Метель

Мне неведомо чувство стыда, но я постоянно краснею, когда произносят моё имя. Так было всегда. Даже тогда, когда я себя не помню. Рефлекс, наверное, доставшийся мне по наследству от предков. Хотя, я не думаю, что они смущались при упоминании их имён.
- Редин, пить будешь? - спросил меня пьяный Алик.
- Да, - сначала ответил я, а потом проснулся.
- Тогда просыпайся, - вкрадчивый голос Саши Длинного забирался в подсознание, как перегар в чуткую ноздрю трезвенника и заставлял меня краснея расстаться со сном.
      Мы ехали, словно герой тоскливой русской песни, в санях, запряжённых шикарной тройкой лошадей. Хотя, Саша потом уверял меня, что передвигались мы менее романтично, но с большим комфортом, используя при этом последние достижения автомобилестроения: в джипе с каким-то индейским названием то ли «Черроке», то ли «Ирокез». А Алик был уверен, что мы неслись по заснеженным просторам в ещё более комфортабельном, нежели салон крутой машины, купе дорогого вагона скоростного поезда.
      Пить мы начали в Ялте и каким образом очутились в зоне вечной мерзлоты никто из нас не имел ни малейшего представления. Однако, водки у нас было предостаточно. А задумываться над бренностью судьбы и смыслом жизни начинаешь только тогда, когда кир кончается. Так что мы пока просто пили. Спали. Блевали. И снова пили.
       Я очнулся оттого что за окном очень сильно что-то завывало. Зелёными ритмами горячей самбы в пьянку ворвалась метель. Сначала я подумал, что это просто белая горячка, а не чёрная латиноамериканская музыка колючей стужи, но, выйдя во двор, понял, что разум мой, хоть и отправивший в отпуск память (за мой счёт), по-прежнему работает. На воле свирепствовала метель. Кони замёрзли, джип сломался, а железнодорожные пути замело. Осталась только водка, да пельменей килограмм триста, чтобы не умереть с голоду. Откуда взялось сие изобилие, мы не знали. Я обратил внимание на то, что мы крайне редко задумываемся над тем, откуда берётся то, что уже есть. Вопросы приходят значительно позже: лишь когда лишаешься того, над чьим возникновением никогда не размышлял.
      На исходе второй недели нашего заточения Алик посетовал на то, что в нашем бунгало нет телевизора.
- Зачем тебе телевизор? - спросил его Саша, разливая по стаканам водку.
- Телевизор - это новости, - многозначительно произнёс Алик и выпил.
- А новости - это политика, - поддержал я, после пельменя, которым закусил, беседу.
- Политику придумал Березовский, - сказал Саша, разливая по стаканам водку, - для того, чтобы отмывать свои бабки.
- А как же Америка? - многозначительно произнёс Алик и выпил.
- А что Америка? - поддержал я беседу и, закусывая, отправил уже не горячий, но ещё тёплый пельмень себе в рот.
- Вы, что не читали Пелевина? - спросил Саша, разливая по стаканам водку, - Америку тоже придумал Березовский для того, чтобы отмывать свои бабки.
- Что-то ты часто наливаешь, - многозначительно произнёс Алик, но при этом все-таки  выпил.
- Да, - поддержал я беседу и отправил уже не тёплый, но ещё не холодный пельмень себе в рот.
- A что ещё делать? - спросил Саша, разливая по стаканам водку.
- Ну! - многозначительно промычал уже никакой Алик и снова выпил.
- А и действительно. Что ещё делать? - поддержал я, после пельменя, которым закусил, беседу, - пельмени, кстати, совсем остыли.
      И мы взялись за их приготовление. Вернее, взялся за это хозяйство я. Поставив на огонь кастрюлю с водой, и, не дожидаясь, пока вода закипит, я высыпал в неё пельмени. Затем, немного подумав, я отправил туда же щепотку соли и, закурив, стал ждать. Ждать мне пришлось недолго. Через пол часа я извлёк из кастрюли один огромный пельмень, который Саша есть наотрез отказался. Это только голод - не тётка. Всё остальное является нашими непосредственными родственниками, которыми иногда можно и пренебречь.
      А снег всё шёл. Казалось, что никогда этому не будет конца. Лирика белого безмолвия, иногда прерываемая завываниями ветра, за две недели нам так надоела, что если бы не водка, то взвыли бы мы похлеще всякой метели, раскладывая свой вой на три голоса. Водка заменяла нам все прелести жизни. Она была для нас книгой и телевизором, театром и дискотекой, а иногда и, просто, женщиной.
- А причем здесь Пелевин? - спросил проснувшийся Алик после того, как закурил. Казалось, что он сначала прикуривал сигарету, а потом открывал глаза, - во-первых: он об Америке ничего не писал, а во-вторых: никакой Америки не существует. Мир заканчивается где-то в окрестностях Киева.
- А как же Москва? - я знал, что Алик бывал в Москве и, причём, провёл там достаточно много времени для того, чтобы понять, что этот город не химера.
- Да. Ты прав. Но дальше Москвы уж точно нет ничего.
- А как насчёт Питера и Риги? - сначала я собирался вспомнить ещё и о Городе Королей, который в советском союзе окрестили Калининградом, но потом, несмотря на то, что провел в нём два года, усомнился в его действительности.
- Не знаю. Не знаю.
- Но я там был. Мне-то ты веришь?
- Тебе-то я верю, - задумчиво произнёс Алик, - Но как знать, что они там с тобой сделали? - он был серьёзен.
- Кто они и где это там?
- Те, кто придумал Америку, - я уже было начал бояться, что он зациклится на этой ахинее, но тут на выручку пришёл Саша и, не дав объяснить Алику: где это там, подбросил свою галиматью. Буддистскую:
- Ничего нет и никого нет. Всё - лишь плод моего воображения.
- А как же мы? - словно сговорившись, хором спросили мы с Аликом.
- Вас я тоже только придумал.
- И водку, судя по всему, тоже? - спросил я, открывая очередную бутылку.
- Конечно. И водку тоже.
- В таком случае, спасибо тебе, Сережа.
- Редин, тебе надо повременить с выпивкой, - сказал, обидевшись на меня, Длинный.
- Это почему?
- Потому что ты начинаешь путать имена. Где ты здесь видишь Серёжу?
- Да это просто прикол такой. Ты, что никогда его не слышал?
- Нет, - интерес был сильнее обиды, - расскажи.
- Рассказываю:

