На нашем пятачке все оставалось по-прежнему. Только в отличие от молчаливой бледнолицей толпы ваучеристы покрылись папуасским загаром и стали более развязными. Что ни говори, бабки, к презрительному отношению к которым нас приучали всю сознательную жизнь, давали возможность насладиться мимолетным бытием на грешной Земле основательнее, заставляли увереннее смотреть в будущее. И мы, стихийно возникшая прослойка между элитой - крутыми банкирами, фирмачами, директорами компаний - и беспородным остальным людом почувствовали это на себе в полную меру. О, какое это счастье - не зависеть ни от кого. Можно встать, когда хочешь, купить, что в данный момент желает твоя плоть и вообще, вести себя более раскованно. Такое состояние ощущалось только первое время. Затем деньги начали дисциплинировать. Во всю силу заработала, кажется, французская поговорка: "Я не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи". Именно она приносила весомый доход. Добротные туфли носились не один год, не выходя из моды. Хорошая одежда требовала к себе соответствующего внимания. Ее можно было без проблем сдать в комиссионный, потеряв всего лишь копейки. И натуральные, с базара, буженина, окорок оказались слаще дешевой магазинной колбасы, к тому же намного экономичнее. Съел небольшой кусочек и сыт по горло. Не то, что полкило водянистой любительской или станичной. Но всеми этими благами можно осыпать себя с ног до головы при одном условии - не пить. А большинство ваучеристов еще и не курило.
Сентябрь уже давал о себе знать редкими порывами прохладного ветра, срывающего с деревьев жалкую листву. В воздухе пахло яблоками, виноградом, почему-то переспелыми абрикосами, хотя сезон их закончился еще в середине августа, алычей и грушами. Я надел туфли на высокой каучуковой подошве. Прошла неделя, как мы с Арутюном вернулись с моря. Армянин настойчиво вживался в наше законное пространство на правах моего лучшего друга. Его тетка оказалась скромнее, она продолжала ютиться в сторонке, за палатками. Время подходило к обеду. Я успел взять несколько полтинников двадцать четвертого года, николаевский рубль и большой пятимарочник времен Первой мировой войны с длинношеей головой австро-венгерского императора Франца Иосифа и двуглазым орлом на обратной стороне. Один знакомый старик подносил еще несколько царских золотых десяток и пятерок. Кажется, он нашел клад или это богатство было его наследством, потому что и много позже он приходил с точно таким же набором, обеспечивая себе безбедную старость. Но в цене мы не сошлись. Червонцы и пятерки оказались рядовыми, то есть 1899 года, а просил он за них как за более редкие - с 1903 по 1915 годы. Конечно, старик продал их другим ваучеристам на главном входе в базар, но я оказался стесненным в финансах. Около часу дня Длинный, Серж и вся их компания неожиданно снялись и отбыли в неизвестном направлении. Зная широкие связи Длинного с ментами, мы заволновались. Так резко он оставлял свой доходный пост только за час очередной облавы. Перед этим прошел слух, что он занял своему корешу четыре тысячи баксов, но тот, кажется, кинул его. Длинный готовил расправу. Но это были его проблемы. В незнакомые дела за пределами рынка мы вмешивались редко, тем более, хамоватого Длинного мало кто уважал.
- Да нет, надыбали, наверное, добрый слив на ваучеры, вот и погнали, - попытался объяснить их исчезновение Скрипка. - Первый раз что ли, они пашут для себя.
- Ты не собираешься домой? - подходя ко мне, спросил Аркаша.
- Нет, а что?
- Что-то мне не нравится вся эта возня. Как бы ни пришлось накидывать на шею очередной хомут.
- Какой хомут? Не пойму, о чем ты говоришь, - воззрился я на него.
- Кто его знает, - неопределенно хмыкнул Аркаша. - В прошлый раз, когда ты бухал в отпуске, приходили одни. Накачанные, с повадками крутых.
- Да брось ты, кому мы нужны - нищета. У крутых полно работы с "товариществами с ограниченной ответственностью", с казино, фирмами и прочими доходными местами.
-Так ты не поедешь?
-Нет, я еще ничего не заработал.
-Я тоже. Постоять, что ли, - Аркаша рассеянно пнул носком ботинка пустую пачку из-под сигарет. - Ладно, поработаю. Тогда тоже все обошлось. Постояли, посмотрели и свалили.
- Вот именно, - хмыкнул я. - Что с нас брать, копейки?
Но я зря не придал значения Аркашиному предчувствию. Буквально через полчаса подкатили две сверкающие иномарки. Выпустив из открытых дверей нескольких накачанных парней с короткой стрижкой ежиком и бычьими шеями, лайбы бесшумно растворились за поворотом трамвайных путей. От группы отделился коренастый крепыш в великолепном спортивном костюме, знаком приказал ваучеристам оставаться на местах. Я видел, как Вадик судорожно пытался спрятать сорванную с груди табличку, как Данко обеспокоено завертел головой в поисках своих соплеменников.
- Добрый день, ребятки, - ровным голосом поздоровался крепыш. - Кто у вас здесь старший?
- Старших нет, - после недолгого замешательства ответил Арутюн. - Каждый сам за себя.
- Вот как! Отлично, - улыбнулся крепыш. - Тогда я назначаю тебя старшим. Иди сюда.
Оба отошли в сторонку. Мы как по команде сняли таблички и сгруппировались. Нас оказалось человек восемь. Как ни странно, семейный подряд тоже бесследно исчез. Скорее всего, своих предупредила Лана. Но кто осведомил цыганей, было непонятно, потому что Данко оказался с нами. В этот момент с центра базара примчался взволнованный Виталик. Растерянно оглядываясь вокруг , он протиснулся в середину нашей группы:
- Братва, кажется, рэкет. Нас обложили со всех сторон, - сходу зачастил он. - Подходят амбалы и предупреждают, что если не будем платить, то работать нам не дадут. Если кто замялся, срывают таблички и гонят вон. Беню избили, свалили на землю и ногами. Прямо на месте. Никто не заступился. Даже менты куда-то угнали. К вам не подходили ?
- Пришли, - угрюмо откликнулся Аркаша, недобро покосившись на меня. - Уже идет разборка.
- Так слиняйте пока не поздно. Добром это не кончится.
- Куда? - подал голос Хохол. - Завтра - послезавтра все равно придешь сюда. Если прицепились, житья не дадут.
- А по сколько платить? - осторожно спросил Данко у Виталика.
- Я так и не понял. Кажется, пятерку в день с носа, или тридцать тонн в месяц. Но надо еще уточнить, потому что я сдернул сразу после начала базара - вокзала.
- Я слышал, что менты за нашу защиту предлагали дешевле, - судорожно сглотнул слюну один из перетрусивших братьев - студентов.
- За защиту от них самих? - подковырнул Хохол.
-От рэкета. И от кидал.
- От кидал никакой мент не защитит. Они сделали свое дело и растворились, - оборвал пацана Данко. - Сам ушами не хлопай. А с рэкетом разве что договорятся. Кстати, я этих ребят не припомню.
Мы дружно посмотрели на цыгана. Каждый из нас помнил, что Данко знает в Ростове всех, начиная от простого мошенника и кончая ворами в законе. Значит, его сомнения имели под собой почву. Но выводы утешения не принесли. В это время Арутюн отошел от крепыша, направился к нам. Длинное его лицо приняло деловое выражение:
- Так, ребята, надо собрать сто штук. На первый случай.
- С кого собирать? - пожал плечами Аркаша. -Нас восемь человек. А с остальных что, не надо?
- С остальными потом разберутся, - пообещал Арутюн. - А с нас, ну ... по пятнадцать штук.
- Я платить не буду, - жестко сказал Данко. - Во-первых, я не знаю, от кого эти парни. Если от Бацая, который держит весь город, то он и не думал шерстить рынок. Во всяком случае, наш угол, потому что мы работаем за пределами базара. А если от другого человека, контролирующего главный вокзал, то пусть едут туда и собирают дань с ваучеристов, которые промышляют там.
- Тогда иди и сам разбирайся с ними, поджал губы Арутюн. -Мне он ничего не сказал, кто они и откуда. Сказал, чтобы я собрал бабки. Что мне, больше всех надо!
- Никуда я не пойду, и платить не буду, - уперся цыган. - Я этих парней первый раз вижу.
Крепыш, видимо, усек, в каком русле идет диалог между его посланником и Данко, потому что стронулся с места, вразвалочку пошел к нам. Мы еще теснее сплотили ряды вокруг Данко, нащупывая в карманах завалявшиеся на всякий случай отвертки, перочинные ножи, прочие железки. Друзья крепыша по-прежнему молча стояли в стороне с абсолютно равнодушными лицами.
- Что, неувязочка? - ласково спросил армянина крепыш.
- А кто ты? На кого работаешь? - не дав тому раскрыть рта, подался вперед Данко.
- Разве это имеет значение?
- Большое. Я должен знать, кому буду отстегивать бабки.
- Нам, - скулы у крепыша покраснели. - Еще объяснения нужны?
- Да, - не сдавался цыган. - Я должен быть уверен, что завтра не приедут другие и не начнут раскалывать нас точно также.
- Не приедут.
- Где гарантии?
- Пойдем, я выпишу тебе гарантии.
- Ты!!! - Данко зло ощерил рот, показав плотные ряды крепких зубов. Рука его потянулась к заднему карману брюк, который оттопыривало подобие складной финки. Каждый из нас тоже ощутил в этот решающий момент пик напряжения. Значит, без драки не обойтись. Пальцы цепко ухватились за подручный инструмент. - Ты меня на понт не бери. Я с пеленок на базаре. Видал и перевидал всяких.
- Так пойдешь? - снова позвал крепыш, но уже менее уверенно.
- Пойду. Но на базар, к козырной братве. Там и разберемся, кто чего стоит.
- Да бросьте вы, ребята, - чувствуя, что стычка добром не кончится, неожиданно для себя влез я в перепалку. - Зачем поднимать волну. Если надо, я кину на банк свои тринадцать штук. Но с тем уговором, что тревожить меня будут не часто, иначе на кусок хлеба не останется.
Крепыш словно ждал этой разрядки. Обернувшись ко мне, он сменил жестокость в голосе на покровительственный тон:
- С тебя, дед, мы не возьмем ни копейки. Мы знаем, что ты писатель. Работай над своими произведениями, радуй новыми книгами на своих читателей.
Его слова заставили опешить не одного меня. Ребята тоже с удивлением воззрились на крепыша, затем посмотрели на меня. Я не знал, что делать дальше. Надо же, моя скромная личность известна даже крутым. Один Данко продолжал стоять натянутой струной.
- Короче, ты сейчас выложишь пятьдесят штук, то есть, половину сумки, - крепыш ткнул пальцем в грудь армянина. - А потом, когда я разберусь с вашим... цыганом, вы отстегнете остальное.
- Сейчас разберемся, - Данко развернулся и быстрым шагом направился вглубь базара. - Разберемся кар ан дибул...
Арутюн отсчитал из висящего на поясе кошелька пятьдесят тысяч, передал их крепышу. Забрав деньги, тот улыбнулся нам и пошел к своим ребятам. Вскоре вся группа потянулась к главному входу в рынок. Мне показалось, что высокие плечистые ребята как-то опасливо осматривались по сторонам.
- Что-то здесь не то, - высказал я предположение Арутюну.- Какие-то они не... такие.
- Какие не такие? - воззрился на меня тот. - Рэкет. Сказали, надо исполнять. Они тоже кушать хотят. А эти зажали бабки. Больше отдадут, понимаешь, всего могут лишиться.
Кажется, он был доволен тем, что произошло. Но ребята по-прежнему хмурились. Никто из них не собирался цеплять таблички на грудь. О какой работе может идти речь, когда разборка еще не закончена. По этой причине домой уходить тоже никто не решался. Так мы и стояли кучкой, растерянные, отмахивались от многочисленных почему-то именно в этот момент клиентов. Данко не было долго. Рэкетиров тоже. Виталик застрял с нами. Он боялся и возвращаться на свое место в центре рынка, и уходить вообще, предполагая, что его запомнили.
- Не там, так здесь попал, - досадливо сплевывал он сквозь зубы. - Сейчас бы поработать после недельного запоя. Дома шаром покати. Занял под проценты двести штук, их же отдавать надо...
Я, было, собрался его успокоить, все-таки родная душа - пьяница, но тут появился Данко.
- Ну, что там, разобрались? - бросился к нему Скрипка. - Мы уже хотели идти тебе на выручку.
- Что меня выручать, вы за собой смотрите, - возмущенно огрызнулся цыган. - Поджали хвосты... Кидалы это. Да и не кидалы даже, а сброд какой-то.
- Какой сброд? - опешил Арутюн. - Что ты гонишь! Что я, дурак, когда разговаривал с ним? Он все знает.
- Значит, дурак, если не отличил дворовых пацанов от крутых. Они сейчас все под крутых одеваются и стригутся. Шляпа ты, а не ваучерист. Я-а, во всем разбираюсь, срок тянул...
- А иномарки? - не унимался армянин. - Ты видел, как они шикарно подкатили?
- Ну и что? Друзья подбросили или наняли на сто метров. Цепляй табличку, черножопый, отрабатывай свой кровный полтинник, отданный не за понюх табаку. Его тебе уже никто не вернет. Даже наш мягкотелый писатель не выложит за так свои тринадцать штук.
- Кидалам куска говна жалко, - смущенный прозрачным намеком, подтвердил я. - Мне тоже показалось...
- Когда, кажется - креститься надо, - перебил цыган. - Работайте, ребята, их уже след простыл. Подставили вас, как последних лохов.
- Но кто сказал? Какая сука подстроила? - не мог успокоиться армянин.
- Кто? А вот завтра и спроси у Длинного. Можешь съездить к нему домой. Глядишь, повезет, узнаешь во дворе кинувших тебя пацанов. Скорее всего, они его соседи.
- На базаре тоже кидалы? - неуверенно спросил Виталик.
- Там другой расклад, - посерьезнел Данко. - Туда ты пока не суйся, иначе влетишь в очень серьезную историю.
- Понятно. Значит, опасность не миновала, - сказал Аркаша. - Скоро заявятся и у нас.
- Нет, мы им до фени, - твердо ответил цыган. - Они шерстят баранов покрупнее, тех, кто занимается скупкой золота не один год. Как Скрипка, например.
- А при чем здесь я? - забеспокоился знаток музыкальных инструментов и швейцарских часов. - Я тоже гол как сокол. Сыну дай, дочери оторви...
- Двухэтажный особняк дострой, - подмигнув нам, продолжил перечень цыган. - Ты бы лучше штаны с ботинками купил. Смотреть противно.
- Э-э, брат, его прикид для отвода глаз, - тоже съязвил повеселевший Хохол. - Помнишь, как в фильме "Илья Муромец" татарский хам отбирал у своих нукеров золото? Перевернет кверху ногами, тряхнет - и порядок, гора драгоценностей.
- Может, и его надо тряхнуть? - нарочито сдвинул черные брови цыган. - Глядишь, гора бриллиантов выпадет.
- Да вы что, ребята, - поспешно засунул, нацепленную было снова, табличку в рваный портфель Скрипка. - Вы так и подставите меня. Нет, я лучше домой поеду.
В этот день мы разошлись рано. В последующие несколько суток нас никто так и не потревожил, хотя разборки в центре базара продолжались еще дней десять. Участились случаи нападения в подъездах домов, в которых жили ваучеристы. Ранним утром в парке Горького дворники обнаружили под деревом труп известного крупного валютчика. Кому-то проломили голову, еще двоим, поломали ребра. Ребята оказались в больнице. Естественно, денег и ценных вещей при них не нашли. На жалобы знакомым ментам, тому же начальнику группы из уголовки. Гелику, по-прежнему продолжавшему навещать Лану и пугать нас своим долгим торчанием с нашими местами работы, те только пожимали плечами да сочувственно цокали языками, откровенно давая понять, что надеяться мы можем лишь на себя. Ловля бандитов была за пределами их деятельности. Да и не все ваучеристы писали заявления. А кто в горячке настрочил, потом пожалел об этом тысячу раз. Мало того, что бумаги просто не рассматривались, но, узнав сумму отобранных долларов, количество ваучеров, сотрудники следственных отделов рьяно начинали докапываться об их происхождении. Отмазывайся потом, как можешь и чем хочешь. Беспредел набирал силу буквально с каждым днем. Мы слушали выступления Руцкого, Хасбулатова, генерала Макашова по телевидению и в какой-то степени соглашались с этими мало приятными нам людьми. В чем-то они были правы. Большую половину Государственной думы, обеих палат - верхней и нижней - составляли передовики производства, директора предприятий, представители колхозов, просто случайные люди, ни черта не смыслящие в политике. Ни один из них не дал дельного совета, по какому пути идти России дальше. Выступления доморощенных политиканов на съездах депутатов больше походили на выступления бригадиров перед крестьянским сходом в каком-нибудь захудалом колхозе. Ни мысли, ни содержания. Корявая, неправильная речь, ограниченное выражение на обветренных лицах. Непонятно, зачем таких "избранников народа" выпускали на трибуну, зачем позорили и без того опозоренную нацию. Слабоумная грызня за столами президиумов и в кулуарах кремлевских дворцов не могла пройти бесследно. В октябре наступил ее пик. Мы почувствовали его приближение примерно за полмесяца до надвигающихся событий. Цена на ваучеры катастрофически упала, кривая на доллары наоборот поползла вверх, хотя до этого баксы как-то подталкивали престиж чеков. Цены на товары народного потребления поднималась, как на дрожжах. Но приток на рынок золотых и серебреных изделий уменьшился. Вообще деловая жизнь в коммерческих структурах как бы замерла. Мы снова довольствовались малым. Те из ребят, кто тормознул крутую пачку чеков в надежде на быстрое обогащение, пролетели фанерой над Парижем. Ваучер упал в цене так быстро, что никто, как говорится, ахнуть не успел. Все свершилось по-русски, - быстро и бестолково.
А потом мы наблюдали на экранах телевизоров за осадой белого дома, телевизионного центра Останкино, за действиями боевиков из русской национальной гвардии, руководимых боевыми генералами Макашовым и Руцким. Хасбулатов на время исчез из поля зрения. Поговаривали, что вновь накачался наркотой. Но непризнанный политический "вождь всех времен и народов" вместе с верхушкой оппозиции оказался в осажденном войсками, Белом доме. Наверное, он тоже отдавал ц.у. Своим сторонникам, противникам существующей власти, посылая их под пули и снаряды. А может, ему доставляло больше удовольствия дергать за веревочки дураков генералов-марионеток. Во всяком случае, боевые действия на площади перед Белым Домом мало, чем отличались от виденных в кинофильмах штурмах Берлинского рейхстага. Те же разрывы снарядов прямо на стенах и в окнах, тот же посвист трассирующих пуль. И тот же щебень под ногами, что у нападающих, что у наступавших. Труппы показывали потом. Но сколько их на самом деле - очередная государственная тайна новой демократической власти. Бабурины вместе с лидерами коммунистической партии зюгановыми ушли в подполье. Затаились, выжидая удобный момент для нанесения решающего удара. Освещаемое комментаторами по телевидению различие событий буквально кипело жаркими страстями. От доносимых динамиками звуков беспорядочных взрывов можно было оглохнуть, от вида окровавленных тел убитых и раненых поломать ногти о ладони. Но народ безмолвствовал. Абсолютное равнодушие, казалось, поразило людей. Они работали, исполняли каждодневные свои мирские дела, даже не напрягая как в былые времена голосовых связок при обсуждении того или иного, по словам высоких лиц с экрана, значительного эпизода. Наоборот, с садистским интересом наблюдали за бойней, сидя в креслах в тихих квартирах или прямо с моста через широкий проспект, буквально в нескольких десятках метров от жуткой арены. Скорее всего, так же свершилась Великая Октябрьская Социалистическая революция. Только когда после нее еще началась Великая Гражданская война, унесшая жизни многих миллионов сограждан. Сейчас же ее развязывать было не перед кем. С того исторического момента все стали равны - ни бедных, ни богатых. Для лозунга "Экспроприируй экспроприированное" просто не нашлось ржавого гвоздя, чтобы вколотить его в тело лихоимца. Новый буржуин еще не поднялся на ноги. Он чувствовался где-то рядом, но еще был невидим. А против своих же хлопцев, дравшихся всего лишь за власть, на Руси не ходили испокон веков. Пусть, мол, позабавятся. Один хрен, как ничего не было, так и не будет.
