Достойное ненависти достойно восхищения

Он проходил как раз в том самом месте, где не любил ходить. Свет солнца натыкался на параллелепипедообразный гриб десятиэтажки и тень погружала в себя его тело. Он шёл торопливо, ёжась от навевающего зиму ветра, его волосы трепал навевающий зиму ветер, в его глазах рождались болезненные слёзы от навевающего зиму ветра. Тень гриба и навевающий зиму ветер окружили его тело, изолировав от последнего осеннего тепла. В сыреющей бетонной тине у блестящего витринами магазина застыла странная скульптура – её композиция, весьма незамысловатая, почему-то на миг остановила его, утирающего слезящиеся глаза, но сквозь холодные кулаки разглядевшего собак. Лежали две собаки. Обыкновенные серо-чёрные дворняги лежали в бетонной тине – одна свернувшись клубком, спрятав голову, другая – в позе сфинкса, очень тесно прижавшись к клубку. Он бросил взгляд – беглый и скользкий, обдав собак волной равнодушия – его не интересовали животные, лишь их скульптуроподобие тронуло на мгновение его зрительный нерв: «интересно, интересно…» – лучшая фраза для того, чтобы задать себе вопрос. Ёжась от ветра, навевающего зиму, навстречу двигалась женщина с ребенком – ребёнок что-то прокричал – собака, изображавшая сфинкса, пошевельнулась, подняла глаза, слегка повернула голову – собака, скрученная в клубок не шелохнулась – ребёнок маленьким пальцем показывал матери на полуожившую скульптуру, мать тянула ребёнка к подошедшему автобусу. Женщина и ребёнок исчезли в чреве автобуса, автобус, хлопнув дверцей, исчез в чреве дороги.

Он стоял как раз на том самом месте, где ненавидел оставаться даже на минуту – тень гриба сгущалась от туч, пригнанных с севера навевающим зиму ветром. Его заинтересовала скульптура, скульптура из собак – одна из них, открыв глаза, шарила по нему взглядом, но не двигалась – лишь хвост дрожал и приподнимался над бетонной тиной. Что же с другой? Трое мальчишек, шумно и навстречу, остановились и, похоже, также заинтересовались скульптурой. Все трое почти одновременно нагнулись, подняли бетонные комья с асфальта и швырнули в сторону собак: первый ком жестоко ударил собаку-сфинкса по голове – та с визгом отскочила от собаки-кольца, но недалеко – стала кружить подле неё; второй ком также жестоко попал в живот бывшей собаке-сфинксу, но она не убегала, не спасалась бегством, пыталась запоздало увернуться от уже ударившего её кома – вторая собака, собака-кольцо даже не повела ухом, он разглядел лишь колыхание серого волоска от навевающего зиму ветра. Наступила пауза, длившаяся долгие миллисекунды – третий бетонный ком опускался на скрытую в кольце тела голову скрученной, закольцованной собаки – воображение рисовало визг в ушах и отчаянный прыжок на месте – реальность прозвучала глухим бетонным стуком об окоченевшее тело мёртвой собаки – это была вечная скульптура – только собака-сфинкс, дождавшись ухода озорных мальчишек, вновь превратилась в живой компонент двухфигурной композиции.
Он сплюнул от неведомого доселе раздражения – разум кипел от ненависти, от отвращения к глупости собаки-сфинкса. Она не берегла своё тело от тени гриба, не берегла своё тело от ветра, не берегла своё тело от кусков арматуры – лишь для того, чтобы дополнить бездарную скульптуру, придать ей иллюзию жизни и наполненности смыслом – он сплюнул ещё раз и ускорил шаг, утирая холодными кулаками слезящиеся глаза.

Он вошёл в квартиру, в которой обитал с незапамятных времён – маленькая прихожая с низко висящей лампой, поседевшее зеркало, обросшая пятнами от трупов моли стена, низкий потолок, почти касающийся витающих над его головой мыслей. Он скинул холодные туфли, снял куртку, взглянул в зеркало, поправил волосы, извлёк из них кусок навевающего зиму ветра и прошёл вглубь. Его… его молчаливая жена, его ласково интересующееся любимое женское тело, его мягкая и весенняя женщина – лежала на полу, он знал, что она была больна, но не верил, что настолько серьёзно – её тело, такое лёгкое и ароматное, её волосы, такие длинные и мягкие, её сердце, такое любящее и любимое, были распластаны на старом паласе – её глубокие и нежные глаза ласково смотрели в седеющий потолок – она была мертва. Его руки, мокрые от утёртых слёз тянулись к ней, ноги, дрожавшие от ужаса подогнулись от невыносимой тяжести, а тело, так ёжившееся от холодного ветра, упало на палас, под своды сереющего потолка. Лёжа рядом, уже не утирая бесконечных слёз, обняв её омертвевшее, но прекрасное тело, он ушёл в себя – в себе она была ещё жива, она просто притворялась, чтобы засмеяться в его испуганные глаза, чтоб расцеловать его отчаявшееся тело… Но всё было против этого и он, закрыв влажные глаза, готовился к пожару, землетрясению, урагану, наводнению – что-то должно случиться – её смерть не пройдёт незамеченной… Он был готов перенести все смертоносные стихии, всё – лишь бы рядом с ней. В его воспалённом разуме всплыла картина – в бетонной тине, в тени десятиэтажного гриба скульптура – она, свернувшись колечком, и он – сфинкс. Холодный кулак опустился на старый палас, лицо исказилось – ненависть и отвращение проливались из остывших слёзных каналов. Он поднялся с паласа, прошёл на кухню и стал готовить ужин – ужин на двоих.