Талант как проблема маркетинга моя речь на поминках по бабке Лит

  Известно, что талант был в Др. Греции денежной единицей, причем весьма немалой, весила эта единица 33 кг серебра. Древнегреческий талант в самом деле было непросто пропить: десяток талантов составлял капитал приличного афинского банка. В современных языках смысл "таланта" сильно облегчал, утратил свою материальную сущность и стал просто даром, дарованием, одаренностью, т. е. некоторым преимуществом человека пред человеком, даденным ему безвозмездно, папой и мамой, богами или судьбой. Так же о таланте мы знаем, что его, якобы, можно развить, отыскать, открыть, оценить, выказать, зарыть в землю, продать, пропить. Что еще мы знаем о таланте наверняка? - Найдете мне человека, который бы согласился с тем, что он бездарность. Конечно, может, какой отчаявшийся неудачник и найдется: он будет себя мрачно хулить, показывать следы бритвы на венах, но и это в конечном счете выйдет для того, чтобы его пожалели, сказали: "Да что ты, старина, какая же ты бездарность, соберись: ты талантлив". Короче: бездарных у нас нет, как и дураков. Бездарность оскорбительна. Бездарны разве олигофрены, - они люди больные, им необидно. И обращаясь к жителям Земли: О талантливые! - восклицаю я, - порассуждаем же о таланте, коль все мы им как-нибудь да обременены! Порассуждаем и о том, почему нас, таких талантливых и своеобразных, так мало ценят и так туго понимают в этой вялотекущей будничности.
  Вернемся к древним грекам. Платон относил к искусствам - помимо общепринятых  поэзии, плясок, игры на кифаре - так же и сапожное дело, и кузнечество, и мореходство и многие другие занятия, которые теперь мы зовем профессиями. (Сам Платон поэзию, как известно, недолюбливал, поэтов считал бесполезными врунами.) В те античные времена мог быть, скажем, одаренный кузнец, талантливый мореход, искусный земледелец. Две тысячи триста лет спустя ситуация не поменялась кардинально, только эти виды искусства переименовали в профориентацию и стали им обучать в техникумах и институтах. А так - то же самое: можно встретить выдающегося металлурга, кораблестроителя, агронома. Они где-то там себе тихонечко выдаются, вносят свой вклад, получают премии, медальки. Их уважают коллеги и любит семья. Да, они не захлебываются славой, они не владеют умами. Им не ставят памятников. Их едва ли назовут гениальными. Подумаешь… Они профи, этим все сказано: их горизонт светел и не лишен красот, накатанная колея под ними не виляет, и счастье их уютно и неопасно покачивается, как вагон ресторан.
  Но кое-что с платоновских времен переменилось. Слово "искусство" поднялось из ремесленных мастерских, виноделен, пахотных угодий и других нечистых земных мест и поселилось исключительно в области "прекрасного", которое еще зовут "возвышенным", в этих эфемерно-кучерявых тучках, известных под названием "мир идей" (этот-то мир идей и разработал Платон на свою голову, чем и знаменит). Искусство перешло в безраздельную собственность поэтов, художников, музыкантов. В течение нового времени оно страшно облагораживается. Еще в средних веках им занимались большей частью шуты да босоногие трубадуры, которым аристократы роняли с балконов медь и пирожные; грамотные монахи кропали-кропали свои летописи, да все ради одного господа бога - некому было переписывать, распространять, читать. И тут Гуттенберг очень кстати изобрел книгопечатанье, - и дело, конечно, не в Гуттенберге, дело в неотвратимости прогресса. Какие-нибудь три столетия перевернули все вверх тормашками. Та счетно-денежная мера серебра - талант - прочно прикрепилась как мера превосходства именно к литературе, музыке, живописи, к тем занятным забавам, что возвысились над прочими грешными занятиями и превратились в Искусство. Искусство - престижно, искусство - доходно, искусство - божественно. Искусство отражает, исправляет, учит. Оно должно то-то и то-то и не должно того-то. Оно никому ничего не должно. Врешь, оно должно всем… И пошли споры, и зашумело, и завосторгалось.