Цивилизованный мир в очередной раз скупо поаплодировал победителям, не спеша, однако, с наслаждением тесных экономических контактов, когда Белый Дом наконец-то взяли. Но жизнь потихоньку стала выправляться и без посторонней помощи. Строптивых заключали в "Бутырку", в "Матросскую тишину" и в прочие тюрьмы. Цена на ваучеры медленно, но твердо ползла вверх. Народ снова поволок припрятанное на черный день добро на базар. Забот прибавилось. Теперь мы работали без оглядки назад, уверенные в том, что на полгода - год мир обеспечен. А по происшествии сего времени приватизация благополучно завершится. Главное не упустить дарованного Богом случая сейчас. Потом же со склоченным капитальцем будет легче искать свое место под солнцем. Хоть на любимой, не говоря уже о загранице, Родине, не раз удивлявшей мир очередными реформами. Глупость, она бесконечна и необъятна. Как сама Россия. А у России путь свой...
Вот и подошел Новый 1994 год. Сумку мою приятно оттягивали полтора миллиона рублей. Тысячу раз я хотел купить хотя бы подержанный автомобиль или, в крайнем случае, съездить за границу, чтобы пусть одним глазом увидеть, как живут капиталисты. Но все не получалось. То в середине декабря узнал, что в августе моя дочь Юля от первого брака родила внучку. Она жила в квартире, оставленной ей матерью. Надо было как-то помогать дочери, матери-одиночке, сводить концы с концами, потому что с прежней работы ей начисляли гроши, а на внучку от собеса она получала две или три тысячи. Да и Людмила моя, хоть по-прежнему ничего не требовала, была под боком. Отец ее продолжал пить, мать еле передвигалась из-за болезни сердца. Сама Людмила стойко переносила тяготы последнего месяца беременности. Я мотался с одного края на другой, стараясь выделять обеим небольшие суммы. Но не баловал. Разве что по пьянке, когда шлея накрепко зацеплялась под хвост. Все шло более-менее гладко. Но в тот день - теперь я точно знаю, это произошло шестнадцатого декабря, - я возвратился с базара домой рано. Арутюн зарядил меня двадцатью тремя граммами золотого лома и несколькими изделиями, попросив их продать, - у меня как раз объявился богатый купец. Сложив товар в мешочек, и приплюсовав свой запас, я намеревался по утречку двинуть к купцу, а затем уже, от него, снова на базар. Не успел поесть, как в передней раздался звонок. На пороге стоял мой бывший корешок по формовке Витька Перегожин. Ему я всегда был рад. Даже в одной из книжек сделал героем повести, вернее, одним из участников событий. И хотя пить совсем не хотелось, мало того, домой тоже ехал почему-то с неохотой, я сразу потащил друга, большого любителя вмазать, в магазин. К литровой бутылке "Распутина" и плоской с "Амаретто" прикупили еще баночного пива, сосисок и прочего. Виктор не упирался. Он давно знал, где я промышляю последнее время. Пошла гулять Россия. Под воспоминания о работе в литейном цеху, о кольцевом и автоматическом формовочных конвейерах, о рекордах, о дружбе семьями, мы осушили обе бутылки, запили их пивом и даже смотались еще. Затем я играл на гитаре, вместе мы в полный голос прогорланили не одну песню. После чего пришла пора хвалиться достижениями на новом трудовом фронте. Я показал бабки, золото, монеты, рассказал о секретах работы на ваучерах, предложил другу переходить ко мне напарником.
- Не-е, совесть не позволяет, - пьяно улыбнулся Витька. - Я лучше бригадиром грузчиков на "Электроаппарате". Ни забот, ни хлопот. Зарплата нормальная. Танька моя, правда, промышляет вязаными кофточками. Наворует шерсти в Доме быта на Северном и там же свяжет. А потом продает. Иной раз подключаюсь и я. Но это когда в охотку. Ты меня, барсука, знаешь.
- А Пашка? - спросил я о неродном его сыне, вспомнив, что тот год как вернулся из армии.
- Пашка по шабашкам, - засмеялся друг. - С бригадой строителей коровники по колхозам воздвигает. Ты за него не беспокойся, этот рыжий черт хоть кого обкачает.
- Не женился?
- Не-а, и не думает... Здоровый вымахал, не узнаешь. Когда ты у нас последний раз был? Год назад почти?
- Да-а, время летит.
- Ну. Танька о тебе вспоминает. Меня все подначивает, мол, вот писатель молодец, и книжки успевает писать, и деньгу большую заколачивать. А ты, мол, недотёпа.
- Слушай, давай махнем к вам? - завелся я. - Шампанского возьмем, шоколада, цветов. Сто лет не виделись.
- А чего, давай, - согласился Виктор. - Она обрадуется.
- Только я сразу захвачу с собой весы, золото и прочее. Завтра как раз в вашем районе нужно быть. Пересплю у вас и погоню. Есть богатенький клиент.
Насчет того, что Танька обрадуется, я не сомневался. Выпить за чужой счет толстая жена друга была не дура. Отсчитав сто тысяч рублей, и сунув мешочек с золотом во внутренний карман недавно приобретенной кожаной куртки, я натянул меховую шапку, и мы вышли за дверь. Такси мы поймали быстро. Отовариваясь на маленьком базарчике Северного жилого массива тоже. Кажется, я накупил даже лишнего, потому что подарки мы несли вдвоем, в том числе и пару бутылок русской водки в придачу к французскому шампанскому. На ногах я стоял более-менее твердо, голова тоже еще что-то соображала. Даже помню радостные восклицания необъятной Татьяны, открывшей мне дверь. Но после первого стаканчика перед глазами поплыло. Танька вместо водки почему-то налила домашней самогонки, постоянно привозимой ею от родителей, живущих в Маныче. Мол, свою надо допить, а потом за гостевую приниматься. Сын ее, рыжий растрепанный Пашка, мотался туда-сюда с, будто приклеенной слащавой улыбкой. Наконец он утащил неродного отца в зал, и они принялись громко о чем-то спорить. Татьяна услужливо подоткнула наполненный мутной жидкостью второй стакан, ни на секунду не прерывая потока льстивых слов. Но мне было уже достаточно. Мозг уже как-то контролировал происходящее, а вот тело служить отказывалось напрочь. Свалившись на пол, я с трудом дополз до ведущего в зал коридорчика, приткнулся носом к плинтусу, мечтая лишь об одном - отключиться полностью до утра. Так было противно, невыносимо тяжко, что я тысячу раз успел проклясть предложенную самим же поездку к другу. Ломало, перекашивало, хотелось выхлестнуть содержимое желудка. Горячими волнами рвота подступала к горлу и ... откатывалась. И зачем надо было глушить проклятую самогонку. Года три назад я приходил к другу с одной из своих женщин. Мигом опорожнив принесенное с собой, мы взялись за Татьянину самогонку. Тогда тоже трясло как в лихорадке, а потом наступил необъяснимый страх. Я с трудом добрался до собственного дома, наказав себе никогда больше не посещать эту квартиру, потому что бывшая со мной женщина огорошила странным признанием:
- Она тебе жутко завидует.
- Кто?
- Жена твоего друга, прямо из кожи готова вылезти. Ты как-то рассказывал о своей семье. Думаю, в вашем разводе она сыграла не последнюю роль. У тебя было все: квартира, обстановка, деньги, чем ты постоянно хвастался. Этого делать не стоило. Они страшно завистливые люди. Советую держаться подальше, потому что никакие они тебе не друзья.
Тогда я обиделся, прогнал женщину. Но визиты прекратил, продолжая принимать Виктора только у себя дома, чтобы выслушать очередные жалобы на неустроенность. Старые гвозди выдернуть из дерева жизни труднее. Хотя давно чувствовал на подсознательном уровне, что все так и есть на самом деле, как с единственного взгляда со стороны сумела разглядеть знакомая.
Шум голосов в зале возрастал. Виктор вроде бы как отбивался от наседающих на него Татьяны с сыном. Я вдруг ощутил неладное, подумал о том, что заряжен чужими ценностями под завязку. Не знаю, почему эти мысли пришли в оглушенную алкоголем голову именно в квартире друга. Казалось бы, надежнее места не сыскать. Неимоверным усилием воли собрал волю в кулак, поднялся, сунул ноги в туфли, направился к входной двери. Выскочившая из комнаты Татьяна попыталась удержать, но я продолжал упрямо рваться на улицу. Недоверие к людям, неожиданно ставшим чужими, придавало силы. И Танька уступила, отошла в сторону. Спустившись на лифте, я вышел из подъезда. Был глубокий вечер, где-то около полуночи. Рыхлый днем снег под ногами затвердел, морозец усилился. На воздухе стало немного легче. Сориентировавшись, я твердыми шагами пошел по направлению к трамвайной остановке. Уверенность в том, что доберусь до собственного дома, укреплялась с каждым шагом. Вот и угол длинного здания, за которым прямая дорога к проспекту Королева. Вокруг тихо и пустынно. Неожиданно сзади раздались голоса. Обернувшись, я увидел раздетых, спешащих ко мне Виктора и Пашку.
- Отдавай золото, - без предисловий потребовал незаконный сынок друга. Я видел, как опасливо переминается он с ноги на ногу, как неуверенно прячется за его спиной Виктор, оглядываясь по сторонам.
- Какое золото? - опешил я.
- Которое у тебя в кармане куртки.
- Виктор, вы что, хотите меня ограбить? - ошарашенно переспросил я у друга.
- Тебя все равно ограбят, - заморгал тот глазами.
- Но ты же знаешь, что золото чужое.
- Тем более.
- Ни хрена себе, - я не находил слов от стыда за себя, за него, за положение, в которое ввязался. Родные люди и грабят, вместо того, чтобы довести до дома. - Вы с Татьяной мне друзья. Братья. Как же так!
- Время такое, - отрывисто и уклончиво ответил он. - Я же сказал, тебя все равно ограбят. Так лучше мы.
Я совершенно протрезвел, абсолютно не понимая логики. Тем временем Пашка сделал шаг вперед, придвигаясь ближе. Кажется, поначалу он думал, что я стану защищаться. Но, увидев мое полностью деморализованное состояние, обнаглел до предела:
- Короче, давай золото, - более жестче повторил он.
И я сдался, не в силах поднять руку на друга, потому что был знаком с ним двадцать пять лет, потому что мы вместе тягали набитые формовочной землей тяжеленные опоки в литейном цеху. Аж пупки звенели от адского напряжения, не говоря уже о мускулах. Сдался, потому что не знал, куда себя девать от горячего стыда за случившееся. Пошарив по карманам карманам курточки, вынул мешочек и протянул его Виктору:
- Держи, друг. Но не забывай, что тебе предстоит серьезная разборка, потому что золото чужое.
- Разберемся. Хоть завтра. Придешь и разберемся.
Последние слова странным образом поколебали мысль о том, что грабят по-настоящему. Вдруг подумалось, что Виктор наоборот беспокоится обо мне, а завтра я приеду, и все будет в порядке. Они уже собрались уходить, как вдруг Пашка вернулся и потребовал тем же жестким голосом:
- Снимай и курточку.
Теперь я уже раздевался покорно. Отдав курточку, вытащил из кармана приличную пачку оставшихся денег и тоже протянул прыщавому сосунку. Нет, они не грабили. Они просто хотели, чтобы меня не обшмонал кто-то другой, хотя, конечно, я мог бы добраться домой самостоятельно. Но так спокойнее, ничего ценного не осталось. Проводив их, торопливо бегущих к далекому подъезду, спокойным взглядом, я развернулся и зашагал в сторону одинокого трамвайного звонка. Тело расслабилось, мозги вновь заволокло ядовитым туманом сильного алкогольного опьянения. Раза два или три я приложился к мерцающей в лучах луны мертвенным светом жесткой дороге, поскользнувшись на обледенелых буграх. Потом сознание переключилось на автопилот.
Очнулся я с в подъезде какого-то дома, под батареей отопления. В первый момент не мог понять, где я нахожусь, и что произошло. Ни курточки, ни шапки с туфлями, карманы брюк вывернуты наизнанку. Мимо торопливо пробегали еще полусонные жильцы. В голове постепенно прояснялось. Значит, наступило утро, люди спешат на работу. Курточку со всем содержимым вчера забрал у меня друг со своим сыном, а туфли с шапкой, видимо, сняли уже местные алкаши, когда я вошел в подъезд, и завалился под батарею отопления. Так, на всякий случай, я еще раз пошарил глазами вокруг. Глухо, как в танке. Теперь не мешало бы узнать, в какую сторону занесло. Не дай Бог придется тащиться разутым и раздетым через весь город, как бывало не раз. В пьяном виде человек идет домой не сразу потому, что не хочет остаться один в пустой квартире, или, если есть семья, не попадать на острые зубы жене и домочадцам. Поэтому он отправляется на поиски друзей и знакомых, у которых можно было бы пережить временные житейские неурядицы, привести себя в порядок. Выйдя на улицу, я понял, что нахожусь недалеко от родной "хрущобы". Идти в носках по снегу, да еще с глубокого похмелья, было настоящей пыткой. Но я с честью преодолел это расстояние, не обращая внимания на шарахающихся в сторону прохожих. Мысль о том, что Виктор сделал правильно, отобрав у меня ценности, подогревала душу. Неизвестно, сумел бы я добраться до любимой постели самостоятельно. Арутюн на работу еще не уходил. Рассказав о случившемся, я попросил открыть двери в собственную квартиру, потому что ключи исчезли тоже. Общими усилиями мы сломали замки. Но замки - дело наживное. Не раз приходилось вышибать их ногами. Главное, я в своем доме, где тепло, уютно и есть деньги на похмелку.
- Хорошо, что твой друг отобрал у тебя золото, иначе бы ты снова оказался на мели, - сказал перед уходом Арутюн.
- А если он меня действительно ограбил? - не удержался я от подсознательного предположения. - Может такое быть?
- Э-э, брось ты, я его видел. Серьезный парень, скромный, стеснительный. Какой ограбил. Выбрось из головы дурные мысли.
- Тогда вечером давай съездим к нему вдвоем. Я как раз отойду, да и он с работы придет.
- Сегодня не смогу, свидание у меня, - отказался Арутюн. - Сам съезди. И не думай о друге плохого. Такого не бывает.
- А завтра? - не отступал я. - Не доеду. Трясет.
- Ну... как хочешь. Деньги нужны, понимаешь? Они не в обороте.
- Понимаю. Но один не смогу.
- Хорошо. Поедем завтра.
Похмелившись и кое-как починив замок, я пошел болтаться по поселку. Поэтому выбрались только на третий день к полудню в надежде застать хоть кого в квартире у друга. На звонок никто не открыл. Я знал, что Татьяна работает в Доме быта, мы подались туда. После долгих расспросов узнали, что она работает в вязальном цехе.
- А-а, явился, - с порога закричала она. - Ты помнишь, как бросался на нас с ножом? Витьку чуть не пырнул. Мы не знали куда деваться.
- С каким ножом? - оторопел я. От мысли, что меня действительно ограбили, лоб мгновенно покрылся мелкой испариной. - Что ты мелешь, Таня, я же помню, как от вас ушел.
- Ушел! - еще пуще разошлась та. - Витька с Пашкой часа два тебя искали. Боялись, что ты забьешься в какой угол и замерзнешь.
- Зачем же они меня искали, если я бросился на вас с ножом?
- Ну, ты подумай, а? Пожалели тебя, дурака, вот зачем, - она резко всей тушей повернулась к Арутюну. - Мы всю ночь не спали, думали, упадет, где и закоченеет. На ногах не стоял.
- А деньги он у вас не оставлял? - переводя взгляд с одного на другого,. Как можно спокойнее спросил Арутюн. Кажется, он тоже опешил от такого напора. - Вещи, золото?
- Какие вещи, какое золото! - схватилась за голову Татьяна, но так театрально, что даже армянин не сдержал ухмылки. Впрочем, эта бестия всю жизнь играла в артистку. - Он нам ничего не показывал, а по карманам у нас никто не лазает. Все осталось при нем.
- Как не показывал? - возмутился я. - Перстенек еще предлагал купить по дешевке. Не помнишь?
- Но ты ж его обратно засунул. И весы...
- И рубль серебряный царский, и вилку серебряную, - зло ощерился я. - Все осталось в курточке, которую твой Пашка отобрал вместе с Виктором. А сначала забрали золото, деньги я тоже им отдал.
- Вот иди и разбирайся с Витькой, а я знать ничего не знаю, - от злости залилась алой краской и без того полнокровная жена друга. - А если будешь тут выступать, то быстро вызовем милицию. Понавел тут... головорезов. Ищут меня, видите ли, весь цех на ноги поставили. Я вам поищу, золотом спекулируют, валютчики чертовы.
- А при чем здесь валюта и золото, - приподнял плечи Арутюн. - Это не ваше дело, чем мы занимаемся, вы отдайте, что положено.
- Нету у меня ничего. Нате, обыщите, - баба приподняла подол. - За золото вас в милиции по головке не погладят, в миг упекут, куда следует.
- Вот оно в чем дело, - еле сдерживаясь от ярости, понял я. - Значит, вы точно рассчитали, что я в ментовку не заявлю. Во-первых, золото, во-вторых, лучшие друзья. Кто поверит. Я и сам, если бы не подумал на вас... Твоя идея, дрянь, ты всегда была мастаком на подлости. Ничего, за все придется отвечать. И за то, как Людмила моей капала, что я ****ую, и за сплетни. За все.
- Бабы, - негромко позвала Татьяна, пятясь задом к входу в цех. - Бабы, сюда. Убивают...
- Ясно, вздохнул Арутюн. - Пойдем отсюда, здесь делать больше нечего.
Сплюнув на пол, я резко развернулся и пошел к выходу из Дома быта. Только сейчас, после случившегося, глаза начали раскрываться на эту семейку по-настоящему. Какя же Татьяна ядовитая пакость, змея подколодная. Неужели у нее не осталось за душой! А было ли? Вспомнилось, как эта толстая корова гульнула от Виктора с одним знакомым. Поехала с ним на машине в Маныч за рыбой и прямо в кабине "отоварилась".
Почти всю дорогу подскакивали на колдобинах, шоссе под Манычем земляное. Но тяжела, - смеялся знакомый, - Сидение аж до бензобака чуть не продавили.
