы Фениного в деревне огорода  в основном весь год и кормились обе наши бабушки. На огороды они и силы все свои тратили весной и осенью, огородами и жили.
Конечно, помогали им понемногу и Гриша, и Николай - сыновья бабы Фени (у бабы Дуси своих детей не было), но опирались бабки прежде всего на свои огороды, а деньги, которые им посылали, больше тратили на подарки для тех же детей, племянников, внуков и правнуков. Чего только они не присылали нам в разные годы: и самотканные дорожки на полы, и какие-то покрывала (на что Сашуля очень сердилась - тратят деньги на вещи, которые ей не по вкусу, сколько раз им говорила!), и валенки для Иринки, и шерстяные носки самовязаные для всех, и сало солёное, и масло топлёное, и птицу битую подсоленую, и лук репчатый на всю зиму, и чеснок, и мёд бидонами, и кедровые орехи побаловаться... А пенсии они получали рублей по пятнадцать, да Григорий с Николаем по тридцатке бабушке Фене каждый месяц высылали.

111

В Бийске мы долго не задерживались и через пару дней вместе с обеими бабушками отправились в деревню, точнее, в село - Большое Енисейское, где у бабы Фени был свой дом, и где родилась её внучка Шура - моя жена Сашуля. Семнадцать километров автобусом по пыльной левобережной дороге вверх по Бие и мы в Малом Енисейском, откуда на пароме перебрались через Бию в Большое Енисейское. Три или четыре ряда домов, всё старых, многие покосились, окнами не на улицу, а во дворы и огороды, вытянулись полосой километра на три между Бией и лесом, за лесом на возвышении - поля. По улицам бродит всякая живность - свиньи, утки, куры, гуси, индюшки... Людей почти не видно.
Огороды все окаймлены рядами подсолнухов вдоль оград. Прошли дожди, и кругом много грязи, не лужи - целые болота.
У бабы Фени и дом, и огород поболее размерами, чем у бабы Дуси, хотя дом - это только половина дома, отрезанная когда-то при дележе меж братьев и доставшаяся бабы Фениному мужу Степану, Сашулиному дедушке, погибшему в Отечественную войну. В доме всего одна большая комната с русской печью. Есть ещё сени, где стоит умывальник. Слева из сеней вход в комнату, а прямо - в чулан, где поставлена кровать для гостей.
Огород у бабы Фени весь почти занят картошкой, но есть и огурцы, и помидоры разных сортов, и арбузы, самые что ни на есть настоящие, только не крупные. К нашему приезду баба Феня обзавелась курами, предназначенными нам на съедение. Питались мы супом с лапшой на курином бульоне, картошкой, яйцами, молоком, огурцами, помидорами и хлебом из печи, который выпекала баба Феня. Пельмени были ещё только раз - мясо летом трудно достать. Не обходилось ежедневно без браги, а то и самогонки, так как навещали бабы Фенин дом все родные и знакомые без передыху - посмотреть на дочку и зятя Николая Ярцева. Ну, а где посмотреть, там и выпить, что очень огорчало Сашулю, особенно при моём энтузиазме в этом деле.
Среди новых знакомых меня больше всего привлекал Сашка Доганов, тоже каким-то боком бабушкин родственник, сухой мужик лет под пятьдесят, известный мне как заядлый рыбак ещё по рассказам тестя. Я надеялся с его помощью приобщиться к рыбалке на Бие - ловле чебака нахлыстом, о которой мне много раз с увлечением рассказывал Николай Степанович. Знакомство с Догановым началось опять же с выпивки, пили самогон на верандочке его дома, плотно заполненной летающими, ползающими и жужжащими повсюду мухами. Жена Доганова - толстенная Стеша стыдливо махала по мухам полотенцем и извинялась перед нами с Сашенькой, угощая самогоном с арбузом, на который, видать, все мухи и слетелись.
Доганов показал мне свои снасти - проще не бывает. Удилище длиной метра в три, леса толщиной 0,3 мм, более чем вдвое длиннее удилища, и крючок 5-й номер, наживляемый исключительно кузнечиком - "кобылкой" - с оторванными задними ногами. Я соорудил себе такое же и отправился на Бию тренироваться забрасывать удочку для ловли чебака с поверхности. Долгое время у меня абсолютно ничего не получалось, как ни всматривался я в движения Доганова, показывавшего, как надо лёгким взмахом удилища добиваться, чтобы леса на всю свою длину легла на воду. Если такое у меня и получалось, то при этом обязательно сбивалась кобылка.