  Возникло понятие "гениальности" как триумфальной величины таланта, такой неподъемной, что на детях гениев природа уже отдыхает, что она, видимо, делает и на всех остальных негениях (наглым образом, надо заметить). И бросились в искусство алчущие старатели, честолюбцы, не желавшие прозябать по ту сторону величия. Не так уж человеку много нужно, кроме славы и денег. А здесь: какие шансы! какие перспективы! Я беру гусиное перо, просто макаю в чернила, вожу себе потихонечку и вдруг: бац! - с прибылью проваливаюсь в века. Хорошо, пусть даже у меня при жизни не будет сказки, пусть любовницы ко мне не будут занимать очередь и жить я буду в долг, зато через сто-двести (а то и триста!) лет на уроке литературы милый шалун подрисует к моему портрету усы, пока учитель будет повествовать мою нелегкую судьбу, и станет шалун взрослым, а все будет помнить ту пару пронзительных строк, зазубренных на том уроке, что я сочинил, когда мне было нехорошо с похмелья. О талантливые, неужто вам не радужна сия перспектива?
И вот забрюхатела Европа гениями. Вдогонку, как обычно, забрюхатела и Россия. Возьмем к примеру литературу, как самый потребительский вид искусства. Пошли наследия наших достославных классиков. Можно считать, что русская литература родилась и возмужала за один 19-й век: все, что было до - было на другом языке и неинтересно, все, что вышло после - лишь продолжение и подражание. Конечно, имеются сомнения, возможно - небезосновательные: кому-то дорог Есенин, кто-то, как от опиума, балдеет от Мандельштама, а вот эти милые люди убеждены, что Сергей Михалков лучше всех… Век 20-й, что ни говори, звездочками имен пестрит гораздо более 19-ого. Но загвоздка в том, что большинство этих звездочек являются уже спорными, их яркость можно оспаривать и даже не обращать на них внимания. Признавать и ценить их всех, писавших в 20-м веке, одному человеку просто невозможно. По правде, и прочитать их всех весьма затруднительно. Однако, оставляя личные пристрастия при личностях, можно четко проследить общую тенденцию: с течением века сравнительная величина талантов мельчает, отдача от них становится все незаметнее, последующий за ними шум все тише, эхо короче. И эту закономерность можно определить чисто математически, то бишь наверняка.
  Не все знакомы с таким любопытным фактом, что 6 млрд. людей, проживающих на Земле в данный момент, превышают сумму всех людей, когда-либо умерших на нашей планете. Вопреки расхожему удивлению о том, сколько, мол, жило, радовалось, страдало и умерло народу до нас, выходит не менее удивительно: за один сегодняшний день прожило, отстрадало и отрадовалось народу больше, чем за всю человеческую историю. Живых больше, чем мертвых. И это факт, доказанный социологией. Так же социологами замечено, что удвоение населения земного шара происходило в среднем каждые 25 лет и, если бы не внедрение презервативов и абортов, шло бы и дальше столь же лихо. Подобная зависимость называется экспоненциальная, или степенная, самая, как учит математика, круто растущая. Удвоение за 25 лет соответствует темпам роста 2,5% в год. Причем эта зависимость, как оказалось, распространяется на множество других показателей, связанных с человеческой деятельностью. На 2,5 % в год растут например фонды университетских библиотек, добыча полезных ископаемых, скорость кругосветного путешествия, капиталы страховых компаний... На 2,5% ежегодно дорожает единица времени. Секунда сегодня - это четыре секунды 50 лет назад. На 2,5% в год должна становится неуловимее и суматошнее человеческая жизнь. Между прочим, аналогичную степень разрастания обнаруживают и эпидемии: чумы, холеры и других зараз. Прожорливые микробы, если им не препятствовать, с все возрастающим азартом удваивают, учетверяют, удвадцатиряют свое число и число своих жертв, пока вдруг весь город не вымрет, и последний оборванный нищий, противный даже микробам, не устроит в нем очистительный пожар. Неправда ли, соседи, есть повод взяться за голову? Цивилизация чертовски напоминает эпидемию, а люди - бактерий. Как бы земной шарик не пшикнул, как спичечная головка…