Виктор тоже рассказывал о своих любовницах. Особенно об одной. Живущей где-то в сторону Военведа. Около года заныривал он к ней, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили друг друга. Никогда. Зачем же тогда живут вместе? Из-за квартиры? Из-за Пашки? Развелись бы, как я в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи. Такого не пожелаешь и врагу. Недаром вторая жена, тоже Людмила - везло мне на это женское имя капитально - и в очередной их приход к ней в гости, естественно с новыми сплетнями обо мне, просто с мужем выгнала обоих на улицу, не дав досказать наполовину выдуманную историю до конца. О свершившемся факте поведал тоже Виктор. Правда, с сожалением. Он питал чувства к моей жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после нашего развода. Наверное, похотливые, а не дружеские, как пытался представить. Да Бог с ним. Маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком и на формовке, и в бытность свою депутатом райсовета, куда выбрала его бригада грузчиков с режимного завода. Положенного срока он не продержался. Ленив, туповат, абсолютно равнодушен к людским проблемам.
- Поехали к Виктору, - выйдя на улицу, бросил я Арутюну через плечо. - Если и этот скот откажется вернуть вещи, то я обращусь к крутым.
- Да, брат, попал ты в переделку, - пробурчал тот. - Клянусь, я верю каждому твоему слову. Среди ваучеристов ты зарекомендовал себя с лучшей стороны. Но как тебя могли кинуть твои истинные друзья, - в голове не укладывается. Сколько раз мы довозили тебя, пьяного в умат, домой. Ничего не пропадало.
- Вот именно - довозили, - скользя по гребням замерзшей грязи, откликнулся я. - А эти сволочи и не подумали. Боюсь предполагать худшее.
- Ты о чем?
Я долго молчал, не в силах продолжать дальше. Слишком страшным показалось то, о чем я думал. Неестественным, из ряда вон выходящим.
- Что ты хотел сказать? - повторил вопрос Арутюн.
- Да понимаешь, Татьяна не хотела меня отпускать. Пашка на пороге горницы злой, издерганный. Витьку, правда, не заметил. До этого они втроем за дверью грызлись. Когда еще лежал на полу в коридоре, почудилось, что они хотят обчистить, а потом бесчувственного выволочь из дома и бросить. Вдобавок кто-нибудь из них треснул бы по башке. А если бы остался жив, сказали бы, что сам ушел и на улице нарвался на грабителей. Попробуй, докажи потом, что не так.
- Да брось ты, - засомневался Арутюн. - Неужели они способны на такое. Деревенская баба, наглая, правда, как танк.
- Сейчас все способны на все. Время такое, - вспомнил я слова Виктора, когда они с Пашкой грабили меня. Теперь сомнений в этом не осталось вовсе. - Кто еще, если не они. Ну, падла, везет. То соседи с товарищами, то друзья... Дальше некуда.
Мы пересекли площадь перед торговым центром на Северном жилом массиве, дождались трамвая.
- Слушай, может, тебя переклинило? Сам рассказывал, что очнулся в подъезде незнакомого дома. Без туфель, без шапки, с вывернутыми карманами, - продолжал сомневаться Арутюн в салоне трамвая. - Хотя поведение этой бабы явно паскудное.
Все перед глазами, как на ладони. Это потом меня снова развезло, потому что бояться было некого и не за что, - процедил я сквозь зубы. Чувства обиды и ярости не умещались в груди. - Одного не пойму, почему так долго поддерживал с ними дружеские отношения. Наверное, от проклятого одиночества. Понимаешь, я на заводе был гадким утенком. Ссоры с начальством. Резкие статьи в прессе. Награждали за труд и тут же наказывали за непокорность. Витька был единственным, кто оказался рядом. Он развелся, я тоже. Жены, и старые, и новые, работали в цеху, практически в одной бригаде, только мы на формовке, а они в стержневом отделе. Теперь понимаю, что одно это и сближало. А так мы разные. Он потенциальный коммунист. Ярый, потому что понял, если слушаться начальников да повиливать перед ними хвостиком, то можно достичь каких-то высот. А потом, как множество паразитов освобожденных в цеху и на заводе, ходи да поплевывай по сторонам, получай высокие оклады. В общем, начальствуй. А я глубоко презирал этих скользких людей, в основном, дебилов, не могущих связать двух слов. Видно же, кто чего стоит. Мало того, я сын репрессированных родителей, родился в лагере. Тьфу, суки, даже на учет в КГБ поставили как абсолютно ненадежного, с антикоммунистической родословной. Несмотря на заслуги в работе и творчестве - ударник, лауреат - в партию мне путь был категорически заказан. А Витьке нет. Помню, как он переживал развод с первой женой. Катастрофа, коней карьере. Не боль за оставленных жену и детей, а за измаранную биографию "выходца из крестьянской семьи". А у самого семь классов образования. Идиот очередной.
- Что-то ты погнал на него, - ухмыльнулся Арутюн. - То с распростертыми объятиями принимал, не знал, чем угостить.
- Предательство это, понимаешь? Предательство. Я никому его не прощал. Ни жене, ни даже детям.
- А до этого он не предавал?
- Предавал не раз. Но когда против тебя идут из-за разногласия в политических взглядах, это одно, а когда из-за корыстных целей - совершенно другое. До этого случая он у меня иголки не украл.
- А сосед со всей семьей? Новый друг Андрей, другие. Постоянно пьют за твой счет, воруют.
- Потенциальные алкаши. Украл - пропил. Наливаю я им сам, по доброй воле. Пускаю в дом тоже по одной причине - от одиночества. А здесь меня обокрал настоящий друг, с которым за двадцать пять лет сожрали не один пуд соленой формовочной земли пополам с горячим потом. Мало того, отобрал золото с целью не пропить, а обогатиться за мой же счет. За счет человека, которого сам при любом удобном случае называл лучшим другом. Раз называл, значит, с моей стороны должна быть взаимность. Я не предатель.
- Ясно. О чем ты будешь говорить с ним сейчас?
- Не знаю. Мне просто стыдно смотреть ему в глаза.
- Я советую тебе напирать. Не теряйся как с его бабой, - подсказал Арутюн. Иначе ничего не добьешься. Скажи, что это дело так не оставишь. Приедут, мол, с базара крутые ребята и устроят такую разборку, что сам будет не рад.
- Попробуем.
На проходной завода "Электроаппарат" нам дали номер телефона, по которому можно было дозвониться до бригады грузчиков. Виктора позвали только после того, как я сообщил, что приехал от его жены, и что она чувствует себя плохо. На другом конце провода долго пережевывали известие. Наконец женский голос сообщил:
- Она ж только звонила Пережогину. С ней было все в порядке.
- Обстоятельства изменились, сударыня, - настойчиво сказал я в трубку. - Пусть отложит дела и придет на проходную. Срочно. Я жду здесь.
- Ну... хорошо.
Виктор появился минут через десять, бледный, растерянный. Пугливо озираясь по сторонам, подошел ко мне.
-Где золото? - резко подался я к нему.
- Не знаю. От нас ты ушел с ним, - не поднимая головы и часто моргая, он слово в слово повторил то, что нам стало известно от Татьяны. И добавил: - Я на другое утро приехал к тебе, но тебя не было дома.
- Виктор, если не вернете все, что отобрали, то вам будет плохо. Тем более, золото чужое, - я многозначительно кивнул на заросшего черной щетиной Арутюна.
- Но ты веришь, что это не я, друг? - запаниковал тот. - Я у тебя никогда гроша ломаного не брал.
- Верю. Эта идея принадлежит Пашке с его матерью. Она все хочет обогатить своего единственного толстокожего сыночка, - я с силой вогнал ногти в ладони. Все было ясно, но боль оттого, что меня предали, не отпускала. - Я тебя ни в чем не обвиняю и забочусь лишь о твоем благополучии. Мало того, случилось это по пьянке. Вернешь вещи, и мы забудем досадный инцидент. Как ничего не было.
- Да, лучше по-хорошему, - грубым голосом поддакнул Арутюн. - Вы же друзья, а друзей кидать нельзя.
Тысячу раз Виктор повторил, что он ни в чем не виноват, юлил, заискивал, вновь пытался завести прежнюю шарманку, в том числе о каком-то ноже. Но, в конце концов, что-то в нем сломалось. Может, заговорили остатки совести.
- Хорошо, к концу рабочего дня подойдешь на проходную, и мы вместе съездим ко мне домой. Найдем и курточку, и золото. Никуда они не пропадут.
- Точно, друг?
- Точно, - твердо сказал он.
Выйдя за проходную, мы пешком отправились домой. До конца смены на заводе оставалось еще несколько часов. Беспокоящийся за свою долю даже больше, чем я, Арутюн молча сопел рядом.
- Это они взяли, - наконец заговорил он. Ты видел, как он оправдывался? Здорово испугался.
- Не слепой.
Но давление этой бомбы, его жены, еще велико. Может отказаться от своих слов. Придет домой, они ему напоют, что ты, мол, все равно не заявишь в милицию, и откажется.
- Не откажется. Мужчина он или кто.
- На твоем месте я бы не поехал с ним, а настаивал бы на том, чтобы он привез вещи к тебе. Припугни его хорошенько. Скажи, что у тебя дома пять человек головорезов. Убьют, если что.
- Зачем? Он же сказал, что найдет.
- Э-э, здесь он сказал, а дома все может выйти по-другому. Понимаешь, там жена, сын, они наглые. Уверенности, знаешь, больше.
- Не может быть, чтобы он обманул.
- Я тебе советую. Пойми, дома он будет вести себя по иному. Скажет, что не нашел, что ты вышел от них одетый и с рыжьем. Домашние подтвердят, и кранты в воду. Хоть лбом об стену стучись. Надо делать, как говорю я. Запугать до конца, он трусливый.
Арутюн уехал на базар, я остался один. Побродив по поселку, зашел в магазин, в разливочном отделе дернул стакан вина. Затем осушил еще несколько бутылок пива. Когда подошло время, подался на проходную завода. Ждать пришлось недолго. Спустившись с порожек, Виктор направился ко мне:
- Поехали. Найдем и твою курточку, и золото.
И я, дурак, оглушенный хмелем, не сообразил, что после его откровенных слов мои вещи уже в моих руках. Напустив на себя идиотский вид крутого, потребовал:
- Вещи ты привезешь ко мне. Сам. Даю два часа. Дома у меня сидят головорезы, Арутюновы кореша. Они все вооружены, собаку даже застрелили. Если не привезешь, считай себя с Татьяной и Пашкой трупами
- Да ты что, друг, мы же договорились, - я видел, как побледнел Виктор, как дрогнули его руки. - Сами разберемся. Поедем ко мне и найдем твои вещи.
- Ни хрена, я дал тебе два часа. Если нет, пеняй на себя.
- Послушай...
Но я уже направлялся к ближайшему ларьку, выпитого до этого оказалось мало. Вечером, когда приехал Арутюн, мой язык еле ворочался. Время, данное Виктору на размышления, давно истекло. За окном редкие уличные фонари бледным светом пытались разбавить густые сумерки. Ждать гостей в такое позднее время уже не стоило.
- Не пришли, - досадливо поцокал языком Арутюн.
- И не пришли бы, - повернулся я к нему. Голова еще что-то соображала. - По твоей милости.
- Как по моей? Что ты все время хочешь переложить свою дурь на других? Это твой друг тебя обманул.
- Мой. А ты его запугал. Если бы я не послушал тебя, не рассказал о банде черножопых, а поехал бы с ним, то сейчас бы у меня была и курточка, и содержимое ее карманов. В целости и сохранности. А теперь сквозняк во всех дырках.
Но Виктор приехал. На другой день утром. С Пашкой и еще каким-то парнем. Больной с похмелья, я долго не мог найти точку опоры. Пришли Арутюн с Сэмом - казаком-соседом по лестничной клетке. Но и они не помогли. Наезжать надо было сразу, теперь же время ушло.
Горластый Пашка орал, что я кидался на его мать с ножом, что побил на кухне посуду и прочее, и что ушел одетый, со своими вещами. Никто меня не удерживал и не трогал. Под конец он сказал, что я вообще человек так себе, вдобавок хреновый писатель. Книгу, которую подарил им, невозможно читать. Это окончательно выбило из колеи. Размазать всех троих по стенкам не составило бы труда. В соседней квартире находилось еще несколько дружков Арутюна с базара. Все зависело от моего слова. Но я был пьян, не хотел связываться с милицией и дума о будущей новой книге. Кому-то, не дебилу с четырьмя классами образования, она понравится. Пошарив под столом, я достал недопитую бутылку водки, плеснул в стакан. И зажатые со всех сторон моими, готовыми набить морду кому угодно, товарищами Витька и его приемный сын с корешком, воспользовавшись временным замешательством, пока я глушил водку, выскочили за дверь. При других раскладах и мыслях так просто они бы не ушли. Теперь же единоверцы набросились на меня за мягкотелость. Но состав, как говориться, вильнул на прощание широким задом. И, слава Богу.
На базаре давно знали о случившемся со мной. Когда пришел туда, сразу предложили действенную помощь. Но я отказался, категорически отрицая жестокость.
- Писатель, ты ничего не теряешь. Только двадцать процентов от всей суммы, - пытались убедить меня Серж, Длинный, другие ваучеристы. - Мы придем в квартиру, разрежем кошку пополам и бросим под ноги хозяевам. Можно в морду. Максимум через десять минут украденное будет возвращено. Или сумма, эквивалентная утраченному тобой. Паскуд надо учить. Пойми и соглашайся.
- Нет, слишком жестокий метод, - упирался я.
- Тогда помаши ручкой Лимону, на который нагрел тебя твой друг. Продолжай жевать свой член без соли.
- Ему не привыкать, не первый раз, - со злостью в голосе рыкнул Николай. - Ты бы хоть знакомым ментам сообщил, если не хочешь, как предлагают. Может, они раскрутят твоего друга, с которым ты двадцать пять лет опоки тягал. Или дергай от нас в монахи. Здесь придурков своих хватает.
Предлагал свою помощь Данко с цыганами. Я знал, что они и другие ребята выбьют украденное хоть у кого. Но очень беспощадными были методы. Единственное, что сделал, пожаловался знакомому капитану милиции из областного управления, пообещав не остаться в долгу, если дело выгорит. На намек тот насмешливо отмахнулся. Вызвал все семейство на предварительный допрос к себе в кабинет. Показания ответчиков так разнились одно от другого в отношении моего ухода из дома, времени ограбления, других деталей, что сомнений в совершенном именно Виктором, Пашкой и Татьяной преступлении больше не оставалось ни у кого. Требовалось одно - написать на троицу заявление. Капитан просто настаивал на нем, - так его разозлили за время проведения следствия "тупорылые грабители", не сумевшие даже как следует договориться друг с другом. После одного из посещений областного управления милиции Виктор с Татьяной подошли ко мне на базаре. Я работал только на ваучерах и купонах. Денег на более серьезное снова не было.
- Я не грабил, друг, - тихо оправдывался Виктор. - Клянусь тебе, чем хочешь.
- Знаю. Ты идешь на поводу у них, - кивнул я на Татьяну.
- Но они все валят на меня, - в отчаянии поднял он руки.
- Сажай, сажай, - залотошилась было его супруга. - Упрятывай своего лучшего друга, отбирай у него последнюю зарплату в пятьдесят несчастных тысяч рублей.
Я предупредил ее, что если она еще раз повысит голос, и ребята узнают причину их прихода, обоим не сдобровать. И они ушли по направлению к проспекту Соколова, где жила моя бывшая жена с детьми - Сережей и Наташей. Думаю, там они получили очередной достойный отпор на просьбу если не облить меня грязью перед правоохранительными органами, то хотя бы подать на алименты, которые я не платил года два. Жена давно решила, что ей хватит полученной при размене двухкомнатной квартиры в центре города, заработанной мной на формовке.
Заявление я так и не подал, чем заслужил новые насмешки, а порой и нападки ребят, считавших, что прощать сейчас нельзя даже родной сестре. А верить тем более. Просто не поднялась рука, хотя надо было. Надо, согласен. Расплатившись с Арутюном за его золотой лом, снова впрягся в работу. Слава Богу, действие ваучера снова продлили еще на полгода. Он поднимался в цене резкими скачками, оставаясь в занимающихся их скупкой государственных учреждениях практически на прежнем уровне. Люди несли чеки на базар. Они боялись, что после Нового года, несмотря на продленный срок, они не будут стоить ничего. Мы давали за чек на две, а то и на все пять тысяч больше, а сливали купцам, естественно, еще дороже. Порой утренняя цена бумаги казалась смешной по сравнению с вечерней. Те ваучеристы, которые крутили миллионами, имели доход до лимона в день. Про Ростовскую биржу, куда стекались чеки со всего города, и говорить не приходилось. Там давно закупали самолет, чтобы отправить объемные стопки ваучеров в Москву на Российскую товарно-сырьевую биржу. Из Москвы, сдав их там за валюту, агенты везли тугие пачки дешевых баксов, и продавали там. В свою очередь мы отпускали населению хрустящие американские купюры по цене чуть ниже банковской, а покупали чуть выше приемной в тех же коммерческих ли, государственных точках. То есть, болтались где-то посередине, что устраивало и сдавающих валюту, и покупающих ее, не давая тем самым оскудевать рынку, иссякать доходному бизнесу. А вечером, когда обменные пункты закрывались, у нас была своя цена, установленная уже нами. Так же и утром, до их открытия.
Прошел Новый 1994 год, который я встретил с беременной своей Людмилой. Елка снова оказалась о двух вершинах, но теперь я установил ее вовремя. Мы выпили шампанского, закусили, чем Бог послал, в основном, рыбными консервами, поговорили о житье-бытье. Впрочем, говорил я, Людмила, как всегда, молчала. И праздник закончился. В этот раз я не сорвался на две недели до Старого нового года, а вышел на работу на третий или четвертый день. Ребята рассказали, что в канун праздника оборот оказался весьма крутым. Многие не знали о продлении срока действия ваучера, отдавая его за бесценок. Люди тащили все подряд, десятилетиями пролежавшее на дне крепких дубовых сундуков, сохранившееся стараниями дедушек и бабушек. Вплоть до серебренных охотничьих кубков чуть ли не петровских времен. Ваучеристы с опухшими лицами отходили от пьянок баночным пивом. Все-таки у них были срывы. Парни помоложе развлекались тем, что поджигали концы жужжащих, стреляющих хлопушек и бросали их под ноги по-прежнему оккупировавшим продовольственно - промтоварный рынок хохлам. Те испуганно подпрыгивали, опасливо косились в нашу сторону, что приводило к взрыву новой партии громкого хохота. Омоновцы сердито оглядывались. Многие побывали в горячих точках, да и в самом Ростове одиночные пистолетные выстрелы с автоматными очередями на углах не стихали. Группировки делили территории, выходцы из Кавказа, больше армяне, мстили военным чинам за Нагорный Карабах. Зачем именно русским необходимо влезать в армянско-азербайджанский конфликт, было непонятно. Лучше бы обратили внимание на свой, развалившийся до оснований дом. Из-за нищих, бомжей, трясущихся стариков и старушек у входов, порой, не только в магазин, в подземный переход войти было нельзя. Зато буквально каждый кавказец или прибалт разъезжал на украденной в России или купленной на русские деньги машине, высокомерно посматривая сквозь лобовые стекла на спешащие мимо согбенные спины народа - господина, отстоявшего независимость их республик, накормившего, напоившего и обучившего их.
Пристроившись рядом с Аркашей, я нацепил табличку, передвинул на живот сумку с деньгами. От воров - карманников, ловко открывающих не только замки, но и уводящих из-под носа на секунду оставленные без присмотра вещи. Аркаша одобрительно хмыкнул. Это он приучил меня к таким первоначальным действиям перед работой. Иначе жуй потом собственные сопли.
- Как праздник? - спросил он. - Не накачался?
- Нет. Бог миловал.
- А Людмила? Скоро она у тебя разрешится? Сына, небось, ждешь?
- Сына, кого же еще. Уже известно. Живот не круглый, токачиком, беременность спокойная. Уже скоро.