- Ничего, получится! - утешал меня Доганов. - Пошли кобылок ловить, а завтра с утра, на зоре пойдём на чебака, покажу тебе места, где он хорошо ловится.
Наутро, до рассвета ещё я зашёл к Доганову, который, проснувшись, принял похмелительную стопку самогона, предложил и мне - я с дрожью отказался, взял удочку, ведро, и мы пошли рыбачить. Отошли за полкилометра от края деревни, где Бия делает довольно крутой изгиб, и высокая, обрывистая часть берега ближе подходит к воде, оставляя узкую галечную полосу между водой и обрывом. Доганов уселся на ведро, положив на него сверху дощечку, взмахнул удочкой, забросил лесу, течение натянуло её, и тут же я увидел, как конец удилища резко дёрнулся, и Доганов уже подсек чебака - некрупную рыбу, похожую на плотву, но чуть более вытянутую и значительно более жирную, как выяснилось при её потрошении.
И начал Доганов тягать чебаков одного за другим, а у меня забросы никак не получаются - то леса совсем рядом с берегом ложится, то кобылка с крючка слетает. Разозлился я и полез в воду - холодная, зараза! Залез по пояс и стал пошлым образом рукой отшвыривать от себя насадку, течение быстро уносило её от меня, леса натягивалась, но с некоторым провисанием. Когда насадку хватал чебак, провис лески резко уменьшался, либо даже дёргался конец удилища, иногда чебак сам засекался на крючке, но редко, вообще же момент поклёвки нужно было не прозевать и вовремя подсечь, иначе чебак сдёргивал кузнечика с крючка.
Постепенно я приспособился вытаскивать чебаков, но забросы выполнять толком так и не научился и вылавливал раз в пять меньше рыбы, чем Доганов за одно и то же время. Чебаков наших бабушки жарили и хвалили нас. Жареный чебак плотву, конечно, превосходит. Вообще, он сродни скорее ельцу, чем плотве. Средние экземпляры были весом граммов по сто, некрупная рыба, но азарт при ловле разгорается, поклёвки резкие, уверенные, когда тащишь против течения - сопротивляется.
Видел я и ловлю на кораблик, точнее, попытки поймать с помощью этой снасти хариуса или тайменя. Кораблик - это обрезок доски с тяжёлым килем, к которому крепится несколько поводков с крючками, к которым приматываются разноцветные пучки куриных перьев, точнее, куриного пуха. С помощью длинного шнура кораблик выводится аж на середину реки и плывёт по течению или удерживается на одном месте. Поклёвка ощущается через шнур по его рывку. При мне, правда, поклёвок не было, мужик безуспешно расхаживал со своей снастью вдоль берега.
- Да бывает ли тут хариус-то или таймень? - с недоверием спросил я у мужика.
- Бывает, а как же. Мало нонче стало, как плотины внизу понаставили, но бывает ещё.
А баба Феня рассказывала, что до войны за настоящую рыбу только стерлядь почитали, ловили её в Бие неводами. А сейчас и чебакам рады, да зимой Доганов из подо льда налимов ловит.
Начало августа в том году стояло жаркое, мы с Сашенькой часто ходили на Бию купаться. Вода, правда, холодноватая, но освежает отлично, и быстрая, сносит - заходишь в одном месте, а выходишь значительно ниже по течению.
Перед нашим приездом шли дожди, и в лесу появились грузди, настоящие, белые! Оказалось, что они редко торчат наружу, а (даже очень крупные) прячутся под ковром из осыпавшейся слежалой хвои или спутанной травы, выдавая себя лишь чуть заметными бугорками. Искать их надо по этим бугоркам, ощупывать и разгребать хвою в этом месте: растут они большими семействами. Впоследствии таким же вот образом я находил рыжики в обсерватории, о существовании которых раньше и не подозревал. А с непривычки сколько раз я обнаруживал груздя лишь по его хрусту у меня под ногой! У самой деревни весь почвенный покров в лесу был переворочен словно граблями, поэтому в поисках груздей отходить приходилось подальше, километра за два-три. Груздей раньше я ел только солёных - бабушка привозила, а оказалось, их и жарят, и суп из них варят - универсальный гриб, недаром второе место за белым занимает.

112

Однако мы не собирались всё время сидеть в деревне, ограничиваясь купанием да сбором грибов, а я ещё рыбалками и почти ежедневными выпивками. Ведь - рядом Горный Алтай, Телецкое озеро.
- Надо съездить, - агитировала Сашенька, - а то ты тут совсем сопьёшься!
