Балкон

Я сидел за компьютером и пытался что-нибудь сотворить со звуком, похожим на кляксу. Мне не писалось. А когда в мою голову ничего не лезет, я либо играю в бирюльки типа арканоида, либо раскладываю пасьянсы (из предлагаемых мне машиной, предпочитаю «Солитер»), либо, как в этот раз, ковыряюсь со звуком. Я, конечно, не Паша, но мне интересно. По идее, теперь я должен объяснить, кто такой Паша и почему мне никогда не сравниться с ним в отрасли обработки звука, но делать этого я не стану, во-первых: потому что мне лень, а во-вторых: потому что речь сейчас не о нём, а о Володе…
      … с архитектурнопристроечной фамилией Балкон, который заявился к нам с полным пакетом кира и паком сока из апельсинов. Прописан он в Москве (ни пак, а Володя), а проживает, вернее, пропивает свои деньги в Ялте и выбирается в столицу некогда нашей родины, лишь когда его наличность начинает дышать на ладан. Икебана из растения отпугивающего демона, тем не менее, являлась его деньгам не так часто (чуть было не написал: «как этого хотелось бы»), и поэтому Ялту господин Балкон покидал довольно редко. Однако, исчерпав свои денежные запасы, он два месяца назад покинул южный город и отбыл в белокаменно-первопрестольную. В Москве, по его словам, он постился, то бишь, приводил свои душу и тело в порядок, и из города, приютившего мавзолей Виленина, он вернулся приятно похудевшим, помолодевшим и, что немаловажно, зафаршированно-упакованным. И сразу же с корабля на бля. В смысле: с поезда - к нам. В гости.

      Ай Петри. Лето. Пять часов утра. Я проснулся в то время, когда огромный (раза в три, если не в четыре, больше, чем в Ялте) масленый, с частичными вкраплениями сметаны, блин Луны ещё висел на уже светлом, бесцветно розовеющем киселе неба. Перед тем, как выйти из балагана (так называется то место, где останавливаются все, кого ночь застала в горах), я сначала минут семь искал свои штаны (футболка, старательно залитая вином, была на мне), затем, две с половиной минуты мне пришлось затратить на поиск водки (я не знал, но чувствовал, что что-то должно остаться) и пол часа на то, чтобы выпить окаянную. Мне вовсе не хотелось пить. Но есть такое слово: НАДО. Сделав один глоток над умывальником и основательно проблевавшись, я относительно легко влил в себя оставшуюся и большую часть смертельно-убийственной живой воды.
      Своих друзей, из которых я знал только Ржавого Лёшу и его подружку Марину, я нашёл на Серебряной беседке. Они пили. Что ещё можно делать в пять часов утра на вершине Ай Петри?
      Я сидел, зарывшись в зелёное одеяло, на парапете беседки, в воображении её архитектора покрытой серебром, а подо мной постепенно просыпалась Ялта. Один из моих собутыльников, чьего имени я так и не запомнил, обращаясь ко мне, постоянно называл меня (наверное, когда-то он читал Фенимора Купера) Зелёной Горой.
- А как ТЕБЯ зовут? - спросил я его. Он был весел, непосредственен и, несмотря на то, что был пьян, создавал впечатление умного человека. Его ответ подтвердил мои наблюдения:
- Зови меня, - его голый голос был полон пафоса, с каким говорят герои Гойко Митича в фильмах об индейцах, - Быстрым Оленем.
      Я скучал дома. До работы была ещё уйма времени. На море идти не хотелось. Скука зелёного цвета и жара всех цветов радуги. Зазвонил телефон. Подошла сестра и, сказав: «Это тебя», удалилась в свою комнату. Меня хотел (ни как мужчину, а как собеседника, вернее, как выяснилось позже, собутыльника) Лёша Ржавый.
- Слушай, я скоро уезжаю в Германию, - связь была отвратительной, но я его слышал.
- Когда?
- Где-то, через неделю, - внезапно слышимость стала настолько хорошей, что можно было подумать, что он звонит не из Ялты, а из каких-нибудь Штатов, - так что, давай, спускайся на «Спартак».
- Лёша, я не пью.
- Я тоже. Я хочу вернуть тебе гитару.
      Сказав Марине, что вернусь где-то через час, я пошёл за гитарой. Кинотеатр «Спартак». Весёлый и непредсказуемый Лёша. Его терпеливая подружка Марина. Ящик водки. Такси. Кара Голь. Ай Петри. Домой я попал только на  третьи сутки. Без гитары.
      Я сидел на парапете Серебряной беседки, закутавшись в зелёное одеяло и размышлял над странностями судьбы, изобилующими вино-водочными поворотами, или, даже зигзагами.