- Пристраиваешься к ней? Рачком.
- Бывает.
- Когда моя была на сносях, я только таким способом, да еще боком удовлетворял потребности. Иначе никак не подлезешь.
- Понятно. С таким пузом и без сносей, видать тяжко. А если, как ты говорил, у тебя член маленький - вообще труба.
- А у тебя что, большой? - скосил глаза Аркаша.
- Двадцать три сантиметра, как раз за пупок.
- То-то, смотрю, девчата с твоего носа глаз не сводят. Во все лицо, аж кверху его задирает.
- Разве плохая приманка? - ухмыльнулся я. - Для себя растил, корма не жалел. Не то, что твой, голубиный от жадности.
Аркаша хмыкнул, пошлепал полными губами. Но промолчал. Ко мне подвалил первый клиент.
- Эй, друг, значки берешь?
- Показывай, - разрешил я.
Худощавый мужчина средних лет развернул носовой платок. На лежащем сверху жетоне был выбит знакомый профиль. Я нацепил очки, внимательно вчитался в надпись по краю. Керенский.
- Аркадий, тебе Керенский не нужен? - окликнул я коллегу.
- А Бронштейна нет? - заинтересовался тот.
- Какого Бронштейна? Которого в Чили замочили?
- Есть, - утвердительно кивнул мужчина. - Вот он, Троцкий. Лев Давыдович, собственной персоной.
- Классно. Первый раз вижу, - опешил я. - Неужели Советская власть разрешила увековечить интриганов в истории?
- Ты посмотри, какого они года выпуска, - засопел над ухом Аркаша.
- Даты нет. Кажется, значки серебряные, - порывшись в платке, я вынудил несколько интересных вещичек. - Смотри, Серафим Саровский, еще медальончик, вроде, польский... Сталин, "Ворошиловский стрелок", "Отличный железнодорожник"...
- Такие встречаются часто, - прервал меня Аркаша. - А вот Керенский с Троцким что-то новое.
- По тысяче за штуку, всего-навсего, - назвал цену мужчина.
- Надо проконсультироваться, - задумался я. - Может, они поддельные. Видок у них, будто только что отштамповали.
- В шкатулке всю жизнь лежали, - обиделся мужчина. - Дед собирал, участник гражданской войны.
- За белых или за красных? - ввернул мастак на подковырки Аркаша.
- За себя. До полковника Советской Армии дослужился. Берете или другим предложить?
- Все по тысяче? - переспросил я.
- Да, по десять значков.
- А почему ты их в музей не отнес? - засомневался Аркаша. = Может, они больше стоят.
- Наверняка больше, но музеи закрыты. Праздники. А жрать хочется каждый день. Выпить тоже.
Молча, протянув червонец, я ссыпал значки с платка в кармашек сумки, подумав, что пора бы заняться собиранием. Цены в клубе нумизматов росли не по дням, а по часам. Самые интересные экземпляры давно разошлись по коллекциям или уплыли за границу. Раньше никому ненужный хлам с символикой за период становления Советской власти стоил иной раз бешеные деньги. Глядишь, на какой невзрачной железной висюльке можно будет поправить подорванное "друзьями" и пьянками финансовое положение. С любопытством, покосившись на меня, Аркаша отошел в сторону. Для него, как и для цыган, главными оставались твердая отечественная и мягкая американская валюты. Но не преминул подослать появившегося на горизонте нумизмата Алика.
- Ходовые вещички, - подбросив на замшевой перчатке значки и сдвинув богатую меховую шапку на затылок, сказал он. - Керенского с Троцким куплю по пять штук за каждого. Остальные по три в среднем. Устраивает?
- Тридцать одна тысяча? - подсчитал я.
- Тридцать. И точка.
- А есть среди них хоть один редкий? Только честно.
- Разве я тебя, когда обманывал? - сощурил карие глаза Алик. - Нет. Жетонов с лидерами переходного периода в канун революции немало, а Сталина хоть жопой ешь. Отличный дорожник - железнодорожник и прочее подавно.
- хорошо. Ты разбираешься в них как в бабах. Тебе и карты в руки, бери.
- Правильно. И я об этом.
Рассчитавшись, Алик не спеша, тронулся вдоль нашего, немного поредевшего после праздников строя. Боярский вид заставлял людей расступаться еще задолго до подхода к нему. Вот она, холопская сущность, наследственные гены шариковых. Ничем не вытравишь, никакими свободами и реформами. Веками придется выдавливать из себя по капле раба. Не американцы, в основном пираты да преступники, с пеленок плюющие на титулы власть предержащих. Скифы мы, сарматы с раскосыми глазами, готовые сожрать друг друга с потрохами, невзирая на родственные узы, на тесный, десятилетиями, контакт.
- Писатель, ты как-то говорил, что у тебя есть богатый клиент, - подскочил ко мне Толстопуз
- Ну, есть. А что?
- Не хочешь предложить ему стограммовую пластинку из червонного золота? Такими между собой рассчитываются банки.
- Нет, - засомневался я, подумав, что пластинка ворованная. - Золото он берет только в изделиях или лом от перстеньков, сережек, обручалок.
- По двадцать пять штук за грамм. Подумай, дело выгодное. Можешь набавлять цену сколько угодно.
- Да ему столько не надо. Граммов тридцать-сорок, куда ни шло. По червонцу. А твоя болванка тянет на два с половиной лимона. Это если крутому бизнесмену, но я с такими незнаком.
- Как хочешь. Пойду предложу цыганам.
Толстопуз, отвалил, держа в руке банку немецкого пива. Видимо, просандолился за праздники он капитально. А может, снова влетел, как тогда при расчете в машине с семью тысячами баксов. Но думать о нем было некогда. Сразу несколько человек захотели сдать ваучеры именно мне. Я, было, закрутил головой по сторонам. Почему выбрали мою кандидатуру. Но успокоился, подумав, что выгляжу трезвее коллег. Выкупив около десятка чеков за считанные минуты, все же спросил у вертящегося под носом Скрипки:
- А ты что не стал брать?
- На пса они нужны, свои, куда бы пристроить, - отмахнулся тот. - Коммерческие банки закрыты, сливщиков дня три еще не будет, цена неизвестна. Сейчас надо крутиться на рыжье, баксах или хотя бы на купонах. А если брать чеки, то по заниженному тарифу. А так наличку только замораживать.
Я сплюнул. Ну почему по выходе на работу в первую очередь не спросить о положении дел у постоянно находившихся в курсе дисциплинированных ваучеристов. Какая необходимость немедленно нацеплять табличку и хапать все подряд, замораживая и без того тощий запас налички. Хреновый из меня коммерсант, никчемный какой-то. То ли постоянные влеты и пьянки развили чувство жадности, торопливости, то ли от природы тупой, как пробка. Теперь остается куковать, пока ребята будут крутиться на твоих глазах. Грубо отшив еще нескольких клиентов, я подался в центр базара на разведку. И, как обычно бывало после стрессовых ситуаций, Пиджак, наша палочка-выручалочка, собственной персоной навстречу.
- Чеки есть? - на ходу бросил он.
- Есть.
- Сколько?
- Больше десятка с предновогодними.
Названная Пиджаком цена приподняла мой жизненный тонус. С ваучера выходило минимум две штуки навара. Быстренько слившись, я побежал на законное рабочее место, благодаря судьбу за подарок.
- Ты о нашей сделке никому пока не шлепай, - крикнул вдогонку Пиджак. - Может, придется снижать ставки.
Понятно. Из-за неразберихи и обилия ваучеров крутой сливщик решил потуже набить свой карман. Котировка на РТСБ, скорее всего, продолжала устойчиво ползти вверх. Накупил чеков подешевле, сиганул в послеобеденный самолет, на который заранее куплен билет, глядишь, уже в московской гостинице приплюсовал к остатку еще несколько миллионов рубликов. А утречком снова в Ростов. Но для такого крутого бизнеса нужно иметь немалый первоначальный капитал. Всем известно, что деньги идут к деньгам. Предупреждение Пиджака я почему-то отнес ко всем остальным, только не к себе, решив, что у меня он возьмет чеки по цене, которую отвалил только что. Буквально через полтора часа пришлось расплачиваться за собственную глупость. Единственный на базаре сливщик Пиджак резко опустил планку покупки ваучеров. Мне с трудом удалось уговорить его принять чеки по той цене, по которой брал сам. А люди все несли их, единственную ненужную ценность, оставшуюся дома после праздников. Работы на заводах и фабриках не было, зарплаты не выдавалась месяцами. Видимо, правительство решило, что нация, за семьдесят с лишним лет, переживая не такие катаклизмы, выдюжит и на этот раз.
Где-то до середины января положение на чековых аукционах оставалось неустойчивым. Затем, под чутким руководством Чубайса и активно подключившегося Черномырдина дело сдвинулось с места. Приватизация национального достояния вошла в решающую фазу. Особенно усердствовало на этом поприще акционерное общество открытого типа "МММ". Люди не отрывали глаз от экранов телевизоров, когда запускались рекламные ролики с Леней Голубковым в главной роли, а тем паче с обаятельной "Просто Марией". Билеты "МММ" раскупались мгновенно. Они действительно росли в цене как на дрожжах, подкладываемых в хмельную брагу обмана обеими братьями - председателями с нерусской фамилией Мавроди. Впрочем, мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов тоже по национальности был грек. Потом, немного позже, народ во всей красе познал проповедуемый воротилами миссионерами спартанский образ жизни. А пока он жил в захватывающей всех эйфории наибыстрейшего обогащения. Владельцы билетов чувствовали себя новоиспеченными миллиардерами. Ваучеристы тоже скупали их тысячами и десятками тысяч.
Двадцать второго января судьба облагодетельствовала и меня. Буквально за день до неординарного события я провожал пришедшую навестить Людмилу домой. Половину неблизкого пути мы прошли пешком. Она жаловалась на сильные боли в пояснице, на то, что ноги отекли окончательно. А на следующий вечер Антон, ее сын, уже звонил по телефону, с прихлебами сообщая, что мать родила. Мальчика. О, это было достойное известие. Захватив Сэма, соседа-казака, я помчался в центральную городскую больницу. В родильное отделение нас, конечно, не пустили. Передав дежурной медсестре, цветы и приветы для Людмилы и побрав подмазанными белой краской окнами, мы направились на расположенный вдоль забора больницы рынок, основательно затоварились спиртным, дорогими сигаретами. И завертелась многодневная пьянка, после которой, с похмелья, я узнал, что Людмила с ребенком уже дома. Забрали ее бабушка с Антоном. Я кинулся по магазинам в поисках приданого для новорожденного и коляски. Комплект с одеялами, пеленками, распашонками и прочим обошелся в копеечку. Колясок, раскладных, импортных, дешевых, нигде не оказалось. Пришлось купить в комиссионном простую, за тридцать три тысячи рублей. Нагрузив ее детскими вещами, я приволок добро к любимой пассии на квартиру. Там впервые увидел своего сморщенного, абсолютно равнодушного сына.
- Как назовем? - дождавшись, пока я обследовал пацаненка с головы до крохотных пяток, спросила Люда.
- Данила, - не задумываясь, ответил я. - Данилка, маленький мой, сыночек курносенький.
- Данила... Данилка... Даня... - она задумалась. - Мне кажется, нормально. Необычное имя, неприевшееся. Случайно, не в честь главного героя твоей повести из книги?
- Данила - мастер из уральских сказок Бажова. И в честь героя повести, - аккуратно пеленая сына, согласно кивнул я. Поворачивать правильно пеленки, мне было не привыкать. Четверо предыдущих детей заставили кое-чему научиться. - Это имя мне нравилось всегда. Ты кормила его?
- Кормила.
-Молока достаточно?
- Хватает. Сдаиваюсь.
- Спасибо тебе. За сына, - обняв Людмилу, я поцеловал ее в щеку. Затем сунул руку в карман, извлек золотую цепочку. - Подарок. Потом кулончик подберу.
На базаре ваучеристы дружно и долго хлопали меня по спине. В полном составе присоединился к поздравлениям и семейный подряд. Одна свояченица жены главы подряда показалась сдержанней остальных. Мы жили с ней в одном районе, не далеко друг от друга, но редко приезжали на базар или возвращались домой вместе. Отношения сложились прохладно - деловые, хотя, не скрою, женщина нравилась мне. Когда оказывался рядом с ее местом работы, то старался не загребать клиентов под себя, как другие, а уступать ей. Она была разведена, жила с матерью и маленькой дочерью в частном секторе. Я знал, как трудно приходится матерям - одиночкам держаться на плаву в перевернутом с ног на голову обществе. Примером служила собственная дочь. Но... Это проклятое "но" с недавних пор выскочившее на первое место во взаимоотношениях между людьми, заставившее их отвернуться друг от друга. Но... всех не обогреешь, не пожалеешь. Крутись, милая, сама. Скажи спасибо, что тебя, как совсем недавно, не гонят с рынка, а дают работать спокойно.
- Молодец, мужчина, - с чувством жал мне руку Данко. Поздравляю. Пусть растет наследник, дай Бог ему здоровья и счастья.
- Спасибо, Данко, - отвечал я. - Пусть будет так.
- Теперь надо работать за троих.
- Буду стараться.
- Значит, сначала внучку родил, а потом сына? - добродушно усмехался Аркаша. - Действительно молодец, конь с яйцами.
И я старался, подбирая то, от чего отказывались ребята. Мотался по городу в поисках выгодных клиентов, обнаруживал в магазинах продукты одинакового с базарным качества, но дешевле. Людмиле нужны были витамины, а они стоили дорого. Особенно свежие фрукты, овощи, печень. Ведь у нее было малокровие. Сынок рос спокойным, давая ей выспаться, она даже пополнела. Все это радовало, заставляло бежать на работу рано утром, уходить поздним вечером. Я совершенно замкнулся на семье, перестав замечать других женщин. По-прежнему ломившихся в дверь алкашек посылал на три буквы, а то и спускал с невысокой лестницы. Даже к внучке наведывался реже обычного. Неудобно было держать маленькое существо с огромными глазами на дедовских коленях и рассказывать взрослой дочери о крошечном сыне. Как-никак мы не на Западе, где возможно все. Мы пока еще в патриархальной России.
Сливщиков на базаре становилось все больше. И наших, дешевых, доморощенных, и московских с петербургскими, как правило, дающих за ваучер на одну - две тысячи больше от местного потолка. Вскоре наши купцы организовали как бы местный клан, не принимая в свои ряды даже решивших поменять квалификацию матерых ваучеристов, работавших на базаре с начала объявления приватизации. Один Володька лысый по прозвищу Ленин, каким-то образом прорвался к ним. Вместе с Пиджаком, Толстопузом, братьями Достоевскими и другими, он перехватывал прилетающих "грачей", зажимал их в тесном углу и только после этого брался скупать чеки у нас по местной цене. Набив толстые пачки, купцы сливали их спрятанным от посторонних глаз москвичам, весь дополнительный доход, кладя себе в карман. Поначалу мы не могли понять, куда деваются "грачи". Потом кто-то разнюхал о деятельности купцов, кроме московского, полностью осведомленным еще и о курсе на Ростовской товарной бирже, в тайные коридоры которой был вхож не каждый. Главный биржевик Монте Кристо иногда появлялся перед нами в их окружении. Но лишь для того, чтобы проверить своих помощников, разузнать объемы купли чеков, в зависимости, от них повысив или понизив цену. Ребята зашумели, назревал серьезный конфликт. Работать на "дядю" никому не хотелось, ваучеры начали придерживать. Но такую роскошь могли позволить себе только те, у кого сумка лопалась от налички. Многие по-прежнему действовали по принципу "купил,-продал", лишь бы не в ущерб собственному карману. И все-таки мы сумели организоваться тоже, полностью перестав отдавать чеки доморощенным купцам. Гонцы из наших рядов помчались в разные стороны города, выискивая обходные дороги вокруг придавившей нас Ростовской биржи. Усилия не пропадали даром. Как говорится, кто ищет, тот всегда найдет. Напряжение от назревшего конфликта понемногу начало спадать. Но долго еще купцы марьяжили нас, не собирая купленные чеки, порой доводя до полного безденежья. Как могли, мы старались пережить и эту напасть. Дразнили купцов, показывая им крутые пачки ваучеров:
- А бабки есть? - ласково спрашивали они.
- Есть, - хлопали мы по пустым сумкам. - Штук на сто хватит.
- Лады. Кстати, "Соцбанк" с "Ростпромстройбанком", куда вы мотались сдавать бумажки все эти полмесяца, затарились, - хитро щурились купцы, - А "Сельмашбанк" от чеков отказался, полностью перешел на операции с валютой.
- Мало ли в Ростове банков и коммерческих структур, - не сдавались мы. - А то соберем чеки наших и пошлем в первопрестольную.
- За дорогу платить надо. В оба конца. Обойдется недешево.
- Зато из первых рук, без ваших бешеных процентов.
- Ну-ну, желаем удачи.
- Вам тоже "ку".
Очень часто приходили купцы из незначительных на первый взгляд организаций. Например, из строительных, завода металлоконструкций или инженерно-вычислительного центра, никогда не выставлявших принадлежащее им имущество на областные чековые аукционы. Деловой Ростов раскручивался по незаметной для посторонних спирали. Но чеков такие купцы набирали, как правило, мало. Ваучеристы мигом окружали их со всех сторон, загружая под завязку. И снова слив замерзал до очередного появления кого-то из теневых купцов. И все-таки дело не спеша, продвигалось вперед. Ваучер перевалил двадцатитысячную отметку. Теперь я мог придержать и тридцать, и сорок штук, раскручиваясь по мелочам на остатке, в основном на украинских купонах и серебряных монетах.
Однажды, когда я в очередной раз отклонил предложение местных купцов сдать им чеки по неприемлемой для себя цене, молодая женщина с ребенком на руках принесла орден Ленина. Зайдя с ней в магазин, я открыл бархатную внутри коробочку. Орден предстал абсолютно новым. Ни царапинки на платиновом барельефе великого вождя, ни зазубринки на солнечно отливавших золотых краях. С обратной стороны был представлен порядковый номер и название монетного двора, на котором высокую награду отлили. Двор оказался Ленинградским. Он встречался реже московского, кроме того, золота и других драгоценных металлов в отчеканенных на нем монетах, орденах, медалях, всегда было больше. К награде имелось удостоверение, что повышало ее рейтинг при перепродаже солидным коллекционерам. Женщина вела себя странно, не смущаясь, не расстраиваясь, не беспокоилась в отличие от остальных клиентов, обладателей редких и ценных вещей. Внимательно осмотрев тяжеленький плоскач - все-таки двадцать восемь с лишним граммов золота, да барельеф Ленина на два с половиной грамма платины - я сверил номера на нем и на удостоверении. Они сходились. Само удостоверение сомнений в подлинности не вызывало тоже. Обыкновенная орденская книжка с фамилией, профессией, годом рождения награжденного и порядковыми номерами для других представлений. Но на базаре часто встречались ордена - фальшаки. Если среди царских червонцев и пятерок попадались новоделы, то есть тоже золотые монеты, но отлитые из царского же металла по приказу Ленина тогда, когда капиталисты отказались принимать от коммунистической России новую валюту с советской символикой - "сеятеля", например, с фигурой засевающего землю зерном крестьянина - они шли по цене немного дешевле настоящих. То фальшаки, тоже из драгоценного металла, но ниже пробой, не котировались никак. В данном случае, кажется, все было в порядке. Сделав надфилем глубокую риску, так, чтобы она осталась незаметной при поверхностном осмотре, я смочил его слюной, и потер ляписным карандашом. Никакой реакции, орден настоящий.
