Журналисты

Журналисты

Очень хотелось на море. Надоела городская пыль, расплавленный асфальт, блеклая зелень коматозных тополей, тёплое, разбавленное пиво. И вообще, всё надоело! Душа жаждала отдыха и развлечений. Срочно требовались перемены. И мы не стали откладывать их осуществление в долгий ящик. Решено было сегодня же вечером отправиться на благодатный берег Понта Эвксинского, или, проще говоря, Чёрного моря.
Все поезда, следующие на «юга», проходили через нашу станцию в промежутке времени от семнадцати до двадцати двух. До этого промежутка оставалось достаточно времени, и мы вознамерились скоротать его за бутылочкой коньяка и приятной беседой.
Кафе «Встреча» (название показалось нам символичным) приютило нас на тенистой веранде, позволив отрешиться от, набивших оскомину, бытовых неурядиц. Все эти «сухие указы», талонные дефициты и прочие прелести перестройки остались где-то там, в опалённом зноем, городе. То есть, по нашему представлению, далеко-далеко. А мы с энергией, присущей всем отпускникам, предались воспоминаниям о предыдущих поездках на «моря». Наметили планы предстоящего отдыха. Костя читал новые стихи. Я делился своими музыкальными проектами. Как всегда поспорили об искусстве. Проехались по политике. Короче, одной бутылкой дело не обошлось.
После второй мы удосужились взглянуть на часы и поняли, что полтора часа, из отведённого нам времени «Ч», незаметно канули в небытие. Это означало, что почти все хорошие, то есть «фирменные» поезда, поехали без нас. Но разве такая мелочь могла смутить двух бесшабашных путешественников? Да никогда в жизни! Ещё одна бутылка, и мы бы отправились пешком.
Вокзал несколько охладил наши порывы, далеко негостеприимно встретив потными очередями. Злобными, длинными, хвостатыми и гнетуще молчаливыми. Оказывается, отдыхать хотели не только мы. Пришлось спуститься с небес на землю и пристроиться к одному из таких хвостов. Перспектива передвижения со скоростью один человек в пятнадцать минут была, мягко говоря, не радужной. А тут ещё некий пожилой пессимист в наглухо застёгнутой косоворотке «обрадовал»: «Говорят, билетов в южном направлении нет. Только бронь осталась. Проклятые евреи!» Настроение грозило напрочь испортиться. Бороться с беспощадными евреями не предоставлялось никакой возможности.
Но, видимо, бог путешественников и авантюристов благоволил нам в тот день. Мы не простояли и одной минуты, как к билетным кассам походкой председателя колхоза-миллионера подошло лицо кавказской национальности. Маленькое такое, небрито-немытое, с неумело завуалированной лысиной, низкорослое лицо. В принадлежности его к железной дороге мог сомневаться только человек неопытный и недогадливый. Серая, видавшая виды, рубашка без единой пуговицы, спортивные штаны с выдавленными коленками, совместного производства фирм «Adidas», «Puma» и сухумского кооператива «Агамемнон», дореволюционные вьетнамки, впитавшие в себя грязь со всех перронов нашей необъятной родины, – всё это выдавало во вновь прибывшем бывалого проводника очень и очень нескорого поезда.
Он сразу подошёл к нам и предложил:
- До Сочи едем?
- До Туапсе, – ответили мы хором.
- Поезд «Москва – Тбилиси». Седьмой вагон. Третий путь. Вторая платформа. Реваза спросишь, он посадит.
Долго нас упрашивать не пришлось. Лучше плохо ехать, чем хорошо стоять. Данная пословица в тот момент полностью соответствовала нашим био-ритмам. Мы подхватили свой необременительный багаж и отправились занимать места. Общая мысль терзала наши головы: «Поезд грузинский, значит должна быть чача! Отдыхать, так отдыхать!»