На почве моих выпивок у нас с Сашулей здесь в деревне возник однажды серьёзнейший конфликт. Как-то вечером уже и гости разошлись, а я с бабками всё никак не мог угомониться. Перебрали мы все трое изрядно, бабе Дусе аж плохо уже стало. Сашуля несколько раз призывала меня закругляться и ложиться спать, на что я поначалу никак не реагировал, а потом нагрубил: отстань, мол, иди сама, куда знаешь. Сашуля обиделась и со слезами ушла в наш чулан, а я ещё продолжал веселиться с бабками. Наконец, и они улеглись - баба Феня на кровати, баба Дуся на полу, с чего-то мы хохотали, не могли остановиться, хотя баба Дуся при этом ещё и стонала - перепила, и её мутило, а я лез к ней обниматься и предлагал пойти на двор и поблевать вдвоём.
В чулане я обнаружил, что Сашуля не спит ещё, заливается слезами. Я стал просить прощения, потом домогаться близости, не замечая ее отвращения..., в общем, вёл себя как свинья нажравшаяся. На следующий день мы выясняли отношения, но до конца их так и не выяснили, хотя Сашуля и отошла немного. Больше всего её оскорбил мой грубый пьяный окрик. Я оправдывался тем, что в пьяном виде только хуже становлюсь, когда меня одёргивают, надо было оставить сразу в покое и не обращать внимания, я бы и сам угомонился. А когда меня осаждать начинают, дух противоречия разыгрывается во мне со страшной силой, и я становлюсь уже почти неуправляемым.
- Нечего вообще тогда пить, - отвергала мои оправдания Сашенька.
- Но я ведь не безобразничал, пока ты меня не стала одёргивать, просто веселились с бабками, что уж и поржать нельзя?
- Тебе веселье, а мне смотреть противно.
- Ну, и не смотри.
- А куда же я денусь? Ты же мой муж всё-таки.
Попрепиравшись таким образом, мы коекак помирились. Я признал свою вину и обещал больше не напиваться и не хамить.

А до этого была прекрасная поездка в Белокуриху - курортное местечко в предгорьях Алтая. В Белокурихе жили в собственном доме родственники - родители Вовки, мужа Сашенькиной троюродной сестры Галки, внучки бабы Вари - сестры бабы Фени и бабы Дуси, жившей в Кемерово. Вот к ним в гости мы и отправились втроём - я, Сашуля и баба Феня. У бабы Дуси болели ноги, и она осталась дома. В Белокурихе гостили два дня. Там как раз оказался Вовка, наш ровесник, врач-стоматолог, отдыхал дома в отпуске без жены. Я вообще-то с ним уже был знаком. Они с Галкой как-то приходили в общежитие на Добролюбова, когда мы с Сашенькой жили уже в своей, отдельной 50-й комнате, но Сашеньки тогда не было. Наверное, это было осенью 1965 года, когда я жил в Ленинграде один, а Сашуля с Иринкой были в Тейково. Вовка с Галкой посидели у меня полчасика, порасспрашивали про нашу жизнь, потом ушли, и я про них не вспоминал даже. А вот теперь от Вовки я узнал, что им тогда негде было остановиться в Ленинграде, а у меня они постеснялись попросить помощи с устройством. Сам же я не догадался, олух, их спросить - есть ли у них хоть где ночевать.
Не в пример мне Вовка оказался очень гостеприимным, причём не в обычном для здешних мест смысле - он практически не пил, а устроил нам с Сашулей чудесные экскурсии по окрестностям Белокурихи, выступая в качестве гида. В первый день мы прошли, а лучше сказать, преодолели несколько километров по речке Белокурихе, настоящей горной речке, узкой, но бурной, заваленной огромными камнями, по которым мы вдоволь напрыгались и налазались. Крутые склоны распадка, по которому течёт Белокуриха, поросли гигантскими кедрами и пихтами, а под ними - гигантских, соответственно, размеров папоротник. Вот это уже можно назвать Алтаем, тайгой, какими они представлялись мне в детстве по читанным книжкам, с такими вот местами я связывал прежде всего профессию геолога, которым так и не стал, хотя на самом деле это лишь только начало собственно Горного Алтая, предгорье, причём обжитое, курортное место. А вот и бурундучок - полосатая спинка! Сидит на камне, а камень сбоку от тропы на уровне моей головы, столкнулись нос к носу. Испугался? Шмыг - и нет его.