  Но не будем уклонятся. Мы говорим о таланте и теперь можем посмотреть на него, как социологи, с вершины нашей экспоненциальной кривой. Что ж мы видим? Мы видим, что за последние сто лет количество людей пишущих, рисующих, пляшущих, равно как и количество строителей, врачей, спортсменов и т. д., возросло чуть ли не в шестнадцать раз. Надо думать, что в столько же раз возросло и количество талантливых, ибо соотношение дураков и умных во все времена и в любых обществах примерно одинаково. И нет повода считать, что талант как врожденная одаренность испортился качественно, с чего бы это вдруг? Вот и получается, что талантов нынче - пруд пруди. "Но где же они? Где вы, великие и бессмертные? Где?" спрашиваете вы, с укоризной вглядываясь в зеркало. Не хватайтесь за голову напрасно: тут включается  и работает закон спроса и предложения, чудный закон, которому подчиняется  и само бессмертие. Применительно к нашей теме он звучит так: когда никто о тебе не спрашивает - приходится предлагать себя задарма, будь ты хоть сплошь бриллиантовый.
  Проблема в том, что все то, что было создано в области искусства до нас, к сожалению, никуда не девается; и материал новых творений закладывается не в фундамент, поднимая нас, потомков, в вышину осмысления, - так могут думать лишь непосвященные, - наоборот: этот материал вздымается над нашими умами погребальным курганом. Если спрос на литературные вещи вырос за 20-й век, скажем, в 16 раз, то предложение за счет негорящих рукописей увеличилось в 541 раз (примитивная интегральная выкладка). Отсюда находим, что талант был уценен в 541 / 16 = 33 раза. Любознательному неглупому современнику нет никакой нужды тратиться на свежих авторов с риском напороться на макулатуру, когда у него нечитано 99% проверенных временем произведений, на которые можно не тратится. Произведения, написанные хорошо, имеют дурацкое свойство не стареть, а крепчать от древности, как вино, и в то же время становиться доступнее.
  В этом и состоит различие между сапожником и художником. Сапожник требовался еще до нашей эры, он нужен и теперь, как технолог обувного производства, будет, видимо, нужен и после нашей эры. Это все потому, что сапоги изнашиваются. Сделай даже вечные сапоги, их будут просто выкидывать, потому что невозможно носить вечно одни и те же сапоги. Фасон выходит из моды, входит в моду, но неизбежно - это будут сапоги и ничего больше. С художником куда сложнее: что бы он не нарисовал и не написал, чтобы это прославилось и зажило самостоятельно и богато, оно  должно быть ни на что не похоже, должно захватывать зрителя, но каким-то иным, единственным способом, отличным от арсенала существующих. Художнику нельзя рисовать сапоги как сапоги, лицо как лицо, и лицо в форме сапога до него тоже кто-то нарисовал… Вот и вертится он, бедный, как уж на сковородке - на огромной богемной сковородке, где плодятся и извиваются сонмы таких же одинаковых ужей от искусства. Оглянешься, кажется: нет талантов. Обдумаешь, получается: их чересчур много. Рассыпаны где-то десятки Буниных, Чеховых и Толстых, и беспорядочно копошатся они, бедные, и не знают, какую бы нишку занять.