Проводнику мы чем-то не приглянулись. Он подозрительно зыркнул на нас и сказал:
- Слушай, какая чача!? У нас не то что чачи, лимонада нет! А ты – чача! Сухой закон знаешь? Какая чача?! Вай!
Я несмело поинтересовался:
- А сухач имеется?
- Слушай, сухач-мухач тоже нет. Милиция есть. Ходит, проверяет. Всё забирает. Сухач-мухач, чача-мача. Давай по десять рублей, скоро ехать будем.
Разочарованные перспективой близкого похмелья, мы вышли из вагона покурить. И тут нам опять невероятно повезло.
На перроне стоял наш бывший однокашник по институту Миша Болотов. На вокзале он работал не то в милиции, не то в особом отделе, не то ещё где. Но то, что он был шишкой достаточной величины, говорило подобострастное поведение Реваза, преданно ловящего скучающий взор нашего приятеля.
Мы приветливо поздоровались. Поговорили о том, о сём. Вспомнили альма-матер, старых знакомых, бурную студенческую жизнь. Пожаловались на жару и на отсутствие в поезде даже сухача. Реваз, угодливо переминающийся с ноги на ногу в сторонке, тоскливо потупил глаза.
- Как это нет! – Миша удивлённо вскинул брови. – Да я же только что у этого… то есть, у него взял две бутылки «Саперави». Реваз, ты чё-то борзеешь. Таких людей везёшь… Да ты знаешь кто они такие? О-о-о! – Его палец описал нравоучительную дугу. – Это знаменитые люди… В своей области. – Он незаметно подмигнул нам. – Короче, чтобы всё было в порядке. Понял? Проверю! И если что, накажу. Ты меня знаешь.
Проводник покорно закивал, оправдываясь тем, что хороших людей сейчас трудно различить. Ну а теперь он, конечно же, видит, какие перед ним люди. И поэтому всё будет в полном порядке. А пока он просит уважаемых гостей пройти в вагон, потому что поезд уже отправляется.
Не имей сто рублей, а имей одного друга железнодорожника! Бутылка появилась в купе через минуту после отправления. Её притащил и, настороженно приглядываясь к нам и полученным деньгам, поставил на стол редковолосый коротышка, с которым мы встретились у билетных касс. Он представился Жориком. Осведомился, будем ли мы брать постельное бельё, и с кривой улыбкой удалился.
Кисло-сладкое, прохладное вино прекрасно утоляло жажду. К моменту возвращения Жорика со свинцового цвета простынями и наволочками подмышкой, лёгкий грузинский напиток полностью покинул бутылку и вступил в дружеский диалог с коньяком.
Костя с сожалением посмотрел на пустой стакан и сказал, трагично дирижируя свободной рукой. (Причём он обращался скорее к проводнику, нежели ко мне).
- Эх, это тебе не Германия. Помнишь, как мы пили рейнское, после встречи с Колем? Славное винцо. И репортаж у нас славный получился.
Я понял, что мой приятель затеял игру для поддержания нашего реноме «знаменитых людей». Такие спектакли мы разыгрывали порой, называя их между собой дỳрками. Мы придумывали для себя самые немыслимые роли, вводя их в невероятные и чаще всего просто бредовые ситуации. Иногда получались забавные диалоги. Безумные, весёлые, часто на грани фола, но от этого кажущиеся ещё более правдоподобными. Итак, ход был сделан, я должен был дать ответ.
- Шикарный репортаж! А помнишь съёмки демонстрации Солидарности в… как его, в Сопоте?
- Ещё бы! Мы там тоже неплохо побухали. Но лучшего вина, чем подавали нам в Сан Тропе, я не пивал. Помнишь интервью с правнуком де Голля?
- Конечно, помню. У тебя тогда ещё микрофон сломался. Чуть не облажались. И вино помню. Но мадера мне больше понравилась. Это когда мы путч Чёрных Полковников в Португалии обозревали.
Костя укоризненно покачал головой, намекая, чтобы я не перегибал палку.