- Сколько? - спросил я у женщины. Вертевшийся ребенок уставился на меня круглыми глазками.
- Не знаю. Сколько вы здесь платите?
- Это ваша вещь, вам и цену называть.
- Я правда не знаю, - женщина перенесла ребенка на другую руку, сдула капли пота над верхней губой. - Прижало, вот и решили продать. Я договаривалась с одним из ваших, он сказал, приноси. Но его сегодня нет.
- А он цену не называл?
- Нет. Надеюсь, и вы не обманете.
- Ради Бога. Извините, один вопрос, орден не ворованный?
- Что вы, у кого я могла украсть, - не смутилась женщина. - По такому холоду второй раз вышла из дома. Ребенок.
- Хорошо. Триста тысяч рублей.
- Триста пятьдесят. Я слышала, что за такие деньги продать можно.
Я подумал, что можно взять и все четыреста, даже четыреста пятьдесят, если постараться. Цены неуклонно поднимаются. Но мне было не жалко людей, торгующих родительскими наградами. В конце концов, продай свои тряпки, но сохрани память по отцу, матери, деду, бабке для себя и для других потомков. Спросят же кто-нибудь, кем они были, не может быть, чтобы не оглянулись. Я до сих пор, хотя уже под полтинник, мечтаю получить весточку о родном отце, которого видел всего два раза в жизни. О дедах - прадедах тоже.
- Постойте здесь, в магазине. Я сбегаю за деньгами.
- У вас нет денег? - женщина удивленно приподняла брови.
- Вложены в ваучеры, - показав пачку чеков, чтобы она не сомневалась в моей самостоятельности, я добавил. - Через пять - десять минут приду. Но орден больше никому не показывайте, могут надуть.
- Меня!.. Впрочем, сейчас все возможно. Хорошо, я верю вам.
Выскочив за двери магазина, я помчался сливать ваучеры по предложенной купцами утром цене. Налички было всего триста штук, не хватало каих-то пятидесяти тысяч. Но те, заподозрив, что я попал в финансовые сети или хочу прокрутить выгодную сделку, дружно показали елду. С тех пор, как возникло напряжение, они не в первый раз мстили нашему брату таким образом. Знакомые ваучеристы тоже не обналичили чеки даже по базарной цене, сославшись на затоваренность. Выгодная сделка грозила лопнуть мыльным пузырем. В замешательстве я снова вернулся на свое место.
- Скажи, зачем понадобились бабки, и я постараюсь тебе помочь, - хищно раздувая ноздри, предложил Аркаша.
Но если рассказывать о сделке, то орден тут же уплывет в его руки. По более высокой цене. Заметив беспомощность, любой ваучерист не преминет ею воспользоваться. В нашем клане давно действовал волчий закон. Поэтому, равнодушно пожав плечами, я отошел в сторону. На счастье в поле зрения объявился брат известного московского поэта Женя. Он тоже занимался нумизматикой, орденками, иконами и прочим. Это был справедливый мужчина, здорово переживавший измену супруги и недавний с ней развод. Вообще обоим братьям с женами не повезло. Подозвав его, я предложил купить награду на двоих.
- А ты проверял ее? Та все в порядке?
У Женьки были удивительно красивые синие, с черными ресницами глаза, огромные, девичьи. Недаром знаменитый художник Илья Глазунов писал с его брата - поэта, который как две капли воды походил на Женьку, "Икара". Англичане за законченную картину давали несколько тысяч футов стерлингов. Но поэт отказался нагревать руки на подаренном ему художником собственном, почти мистическом, портрете.
- Проверил, все в порядке, - успокоил я Женьку. - Ленинградский, с удостоверением.
- С орденской книжкой?
- Да, номера одинаковые. Видно решили напрочь забыть о заслуге родича.
Женщина по-прежнему стояла в магазине. Ребенок копался в ее простеньком платке, но пальто с итальянскими сапогами выглядели добротно. Чем вновь возбудили мысль о том, что можно было бы ей обойтись и без этих, не столь больших денег. Выкупив орден, мы вышли за двери магазина.
- Ты хочешь его продать? - тронул за рукав Женька.
- Денег нет. Затарен чеками по уши.
- Продай мне за четыреста тысяч, - попросил он. - Хочу оставить Ленина у себя. Тем более, с удостоверением.
- В коллекцию?
- Да. Все равно уплывет в загранку. А я порадую брата, когда он приедет в Ростов. Ты же знаешь, он ярый противник нынешних преобразований. Помнишь, рассказывал, как приезжающие во времена Брежнева иностранцы завидовали русским. Учеба, больницы бесплатно, за квартиры, садики, путевки в санатории символические цены, продукты дешевые. Хоть работай, хоть ноги на стол, голодным не останешься, разутым, раздетым тоже. А потом, когда к власти пришел Горбачев, они поражались. Зачем, говорили, вы отказываетесь от земного рая, зачем вновь возвращаетесь в капитализм. Вы, мол, духовно богатые, развитые люди, сытые, одетые, веселые, хотите снова превратиться в стаю голодных волков, готовых отнять друг у друга кусок мяса.
- Помню. Отчасти согласен с твоим братом. Тоже вспоминаю прошлые времена с ностальгией. Но, понимаешь, положение сытого раба хуже положения голодного свободного гражданина. Лучше уж питаться размоченным в воде сухарем, зато ходить с высоко поднятой головой, чем пригинаться к земле с набитым брюхом. Хотя прекрасно осознаю, что такое состояние для большинства людей естественно.
- Ты ходишь с высоко поднятой головой? - недоверчиво посмотрел на меня Женька.
- Да. Потихоньку выпрямляюсь, сковыриваю с себя коросты маразма. Да и последний член без соли пока не жую. Верчусь, как видишь. На тебе, вот, пятьдесят штук наварил.
- Не знаю. Я лично боюсь заглядывать в будущее, - вздохнул Женька. - Дочка растет, взрослая уже, пятнадцать лет. Придет, поживет у меня дня три - неделю, снова денег кот наплакал. Крутись, папка, пока ноги носят, голова мыслит. А случись что, никому не нужен. Брата родной сын из квартиры гонит, не говоря о супруге. Женился и гонит, мол, мы не собираемся за тобой ухаживать. А ведь ты знаешь, брат, парализованный на левую сторону, получил квартиру, заставил Федора учиться в Литературном институте. Я вот разменялся со своей на однокомнатную. Честно скажу, особого облегчения не испытал. Но я, тьфу, тьфу, пока здоровый. А ему как?
- Знаю, у самого положения лучше. У тебя одна дочка, а у меня... Тому дай, этому тоже. Отбиваюсь, отмалчиваюсь, как могу. Но все равно за демократию, за себя.
Женька ушел. Я, было, задумался, но ненадолго. Появилось одно в отношении выгодного слива ваучеров. Аркаша шепнул, что подвалила его знакомая из одной из таинственных организаций, неизвестно для чего скупающей чеки мелкими партиями почти по московской цене. Но возьмет он их у меня на пятьсот рублей дешевле от оглашенного ею потолка, потому что купчиха его. Я согласился не раздумывая. Прошли те времена, когда мы не только не наживались друг на друге, но как могли, поддерживали чистоту отношений в своем клане, стараясь, не дай Бог, обмануть коллегу хоть на копейку. Теперь все выплескивалось мне в лицо, мол, я сдам по столько-то, но у тебя возьму дешевле. Не устраивает, ищи купца сам. Глава семейного подряда давно надыбал хитрый институт буквально через дорогу, на Буденновском проспекте, где сдавал чеки даже выше установленной РТСБ цены. Слившись, вновь скупал их у нас и ускользал. Мы шпионили за ним, в надежде самим навести контакт с богатым клиентом. Но он неизменно пропадал в многочисленных лабиринтах старой постройки здания. Однажды, заинтригованный его неуловимостью, я занял позицию прямо внутри на одной из лестниц института, и повезло. Глава семейного подряда резво нырнул в маленькую боковую дверь на третьем этаже в конце длинного, похожего на коленвал, коридора. Дождавшись, пока он выйдет, сунулся сам. Восседавший за канцелярским столом здоровый молодой мужик без разговоров принял чеки, видимо решив, что я свой. По свойски же предупредил, что три последующих дня принимать не будет. Нет налички.
- И поменьше мордовских, башкирских, чувашских, дагестанских и прочих нацменских. Уж больно печати огромные, на всю обратную сторону. Мало того, неразборчивые, с потеками. Чекуха должна быть четкой, как яичко.
- Лады, буду стараться, - сгребая купюры со стола, заверил я.
- Да, ты давно с ним работаешь? Что-то лицо знакомое, а вспомнить не могу.
- Давно, - без запинки ответил я, вылупляя бесстыжие глаза на громилу. - На позапрошлой неделе мы приходили вдвоем, я, правда, ждал в коридоре. А потом он сам начал гонять, сливая вам и мои ваучеры.
- Ясно. Работайте поосторожнее, чтобы ни одна ****ь носа не подкопала. Вам что, получил бабки и слинял, а мне, сам знаешь, на всю катушку. Мол, откуда у скромного бухгалтера рядового института столько налички, да что собирался приватизировать.
- Знаю, он меня предупреждал. Можете ему обо мне тоже ничего не говорить. Буду работать на вас самостоятельно.
- А что, это идея. Ты, я вижу, парень тертый, - громыхнул толстяк раскатистым смехом. - Чем меньше свидетелей, тем меньше шухера вокруг дела...
Три дня я маялся, как от зубной боли. Хотелось не скупать ваучеры у ребят по установленному купцами потолку, как делал глава семейного подряда, а набирать их самостоятельно по базарной цене. То есть, совершать прямые, без посредников, сделки с громилой-бухгалтером. Минимум пять тысяч навара с каждого чека, со ста чеков полмиллиона, какой дурак откажется. Не клят, не мят, никаких переживаний в поисках отдушины в замороженном нашими купцами сливе. На четвертый день, заметив, что Жан Папен погнал по рядам ваучеристов набивать очередной пакет, и, поняв, что вчера вечером он по прямому проводу договорился с бухгалтером о сдаче, я незаметно слинял со своего места, помчался к институту. Вся операция заняла минут пятнадцать. И все равно, мы буквально не столкнулись в дверях нос к носу. Я вылетал с полной сумкой денег, он вбегал, тяжело переводя дыхание, с солидным пакетом чеков. На мое счастье, Папен ничего не замечал вокруг. Так продолжалось до тех пор, пока наличка у громилы снова не кончилась. Прием ваучеристов прекращался еще на три дня. Я успел слиться раньше Папена. Заняв свое место, с интересом принялся наблюдать за соперником, только что прикатившимся из института. Растерянно помаргивая ресницами, он возвращал ребятам взятые на комиссию, то есть, без предоплаты, чеки. Он приближался.
- Что там, Жан Луи? - окликнул я его. - Не берут?
- Да кто-то кислород перекрыл, - удрученно промычал тот. - Еще вчера вечером договорились, сегодня утром я снова позвонил. Да, говорит, приноси, возьму. А пошел сливаться, - денег нет. Непонятно.
- А може на РТСБ котировка понизилась? - подкинул я информацию к размышлению, едва сдерживая не умещавшееся в груди довольство.
- Что понизилась? - завелся Папен. - Я наушники с ушей не снимаю. Ваучер как шел на подъем, так и прет.
- Значит, жадность подвела, - хитро посмотрев в мою сторону, притворно зевнул Аркаша, у которого я тоже иногда брал чеки, если не хватало своих до солидной пачки. От этого еврея вряд ли что можно было утаить, он расколол меня на втором же круге. - Послышалось, понимаешь, в телефонной трубке. Например, могли сказать, что в Москве прет, а в Ростове покатился вниз. Прием окончен.
Чертыхнувшись, Папен сунул десяток чеков Скрипке и поплелся к своему семейному подряду. Сегодня карта его оказалась битой.
- Не повезло с Жан Луи, - пряча ваучеры в боковой карман потрепанного пальто, шевельнул замерзшими губами Скрипка. - Теперь придется ждать новой сказки.
- Не все коту масленица, - ухмыльнулся я. - О н брал у ребят на сотню - другую дороже от наших купцов, а сливал хрен ёго знает по сколько. Никогда ни с кем не делился. К Аркаше, к тебе, ко мне, например, подходили купцы со стороны, мы сразу предупреждали, что берем на пятьсот рублей дешевле от потолка. Справедливо?
- Справедливо, - согласился армянин. - Так было всегда.
- А Папен, да и весь семейный подряд, никогда не скажет, почем сливает. Хмыри еще те.
- А ты не говорил, что надо брать с них пример?
- Говорил. И беру.
- И заполняет ту же яму, что и Папен, - засмеялся Аркаша.
Но лафа вскоре кончилась. После трехдневного перерыва я безрезультатно простучался в знакомую дверь почти с неделю, пока проходившая мимо полная дама не просветила о причине устойчивой за ней тишины.
- Нету его. И не будет.
- А где он? - повернулся я к ней.
- Пока подписка о невыезде. А дальше время покажет, если, конечно, не откупится.
- Что-то серьезное?
- Ты, видимо, с базара? Ваучерист? - вместо ответа окинула она меня внимательным взглядом с ног до головы.
- Нет. Просто давно знакомы?
- А-а. Ну, тогда ты сам должен знать, серьезно или не очень.
Усмехнувшись, дама закачала пышными бедрами дальше. Быстренько проскочив длинный коридор, я спустился вниз по параллельной лестнице, и подался на базар. Хорошо еще, что все обошлось без последствий. Могли бы подключить к делу как личного агента бухгалтера по скупке ваучеров. Доказывай потом, что даже не знаешь, как его зовут. Проходя мимо Папена, я заметил, что лицо у него тоже расстроенное. Но расспрашивать не стал, и без того ясно, что дело пахло жареным. Или крутились левые бабки, или работала другая какая подставная фирма, таким образом, нацелившаяся приватизировать имущество доходного предприятия. А вскоре прошел слух о поддельных чеченских пятидесятитысячных купюрах, которые невозможно было отличить от настоящих. Ребята на базаре так и не поняли, чем они разнились. Говорили, что у фальшаков одинаковые номера, то есть, их пачками штамповали с одной настоящей купюры на японской копировальной технике, что у них смещены водяные знаки. При расчетах попадались и такие. Но фальшак это или не фальшак, никто толком не знал. Если берут в магазинах, значит, деньги нормальные. Десятитысячные еще отличить было можно. Бумага мягкая, почти газетная, размытая символика, небрежная обрезка по краям, масса других ляпсусов. А на ""полтинники" вскоре вообще перестали обращать внимание. Кому надо, у того пускай и голова болит.
Беженцы все прибывали. Странным было то, что русских среди них почти не наблюдалось. Редко какая женщина с ребенком примостится в укромном уголке подземного перехода с исписанным от руки куском картона на груди. Или старик, старуха протащатся вдоль торговых рядов с просьбой о помощи. Рыночными проходами больше завладели грязные женщины и дети турок-месхетинцев, таджиков, узбеков, людей, похожих по виду на лица кавказских национальностей. Молодая поросль сорвавшихся с насиженных мест нацменов организовывалась в банды кидал, воров, мошенников. Черная высокая волна захлестнула весь город. В ней утонула даже местная неотъемлемая часть - цыгане. Бродячий до недавнего времени народ отличался от этих толп, как, например, оседлые молдаване от армии папуасов. Те из них, которые занимались попрошайничеством, выглядели чище, ухоженнее.
Однажды, время подходило к обеду, ко мне подошел молодой кавказец. Спросив, беру ли я баксы, протянул стодолларовую бумажку. Сотка была здорово помята, но девяностого года, с защитной полоской. Утвердительно кивнув головой, я, было, собрался запрятать ее в трусы - в этом неприличном месте или между швами пальто, брюк, рубашки, шапки мы утаивали баксы от ментовского шмона. Но парень протянул руку, озираясь вокруг, забрал американскую валюту.
- Сначала деньги отсчитай, - потребовал он.
- Я же беру, - удивленно приподнял я брови.
- Давай деньги, а потом я отдай сотку. У нас в Ростове хорошо кидают.
Пожав плечами, я набрал нужную сумку и протянул ему. Отдав баксы, он тут же нырнул в вечно торчащую в ожидании трамвая на Сельмаш толпу. Почуяв неладное, я быстро развернул купюру. Вместо ста баксов в руках у меня был один доллар. Вскинув голову, я лихорадочно пошарил глазами по толпе. И заметил паршивца, уже успевшего перебежать на другую сторону трамвайных путей. Еще секунда, и он смешается с народом на небольшом крытом базарчике перед рынком. Схватив ноги в руки, я бросился за ним. Звать кого-то из ребят на помощь было поздно. Кроме того, рядом, как назло, никого не оказалось. Я догнал его уже в самом центре базарчика, схватил за рукав. Но он, молодой, ловкий, снова проскользнул в гущу народа. Люди останавливались, оглядывались, ничего не понимая. Сцепив зубы, я расшвыривал женщин, мужчин, старух в разные стороны, пер напролом, как танк. Двести пятьдесят тысяч рублей на дороге не валялись. Да и сколько можно было меня кидать, грабить, обманывать. Накопившаяся ярость свела скулы, но разница в возрасте давала о себе знать. Я начал задыхаться от бега, от преодоления то и дело возникающих на пути препятствий. Несколько раз удавалось схватить мошенника за тонкую курточку, он снова и снова ускользал. Наконец, когда я уже терял надежду, кавказец уперся в выросших перед ним несколько мужчин. Те ни о чем, не догадываясь, просто стояли и разговаривали друг с другом. Этого хватило, чтобы молодой наглец споткнулся, потерял почву под ногами. Падая, он протянул мне сотку, прикрывая другой рукой лицо:
- На, возьми. Отдай мои... мои отдай... прошу...
Выхватив купюру и удостоверившись, что она достоинством в сто долларов, то есть та, которую у него перед этим купил, я швырнул в лицо ему скомканную "единичку". Хотелось ударить ногой в перекошенную от испуга горбоносую физиономию. Переводя дыхание, я сплюнул, матернулся и пошел к ничего так и не заметившим своим ребятам, провожаемый недоумевающими, но довольными взглядами быстро собирающейся толпы. Все-таки прогонял я этого шакала по базарчику несколько раз, успев хотя бы заинтриговать и покупателей, и продавцов. Мразь. Попривыкали жировать на шее русского народа, ни в грош, не ставя его добродушие, отзывчивость, готовность поделиться последним куском хлеба. Нет, к цивилизованной Европе мы все-таки ближе. Открытее, честнее, образованее, а главное, великодушнее. Возможно, ли представить подобное в любой из азиатско-кавказских республик. Разорвали бы, глазом не моргнув. А мы допускаем...
- Где ты был? - внимательно приглядываясь ко мне, спросил Сашка - Хохол, когда я дотащился до дверей магазина.
Отдышавшись, я поведал ему о случившемся. Вокруг собрались остальные ребята.
- Моли Бога, что сумел легко отделаться, - отечески похлопал меня по плечу Хохол. - В центре базара, у входа с Соборного этих кидал целая колода. Все до одного черные.
- Они совсем обнаглели, - подхватил еще не ходивший в армию, Вадик. - Недавно подходят ко мне двое, уже в возрасте. У одного нога вообще короче другой. И на глазах, вы представляете, пытаются кинуть меня при покупке ваучеров. Не прячась, подламывают стопку бабок и протягивают мне. Я даже ошалел.
- А зачем им ваучеры? - ухмыльнулся Хохол.