  Как стать порядочным книгочеем? Вообразим себе вундеркинда, который, научившись читать в пять лет, записался на курсы сверхбыстрого чтения, прошел их и стал читать в день по одной книге. Ничем больше не занимался: что ни день - естественные надобности и новая книга. Допустим, наш вундеркинд прожил 105 лет. В идеальном случае он осилит на своем веку 36525 книг. Фонд библиотеки им. В. В. Маяковского составляет около 1,5 млн. изданий. Делаем вывод: человеческие ресурсы невелики и тленны, в то время как у библиотек - все наоборот. Для не вундеркинда, а для обыкновенного интеллигента будет вполне сытным рацион в среднем из двух книг в месяц. Учтя конец в 55 лет обыкновенного интеллигента, получим список из примерно тысячи книг, которыми создается интеллектуальная атмосферка отдельно замкнутой головы. Однако, несмотря на видимую скромность одной тысячи по сравнению с океанами того, что издано на разных языках со времен Гуттенберга, такое количество освоенной за жизнь литературы более чем достаточно, чтобы стать образованным. Можно даже с уверенностью утверждать, что последние книги в этом списке ничего нового ни уму ни сердцу не откроют (при условии, конечно, что внимательно прочтены предыдущие), а также что основная часть списка будет примерно совпадать даже у людей социально далеких. Ведь эти книги будут написаны одними теми же словами, о тех же человеческих мыслях, и тех же человеческих чувствах. Пожалеем нашего книгопомешанного вундеркинда: очевидно, он усох бы от скуки где-нибудь на третьей тысяче в подростковом возрасте.
  Собственно, за добычу местечка в одном из таких списков, хотя бы временного, хотя бы с краешку, и идет брань на рынке дарований. Конечно, это лишь модель, первое приближение. Все запутаннее. Можно читать только книги по физической химии и быть прекрасным гражданином. Можно вообще не читать ничего, но много писать. Вдобавок, знания о действительности, как и саму действительность, удобнее приобретать через Интернэт. Книги выходят из употребления, принимают электронный вид, читать их целиком - некогда. Так что трудно составлять какие-то списки.
  Но одно берусь сказать наверное: О-оо, талантливые и не лишенные честолюбия, ваш путь тернист! Давно уже замечено, что положение человека на белом свете весьма странно и печально. О, незаурядные творческие личности, ваше положение странно и печально тоже! Я вижу след, что вы оставите по себе на скорое забвение: он напоминает мне глиняную вдавлину на осеннем проселке, неизвестно кем и когда сделанную в этой серой местности, и да проедет трактор, и да замесит в землю слепок с неизвестного пилигрима!..
  —Ну и что, - отвечает мне мой нетерпеливый скептик, через канцелярию которого проходят все мои праздные умствования. - Просвещенным людям все это известно, - говорит он мне. - Известно, что литература умерла вслед за живописью, что любую словами записанную строчку начитанный критик обзовет "интертекстом", потому что похожую где-то читал… Так что ж из того? Зачем бабушку литературу переворачивать в гробу? - ругается мой скептик.
  Обожди, дружок. Мы так любили бабушку. Дай нам наплакаться.
  Зададимся теперь вопросом: а возможно ли сейчас и в будущем литературное творчество в принципе? Ответ на этот вопрос не будет столь прост, ибо для того, чтобы ответить "А почему бы и нет", например, надо для начала уяснить, что такое есть "творчество в принципе" и литературное творчество в частности.
  Будем рассуждать от физики к лирике. Отсекая все сверхъестественное, определение творчества, как особого состояния организма, предлагаю искать в психофизиологии. Там творчество - это процесс преобразования информации, протекающий в коре головного мозга, посредством которого создаются новые структуры данных из существующих исходных элементов. Попросту: построение нового - из старого, уже имеющегося материала. Не воспроизведение, не запоминание или подражание, а именно - создание, построение. И дабы придать этому построению конструктивную направленность, ограничим его тем, что оно должно достигать определенную цель. Итак, творчество - выработка структурно новой информации на основе старой с определенной целью.