- Полковников помню. Но вино во Франции было лучше. Тут готов с тобой поспорить. Мадера хороша, конечно, но, видишь ли… Послушай-ка, любезный, – Костя обратился к Жорику с неприсущими ему купеческими интонациями, – а не найдётся ли в этом славном, м-м-м, экспрессе ещё одной бутылочки этого замечательного вина. – И он прочитал по складам, водя пальцем по грузинским буквам на этикетке. – Са-пе-ра-ви. И если можно – похолодней.
Жорик что-то невнятно промычал и удалился, осторожно прикрыв дверь. Я пожал плечами – увы, спектакль не удался. О, как я ошибался!
Проводник вернулся не один. С ним был Реваз и ещё какой-то черноглазый малый, судя по мрачно сдвинутым бровям и невероятно длинной, слов на тридцать, татуированной надписи на руке, ещё более недоверчивый, но более проницательный и образованный.
На столе воцарилась бутылка, заманчиво истекающая потными струйками. Реваз, смущённо присаживаясь на краешек полки, сказал:
- Это – Арсен, из соседнего вагона. – Брови сдвинулись ещё круче, напоминая орла, парящего над кавказским хребтом. – Он в Харькове учился. А вы…
- А мы корреспонденты, – Костя, сделал широкий жест, приглашая всех присоединиться к застолью.
- «Комсомольской Правды», – я нагло посмотрел Арсену в его непроницаемые глаза-угольки и потянулся открывать бутылку.
- Вот моё удостоверение. – Костя вытащил из бокового кармашка сумки изрядно потрёпанный, но всё ещё алый дерматиновый блокнот с золотым тиснением «Делегату Областной Партийной Конференции».
Но Реваз остановил его, энергично тряся головой и руками, мол, какие могут быть сомнения. Но я решил сделать «контрольный выстрел».
- А вот наши командировочные… – из моего нагрудного кармана был извлечён прошлогодний абонемент в бассейн, неизвестно как оказавшийся там.
Расплывшаяся гербовая печать средней школы № 43 произвела должное впечатление. Возникла пауза, нарушаемая лишь равнодушным перестуком колёс и приятными бульбушками из опорожняемой посудины.
- Едем в Тбилиси. – Костя деловито брякнул записной книжкой об стол. – Освещать известные события. В курсе, надеюсь?
Проводники согласно закивали.
- Мы там были недавно. Снимали бойню сапёрными лопатками. Смотрели, наверное, в программе «Время»? Наша работа. Вот сейчас возвращаемся. Шеварднадзе попросил…
- А почему в Тбилиси, – Жорик нервно сглотнул слюну, – вы же сказали в Туапсе.
- Ну правильно, в Туапсе, – Костя взялся за стакан, – а куда же ещё… У него же там… эта… видеокамера, – он радостно кивнул на меня. – Без неё никак.
- Камера у меня там, – я силился прочитать надпись на руке Арсена, – в камере хранения, на вокзале.
Опять стало тихо. Но Костя, не давая опомниться доверчивым кавказцам, вновь завладел их вниманием.
- Вот возьмём аппаратуру, – он поднял стакан, – и… – его рука устремилась куда-то вверх. – Давайте выпьем, друзья. За мир. Редактор, посылая нас… туда, – рука опять взмыла под потолок, – говорил, снимите правду, её надо показать народу. Поговорите с людьми, вникните в их проблемы. Нам не нужна война. Ведь все люди – братья на земле. Все под одним богом ходим. Все: грузины, – он кивнул на Реваза, – белорусы, – жест в мою сторону, – украинцы, – он пристально посмотрел на Жорика, – армяне, как наш Армен…
- Арсен, – еле слышно выдохнул Жорик.
- Ну да, Арсен. Ты, Арсентий, дорогой мой, биджо, не обижайся, я же говорю обобщённо и фигурально. Так вот, все мы из одного теста слеплены, на одной мякине… э-э-э, замешаны. Выпьем за наших отцов и дедов и… чтоб дети грома не боялись.