А на следующий день мы совершили восхождение на самую высокую гору окрестных мест - Церковку. Восхождение - это, конечно, слишком громко сказано, гора-то высотой километра полтора, и лезть надо хоть и по крутой местами, но надёжно протоптанной туристами тропе. И тем не менее, прогулка эта доставила нам большое удовольствие. Лезешь, лезешь, обернёшься, а Белокуриха - посёлок всё меньше и меньше становится. А когда мы прошлись уже по самой вершине, то впереди открылись просторы настоящего Горного Алтая, настоящие горы, но до них было далеко, не одну такую Церковку сначала преодолеть надо.
На вершине Церковки мы полазали по странным нагромождениям огромнейших каменюг, каких-то скорее округлых скал, чем валунов, некоторые из них похожи на гигантские каменные грибы, потом перекусили, выпили немного бальзаму, который взял с собой Вовка, и к вечеру только спустились обратно.            
Судя по фотографиям, которые я снимал на Алтае, в Белокуриху мы ездили из Бийска ещё до того, как перебрались в Енисейское, потому что есть снимок, где на пароме (через Бию в Енисейском) сняты обе бабушки, Сашуля, наши чемоданы и Вовка. Он из Белокурихи поехал с нами навестить бабу Дусю и пару дней побыл в Енисейском.

113

Ещё у нас было огромное желание побывать на Телецком озере - "жемчужине Горного Алтая", озере, из которого вытекает Бия. Находится оно сравнительно недалеко от Бийска, километров в ста. Но как туда попасть? Населённых пунктов, связанных регулярным сообщением с внешним миром, там нет, если не считать турбазы, куда специальными автобусами возят организованных туристов. Временами на Телецкое ходят по Бие речные суда типа "Заря", но это лишь когда много воды, и полностью скрываются пороги в верховьях Бии, за Турочаком. Единственная возможность - присоединиться к туристам, но это надо покупать путёвки на несколько дней, мы же хотели ограничиться одним - двумя днями.
На помощь пришёл дядя Саша Макушин, сверстник и друг детства моего тестя, второй секретарь Бийского горкома партии. Познакомились мы с ним в Енисейском. Его мать - тётя Даша - бабушкина соседка и приятельница, дом её рядом с бабушкиным. Макушин летом чуть ли не каждый вечер приезжает на "Волге", в баньке парится, дары огорода потребляет и домой в город отвозит. Знакомясь с Бийском, мы побывали у него в его шикарном кабинете в горкоме. Так вот Макушин, узнав о нашем желании побывать на Телецком, написал записочку кому-то там на Бийской турбазе, и с этой записочкой мы туда отправились.
Пользоваться записочками и вообще блатом мы с Сашулей не умели и долго мыкались на этой турбазе как неприкаянные, в то время как на Телецкое один за другим отходили автобусы с туристами. Сашуля всё время толкала меня: - Поди, спроси! Поди узнай!
- Так я же спрашивал. Велели подождать.
- Так мы прождём здесь до вечера.
В общем мы оба нервничали и злились друг на друга. Наконец я решился спросить, можно ли садиться в очередной автобус, там вроде бы были свободные места. Нам разрешили, мы залезли в автобус, примостились на чьих-то мешках, так как свободных мест таки не оказалось, и поехали.
Некоторое время дорога шла по горбато асфальтированному шоссе по левому берегу Бии, затем асфальт кончился, автобус по пыльным колдобинам ковылял потихоньку на юг среди ровных поначалу мест, возделанных полей, справа внизу временами показывалась Бия. Но постепенно местность становилась всё более пересечённой, пошли какие-то лесистые холмы, берега Бии стали выглядеть живописнее, размеры и крутизна холмов увеличивались, автобус карабкался уже на то, что называли перевалами, и с этих высоких мест открывались чудесные виды с Бией внизу, распадавшейся в широких участках на рукава с островами между ними.
Как Ангара вытекает из Байкала, вливаясь в Енисей, так и Бия вытекает из Телецкого озера и, сливаясь с Катунью, образует Обь. И ещё многим сродни Байкал и Телецкое озеро - огромными глубинами (это глубокие трещины в земной коре), очень чистой, хрустально прозрачной водой. Только Байкал - это просторы, и про него действительно можно сказать - "славное море", а Телецкое озеро зажато лесистыми горами. И Бия у своего истока сильно сужается, становится бурной, порожистой, берега каменистые, и лес вплотную по этим камням подходит к реке.
В верховьях Бии из окна автобуса я видел охотников за хариусами с корабликами и спиннингами, только вот самих хариусов не видел.