- Откуда мне знать. Берут, значит, надо, - Вадик моментально отреагировал на подковырку, по петушиному вздернув подбородок. - Я говорю им, вы, козлы, хотите, чтобы и остальные ноги доломал? Так второй, вы представляете, выхватил перочинный ножик.
- Надо было ему бошку проломить, - угрюмо насупился Сникерс. - Я бы точно его отоварил, до больницы б не довезли.
- А потом из-за скота в тюрьму?
- Пускай докажут, что это я, - Сникерс плотно сжал губы, на скулах заходили тугие желваки. - Вот на это они и рассчитывают, на боязнь и всепрощение. А если бы получили пару раз по тыкве, как бабушка бы отговорила. Ко мне с Серым они почему-то не подваливают. Только к тебе с писателем.
- У Серого "Беретта" за пазухой, - хмуро пробурчал я.
- А у тебя нет возможности купить ее? В любом магазине продается, - завелся Сникерс. - Из-за вас, мудаков, в натяжку стоим. Почему ты не врезал гаденышу по роже? Ты ж его поймал.
- Не знаю, - пожал я плечами.
- Не знаешь!.. Вмазать бы тебе в лобешник, чтобы в следующий раз знал.
- Его постоянно то кидают, то чистят, то на гоп-стоп берут, - поддержал Сникерса Хохол. = Пора за ум браться, писатель. На кого работаешь? На чужого дядю?
- Какой он писатель, Алкаш...
Сплюнув, Сникерс отошел и прижался плечом к углу коммерческого ларька. Ребята разошлись тоже. Пошарив по карманам, я достал табличку, нацепил ее на отворот пальто. Подумав о том, что, несмотря на неприязненные взгляды, ребята все-таки переживают за меня. Значит, легкие деньги еще не полностью опустошили их души. В противном случае могли бы и прогнать. Вспомнился еще один недавний инцидент, когда ко мне подвалил тоже нацмен с русской женщиной, державшей на руках ребенка. От заросшего густой черной щетиной мужчины резко разило перегаром. Видимо, он только что оклемался от капитальной попойки. Ноги до сих пор едва держали его длинное худое тело. Женщина тоже выглядела изможденной, ребенок вяло реагировал на окружающее. Спросив, по какой цене я продаю доллары, мужчина кивком головы позвал за собой. Мы отошли на порядочное расстояние, за ларьки. Как только мужчина полез в карман за деньгами, женщина тут же смешалась с толпой. Просчитав пачку протянутых купюр, я сразу понял, что меня хотят кинуть. Недоставало десяти тысяч рублей. Это был обычный прием кидал. Иронически посмотрев на клиента, я молча вернул деньги.
- Что случилось? - поднял тот красные слезящиеся глаза, с трудом стараясь изобразить на опухшем лице недоумение.
- Корешок, если ты хочешь иметь неприятности, ты их получишь, - жестко сказал я. - Здесь не хватает червонца.
- Так я доложу, дорогой.
Кинув сверху десятитысячную купюру, он дрожащими пальцами неумело подвернул нижнюю часть пачки, сунул отслоенные бабки в карман, остальные положил мне в руку.
- Ты не понял? - резко сказал. Мало того, что этот скот кидал прямо на глазах, перед этим он еще прикрывался женщиной с ребенком. Было противно и одновременно неловко. Наверное, такое же омерзительное ощущение испытывал один знакомый, когда рассказывал, как родной брат пытался опедерастить его, пьяного, в своей квартире, из которой давно улетучился запах женщины.
- Я покупаю сотку, слушай, - кавказец в наглую совал мне деньги в руки. - Бери, говорю, монеты.
Грубо отшвырнув его, я пошел к ребятам. Грудь вздымали волны бешенства. Ничего не стоило размазать этого полупьяного шакала по едва прикрытому слякотью холодному асфальту. Несмотря на звенящие от напряжения мускулы, кулак так и не поднялся.
Но об этом тоже лучше не рассказывать.
Короткий февраль, март и почти весь апрель ваучер стабильно повышался в цене. Стоимость его давно перевалила за тридцать тысяч рублей. И даже брала планку в сорок-сорок одну тысячу. Но эта высота оказалась трудной. Чек вновь и вновь скатывался на одну-три тысячи вниз, щекоча и без того напряженных до предела нервы ваучеристам и ваучеровладельцам. Неотвратимо надвигался последний срок, намеченный правительством для окончательного свертывания компании по приватизации государственного имущества. А люди все придерживали выданные им бумажки, продолжая лелеять надежду на то, что когда-нибудь смогут продать их по истинной стоимости с учетом инфляции, пересмотра цен и прочего. После очередного выступления по телевизору главного экономического аналитика страны Павла Бунича назывались суммы в миллион рублей и даже выше. Но среди руководителей чековых аукционов и председателей акционерных обществ дураков что-то не усматривалось. Зачем поднимать планку, тем самым пустить на мизерное время, но обогащать простолюдина, когда есть возможность скупить чеки за бесценок и уж потом определить их реальную стоимость. Так и вертелась раскрученная небольшим количеством избранных сделка с народом. Одни надеялись и ждали, другие работали, правда, в поте лица и обогащались. Уже проступали первые признаки расслоения общества на богатых и бедных, для чего, в общем-то, и была затеяна вся эта камарилья. Вложившие ваучеры в инвестиционные фонды ждали обещанных щедрых дивидендов, продавшие их искренне посмеивались над ними и над очередной, по их мнению, государственной аферой. Простолюдины разделались на два лагеря, не догадываясь, что тем самым помогают избранным гасить готовое вспыхнуть всеобщее недовольство и проводимой в стране политикой, и фактом откровенного обирательства. Вода и огонь, огонь и вода. А может, и представлял, но опять же, смутно. Смутное время...
В личном плане за это время произошли события малозначительные. Правда, Людмила с Данилкой успела двадцать дней полежать в институте акушерства и педиатрии. Мальчик неважно набирал вес. К счастью, все обошлось. После выписки Данилка исправно обссыкал и обтрескивал детским поносом пеленки, усиленно учился пускать пузыри и забавно улыбался беззубым ртом, разглядывая пальчики на собственных ступнях. Я по-прежнему таскал сумки с продуктами. Пить стал редко, но, как всегда, метко. Попытался бросить курить. К сожалению, выдержал всего два месяца. Слишком нервная работа и быстрый ритм жизни. Впрочем, я всегда жил как с шилом в заднице, правда, шило было намного тупее. Сейчас же вертелся как на колу. Везде надо успевать: сварить, постирать, убрать в комнате, заплатить по счетам, побегать по магазинам, проверить движение полученных за сданные чеки акций, побыть с Людмилой и сыном. Жить у нее практически было невозможно. Пьяный отец по ночам громко разговаривал сам с собой, кричал, стучал, доказывая кому-то правоту ветерана войны и труда. Последнее время крепкий, за семьдесят лет, старик здорово сдал, но шума все равно производил много. А мне необходимо было выспаться, чтобы иметь свежую голову. Приходить ко мне Людмила наотрез отказалась, сославшись на то, что ребенок маленький, а по моей квартире гуляют сквозняки. Действительно, после замены сантехниками водопроводных труб полы в комнате опустились, по ним загулял холодный воздух. Но причина все-таки была в другом. Не замечаемая мною ранее за другими женщинами лень-матушка. Дома ее с ребенком обстирает, накормит бабушка, а у меня ей придется вертеться самой. Да еще я с претензиями. То не так, это не эдак. Вот и вся проблема.
Перед первомайскими праздниками по базару прошел шухер, что после приватизации государственного имущества правительство, скорее всего, даст добро на выпуск земельных ваучеров. Разговор об этом шел давно. Действительно, что могли стоить приватизированный магазин или, скажем, завод без земли под ними. Имущество в любой момент могло обесцениться, потому что-то, на чем оно стояло, принадлежало государству. Выдерни государство почву из-под ног, и обладай ты хоть всем золотым запасом мира, будешь висеть в воздухе как тряпичный Петрушка с дурацким колпаком на затылке. В отличие от большинства людей вокруг мы прекрасно осознавали это, потому что многие из нас имели на руках пакеты акций солидных фирм и предприятий. Мало того, выгодный процесс продажи и скупки ваучеров мог раскрутиться по новой. Тем более стоимость земельного чека предполагалась значительно выше имущественного. А это значило, что конкурентов оказалось бы меньше. То есть, образовалась бы базарная элита с новыми правами и преимуществами. Доход, естественно, возрос бы в несколько раз. Земля не какая-то там заводская труба или даже доменная печь. На земле происходит все, включая зачатие и кончая погребением.
- Нормально было бы, а? - жадно раздувая ноздри горбатого носа, обратился к Аркаше Скрипка. - Писателями и другими алкашами тут бы и не пахло.
- Вот старый пердун, - ошалел я от неожиданных слов. - Одной ногой в могиле, а все думает загребать обеими руками.
- Да я об тебе дураке пекусь, - вскинулся Скрипка. - Сколько раз говорил, - не пей. Загребать... Наплодил футбольную команду, а кормить нечем. Все пропил, разворовали, обчистили. А то бы сейчас при машине, квартире и с книжкой новой своей был. Живи, елки-палки, в однокомнатной на первом этаже в хрущевке, купайся в душе, если не хочешь в ванной. Жена переходить отказалась. Старый пердун... А у самого яйца седые.
- Если бы я имел столько баб, у меня бы тоже яйца поседели, - схохмил Аркаша.
- У тебя они давно седые от визуального онанизма, - огрызнулся я. - Ни одной девочки не пропустил.
- Я смотрю на них, потому что приятно ты их чпокаешь...
- Когда чпокаешь, тогда еще приятнее. И мне, и девочкам.
- Ничего, когда-нибудь у него отвалится, - обращаясь к Аркаше, с надеждой в голосе пообещал Скрипка. - Сейчас они на него заглядываются, потому что нос здоровый. И писатель. А лапнет какая между ног...
-... а там елда как у Луки Мудищева, - докончил за него фразу я. - Полная гармония. Натянешь какую, хлопнешь по ушам как пропеллер. Только юбку ветер шевелит.
- Ты понял! - Скрипка с завистью перевел взгляд на ширинку на моих штанах. - Он же рассказывал, что Людка легко родила. Разворотил, паразит, гнездо.
- Да, моя несколько дней кряхтела, - недовольно покосился в мою сторону Аркаша. И обернулся к Скрипке. - Твоя тоже?
- Не помню, - буркнул тот. - Как все.
- Вот вы-то как раз издевались, - не преминул я воспользоваться замешательством обоих. - Вместо того чтобы помочь, посылали бедных женщин на мучения. А теперь грязью меня обливаете.
- Никто тебя не обливает, - повысил голос Скрипка. - Тебе, дураку, втолковывают, не пей. И при деньгах был бы, и Людка не сторонилась бы.
- Она не сторонится. Она просто... чудная.
- Я смотрю, они у тебя все чудные,- усмехнулся Аркаша. - Один ты у нас писатель.
- Себя я как раз не оправдываю, - вздохнул я.
На другой день после этого разговора я пришел на базар раньше обычного, где-то в шесть утра. Ночь прошла маетно, поспать удалось часа три, не больше. Мысли, мысли... О несложившейся семье, о детях, об одиночестве, несмотря на обилие родственных уз. В голове как в трехлитровом баллоне болтался нерассосавшийся осадок от неприятных напряженных размышлений. Но свежий утренний ветерок настойчиво принялся за доброе дело. К появлению первого клиента я уже был почти в норме. Это был молодой мужчина. Он сунул мне в руку золотое поношенное кольцо, с видом усталого человека равнодушно скользнул взглядом по сторонам. Видимо, ночь у него тоже выдалась нелегкая.
- Здесь грамма четыре, - подбросив обручалку на пальцах, на глазок определил я. Из ваучеристов никого еще не было, и взвесить на электронных японских портативных весах не представлялось возможным. Своих я не имел. - А может и меньше, хотя вид, вроде, внушительный. Ты сам не помнишь, сколько оно весило?
- Нет, - мужчина передернул плечами. - Покупали давно.
- Хорошо, я заплачу тебе как за четыре грамма. Идет?
-Давай. На работу опаздываю.
Получив деньги, мужчина заторопился на трамвайную остановку, на ходу одергивая заправленную в наглаженные брюки простенькую рубашку. На ногах были старые ботинки со сбитыми каблуками, в руках потертая хозяйственная сумка. Надолго ли хватит тех тысяч, которые получил за обручалку. Вряд ли. А семья, видимо, приличная. Эх, братцы работяги, передовой класс страны, ее авангард. Для вас наступили тяжелые времена. Я сам тянул когда-то от зарплаты до зарплаты, но не припомню, чтобы доходило до продажи свадебных колец. Вздохнув, я надел чужие юношеские призрачные мечты на безымянный палец на левой руке, поправил табличку на груди. Подумал, что и ранним утром можно что-то урвать, хотя, конечно, навар будет маленьким. Обручалки, в отличие от перстеньков сережек и цепей, мы сдавали перекупщикам как лом. А цена на него соответствующая. От силы червонец навара.
Солнечные лучи разбрызгались на куполах - луковицах белокаменного собора, дополнительно высветив пока еще полупустую площадь перед главным входом в базар трепетным сиянием. Ни шпаны, ни ментов, ни нарядов омоновцев. Ни переодетых сотрудников из уголовки. Но и клиентов кот наплакал. Где-то с час после покупки кольца мне пришлось одиноко болтаться от угла до угла по нашему участку. Затем людей резко прибавилось. Я снова вытащил толстую пачку, спрятанных было в сумку украинских купонов, купленных еще вчера. Прошел знакомый ваучерист с центрального прохода рынка, вяло пожал руку:
- Слышал, Семена Михайловича снова отоварили. Прямо у него на квартире.
- Кто? - оторопел я.
- Шакалы, кто ж еще. Хорошо хоть синяками отделался. Могли и курок спустить, - цыкнул слюной сквозь зубы ваучерист. - С пушкой вошли.
Семена Михайловича я знал давно. Это был невысокий, за пятьдесят лет, загорелый добродушный армянин из потомственной ростовской или чалтырьской диаспоры, спасенной от полного истребления турками еще Екатерины. Второй. В общем, полностью обрусевший, с едва заметным акцентом. Он частенько скупал у нас ваучеры и летал с ними в Москву на Российскую товарно-сырьевую биржу. Оттуда привозил дешевые доллары. Цены у него почти всегда были приемлемы. Месяц назад его вычислили прямо в центре города, недалеко от фирменного рыбного магазина "Океан". Избили, отобрали сумку с деньгами, долларами, ваучерами. Но он сумел подняться. Где-то через полмесяца снова вышел на базар, растерянный, пугливый. И вот опять его отоварили.
- Много забрали? - спросил я.
- Нормально. Одних ваучеров триста штук.
- Мне кажется, среди нас есть наводчик, - я задумчиво потер пальцем переносицу. - Шакалам известно, у кого, сколько бабок и где они живут. А потом эти скоты ловят момент, когда человек уходит с рынка один.
- Да все понятно вяло отмахнулся ваучерист. - Рэкет такой мелочью заниматься не будет. Ему достаточно мзды с фирм и всяких товариществ с ограниченной ответственностью. Это действительно шакалы, накачанная пацанва. Пронюхали, что здесь можно поживиться и ловят в наглую. Вполне возможно, ты прав, что работают по наводке кого-то из наших.
- Но как вычислить.
- Бесполезно. Каждого не обнюхаешь. Ни ты, ни я этим заниматься не будем, потому что нужно время. А время для нас деньги. Мало того, на гоп-стоп берут не так часто, мы успеваем остыть. Ментам жаловаться бесполезно, еще и дело могут завести. Ты - вот он, а шакалов след простыл. Да еще наш российский менталитет - пронесло мимо и ладно.
- Все правильно. Но не мириться же с этим как баранам.
- Совет хочешь? - после некоторого раздумья усмехнулся ваучерист.
- Какой?
- Купи "пушку". У меня в кармане, как, наверное, у многих, заточка из напильника. А у Михалыча в прихожей ружье двуствольное в прихожей висело. Но знай, нападают сзади, без предупреждения. Михалыч открыл дверь на звонок, ему в морду прыснули "Черемухой" из баллончика и пошли шерстить. А теперь подумай, помогут ли нам заточки с ружьями...
Безнадежно хмыкнув, ваучерист зло сплюнул и пошел по направлению к главному входу в рынок. Некоторое время я бессмысленно водил глазами вокруг, пережевывая сказанное парнем, который был покруче многих из нас. Наконец пришел к выводу, что заточки и "пушки" спасут лишь в том случае, когда нападать будут спереди. То есть, намерения противника станут явными. Какой же дурак станет действовать именно так. В наше время даже законченный алкаш норовит оторвать ящиком по башке сзади. Прошли эпохи кулачных боев стенка на стенку на Москва-реке, когда шли на противника лоб в лоб. Теперь норовят укусить со стороны задницы, да побольней.
Кто-то крепко хлопнул меня по плечу, заставляя невольно вздрогнуть. Я быстро обернулся. Как ни в чем, ни бывало, Аркаша перекинул сумку с плеча на крутое пузо, вытащил на нее табличку.
- Тебе, что, делать не хрена? - вскинулся я.
- А что! Я только подошел, - невинно заморгал тот ресницами. На триста ваучеров, прямо в собственной квартире.
С лица Аркаши мгновенно сползло благодушное настроение. Почмокав полными губами, он полез в карман за носовым платком. Наконец спросил:
- Когда?
- Не знаю, наверное, вчера, ближе к вечеру. Если бы раньше, мы были бы уже в курсе дела.
- А кто сказал?
- Ваучерист с центрального прохода. Только что подходил.
- Это, который с ним рядом работает? Высокий такой, белобрысый.
- Он самый.
- Дела... - Аркаша вытер платком потное лицо и шею. - Я уже стараюсь уходить в два - три часа дня.
- Какой толк, в тот раз его отоварили в обед в центре города.
- Все равно, народу вокруг побольше, на помощь можно позвать. А помнишь, как мы бегали по всему городу с полными сумками денег? Ваучеры сдадим в "Донкомбанк" или в "Ростсоцбанк" и обратно на базар, - он засунул платок в карман, бросил взгляд на бегущую мимо толпу. - Жалко Михалыча, в который раз его.
- Ты лучше подумай, как их вычислить, этих педерастов, - зло оборвал я его признания в сочувствии.
- Бесполезно. Они в толпе, понимаешь? А мы все в своих мыслях, оглянуться некогда.
- Но заточку носишь, - усмехнулся я. - Кстати, тоже бесполезную, - вспыхнул спичкой Аркаша. - Если устою на ногах, то всажу, без сомнений, по самую рукоятку. Даже не задумываясь о последствиях, потому что это нападение, грабеж. Любой суд оправдает. Я действовал в целях самообороны, понял? И в подъезд никогда не вхожу один. Осмотрюсь, подожду кого из соседей, тогда иду. Семейный подряд, вон, ходит кодлой. Как бы здесь ни поскубались, а домой вместе.
- Правильно делают, - буркнул я. Отойдя от запыхтевшего самоварным жаром Аркаши, прислонился к углу еще не открывшегося "комка". Издалека бросил. - Они видят, что мы одиноки, что защиты ни от кого, даже от ментов не дождешься, поэтому истребляют как мамонтов. Чхать они хотели на твои заточки. Они уже носят с собой "пушки".
- За пушку можно схлопотать, - по инерции огрызнулся Аркаша.