  Рассматривая творчество с этого угла, находим прячущиеся под ним предрассудки. Творческими людьми принято называть как раз тех самых, которых не любил Платон, поэтов и прочих, хотя ученые, бизнесмены, инженеры ничуть не меньше создают нового на основе старого, а гораздо больше и систематичнее. Возьмем например музыканта, обладателя "творческой профессии", который всю жизнь по нотам, написанным для него композиторами, дудел на дудке, дудел-дудел, а как умер, родным сказали: хорошо дудел. Так вот у этого музыканта момент творчества выражен менее явно или совсем не выражен по сравнению с собакой моего соседа, которая сама научилась открывать холодильник и закрывать его как ни в чем ни бывало, съев колбасу. Чтобы музыкант дудел хорошо, его долго дрессировали в консерватории. Мой сосед же свою собаку ничему такому не учил и только удивлялся, когда получал от жены "пистон" за прожорливость. В случае собаки это - несомненное творчество: на основе исходной обстановки ей разработан алгоритм безопасного поедания колбасы. (В таком ключе и профессия актера, одна из самых "творческих", сильно теряет в привлекательности: актер превращается в бездумное устройство для воспроизведения пьесы, настраиваемое режиссером, - нечто вроде громкоговорителя и электромонтера. Да, конечно, у них имеются творческие поиски: какой страстности запустить жест, в какую сесть позу почувствительнее, как уложить зрителя между кресел, но суть творчества, опять же, задана неявно, мимоходом. Все новое, что актер сумел выдать, не создается, а является лишь качеством воспроизведения, и едва ли продержится до конца аплодисментов. Актер имеет большее пространство для творческого маневра, нежели дворник, но фактически - и улицу убирать можно самыми разными, весьма оригинальными способами.)
  А если уж коснуться необходимого условия целенаправленности творчества, то по сравнению с людьми нормальных профессий, имеющих понятные цели: строить дома, лечить болезни, собирать урожай, - у людей, впавших в искусство, вырисовывается совершенное-таки болото. Зачем писатель пишет? Почему поэт рифмует? А танцор чего танцует? Ни писатель, ни поэт, ни танцор внятно ответить не могут. Дело отягощается склонностью подобных типов к метафизике, каковая склонность редко кому помогла договориться. В результате - темная ночь, пронзаемая разноголосым кваканьем творцов:
  "Я пишу, потому что жгу глаголом сердца!"
  "Я пишу, потому что моя писанина - это я сам!" 
  "Я пишу, потому что моя экзистенция этого хочет!" и т. д.
  Вот и получается, что осмысленным творчеством занимаются никак не люди т. наз. "творческих" профессий, а довольно обычные люди.
  Но черт с ней с осмысленностью! - кричит во мне мой маленький Наполеон. Пусть я понятия не имею, для чего пишу. Раз природа искусства так неуловима, я согласен быть бессознательным гением. Пусть мне в голову великие замыслы впихивает сам Бог, или, если угодно, черт. Но все же я успею сказать нечто свое, нечто новое, используя сведения и порывы, что клокочут в моих больших полушариях, нечто такое-этакое - Великое. Так значит, литературное творчество возможно по-прежнему! и нечего было мутить воду…
В строгом смысле - все это верно. Как собака моего соседа, поддевающая лапой дверцу, так и подросток, раскрасневшийся над первым стихотворным опытом, оба испытывают недвусмысленное вдохновение и совершают творческий акт. Это в строгом, но узком смысле. Если же взглянуть шире, творчество, то, за которое вручают гонорары и премии и в котором одном видим смысл мы, талантливые и честолюбивые, большое, "настоящее" творчество, должно создавать новое на основе старого не в масштабах отдельно замкнутой головы, а бери выше - в масштабах всего человечества. Следовательно, рассудительные братья, мы продолжаем плясать на той самой крышке гроба, от которой попытались оттолкнуться. Что можешь сделать ты, мой бедный Наполеончик, с целым человечеством? Каким местом можешь ты над ним возвысится? Как извратиться так, как до сих пор никто не извращался? - Безвыходность, друзья мои, бескрылость и оскомина.