Прибыли мы на Телецкое в посёлок Артыбаш к вечеру, изрядно утомившись от езды. Турбаза "Золотое озеро" оказалась довольно большим скопищем расставленных в лесу разнообразных строений, напоминающим огромный пионерский лагерь. Где-то гремит музыка, где-то поют хором, кто-то куда-то строится, собирается, шум, гам, суета... Всё это снижало впечатление от действительно красивого места, а ещё надо было устраиваться на ночлег. И опять Сашуля упрекала меня в нерешительности и неумении всё устроить, сердилась на меня, я на неё. Но в конце концов нашлось и для нас место в каком-то бараке , мы отправились на озеро умываться. Его спокойный вечерний вид умиротворил и нас.
Весь следующий день был посвящен поездке по Телецкому озеру на специальном экскурсионном теплоходе. За день он совершал полный круг по озеру, раза три притыкаясь на непродолжительные стоянки к берегу. Помимо Артыбаша стационарных селений на берегах Телецкого нет, но много мест, оборудованных под стоянки туристов, бродящих с палатками по окрестностям или высаживающихся с теплохода. В одном месте созерцали водопад. В другом рассмешили домашние утки, которые, завидев теплоход, дружно бросились бежать наперегонки со всех закутков стоявшей на берегу одинокой усадьбы к воде и поплыли к теплоходу, ожидая подачек от пассажиров. В третьем месте на теплоход погрузились настоящие аборигены - пришедшие откуда-то с гор алтайки монголоидного вида в затрёпанных национальных одеждах с трубками в зубах. Оказалось, они здесь у какого-то целебного источника лечились.
В промежутках между любованиями видами с борта теплохода мы с Сашулей выясняли отношения. Красоты природы подняли моё настроение, а она была грустная.
- В чём дело? Что с тобой? - допытывался я.
- Да так.
- А всё же? Чем ты сейчас-то недовольна?
- Да всем довольна.
- Но я же вижу. - И т.д., и т.п., пока Сашуля не призналась, что всё ещё не может отойти от моей пьяной грубости, и что она вообще глубоко разочарована во мне. Во всяком случае я перестал быть для неё тем кумиром, каким представлялся ей в студенчестве и в наши первые годы (а прошло уже семь лет, как мы поженились) совместной жизни. Вернее, полусовместной. Настоящая совместная жизнь только начиналась, шла всего лишь второй год, а когда я учился на последнем курсе и потом в аспирантуре, и мы часто надолго расставались, разлука сглаживала конфликты, прихорашивала любимые образы.
Теперь же мы всё время были вместе, даже на работе, исключая дни, когда я ездил в университет, и несходства характеров, темпераментов, привычек, мнений проявлялись, разумеется, много чаще, чем раньше, приводя порой к конфликтам по разным, иногда мелким и дурацким поводам, завершавшимся обычно через день-другой выяснением отношений.
Часто вроде бы уже всё ясное приходилось выяснять заново, многие мотивы повторялись, но в этом и состояло узнавание друг друга. Оказалось, что не так просто узнать человека, даже если всё время находишься с ним рядом. Устав от выяснения отношений, выложив всё друг другу, мы утихомиривались, проникались сочувствием и нежностью друг к другу, ласкались... И так до следующего раза, который мог быть через неделю или через месяц. При всём разнообразии конкретных причин, вызывавших наши ссоры, главной виной, которую каждая сторона инкриминировала другой, было отсутствие чуткости. И действительно, в этом было всё дело. Ох, уж эта чуткость! Как хочется, чтобы к тебе относились чутко, и как трудно относиться чутко к другим, даже если знаешь, в чём, собственно, эта чуткость должна состоять.
Выбраться из турбазы "Золотое озеро" оказалось, естественно, не легче, чем туда попасть. Тем более нам, не приписанным ни к какой группе. По настоянию Сашули мы залезли в первый же отправлявшийся туристский автобус несмотря на то, что все сидячие места в нём были заняты. Для Сашеньки всё же потеснились и усадили её, а мне всю дорогу пришлось ехать стоя, это часа три примерно с остановками. Я устал и страшно злился на жену, считая её виноватой в моих мучениях: можно было бы и подождать другого автобуса, нет, ей в этом приспичило. Конечно, никакой гарантии, что в другом автобусе будет свободнее, не было, но я считал себя вправе обижаться и злиться, тем более что к концу пути, когда красоты остались позади, и автобус потрясся по горбатым, пыльным дорогам средь ровных унылых полей, мучения мои были вполне реальными: духота, пыль, тряска, ноги устали, всё тело затекло...
(продолжение следует)