Я промолчал. Подошедшая хохлушка бойко завела торговлю за купоны... После ее исчезновения работа пошла веселее. До прихода остальных ребят я успел купить и перепродать полтинник баксов, сбагрить добрых две трети пачки купонов, приобрести медный тазик для варки варенья и стать владельцем узкогорлого индейского кувшина, тоже медного. Или латунного, скрытого прозрачным лаком с замысловатым рисунком под ним. А потом подвалили ребята. Тазик показался им слишком маленьким. Скорее, это была посуда для собак... До обеда я пытался продать его, но безуспешно. А вот кувшин понравился всем. После часу дня нарисовался и пропадавший где-то Арутюн, как всегда, "уколотый". Последние месяцы, он, кажется, прочно уселся, уселся на иглу. Пристроившись сзади, закачался взад - вперед с полуприкрытыми бессмысленными глазами.
- Ты не собираешься работать? - обернулся я к нему.
- Нет. Я на мели.
- У тебя только что были бабки.
- Были, неделю назад, - Арутюн поднял отяжелевшие веки, тупо уставился на мое плечо, - Влетел, на три лимона. Но ты молчи, иначе мне здесь не стоять.
- Как влетел? На чем?
Я сразу подумал о наркошах, зачастивших к нему на квартиру. Особенно Коротышка, пацан с третьего этажа, часто докучавший мне в ночь - полночь выспрашиванием димедрола. Это была пренеприятнейшая личность с разноцветными зрачками и вороватыми замашками. Стоило напиться и запустить его в квартиру, как из тумбочки под трельяжем тут же исчезали все таблетки успокаивающего действия, отдельные мелкие вещи, типа серебреных цепочек, крестиков, значков и даже деньги. Однажды я все-таки умудрился поймать его на месте преступления. Зажав тщедушное тело в угол, потребовал признаний. Но он клялся родной матерью и всеми остальными родственниками в том, что и сломанной спички никогда не брал, в то же время, продолжая зажимать в кулаке подаренный мне дочерью маленький серебряный знак зодиака. Он жил один в оставленной ему по наследству умершей бабкой однокомнатной квартире. Пустой, с единственным подобием лежака возле стенки, с раздолбанным туалетом и раскуроченной входной дверью квартиры. Каждую ночь там собирались наркоманы, пугая жильцов громкими стуками, угрозами друг другу, женскими воплями и битьем пустых бутылок. А днем Коротышка тасовался вокруг Арутюна. В конце концов я не выдержал, набил ему морду и спустил с лестницы в подъезде, пообещав проломить череп молотком, если он еще раз вздумает потревожить меня звонком или стуком. Он тоже пригрозил рассчитаться. В горячке я как-то забыл про знак зодиака. А вскоре квартиру накрыла милиция, и Коротышка угодил в тюрьму. Но это произошло позднее, пока же он обхаживал армянина.
- Ты даешь слово, что будешь молчать?
- Слово чести, - поднял я руку вверх.
- На Украине хлопнули, на границе, - Арутюн закурил, выпустил густой клуб дыма. - За наркотиками мотался.
- С Коротышкой?
- Нет, один. При досмотре нашли. Забрали все, еле откупился.
- Но три лимона - сумма, в общем-то, небольшая, - засомневался я. - У тебя было больше.
- Чего теперь вспоминать. Считай, все ушли.
- Как же ты думаешь жить дальше?
- У тетки попрошу, но у нее самой копейки, - он поморщился.- Может, кто из ребят даст, под проценты.
- Вряд ли. Сейчас каждый думает только о себе. Конец приватизации. А тебе и самому пожрать надо, и Джульку кормить, - когда-то, в благословенную пору, Арутюн купил щенка боксера. Теперь маленькая собака превратилась в здоровую суку. - Да и сосед бесплатно держать не будет. Он как-то говорил, что ему надоели твои посетители, и что подыскивает новых квартирантов.
- Знаю; я с ним поругался. С Валеркой, вторым квартирантом, тоже. Ему не верь - вор.
- Почему вор? А с ним из-за чего?
- Этот гаденыш вечно натравливал на меня хозяина. Мол, я ворую, колюсь. А недавно у него пропали перчатки, и он сказал, что украли мои друзья. За друзей я отвечаю, но пришлось заткнуть шакалу глотку несколькими тысячами. Это чистая паскуда, клянусь, он себя еще проявит.
Усмехнувшись в душе, я отвел взгляд в сторону от щуплой фигуры Арутюна, подумав, что все вы - Коротышка, бывший якобы матрос Валера - тоже, в чем душа держится - ты, Арутюн, одним миром мазаны. Месяца три назад именно армянин подставил меня. Выкупив краденое золото, и не сказав об этом ни слова, он дал женский перстенек на продажу. Мол, все равно бегаешь по своим. Буквально через несколько дней пришел человек из милиции. Не моргнув глазом, Арутюн узнал, что одно изделие отдал мне. Следователь так и записал, что перстень изъят в моей квартире, и что прятал я его в коробочке на верхней полке книжного шкафа. Здорово тогда пришлось попереживать, сидя на допросах в кабинете с зарешеченными окнами, пока ведущий дело капитан не поверил, что перстень я хотел купить для своей сожительницы и денег за него не отдавал. А потом был суд над вором, учащимся девятого класса средней школы, укравшим золотые украшения у родственников. Если бы знал, у кого армянин выкупил их, руки больше не подал бы. На базаре ваучеристы редко с малолетними акселератами, считая за позор иметь с ними любое дело. Жан Луи Папен однажды хапнул у здоровенного сосунка колечко. Потом, чтобы замять случайную сделку, ему пришлось отвалить в десять раз большую сумму.
На суд я так и не пошел.
- У тебя можно будет пожить, если что? - вновь услышал я голос Арутюна за спиной.
- Нет, - не оборачиваясь, резко ответил я. - И Людмила с ребенком приходит, может, надумает переехать. И работаю по вечерам над новым произведением.
- Я на время, пока не утрясется. Мешать не буду.
- Когда я пишу, мне кажется, что мешает даже собственная тень.
- Знаю, как ты пишешь, - поняв, что пролетает фанерой над Парижем, с сарказмом в хриплом голосе захихикал армянин. - Бухаешь по неделям.
- Но не колюсь. И всякую гадость на кухне не вывариваю, - повернул я голову, вновь отметив, что от прежнего "Карлсона, который живет на крыше", осталась едва половина. - Понял?
- Ладно, не заводись, - умиротворенно забурчал тот. _ Если прижмет, я к тетке перееду. Надеюсь, не откажет.
- Откажет. У нее тоже дети.
- Тогда в подвал, лето только начинается.
Я промолчал. Делать из своей квартиры очередной притон для наркоманов, все равно, что ставить крест на собственной дальнейшей судьбе. Да и не было у меня склонностей к пагубному зелью, несмотря на утверждения гороскопов. В молодости, после службы в армии, попробовал курить "травку", никакого кайфа не поймал. На этом знакомство с наркотиками закончилось. Пить и курить я тоже заставлял себя как бы насильно. Во время совместного проживания со второй женой вообще не прикасался к рюмке и пачке сигарет. Пьяные оргии начались после развода и знакомства с бывшей гимнасткой - алкашкой во время работы в приемном пункте стеклопосуды, в котором я был хозяином. А после изгнания ее с ребенком из собственной квартиры, пошли длительные периоды трезвости и короткие - на день, на два - пьянок. Это в последнее время я что-то здорово расслабился.
Повздыхав за спиной, Арутюн подался в центр базара. Я проводил его раздавленную наркотиками, безвольную фигуру жестким взглядом, облегченно встряхнулся. Вспомнив о купленном утром кольце, сделал шаг в сторону Сникерса, у которого были электронные японские весы. Цифры на табло плоского черного пенальчика, помельтешив, замерли. Обручалка весила шесть с половиной граммов. Видимо, по утренней прохладе пальцы не ощутили истинной тяжести благородного металла, и я без задней мысли обул мужчину на два с половиной грамма.
- Продаешь? - спросил Сникерс.
- По лому.
- Я беру.
Сунув вырученные деньги в сумку, я подумал, что у него появился заказ по более высокой цене. К нам часто подваливали неопределенного рода занятий люди, скупавшие золото по двести - триста граммов за один раз. Брали по пятьсот рублей и позолоченные корпуса от поломанных часов. Но этим занимались в основном кавказцы. Как объясняли ребята, они опускали корпуса в специальную кислоту, золото растворялось. Затем "химики" выпаривали его и принимались штамповать крестики, мужские перстни. Вплоть до цепочек со сложным сплетением.
Не успел я отойти от Сникерса, как Аркаша хлопнул меня по плечу и с довольной улыбкой указал на стоящего в сторонке мужчину:
- К тебе, писатель, из твоей когорты бумагомарателей.
Я сразу узнал Гарика Птицу, местного поэта, года два назад выпустившего свою первую тоненькую в книжном издательстве на Красноармейской. И то по случаю, кажется, собственного юбилея-пятидесятилетия. Трудно нас печатали, некоторые литераторы вообще ходили в "молодых" до глубокой старости. В общем, проводимая ЦК КПСС линия копировалась на местах один к одному. Дряхлые члены Политбюро, старые члены Союза писателей.
Гарри Ильич, привет, - сразу потянулся я к старому товарищу, с которым вместе боролись против засилья "пердунов". В пору разгара перестройки он занимал пост заместителя руководителя литобъединения "Дон", по значимости второго в России после Москвы. Я же возглавлял секцию прозы. - Каким ветром, дорогой?
- Краем уха слыхал, что ты на базаре деньги гребешь лопатой, - пожимая руку, засмеялся он. - Ходишь весь в золоте, долларов полный карман. За наши "деревянные" я уже молчу.
- Кудряш распространяет, - догадался я. С полгода назад мне пришлось крепко нагрузиться с бывшим вожаком молодых литераторов Дона прямо на втором этаже Дома Союза писателей, где он имел внушительных размеров кабинет. Тогда на мне была цепочка с большим православным крестом, на левой руке перстень. - Да, подрали мы с тобой глотку, поборолись за свои права. Как у тебя со второй книжкой?
- Выходит. Но уверенности как всегда нет, - весело ответил Гарик. - Я уже привык, первую тянули с выпуском лет семь, вторую, думаю, тоже. Ты лучше о себе расскажи. В Союз во второй раз вступать не думаешь?
- Позориться? Когда я подавал заявление, всех приняли, даже графоманов. Кроме меня.
- Знаю. Многие, в том числе и старые члены Союза, были просто возмущены. Но я вижу, тебе и здесь неплохо, а?
- Как сказать. Я бы с удовольствием занялся любимым делом, порох еще остался. Но теперь проблема с выпуском книги, да и на жизнь надо зарабатывать. Цены на пресловутую колбасу не прежние.
- Э, брат, я тоже в оптике кручусь, как белка в колесе. Линзы дорожают, приборы тоже. На поэзию времени практически нет. К тому же, она сейчас нужна. Люди Цветаеву с Пастернаком не читают.
В это время к Гарику подошел высокий широкоплечий парень в джинсах. Показалось, что где-то я уже видел.
- Познакомься, - здороваясь с ним, предложил мне Гарик. - Тележурналист с "Дон -ТР", великолепный мастер интриг.
Пожав руку парню, я еще раз внимательно оглядел с ног до головы. Да, лицо не чужое. Может быть я засек его в видеосюжете или в кулуарах молодежной газеты. Поболтав немного на журналистские темы, он обернулся ко мне:
- Вы доллары берете?
- Конечно. Кстати, Жора Гармонь, известный фотокор, тоже частенько заглядывает сюда. Но он больше берет. За ремонт его зарубежного фотоаппарата теперь требуют баксы.
- Знаю Жору, - кивнул парень. - Видел и сделанный им ваш портрет на половину первой страницы в "молодежке" под названием "Новые русские". Отличная работа, недавно ему за нее присудили первую премию. Награждение мы показывали по второму каналу телевидения. Не смотрели?
- Еще бы такое пропустить, - засмеялся я. - На весь Дон прославил.
- А может и на всю Россию, - похлопал меня по плечу Гарик. - Я, кажется, встречал точно такой портрет в центральной газете.
Довольный своей известностью, я взял у парня три новеньких, девяносто третьего года выпуска, купюры, достоинством в сто и две по пятьдесят долларов, не проверяя, спрятал в отдельный карман в сумке. И в этот момент заметил краем глаза надвигающуюся на меня огромную тушу начальника уголовного розыска.
- Та-ак, ну и что мы приобрели?
Густой голос заложил уши. Я оцепенел. Заметив мое состояние, Гарик боком втиснулся в толпу и растворился в ней. Парень недоуменно переводил взгляд с меня на лобастую громилу. Наверное, он подумал, что напоролся на рэкетиров. Подошли еще два сотрудника уголовки. Чуть в сторонке замаячил со своей группой Гелик. Но Гелик свой парень, с ним всегда можно договориться. Да и функции его бригады были, кажется, другие, потому что ребята редко брали валютчиков, ограничиваясь задержанием подозрительных клиентов с золотом и изделиями из других драгоценных металлов. Неужели плановая облава! Я скосил глаза по сторонам. Ваучеристов как ветром сдуло. Проглотив слюну, незаметно знаками показал ваучеристу, чтобы тот сваливал. Потом, мол, подойдешь, и я рассчитаюсь. Но тот продолжал торчать столбом. Скорее всего, он просто боялся за свои деньги, не подозревая, что задержание может закончиться составлением протокола.
- Что ты ему сейчас передал? - указывая на меня, заревел начальник уголовки.
Парень растерянно засопел, забегал глазами. Затем уставился на мою сумку, в которую я спрятал доллары.
- Ваучеры, - наконец стряхнул я с себя оцепенение. - Чеки, гражданин начальник, я как раз хотел за них рассчитаться.
- Кому ты мозги вправляешь! - взвился тот. И снова всей тушей навис над журналистом. - Что он у тебя взял? Говори, или сейчас пойдешь со мной.
- Ваучеры, я взял у него, ваучеры, - зачастил я, совершенно забыв, что в сумке лежит пачка чеков. Если бы я их вытащил и показал, то события, может быть, развернулись бы по другому. Было очевидным, что начальник не усек процесса сделки. Он просто брал на понт, профессиональным чутьем догадываясь о долларах. Но молчание парня, его неотрывный взгляд на сумку, меня пугали. - Приватизационные чеки, гражданин начальник. Честно говорю.
- Заткнись, - рявкнул громила. Я не тебя спрашиваю, ты у меня вот здесь, - сжав огромный кулак, он выставил его вперед. И вновь обратился к журналисту. - Не отвечаешь? Хорошо. Пойдемте со мной. Оба.
Парень испуганно поднял на него глаза и тихо произнес:
- Доллары.... Двести долларов.
- Вот это другой разговор, - сразу обмяк начальник. Указав на нас кивком головы, отдал приказание подчиненным, с молчаливым интересом наблюдавшим за сценой из-за его спины:
- В отделение. Ваучериста пока в "телевизор", этого ко мне в кабинет.
Мы тронулись вглубь базара. Начальник впереди, остальные за ним.
- Может, договоримся? - негромко заикнулся я.
- Вперед, писатель, - не оборачиваясь, ухмыльнулся начальник. - Я предупреждал, что всех пересажаю?
- Предупреждали.
- Таблички срывал? Говорил, что только за одну писанину буду оформлять на пятнадцать суток?
- Говорили.... Не помню, меня тогда, наверное, не было.
- Бы-ыл, но как заяц прятался по углам. И сейчас в штаны наклал. Почему сразу не признался?
- Зачем? Это коллега, мы с ним знакомы.
- Тоже писатель?
- Нет, но..., я подумал, что слово "журналист" или "корреспондент" может вызвать неприятные ассоциации. В сводках новостей по телевидению чуть ли не ежемесячно сообщали об убийствах корреспондентов. Главное, даже не в горячих точках, а во вполне мирных российских городах, если после начала перестройки таковыми их можно было назвать. - Короче, работник телевидения.
- Ну, да, у вас же там все повязаны: пресса, телевидение, радио, писатели, поэты, музыканты... Одна шайка-лейка.
Вытянувшись в цепочку, мы проходили мимо майонезных рядов, возле которых толпилось много людей. Никто никого не держал за рукава. Можно было вильнуть в сторону и смешаться с народом. Но, во-первых, не оставляла надежда на наилучший исход, а во-вторых, работа на базаре тогда была бы невозможна. Любой мент мог прицепиться к неправильно пришитой пуговице на рубашке, не говоря уже о слежке за крупными сделками. И только когда мы втроем свернули направо, по направлению к рыночному милицейскому пункту охраны правопорядка, на лбу снова выступила холодная испарина. Я совершенно забыл о купленных вчера поздно вечером ста пятидесяти долларах, оставленных для продажи постоянному клиенту, и об орденах "Славы" третьей и второй степени. Все это я еще дома, перед отъездом на работу, небрежно засунул в один из карманов сумки. Даже при поверхностном шмоне баксы с наградами бросятся в глаза в первую очередь. И пожалел, что в удобный момент не вильнул хвостом между майонезными рядами. Выгрузился бы и, как ни в чем, ни бывало, минут через десять - пятнадцать, ввалился бы прямо в кабинет к начальнику, объяснив свой побег хотя бы простым испугом. Менты любят, когда их боятся. А теперь полный набор вещественных доказательств, подлежащих уголовному преследованию. Ордена скупать запрещено ввиду вышедшего строгого указа, баксы тоже. Указы, конечно, не действовали, потому что людям нужно было на что-то жрать, да и орденов с баксами - кот наплакал. Не коллекция и не тысячи. Но долго ли раскрутить дело, начав хотя бы с той же пуговицы.
Поднявшись по высоким ступеням, мы вошли в полутемный прокуренный коридор. Слева невысокий деревянный барьерчик с дежурным за ним, справа, подальше, такие же перильца с воротцами, отделяющие задержанных. Загнав нас в угол небольшой комнатки - приемника, начальник побежал выяснять, свободен ли какой из кабинетов. Это была не его вотчина. Районное отделение находилось за Ворошиловским проспектом. Почувствовав свободу, я сразу принялся за обработку парня:
- Слушай, коллега, вот тебе твои баксы и мы расходимся как в море корабли, отвечая каждый за себя.
Он, было, протянул руку, но сразу ее отдернул.
- Этот... здоровый, уже знает, что они у тебя.
- Ну и что, скажешь, хотел продать, а потом передумал.
- Ты хочешь все свалить на меня? - испугался он.
- Почему? Я их все равно еще не купил.
- Получается, что я инициатор.
- А какая разница. Если заведет дело; мы будем фигурировать в нем одинаково.
- Нет. Я получаю зарплату в долларах.
- О-о, прогресс, - обрадовался я за коллегу. - Тогда тем более не о чем говорить. Ты чист.
- Ты просто вернешь их мне и все. Потому что они мои, и я имею право обменивать их на российские рубли, - не слушая доводов, продолжал парень. - Но при нем, так будет честнее.
- Ты как я в молодости, - брови мои нахмурились. - Доллары нужно обменивать в государственном банке, а не на базаре. Пойми, ты можешь остаться с пустыми руками, потому что баксы, не дай Бог, подошьют к делу, - я задумался. - Хорошо, тогда скажи, что отдал их мне для того, чтобы проверить, фальшивые или нет.
- Нам фальшивыми не платят, - отпарировал журналист. - И он это прекрасно знает.
- Ничего он не знает, - психанул я. - Ему надо показать, что он работает. А что трупы по городу валяются, а убийц и след простыл, да квартиры чистят под метлу, им наплевать. Зато на таких делах он орел.
- Не надо выдумывать, пусть останется как есть, - как заведенный забубнил парень. - Все обойдется.
Сплюнув, я сжал кулаки и отвернулся. Но злиться долго, тем более, образумить напарника мне не дали. Калитку отворил один из подчиненных начальника.
- Баксы при тебе? - настороженно спросил он у меня.