  Остается - грустить, пописывая даже не в стол, а в мусорную корзину. Гениев больше не будет, это не я вам говорю, это доказано математикой. Дневник, свое одиночество в квадрате, ты бросишь, потому что потомкам хватит собственного одиночества, и никто не станет изучать твое. Ты неплохой, неглупый человек, но все давно открыто и избито, сама оригинальность стала пошлой, и все мы, хорошие и неглупые, заинтересуемся разве что твоей предсмертной запиской, которую ты сочинишь прежде чем опрокинуть ногой табурет, и то потому, что она будет короткая, и хмыкнем мы, добросердечные, над твоей прощальной банальностью…
  —И на этом - конец? - ухмыляется мне мой ехидный скептик. - Сия речь ничего бы не потеряла, если бы трибун промолчал.
  —Нет, еще секундочку, г-н всезнайка, - отвечаю я. - Признаться, это было лишь вступление, распухшее от наболевшего. Я говорю дальше:
  Теперь давайте выйдем из склепа на чистый воздух и вздохнем с облегчением: не столь все ужасно. Ведь книги пишутся, они же читаются. Они продаются и покупаются. В каждом мало-мальски оживленном переходе - пестреющий обложками лоток. Купите, гражданин, увлекательнейшее чтиво и спуститесь в метро. В вагоне осмотрите публику. Среди тех, кто мнет газеты, слушает плеер, бездействует во сне или без, вы непременно заметите двоих-троих, которые ездят тем же способом, что и вы, - читая книгу. Уважайте их, это - клиенты нашей отрасли.
  Художественную литературу, эту нашу отрасль, принято делить на серьезную и бульварную. Бульварщина, или, как ее можно назвать, непрофессиональщина, похожа на быструю еду и может писаться кем угодно: милиционерами, ворами, технарями, служителями культа, в т. ч. и самими профессионалами. Бульварщина призвана разгонять скуку, не требует чрезмерных ни времени, ни интеллекта, в пользовании проста, как погремушка, ее-то, в основном, и читают на транспорте; легко теряется, рвется, заливается кофеём, после применения умирает на полке от пыли. Проблема перенаселения, такого, когда писать уже не о чем, ее затрагивает мало, ибо скорые смерть и забвение каждого тиража оберегают популяцию в целом. Пишется все об одном и том же, что очень удобно и необременительно: детективы, женские романы, еще раз детективы, сказки для больших, снова детективы…
Между литературой несерьезной и серьезной пролегает довольно размытый рубеж. В нейтральной зоне кишат опустившиеся маэстро из академий и всяческие прохвосты с бульвара, выдающие себя за гигантов стиля, мысли или сюжета; там много лучших книг сезона, года, книг, которых мы давно ждали.
  Но нас, как людей серьезных, интересует прежде всего "серьезная" литература. Цены на нее на порядок выше, чем на попсу, ибо она нередко издается за свой счет и залеживается. Отличительная черта серьезных авторов та, что они суровы и непреклонны перед своим читателем. В жизни они больше ничего не желают делать, кроме как самовыражаться, в этом и состоит их профессионализм. Смешно сказать, пишут они даже не ради денег, поэтому чтение их требует сноровки, усидчивости и настойчивости. Если человек не прививал себе серьезную литературу с детства в возрастающих дозах, такой человек потерян для серьезной литературы. Он просто не поймет, зачем это читать. Идеальный читатель - это богоподобный эрудит, знающий все или около того, потому что современный литератор не затрудняет себя ясностью и на кучах своих же скользких намеков рад поскальзываться сам, т. к. в них, этих кучах, видит он соль повествования. В пределах серьезной литературы раньше жили классики и гении, а теперь действует закон обесценивания таланта и, нагоняя жуть, растут твои экспоненциальные кривые.
  Однако нужно заметить следующее: то беспросветное положение талантов, что я описал вначале моей речи, как приглядишься, не столь уж тотально. Есть, е-еесть счастливцы, поймавшие лучики славы и заработка. О них даже спорят и их, случается, любят. Имена их не секрет: из недавних - Умберто Эко, Милрад Павич, наш Пелевин. Получается, теплится все-таки жизнь на этом кладбище мастодонтов! Есть еще о чем писать, так чтобы знатоков не морщило от приторности. Правда, фанфары в честь героев не слишком оглушительны, гонорары их, вероятно, смехотворны по сравнению с гонорарами какой-нибудь голливудской самки. Но все же выбирает литературная страна своих шаманов!