ИСТОРИЯ О СЕРЁЖЕ, КОТОРУЮ Я РАССКАЗАЛ САШЕ ДЛИННОМУ, А МНЕ ПОВЕДАЛА ЕЁ МАЙЯ.

Есть в Приднестровье небольшой, но многострадальный город Бендеры. В нём и произошла эта печальная и поучительная история.
      Наш герой работал на стройке прорабом. После работы строители частенько задерживались для того, чтобы распить бутылку-другую в тесном рабочем кругу. Беседы в основном сводились к производственной тематике. Пьянка, как правило, протекала спокойно и миролюбиво. Но на то она и пьянка, чтобы включать в себя различные неожиданности.
- Пошёл ты на ***! - именно так (и никак иначе) отреагировал один из рабочих на замечание прораба, касающееся его работоспособности.
- Что ты сказал? - прораб был в бешенстве.
- Ты слышал, - строитель был пьян, и ему была совершенно по барабану и ярость своего начальника и то, что тот таковым являлся.
- А ты повтори, - настаивал шеф строительного объекта.
- И что тогда будет?
- Повтори и узнаешь.
- Я-то повторю…, - сказал подчинённый и собрался, было узнать, что в таком случае случится, как его перебил начальник:
- Попробуй, - это слово звучало, словно приговор и, произнесший его человек был полон решимости порвать на куски любого, кто укажет ему обидное направление.
- Пошёл ты на ***! - спокойно повторил апатично настроенный человек.
- Спасибо тебе, Серёжа!!!

      На воле, тёплым ветром и девчонками в коротких юбках (чем короче юбка, тем длиннее ноги), в полный рост резвится весна, а я вынужден мусолить зимнюю тему. И далась мне эта метель, но Саша Длинный в один из лунявых вечеров (небо было звездюльным, а на столе стояла литровая бутыль водки и целая миска горячих, аппетитных пельменей) сказал, что истинная романтика - это попасть в страшную метель в какую-нибудь забытую Богом хибару и поглощать там море водки и много, очень много пельменей. Я с ним согласился и, согласившись, взялся за этот рассказ. Но работать я начал, когда было ещё холодно. А теперь весна. Птички чирикают. И впору писать о чём-нибудь тёплом, мягком и пушистом. А тут хрустально-холодная метель. Однако, ничего не поделаешь. Коль назвался членом, полезай во влагалище. В смысле груздем в корзину.
      Странное дело, но ни водка, ни пельмени заканчиваться не желали. За окном по-прежнему  выло, а мы по-прежнему пили. Несмотря на то, что пельмени готовить я научился, к ним я больше не притрагивался. Да и есть мне их приходилось лишь потому, что есть больше было нечего. Чего не скажешь о Саше с Аликом, которые, как мне кажется, с удовольствием уплетали этот мясной фарш в тесте.
      Ну, всё. Меня уже достали и метель, и водка, и, самое главное, пельмени, от которых меня сейчас, кажется, стошнит. Хороша романтика. Романтика блевотины. Тошнотворное влияние Урала, славящегося пельменями и Бутусовым. Есть ещё, правда, уральские малахиты и сказки Бажова, но это уже совершенно из другой оперы.

                30.03.01 г. Ялта.