Я молча протянул сложенные доллары. Облегченно вздохнув, оперативник мигом извлек из портфеля листок бумаги, быстренько состряпал акт об изъятии. Подозвав кого-то из нештатных сотрудников, заставил расписаться за свидетелей и, подсунув бумагу мне, ткнул ручкой в конец акта:
- Вот здесь.
- Ничего я не буду подписывать, - угрюмо буркнул я.
- Тогда отвезем в следственный изолятор, - пообещал оперативник. - Там тебя быстро расколят.
- А если подпишусь? - поднял голову я.
- Не знаю, на усмотрение начальника. Если первый раз, соблаговолит и отпустить. С предупреждением, конечно.
Я подумал, что если повезут в изолятор, то там шмон проведут капитальный. После него уповать будет не на кого. Оставшись же на воле, можно будет что-нибудь придумать. Подмахнув бумагу, отдал авторучку.
- Нормально. Не могу сказать, что дурак, - удовлетворенно кивнул оперативник. - Пойдем, начальник ждет.
Письменный стол в небольшом с сейфами кабинете был завален папками. Нас, ваучеристов, часто приводили сюда. Но обыскивали редко. Выписав квитанцию на штраф за незаконную деятельность, отпускали на все четыре стороны. И мы снова занимали свои места. До следующего возникновения проблемы с пополнением федеральной кассы за наш счет. Начальник расположился на скрипучем стуле за столом, бросив толстые как бревна руки на кусок органического стекла поверх столешницы.
- Как же так, писатель, - с несильным кавказским акцентом сразу заговорил он. - Работник творческой профессии, служитель, как говорится, муз, И вдруг спекулянт. Валютчик.
- В первый раз, - развел я руками.
- Э-э, дорогой, темнишь. Разве мы с тобой не встречались?
- Может быть, в вашей республике. Я ездил туда по приглашению ваших писателей.
- Вот как! И где же ты был?
- В основном, в горных селениях, на шашлыки выезжали. Кахетинское, имеретинское пробовал.
- Хорошие вина?
- Лучшего не отведывал. Двадцати пяти литровую бутыль осушили задолго до того, как миновали последний поворот перед Ордженикидзе. Где-то в Дарьяльском ущелье.
- Значит, на Крестовом перевале побывал?
- В Мцхета, древней столице, тоже. Вообще, гамарджоба, генацвале. Извини, батоно, забыл поприветствовать.
- Лиса, а? - подмигнув сидящему напротив другому оперативнику, указал на меня начальник. - Но ты не ответил на вопрос, как забросил сочинять книги и стал спекулировать долларами.
- А кто вам сказал, что я бросил писать, - развел я руками. - Работаю над новым произведением, но денег на издание нет. Вот и пришел на базар.
- Подзаработать, - хитро сощурился кавказец.
- Для выпуска книги, - уточнил я.
- Получается?
- Слабо. Разве вы меня часто видели среди ваучеристов?
- А долларами почему стал заниматься?
- Знакомый попросил. Но я их так и не купил. Подоспели вы.
- Так рассчитайся за них.
- Когда выпустите, а то и бабки, и баксы накроются.
- Это не в моей компетенции, - отвел взгляд начальник. - Видишь человека, который ведет твое дело? Его проси, ко мне обращаться не надо.
Задев животом столешницу, он поднялся со стула, прошелся по комнате взад-вперед. Затем заговорил снова:
- Да, дорогой, влип ты как муха в липучку. Годика на три, а? - моргнул он оперативнику. - Хорошо, что не стал, как другие спорить, подписал протокол об изъятии. Иначе я тебя уже сейчас отправил бы в изолятор.
- Ребята говорили, что вы человек добрый, - заискивающе начал я. - А у меня первый привод. Ребенок маленький. Сын, четыре месяца.
- Четыре?! Молодец. А на вид седой уже. А кто ж тебе говорил, что я добрый? Не помню, чтобы добрым был.
- Ваучеристы. Они вас уважают.
- Нет, ты понял? - воздел он ладони по направлению опять же к оперативнику. - Я их гоняю как диких баранов, а они, говорит, уважают. За что меня уважать? За то, что покоя не даю?
- За справедливость, - как бы безразлично пожал я плечами. Кажется, удалось найти слабую струнку.
- А почему они не уважают меня? Я говорю им одно, они делают по-своему. Я срываю таблички, они снова их рисуют.
- Люди. Жить хотят.
- А я не человек?
- Большой человек.
- Вот именно. Прощаешь, прощаешь - никакой благодарности.
- Я буду, благодарен, если вы отпустите меня.
- Тебе сказали, к кому обращаться, - начальник подошел к двери, крикнул кому-то. - Машина не подошла?
У меня похолодело в груди. Значит, все лестные слова даром. Все-таки упечет в изолятор, мать честная. А там, по рассказам побывавших в нем ребят, не кайф. Душно, клопы, тараканы. В туалет не достучишься, тюремщики звери.
- Разберись с ним, - сказал начальник оперативнику. - Пойду посмотрю, что у них случилось.
Без интереса потеребив протокол в руках, оперативник отложил его в сторону и посмотрел на меня.
- Ты действительно еще не расчитался за доллары?
- Нет.
Подойдя к двери, он крикнул, чтобы привели парня. Затем снова уселся за стол. Когда журналист вошел, кивнул в его сторону:
- У него покупал?
- Да.
Быстро раскрыв сумку, я отсчитал несколько полтинников и десяток и сунул парню в руки.
- Так у тебя и деньги в сумке! - оперативник оторопело пробежал протокол изъятия глазами. - Ничего себе, работнички. Не обыскали, не внесли, - потерев ладонями виски, он повернулся к парню. - Ты пока подожди в коридоре, потом вызову.
Когда дверь закрылась, я тихо заговорил:
- Может, договоримся, начальник? Я действительно первый раз влетел. Никогда такого не было. И не будет.
- Все вы так говорите, - буркнул тот. - А на другой день, или даже через час, снова с табличкой.
- Но ты же знаешь, что ваши ребята - Гелик, Андрос - меня не трогают. Я больше по ваучерам, купонам, монетам работаю. А с баксами как не везло, так и не везет. Отпусти, в долгу не останусь.
- Да тут без меня все решили, - наконец, вскинулся оперативник. - Протокол составлен неправильно. Переписывать? Где теперь искать понятых?
- Тем более, - придвинулся я поближе, прекрасно понимая, что он играет в кошки-мышки. - Отпусти, любой заказ выполню, только намекни. Хоть тебе с женой, хоть родственникам. Цепочку подешевле, сережки.
Ребята из уголовки часто просили подобрать какое-либо изделие из золота или серебра. Не ширпотребовское, конечно, пооригинальнее. Выудив редкую вещицу, ребятам специально откладывали ее для них, отдавая либо бесплатно, либо за сумму ниже потраченной. Это был своего рода презент за возможность работать без постоянного напряжения, иначе никто не продержался бы и недели. Не составлял исключения и сидящий передо мной оперативник, знакомый по нечастым облавам.
- Да мне пока ничего не надо, - подняв голову, усмехнулся он. - Ты же знаешь по последнему постановлению, что на сумму, превышающую сто долларов, надо иметь декларацию из госбанка. Остальные баксы оформляются как приобретенные незаконным путем, то есть, спекуляция валютой. Статья предусматривает заключение под стражу и конфискацию имущества.
- Читал, - хрипло выдавил я. - Но у меня не тысячи, а всего двести баксов. К тому же купил я их у своего знакомого.
- Какая разница. Не надо было покупать, - нагло ухмыльнулся оперативник. - Отдал бы их ему, пока вдвоем куковали в "телевизоре" и шито-крыто. Тогда бы мы спрашивали с него, почему он не пошел сдавать доллары в сбербанк, а принес их на базар.
Я наконец-то осознал до конца, какую допустил ошибку, рассчитавшись с парнем. У того наверняка есть декларация или справка о том, что зарплату он получает в валюте. Его бы просто предупредили о последствиях за незаконную сделку и тут же отпустили. Но этот балбес отказался забирать баксы. Ну... тупой, подвел и меня, и себя ни за хрен собачий. Теперь надо как-то выпутываться.
- Сто тысяч хватит? - осторожно начал я торг.
- Хватит, - с иронией кивнул оперативник. - Жопу подтереть.
- А сколько? Говори прямо, свидетелей нет. Свои люди.
- Не знаю, думай сам, - он неторопливо разложил прикрепленные скрепкой к протоколу доллары на две кучки. В одной сотка, в другой два полтинника. - Голова, надеюсь, на плечах есть.
Я тяжело вздохнул. Всего на какой-то миг потерял контроль над собой из-за собачьей радости от встречи со старым приятелем и результат не замедлил себя ждать. Неужели нельзя было отвести журналиста в сторону, подальше от лишних глаз. Зайти хотя бы в рыбный магазин и там рассчитаться. А потом спокойно вести беседу. Нет, елки-палки, раскрасовался петухом, долбаный нищий миллионер. Теперь придется смириться с потерей трехсот с лишним тысяч рублей. Покривившись, я протянул руку к кучке с двумя полтинниками. Все-таки их можно продать подороже. Но оперативник опередил, быстро подсунув "сотку", Ему тоже надо было делиться
- С протоколом как? - пряча ее в карман, спросил я.
- Порву. Можно на твоих глазах.
Кусочки бумаги с подписями свидетелей и моей собственной, теперь бесполезные, порхнули в мусорную корзину. Молча кивнув, я вышел за дверь и, не взглянув на приклеевшегося к стене парня, потопал по коридору. В голове пронеслась злорадная мыслишка, что его тоже раскрутят. Такого теху-матеху как два пальца обоссать. Ну и ладно, может, поумнеет.
- Накрыли? - привычно обнимая Лану за плечи, с сочувствием спросил Серж, когда я снова влился в плотные ряды ваучеристов. - Во сколько обошлась свобода?
- В "сотку", - раздраженно буркнул я.
- О-о, ставки повышаются. Я тогда отделался лимоном деревянных на штуке баксов.
- А я ста тысячами на пятистах, - хихикнул Вадик.
- Деревянными они теперь не принимают, - сплюнул я сквозь зубы. - На наживку по части безделушек из "рыжья" тоже не клюют. Переходят на валютное обслуживание.
- Это в связи с новым постановлением, - предположил Вадик. - Может, баллоны проколоть, чтобы не наглели?
- Дикие методы, - поморщился Серж. - Вспомните, как убрали Кровососа. Тот вообще кислород перекрывал. А стоило нашим заикнуться о нем одному сотруднику из областного управления, и нету Кровососа. Даже в органах не работает.
- Попил из вас кровушки достаточно, - басовито засмеялся незаметно подошедший Прокопыч, широкоплечий коренастый скупщик золотых изделий чуть за пятьдесят лет. - Рассказывали, день работы обходился каждому в червончик. Наварил, не наварил, его не волновало. А влетел - откупайся по полной катушке. Становись, писатель, отрабатывай "соточку". Теперь ты свой, с месяц никто пальцем не тронет.
Вокруг дружно засмеялись. Нацепив табличку, я перешел на другую сторону узкого прохода, поближе к табачникам. Расходы, расходы....Когда только даст Бог скопить деньжат на средний прожиточный минимум, чтобы в течение лет эдак десяти не трястись на базарах, не оглядываться на улицах, да по возможности помогать детям, внукам. Ничего не удалось заработать при родной Советской власти. Машины нет, квартирка так себе. А ведь ставил всесоюзные рекорды не на кондитерской фабрике, на формовке в литейном цеху. По две смены чуть не через день пахал, в остальные дни вагоны разгружал на овощной базе. Победитель разных литературных конкурсов. Лауреат. Тьфу, мать честная, может, оттого и тянет к бутылке, что ни личной жизни, ни удовлетворения в творческом плане. Все признавали, вплоть до родных жен, что работяга, не графоман. А не платили, сколько положено и не печатали. Паскудное, с оттенками татаро-монгольской дикой зависти, общество с разбуженными Советской властью первобытными инстинктами
Я не стал дожидаться прихода постоянного клиента, продав вместе с "соткой" и оставленные ему баксы. Ордена "Славы" на всякий случай тоже отдал знакомому продавцу сигарет, у которого оставлял кувшин с медным тазиком. Солнце зависло над одной из крыш высотного здания. Появилась первая волна работяг с заводов и фабрик. В такое время рассчитывать на крупный улов не приходилось, но иногда серая безликая масса выталкивала и "золотую рыбку". Вот и сейчас я с надеждой уставился на подошедшую ко мне женщину в широком, оборками, платье, с агатовой, в серебре, брошью на пышной груди.
- Ложки позолоченные возьмете? - спросила она низким голосом. Взгляд недоверчивый из подлобья, как у всех ограниченных людей, хотя мордашка смазливая. - Шесть штук.
- Давайте посмотрим, - я постарался напустить на себя важный вид, чувствуя, что с ней так и надо. По другому не поймет. Тем более, если не ослышался, количество ложек отвечало первичному набору. А наборы не залеживались.
Женщина вытащила из хозяйственной сумки пожеванную тряпицу, развернула ее и протянула мне. При поверхностном осмотре ложки показались обыкновенными, хотя серебряными. Они были уложены в плотную стопочку. Взяв одну из них, я заинтересовался замысловатым рисунком из разноцветной эмали на внешней стороне. Похоже, он что-то обозначал, но разобрать было трудно. Перевернув ложку, я на секунду замер. На гладком, отливающем матовым блеском сгибе ручки, между таким же разноцветным орнаментом, как и на внешней стороне, и клеймом высокой пробы, выпукло обозначились заглавная буква "А" с завитушками, а под ней римская цифра "три". Неужели набор из столового серебра , принадлежавшего лично императору Александру Третьему! Именно, так сказать, его персоне и никому более. Вполне возможно, что ложки были подарены одним из русских промышленников -капиталистов, например, Тимофеем Саввичем Морозовым в ознаменование завершения присоединения к России Средней Азии. Откушай, мол, государь-батюшка, моим подарком из новой чашки. А заодно забудь Морозовскую стачку, которую довелось тебе подавлять. Или сам царь сделал кому-то подарок. Стараясь не выдать волнения, я вновь всмотрелся в рисунок на внешней стороне. На внутренней отвлекали великодержавные инициалы. Но разобрать ничего не удалось, слишком замысловатой оказалась вязь.
- Обычное серебро, - небрежно сказал я. - Откуда у вас эти ложки? От бабки, наверное?
- Это не серебро, а позолоченные, - заартачилась женщина.
- Понятно, не стал спорить я, дабы не спугнуть ее долгими объяснениями. Один хрен ничего не поймет, ей нужны только деньги. - Я спрашиваю, где вы откопали позолоченные?
- Муж дурак, все деньги на монеты да на портсигары с солдатами ухлопывал. А ложки с карманными часами ему по наследству достались. От них и пошла болезнь к собирательству. В колхозе-то ни одного дня не погорбатил, почем копеечка достается. Коллекционер долбанный. Норовил все чужие денежки тратить.
- А где он сейчас? - подумалось, что женщина в колхозе тоже не больно горбатилась, если судить по ее пышному виду.
- Пьет, где. Выгнала. Связался с какой-то ****ью подзаборной. Вдвоем и глушат. А коллекцию свою якобы сыну по наследству оставил, на кой ляд она сдалась. Сыночку только восемь лет. Лучше бы алименты платил или денег дал. Поила - кормила изверга...
- Ясненько, семьи, значит, не получилось.
- И не было никогда. Как взял меня, девченочку, я тогда на фабрику устроилась, а он уж инженером командовал, так и не получилось, - все больше распалялась она. - Я мебель старую выбросить хотела, чтобы новую завезти, он - не тронь, мол, она еще при царе сделана. А когда квартиру получили, я взяла и выгнала. Надоел хуже горькой редьки со своими царями - дворянами. Пусть теперь его любимые графья с князями кормят.
- Что же он, совсем денег в дом не приносил?
- Попробовал бы не принести, я бы принесла.
- Хорошо, это ваши проблемы, - начал уставать я от бесполезного разговора. Но кое-что все-таки прояснилось. Ложки передавались по наследству, значит, они представляют ценность. Простое серебро давно бы сбагрили. - Сколько вы хотите за... позолоченные?
- Двести тысяч, - не задумываясь, выпалила женщина.
Подкинув на руке набор, я на глазок определил, что вес его примерно граммов триста, по пятьдесят в каждой ложке. По лому получается около ста пятидесяти тысяч рублей - высокопробное серебро. Но сохранность стопроцентная. И царские вензеля, если, конечно, они царские. По штуке за грамм уйдут - делать нечего, тому же Алику. А подтвердится их уникальность, - вообще цены нет. Надо покопаться в справочниках, которых на нумизматическом толчке валом. Если же начинать сбивать цену, то эта дура мигом сдернет. Ей уступить копейку - лучше удавиться.
- Дороговато, - пожевав губами, промычал я. - Надо подумать, сумма немалая за серебро.
- Позолоченные, - вскинулась женщина. Она абсолютно не понимала, что золота на ложки пошло микроны и что ценность их не в этом, а в буковках с тыльной стороны. Но слово "позолоченные" для нее было дороже вензелей. - Двести тысяч. Цена окончательная, так мне сказал отец.
- Твой отец такой же, как и ты... ушлый, - засмеялся я, пряча ложки и вытаскивая деньги.
- А то, как же, нас не надуришь.
Хотелось сказать, что вас давно уже надурили, еще в семнадцатом году, когда предложили разграбить самих себя. Но смысл жестоких слов вряд ли дошел бы до этой бабы. Даже через семьдесят пять лет. Рассчитавшись, я направился к ребятам зав консультацией. И работал в одной бригаде формовщиков. Они часто заглядывал на базар, в основном, когда в семье были нелады. Сейчас же вид имел деловой.
- Извини, - спешу, - пожав руку, торопливо зачастил он. - Договорились с одним хозяином насчет покупки садового участка.
- Поздравляю. Но у тебя, кажется, денег не было, а участки поднялись в цене до стоимости приличного флигеля.
- Билеты "МММ" сдал. Полтора миллиона навара.
- Классно. Я тоже хотел их купить.
- Надо было. Они прут, как на дрожжах. Скоро за сто тысяч перевалят. Если все будет удачно, через часик заскочу. Обмоем.
- Давай, у меня сегодня как раз есть настроение.
Виктор помчался на встречу с хозяином садового участка, а я направился к Сержу, заряжавшего богатенького клиента из "новых русских" пачкой долларов. Наконец здоровенный, кровь с молоком, молодой парень в свободно сидящих брюках, с тяжелой золотой цепью на толстой шее, отвалил. Серж втиснул несколько миллионов рублей полтинниками в колешек на поясе, задернул замок.
- А ну посмотри, молодое базарное дарование, стоит ли она что-нибудь в исторических масштабах, - я вручил ему одну из ложек.
- О! - неподдельно восхитился тот. - У кого ты ее оторвал?
- У меня их шесть штук. Набор.
- Шесть? - Серж покрутил ложку в руках. - Жаль, если бы все двадцать четыре, ты бы мог спокойно оформить визу в любую из капиталистических стран и остаток жизни провести в роскоши. А с таким количеством придется тормознуться в родной России.
- Ничего не стоят? - сразу сник я.
- Стоят, но не столько, сколько ты думаешь. Крупный коллекционер вряд ли будет связываться.
- Понятно. Они хоть с царского стола?
- Само собой. Но не мешает проверить по каталогу.
Старый базар-3
© Copyright: Юрий Иванов Милюхин, 2001
Свидетельство о публикации №201071000042
Свидетельство о публикации №201071000042
Рецензии
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.