Пика

Пика

Я решил доказать Джигиту, что тоже смыслю кое-чего в подводной охоте и пригласил его к себе в гости. Жил я тогда в экзотическом местечке. В посёлке Агрия, что недалеко от пансионата «Ольгинка», живописно расположившегося на безымянной горе где-то между Туапсе и Джубгой. Моё скромное жилище, представляющее собой строительный вагончик с усечёнными до минимума удобствами, находилось на вершине крутой скалы, в сосновой рощице, дарующей мне в совокупности с терпкими запахами моря небывалый микроклимат, волшебным образом излечивающий от хандры, усталости, головной боли, любого самого жуткого похмелья и даже изжоги.
Спустившись по извилистой тропе, весьма опасной и преодолимой только в дневные часы и в трезвом виде, и пройдя немного по дну мрачного и сырого ущелья, по весне превращавшегося в русло мутной и сварливой реки, мы вышли на берег моря. Йодистые ароматы тут же вскружили нам головы. Пришлось срочно закурить, чтобы успокоить отвыкший от чистого воздуха взбудораженный организм.
Я поглядел на длинный, весь в заплатах брезентовый чехол, который Джигит небрежно нёс, перекинув через плечо. Поинтересовался:
- А удочку зачем взял? Здесь на такую снасть вряд ли поймаешь.
Я бережно вытащил из сумки своё гэдээровское ружьё, привезённое мне в незапамятные времена моим другом, комсомольским лидером нашего института. Джигит криво усмехнулся. Ответил вопросом на вопрос.
- А ты опять со своей пукалкой?
- Послушай, брат адыг, – я старался говорить как можно любезней, – этой пукалкой я в прошлом году подстрелил катрана и морскую собаку размером с… – я огляделся по сторонам, – вон с тот камень.
Джигит проследил взглядом по направлению моей руки. Важно кивнул.
- И весила эта твоя собака, как тот камень.
Я не ответил. Неверие Джигита было притчей во языцах. Доходило порой до смешного. Он отрицал такие очевидные вещи, как полёт человека в космос, наличие вечной мерзлоты, существование египетских пирамид и многое другое. Доказывать ему что-либо было бесполезно.
Я надел ласты, проверил маску, трубку и жилку, связующую ружьё и гарпун. Попробовал воду. Тёплая волна нежно лизнула мою руку, приветливо заурчав в прибрежных валунах. Погода благоприятствовала. Была бы рыба…
Джигит неторопливо натянул выцветшие ласты с грозным именем «Барракуда», смочил в море маску с носиком a la Буратино, лениво потянулся, хрустнув позвоночником. Невыносимо медленно развязал шнурки на чехле. Я искоса и с нетерпением поглядывал на него. У меня на языке уже вертелись два-три язвительных и убийственных замечания по поводу его рыбацких принадлежностей. Но когда он вытащил на белый свет ржавый штырь длиной около двух метров и диаметром пять-шесть миллиметров, я просто обомлел.
Пика, а это была несомненно она, с одной стороны хищно ощерилась акульим зубом, грубо откованным, но смертельно острым; с другой стороны наоборот штырь был тщательно закруглён и отшлифован. Джигит, нескрываемо обрадованный моим изумлением, попробовал пальцем острие и вообще внимательно осмотрел необычное орудие лова.
Опомнившись через минуту, я всё же спросил, вложив в свои слова как можно больше ехидства.
- А где же пирога, с которой ты будешь метать копьё?
- Пирога? – Он недоумённо воззрился на меня. – А, лодка! Зачем метать, резинка будет метать.
С этими словами он вытряхнул из чехла нечто из толстой нержавеющей проволоки, напоминающее гигантскую английскую булавку, и связанный непропорциональной восьмёркой кусок резино-бинта. Он продел средний палец правой руки в маленький овал эластичной восьмёрки. Тупой конец пики вставил в большой овал и потянул штырь на себя. Резина медленно стала натягиваться. Когда напряжённо подрагивающее копьё упёрлось в локтевой сгиб, Джигит крепко сжал его пальцами той же правой руки и повернулся ко мне.
- Если отпустить – полетит. – Взгляд его был серьёзен и колюч.
Я невольно попятился, глядя на мрачное оружие.
