Элегия собачьей жизни

[…….] вылез из перевёрнутого автомобиля через образовавшееся на месте лобового стекла воздушное пространство. Стряхивая с рук обломки толстого стеклянного щита […….] вышел из канавы, приютившей белый железный корпус, на сырую и темную асфальтированную полосу. Кололо в голове и – ответственность и вина за аварию отступили. […….] взглядом окинул ночное июньское небо, звёзды почти прожгли своими глазами ночной шероховатый туман: «как хорошо жить!» - одновременно со звёздами мысль проскользнула в ушибленной голове. Начинался тот дождь, который обычно сыплется из тумана в небе, почти прозрачного, но несущего в себе небесные слёзы. «говорят ли, молчат ли, но когда идёт такой дождь – умирает хороший человек…». […….] в последний раз взглянул на тоскливо белый в канавной грязи, обречённый заржаветь намертво автомобиль, и медленно пошёл по дороге в сторону дождя.

Когда утро застало его на этом влажном пути, со времени аварии прошло всего полчаса. Дождь моросил необычайно музыкально – в первый раз в его жизни; в жизни дождя это было не в первый раз, дождь сыпался в разных местах земли и пел иногда. […….] запел довольно бодрую, но одновременно нежную песенку о дожде -  и подошвы его мокрых ботинок, и шуршащее эхо асфальтового полотна, и – всё подвывало ему, всё подстраивалось под неумелый голос. Оказалось, что дождь идёт в город, на восток, а если конкретней  - к солнцу. Выглянувшее из-за горизонта рыжее тело солнца пробудило в […….] что-то беспокойное. «какая песня! урод! как так можно, как так можно?!!» Песенка о дожде умерла где-то на излёте из гортани, вместе с нею, умершей, застрял в гортани неба дождь.

Тело, изнеможённое тяжестью зноя и длиною дороги, а также дух, не меньше измученный чувством вины и болью, пришедшие с уходом дождя. Озон, ласково шелушивший кожу и лёгкие каким-то дыханием вверх улетучился, оставив тоску после себя. Полдень испарил с асфальта последнюю влагу, лишь одежда на теле […….] нагрелась и, не высохши ещё, грела его промёрзшее утром тело. Вот незаметно вокруг забегали прохожие, засновали братья мертвеца – автомобили, а […….] захотелось лечь и отдохнуть.

Небо, разъяснившееся после утреннего дождя полнело в уставших глазах […….]. Он  лёг на тротуаре. Очень важно то, как он лёг: головою к витрине дорогого магазина (на восход), ногами к оживлённой автомагистрали (на закат). Воздух шумел и пылью оседал на его теле – видение лёгкого земного рая сквозь слой копыт прохожих, нижней атмосферы, серых клуб дыма, солнца – и снова – серых клуб дыма, нижней атмосферы, копыт прохожих – рай на земле. Но… просто видение. Через его голову перешагивали чьи-то ноги – ноги детей, ноги стариков, ноги мужиков, ноги молодых женщин и не очень молодых – ему больше всего нравились молодые женские ноги…, а то, что он видел в момент перешагивания ими коротким взглядом заставляло  ёжиться и размышлять о природе жизни. Рай улетучился в тучи. «опять дождь?»
[…….] встал и пошёл, не отряхиваясь, к дождю. Вина капала в голове с потолка на пол: потолком было темя, а полом – полость рта. Что-то с этим дождём пришло в его запылённый разум, что-то он оставил в том белом жестяном трупе в загородной канаве, хотя он почувствовал в себе некое подобие благодарности перед тем, что опрокинуло автомобиль и выбило  пару искр из его глаз. Эта жестокая встряска – колыбель бьётся изголовьем о стену – очистила его глаза и мысли – плач ребёнка затихает, захлёбываясь в слезах – и шаг стал иррациональней и рациональней – глаза ребенка залились льдом, смешались в коктейль с лавой… Город очищался – ливень смывал обёртки от мороженого, мятые пачки сигарет, окурки и пыль. Во время ливнепада […….] шёл, склонив (и закрыв глаза) голову – с него текла серая грязь, капли собирались на кончике носа, на желобках губ оставалась копоть от ручейков грязной воды, на глазах же грязь увиденного на лежачем тротуаре не смывалась. […….] тёр кулаками лицо, чувствуя как кожу глубоко разъедает сомнение в правильности ливня. Ночь наступила незаметно, будто на голову одели мешок.

[…….] не мог понять, что его беспокоит – путь по ночной ленте асфальта в обратную сторону – на закат, куда свалилось солнце (на запад) – тосклив и тёмен – ночь вошла в его глаза и осела там на долгие 8-осемь летних часов.
 
Воздух, тёмный, ночной и густой урчал в поникших ушах […….]. Приближалась та самая злосчастная канава – белый труп на фоне ночи изысканно молчал. […….] опустился в канаву и заглянул внутрь салона мертвеца – ничего не было, ничего не было видно. Глаза внедрялись во тьму внутренних органов – передние сиденья, рычаг переключения скоростей, сломавшееся от удара зеркало – […….] залез глубже в салон – в нос ударил знакомый до сухости в горле и дрожи в губах запах. «друг!!! друзья!!! она!!!». Тело […….] затряслось, и дождь, впитавшийся в его волосы, вытекал из усталых глаз. Трупы друзей в естественных для аварии с переворотом положениях застыли, намертво схватившись друг за друга. […….] завыл, и Луна, выползшая из-за туч выла в унисон его слабому голосу. Шерсть, слипшаяся на холке, тяжелела с каждым мигом. Он уснул.

К утру […….] шёл по дороге и вспоминал те моменты: как в покадровом режиме движение в кювет, чью-то руку, схватившуюся за его локоть и чьи-то испуганные нежные волосы, рухнувшие ему на плечо, вспышку, тьму и хруст стекла под его  руками. Он понял, почему шёл мелодичный и печальный дождик из тумана – умирали хорошие люди, а он пел дождливую песенку и плыл по мокрому асфальту на восход… «…никогда не чувствовал себя грязной собакой…», отряхивая передней лапой рубашку […….] стоял посреди светлеющей от солнца дороги.