Да, разумеется, из этих песков еще долго не уйдет вода. Еще найдется немало путей, хитроумно приводящих к успеху. Встряхнитесь, молодые дарования. У вас уйма шансов, шире шаг. Я вам нарисую, как пройти.
  Во-первых, что касается выбора темы, ваш главный ориентир будет время, а точнее - его новшества и приметы. То, что пишется о прошлом, надо вклинивать в плотный исторический контекст, оно плохо проглядывается через наслоения времен. Людям же нравится думать, что они "осмысляют современность", на чем можно неплохо играть. Если вы первый заметите нечто непочатое, что только входит в жизнь и о чем никто не успел написать, - считайте, что хвост фортуны у вас в руках. При условии, что это нечто будет само по себе любопытным, вы сможете сделать из него сущую конфетку. Речь может идти о всяком: о клонировании, информационном буме, демографическом тарараме, или даже о том, что литература умерла, - лишь бы вы были пионером. Люди жаждут иметь взгляды на явления, дайте людям эти взгляды. Не стоит специализироваться на узких темах, вроде освещения детской наркомании, или хакеров-маньяков, или гомосексуализма в женской колонии; к несчастью, отнюдь не всех читателей интересует гомосексуализм в женской колонии, пусть даже вы знаете, о чем пишете. Специализируясь, вы в лучшем случае станете кадровым специалистом. Чем же обширнее схваченная тема, тем больше народу она сможет задеть и тем дороже вы сбудете конечный продукт. Пример указанной дорожки к успеху - Пелевин.
  Вторым путем взятия Олимпа я назову "эпатаж стиля". Стиль, утащенный нами у тех же греков в качестве палочки для письма, превратился в целую лабораторию. Каждая эпоха вытачивает, выпиливает, скоблит свои формы, что и расставляет указатели направлений и течений в литературе; но существо смыла при смене указателя меняется мало, ибо содержание самой жизни: любовь, печаль, радость и т. д.,  - самая в веках неподвижная вещь. Отсюда и начинается погружение вглубь формы, в такие, надо сказать, темные и безжизненные глубины, на дне которых от содержания (любви, печали, радости и т. д.) остаются одни невзрачные руины. Но зато стиль - стиль прекрасен: тонкая игра недоговоренностей в лабиринтах сюжета, ворожба значений, переливы слов и подобные им дурманы одурманивают некоторых читателей до неподдельного транса. За такой безопасный наркотик любитель готов платить и совращать к нему своих знакомых. Владение инструментарием стилей не пустяк, требует определенной учености, но, если уж вы стилист божьей милостью, то у вас есть шанс создать снадобья, сравнимые по популярности с ЛСД и амфетамином... При этом, совсем не следует, раз говорят, будто нынче постмодернизм, выпендриваться как постмодернист. Компас, на чьих полюсах такие направления, нужно выкинуть. Вы - сам себе направление и течение. Вы факир, чародей, экстрасенс. Побольше изыска, абсурда и мистики. Побольше смелости. Фантазии надо смело выстрелить солью в зад, чтобы ее понесло по воздуху свободных ассоциаций, как дикую лошадь; она вынесет вас к звездным вершинам. Пример такого восхождения - Павич.
  Описанные пути можно сочетать, подбирая злободневную тему и пьянящий стиль вместе. Но о главном я вам еще не поведал.
Главное, писучие мои други, помнить о том, что вы - фирма, участник рыночных отношений, и от этого плести все свои концепции. Настольная книга писателя - учебник маркетинга. Пора оставить нелепые байки о свободе творчества. Талант будет оцениваться лишь величиной спроса на вашу продукцию, а гениальность - показатель экономический и измеряется в тех же единицах, что и производительность труда. Современные маркетинговые воззрения гласят, что нужно не сначала производить товар, а затем пытаться его продать, сначала нужно узнать, кто его купит. Итак, заповедь: любите не свои писули - любите своего читателя.