- Убери свою катапульту, кацо! Не ровён час…
- Не бойся, ты не моя рыба.
Лицо его оскалилось знакомой хищной улыбкой. Глупая шутка в духе Шварценеггера чрезвычайно понравилась ему. Он отвернул пику в сторону и ослабил натяжение резины. Затем поднял с камней изрядно помятую «булавку» и приторочил её к плавкам.
- Раньше проволока был. Теперь кукан будет, – ответил он на мой немой вопрос.
Мы с трудом проползли на животах по узкому коридору, прорубленному в густых прибрежных водорослях местными жителями. И сразу же стало глубоко. Дно покосившимся слоёным пирогом маячило далеко внизу, играя размытыми бликами солнца, преломлёнными чуть взволнованной поверхностью моря.
Джигит поплыл направо, я – налево. И вскоре мы потеряли друг друга из виду. Да я просто забыл про его существование, очарованный фантастическими картинами подводного мира. Так было во время каждого погружения. Я напрочь забывал обо всём, полностью отдаваясь во власть безмолвной сказки, радуясь невесомости тела, яркости красок и причудливости окружающих меня форм.
Я заплывал всё дальше. Разломы дна становились всё более очерченными и напоминали неподъёмные костяшки домино, в причудливом порядке расставленные рукой могучего великана и заваленные им то ли из любопытства, то ли в момент раздражения.
Стайка кефали появилась словно из ниоткуда. Скорее это была не стайка или косяк, в который рыбы сбиваются для организованного проживания, а кишащий и переливающийся серебром клубок. Центром, хаотично шевелящейся массы, была приличных размеров самка, вяло шевелящая плавниками и хвостом. Десятка два самцов, суетливо отталкивая друг друга и проявляя невиданное упорство и целеустремлённость, сновали вокруг пузатой «мамки», норовя потереться об её упругие бока и кругленький животик.
Групповуха, – улыбнулся я про себя и приблизился к резвящимся рыбёшкам, казалось, не замечающим вокруг себя ничего. Мне удалось зависнуть прямо над ними и в мельчайших подробностях насладиться редким по красоте зрелищем. О ружье я и думать забыл, размышляя о величайших силах природы, о гармонии, о вечности и прочих высоких материях. Так продолжалось минут десять-пятнадцать.
Внезапно крутящийся клубок словно взорвался изнутри. Праздничным фейерверком серебристые молнии брызнули в разные стороны. И только потом я увидел пику. Чёрным стремительным росчерком она разделила пространство и разрушила брачную идиллию неосмотрительной кефали.
Один из ухажёров оказался пронзённым насквозь. Отчаянно трепыхаясь, будто стремясь сложиться пополам, он, увлекаемый тяжестью безжалостного прута, опустился на дно, спугнув семейку крабов, выползших погреться на солнышке. Собратья подстреленного неудачника, подстёгиваемые импульсами страха и смерти, излучаемыми раненой рыбой, скрылись в мутно-зелёной пучине.
Подплыл Джигит. Покрутил пальцем у виска, мол, чего зенки вытаращил, как на экскурсии, – стрелять надо, а не сопли жевать. Подобрал добычу, нацепил её на кукан. Вставил пику в резинку и подобно гончей, взявшей след, устремился на глубину, мощно работая ластами.
Примерно через час мы встретились на берегу. Мне посчастливилось подстрелить две небольшие ставридки, за которыми пришлось изрядно помотаться. Джигит чуть не потерял плавки, выходя на сушу. На его боку болтались четыре полукилограммовые кефали, одна ставрида граммов на триста и ещё одна неизвестная мне рыбина. В негласном соревновании мой приятель обставил меня по всем статьям, слегка уязвив моё самолюбие.
А потом мы ели шкару. Это такой способ приготовления рыбы. Которая чистится, потрошится, хорошо просаливается в тени, глубоко надрезанная по всему телу, а потом жарится на костре, нанизанная на прутик или шампур. Вместо последнего мы использовали пику, так убедительно посрамившую импортное ружьё.
А ещё мы пили кубанский портвейн, до слезы на бутылке охлаждённый в ручье, протекающем по дну ущелья. А потом я рассказывал Джигиту про донских сазанов, у которых чешуя размером с советский пятак и которые так вкусны тушёные в сметане да с луком. По-моему, он мне не поверил.