Тост обескуражил даже меня. Я не говорю уже про позеленевшего Арсена и о проглотивших свои языки Реваза и Жорика. Мы выпили. И тут, как говорится, Остапа понесло.
Костя принялся красочно живописать наши тяжкие журналистские будни. И где мы с ним только не были! И с кем мы только ни говорили! И что мы только ни видели и ни снимали! Я важно надувал щёки и поддакивал, иногда вставляя для наглядности фразы типа: «и вертушку нашу духи из «Стингера» замочили, сволочи…», или «Индира нас обняла по-матерински, и пошли мы в Ганг купаться…», или «на инаугурацию Рейгана нас не пустили, пришлось забашлять невиданные бабки…», или «линия Маннергейма – это совсем не то, что вы думаете…» и т. д. и т. п.
Я сбился со счёта, пряча под стол пустые бутылки из-под вина. Курили мы, уже не выходя из купе. Наивные проводники с детской непосредственностью внимали нашим байкам и качали головами – живут же люди! Я пьянел со страшной скоростью и с трудом контролировал себя, путая города и страны, имена и события. Костя держался молодцом, продолжая неустанно развешивать лапшу на уши нашим недалёким слушателям. Когда он завершал рассказ про дачу Горбачёва в Крыму, где мы получили задание съездить в Горький для снятия клейма изгнанника с академика Сахарова, принесли чачу и персики. За бортом стемнело.
О том, что в поезде едут столичные газетчики, к тому времени знала вся бригада проводников. Любопытные физиономии всё чаще и чаще появлялись в нашем купе. Порой их было столько, что у меня кружилась голова от обилия крутых носов, небритых щёк и тяжёлых запахов, обильно источаемых вновь прибывшими. И вообще, я отчаянно зевал и с трудом удерживал глаза в открытом положении. Костя же напротив распалялся всё больше и больше. Он неожиданно прервал свой очередной рассказ о том, как мы ходили на рыбалку с Фиделем, и предложил:
- Идея! А что если я напишу репортаж о вас!? Это идея! «Путевые заметки. Труженики стальных магистралей. Чаепитие под стук колёс. Проводники спасают девочку, попавшую в автосцепку. Улыбка пассажира – наша награда. Жизнь на колёсах. Скромные парни в чёрных фуражках. Букса загорелась на длинном перегоне. Песнь далёких странствий». Море материала! Просто бездна! Так и сделаем. Давайте ваши фамилии. Запишу, чтобы не забыть.
Проводники из соседних вагонов как-то сразу заторопились и во главе с Арсеном, так и не проронившем за вечер ни слова, покинули купе. Я с сожалением отметил, что так и не прочитал надпись на курчавой руке, но тяжесть в голове отвлекла меня от этой мысли. Реваз и Жорик, оставшись с нами наедине, поскучнели. Они явно не ожидали такого поворота событий. Заговорили о том, что пора спать, мол, завтра тяжёлый день и вообще. Но Костю было не остановить. Он схватился за массивную чернильную ручку с золотым пером, которая повергла проводников в ещё большее уныние, и ободряюще улыбнулся:
- Ну-ну, хватит стесняться. Тисну статейку на десять абзацев, будете довольны. Говорите фамилии и будем баиньки. Только на посошок и… А говорили чачи нет. Великолепная чача! Ну, давайте же, действительно пора спать.
Они тоскливо переглянулись. Синхронно вздохнули. Наконец, Жорик решился. Пригладив, съехавшую с привычного места и торчащую над головой уродливым нимбом прядь, он сказал:
- Э-э-э, пиши. Георгий Пипиношвили, это я и Реваз Сулаквелидзе, это Реваз.
- Ну и ещё фамилию бригадира, – Костя размашисто стенографировал, больше напоминая ревизора, выписывающего квитанцию на штраф, чем маститого журналиста.
- Э-э-э, зачем бригадира. Не надо может?