  Чудаки-издатели публично причитают: талантливых рукописей-де много, но, как издашь, покупать их почему-то не покупают. Ах, замшелые последователи соцреализма! Что ж вы хотите: без пиара не выкуришь и сигары. Реклама, реклама, девяносто девять раз реклама, и один раз - талантливая рукопись. Реклама по-французски значит "выкрикивание". Наймите критиков, пусть они поют искусствоведческие дифирамбы. Набросайте хлопушек в СМИ. Создайте шум, пустите дым. Клянусь своим полуэкономическим образованием, если с умом вложить достаточный капитал, то из литературного простого забияки или самоуверенного зануды, каких тьма, можно сделать величавого истукана, под которым легковерные читатели сложат неплохой куш. (Ярким примером такой окупаемости служит профессор Эко, по прочтении мало что из себя представляющий, кроме структурированной скуки.) Как это так "вложить с умом"? - спросят недураки. Конечно, это не делается навскидку, это делается путем кропотливого прицеливания. Как для любого нового предприятия, необходимо составить бизнес-план, изучить спрос, определиться, какую пыль кому пускать в глаза, и что выкрикивать, и когда все это окупится и мн. др. Следовательно, идеальным началом для новичка будет не в тупую бегать по издателям, а иметь свой собственный стартовый капитал. (Впрочем, так же идеальным началом будет переквалифицироваться в космонавта, улететь на Марс и стать первым марсианским писателем…)
В связи с вышесказанным, Литературный институт является не просто отрыжкой индустриализации или предсмертной хохмой М. Горького; Литературный институт - учреждение, конгениальное веку и как нельзя более подходящее эпохе нашей, эпохе новорожденного капитализма. Только образовывать квалифицированные кадры надо не по-дедовски, засыпая их ворохами того, что канонизировано, и загадывая, что от этого над ними засияет некий нимб мастерства, - скорее таков будет способ подавления всякого таланта. Основное умение, которому следует обучать, крайне прозаично: как, куда и в какую цену себя поставить. Если кадр не готов к допотопной прозе, что диктует нам рынок, зови его неподготовленным: пугливый, он укроется в себе и погибнет для литературы. Кадр должен вылупляться из вуза оперившимся, когтистым, способным сразу взмыть и высматривать пищу, не шарахаясь шороха капиталистических джунглей.
  Кроме того, раз литературе можно обучать в вузе, почему бы не учредить литературные производства, где целый коллектив будет творить одно произведение под одним "раскрученным" псевдонимом: первый занимается, скажем, переплетением сюжета, другой диалогами, третий по половым вопросам, четвертый оформляет философские вставки, и все это под контролем отдела маркетинга… При этом издержки на рекламу, информационные ресурсы, кофе и сигареты сократятся в десятки раз: сравните удочку с рыболовецким сейнером, кустаря с заводом, прошлое с будущим! Литературу - на конвейер:
  "За предыдущий квартал наша фирма выпустила романов-эпопей - 2 шт., любовных романов - 8 шт., детективов - 35 шт. Будем повышать нормативы, коллеги, так не годится…"
Миллионы читателей будут осаждать сбытовую сеть, требуя новинок. Рынок ведь освоен кем? Никем, кроме разрозненных туземцев из каменного века, - как Аляска до Екатерины II. Невольно причмокнешь, как подумаешь о прибылях, что будут вращаться на балансе подобной фирмы. О тех  прибылях сложат басни, и литература, наконец, разбогатеет до того, что займется меценатством в промышленность и науку. Авось? - Едва ли, но авось.
  Чем же закруглить мне свою речь, друзья? Разве тем, что по этой теме у меня и у вас осталась в запасе тысяча точек зрения, которые все будут правдоподобны…
  —Да ладно, - отвечает мне мой скептик, подавив зевок.  -  Каждое предложение, тобой сказанное, можно брать в кавычки и отсылать тебя к первоисточнику. Проваливай с Богом…