- Надо, Федя, надо. Для солидности и правдоподобности информации.
- Пиши, ладно… Осия, Александр Гамлетович.
Головы Жорика и Реваза обречённо поникли. Двадцатка, заработанная на нас, выходила им боком. Ох, как они сейчас сожалели, что позарились на лёгкие деньги.
Вот так и кончился вечер. Точнее, это мы так думали, что он кончился. А он кончаться вовсе и не думал.
Не знаю, что там творилось в головах наших проводников, но, видимо, творилось нечто из ряда вон выходящее. Мозги их кипели и баламутились. Бедняги мучались до двух часов ночи. О чём-то оживлённо спорили, нарушая мирный сон пассажиров. Итогом их бдений явился поздний визит в наше купе.
Они растолкали нас, бросили свои замусоленные удостоверения на стол и, перебивая друг друга, затараторили.
- Пиши снова, корреспондент. Пиши правду. Всё, как есть пиши. Мы тебя обманули, не те фамилии сказали. Боялись. А теперь не боимся. Видим, правильные вы. Пиши фамилии в свою книжку, вот наши документы. И у бригадира другая фамилия. Перадзе его зовут. Амвросий Вахтангович. Боялись мы, теперь нет. Хватит жить в страхе! Пиши!
Потом они подробно изложили, кто из проводников что везёт, кто с кем спит, у кого сколько левых пассажиров. Раскрыли механизмы зарабатывания денег на постельном белье, чае, пустых бутылках и, в сезон, на мандаринах. Сдали с потрохами бригадира, раскрыв все его макли с безбилетниками, с продуктами для вагона-ресторана и прочей контрабандой всех мастей. Поведали нам о безобразном состоянии подвижного состава и о пренебрежительном отношении к госимуществу конкретных работников бригады. Они уже перешли к поимённому обсуждению всех служащих тбилисского депо, но Костя устало остановил их, заверив, что материала достаточно и что он не желает превращать обычную статью в журналистское расследование республиканского масштаба.
Мы их еле выпроводили и забылись тяжёлым сном.
Проснулся я рано. Солнце только пощекотало верхушки гор и несмело заглянуло в наше окно. Я посмотрел на стол и подумал, что всё ещё сплю. Предо мной роняла слёзы запотевшая бутылка «Саперави» и дурманяще дымились аппетитные хачапури.
Я застонал. Дурка продолжалась. Кости в купе не было. Я приоткрыл дверь. Откуда-то из тамбура доносился голос моего друга. Мне удалось разобрать пару фраз. Он самозабвенно описывал гуляш, которым нас потчевали на дне рождения африканского царька Бокассо.
Благо через час поезд прибыл в Туапсе. Изрядно помятые и нарочито сосредоточенные мы покинули вагон. Я, стараясь не глядеть проводникам в глаза, сдержанно попрощался. Костя, помахивая красным блокнотиком, заверил Реваза и Жорика, что через неделю статья выйдет в «Комсомольской Правде», на второй странице, за подписью П. Корчагин или П. Морозов. Я уже не мог участвовать в этой комедии и поспешил прочь. Навстречу мне попался проводник Арсен из соседнего вагона. Такой же насупленный и мрачный как вчера. Я невольно замедлил шаг. Впился глазами в татуировку на его руке. С изумлением прочитал: «Запрет вина – закон, считающийся с тем, кем пьётся, и когда, и много ли, и с кем. Когда соблюдены все эти оговорки, пить – признак мудрости, а не порок совсем. Лейла».
Господи, кто же такой (или такая) этот Лейла, так бессовестно присвоивший себе перлы Омара Хайяма! Господи, это ж какой любовью к поэзии надо обладать, чтобы вытерпеть кровавое запечатление нетленного рубаи на своей руке! Господи, дай мне силы не сойти с ума и дожить до опохмелки!
Я обернулся. Костя диктовал Жорику и Ревазу наши московские адреса, на случай, если понадобятся уточнения для статьи.