      Балкон стоял на балконе и курил женские сигареты «Vogue». Я и Паша потягивали «Приму». Когда-то давно, будучи почти в нежном детском возрасте, мы мечтали о «Приме» с фильтром. Нашим мечтам суждено было сбыться. И теперь, некогда рабоче-крестьянские сигареты приобрели статус респектабельного курева.
      Катя пила Мартини с соком, Мартини с лимоном и просто чистый Мартини. Володя употреблял сухое красное. Мы с Пашей прохаживались по водочке, запивая её томатным соком - эдакая кровавая Мэри, разобранная на части. Alain Caron в пьянке участия не принимал. Он жил в музыке, а она жила на диске. Так что можно сказать, что Alain Caron живёт на CD. В процессе употребления, верующий, но пьяный Вова поведал нам о том, что он сатана. Я не знаю, как насчёт сатаны, а вот дьявол-искуситель - это точно, потому что он не только накачал нас киром, но и затащил в Бильярд-клуб, являющийся обычным рестораном, в котором, помимо изобилия выпивки и закуски, стоят бильярдные столы. Я на бильярде играть не умею, чего не скажешь о Володе, Паше, а с некоторых пор и о Кате (научили-таки. Тренеры!!!). Пробыв около двух часов в царстве зелёного сукна (там не только бильярдные, но и обеденные столы были покрыты материей зелёного цвета) и не менее зелёного змия, мы отправились в «Чёрное море», где поёт Катя.
      … и играет дядя Миша. Дядя Миша - барабанщик (и, похоже, не только в прямом смысле данного слова). Он играет на барабанах, но, помимо этого, ещё он довольно удачно страдает словонедержанием. Как-то, представляя его, Александр Кириллович назвал этого человека с усами от Сальвадора Дали, ветераном ялтинского джаза. На следующий день сей словоблуд, появившись на горизонте нашей пьянки (официально она называлась: «шашлыки») и оповещая нас о своём прибытии, с пафосом произнёс: «Идёт ветеринар ялтинского джаза».
      В другой раз, дело было на Пасху, он, повстречав своего друга-мусульманина, предложил ему: «Давай, я скажу тебе: «Аллах, акбар!», а ты мне ответишь: «Во истину: акбар!».
      Но это ещё не всё. Дядя Миша - коллекционер. У него имеется огромная коллекция джазового винила, не менее джазовых галстуков, но самая интересная его коллекция - лет на двадцать пять - это собрание охотничьих, военных и просто откровенно бандитских ножей.
      Но и это ещё не всё. У дяди Миши есть мечта. Он мечтает открыть частный концентрационный лагерь. Мест на четыреста. Не больше. Тут всё дело в качестве. И, похоже, его не смущает даже тот факт, что содержание санатория подобного рода ничего, кроме убытков, принести не может. Я, почему-то, очень сильно сомневаюсь в том, что клиенты станут платить за услуги крематория частного концлагеря вообще; и из собственного кармана - в частности.
      Вот такой он. Дядя Миша. И сейчас, к нему на сцену, во время попытки донести продукт рок-н-ролла в авоське профессионального исполнения до раскрытых ртов благодарных слушателей, выделывая пьяные пируэты, но, при этом стараясь выглядеть трезвым, пытался забраться господин с солнечной фамилией Балкон для дружеского рукопожатия. Но руки у дяди Миши заняты палочками. И ладно бы японско-китайскими, которые те используют вместо вилок (их в любой момент можно отложить, если только вы не заняты поглощением мяса тихоокеанского омара, приправленного соусом из малиново-брусничного варенья с горчицей и хреном), так нет же. В руках дяди Миши находятся барабанные палочки, с помощью которых он извлекает из барабанов достаточно обширный спектр звуков, необходимый для полноценного звучания. И поэтому, в ответ на протянутую Володей руку, он лишь виновато улыбается и что-то говорит о том, что сейчас не время и, мол, пускай тот подойдёт чуть-чуть попозже, или немного подождёт. Одним словом извиняется, но пьяный Вова не слышит извинений. Он вообще ничего не слышит, кроме громовых раскатов рок-н-ролла, а по сему, хотя, нет, вовсе не поэтому, а просто, оттого что он пьян, как свинтус невменяемый и его душа требует продолжения банкета, он направляется к стойке бара…
      После третьего полтинника конины до его чуткого, но, в силу известных обстоятельств, слегка притупившегося, слуха, вдруг, ни с того ни с сего, словно снег на голову свалилась девочка из Ипанимы. Он почти физически ощущал лёгкий бриз её желания, звоном серебряной монеты едва коснувшийся его сознания и тут же улетевший в ослепительную глубину голубой боссановы неба для того, чтобы вернуться к нему вновь. Вернувшийся звон серебра обрёл очертания голоса Кати. Она пела “The girl from Ipanema”, а мысли Володи были уже далеко. Там, где всегда тепло, и где даже мягкий климат Ялты покажется неискушённому и загорелому сыну пляжа (son of beach) холодом морозильной камеры его домашнего холодильника (какой смысл сравнивать Ялту с Сибирью, если он там всё равно не был?). Лето радовалось всякий раз, когда какой-нибудь сорванец, дарующий волнам свои следы, беспечно оставленные на песке, находил огромную морскую раковину, а затем, прижав её к уху, слушал песни моря. Песни лета. В них звучал надрывный крик белых скал и утекающий шёпот песка, высокая бирюза небес и непостоянство волны, лунная чернота (или чернь?) ночи и магическая реальность солнца…
      …оно щекоча чувствительную ноздрю Балкона, остальным просто мило улыбалось. В его лучах, потягиваясь, нежилась и купалась кошка. Именно она была истинной хозяйкой ресторана, а не толстый дядька с лощёной, гладко выбритой мордой, которая, казалось, вот-вот треснет от обилия употребляемой в неё пищи и водки (он пил исключительно водку, хотя, на самом деле - это она пила его).
      Пила пела и пила опустошённые, опустившиеся на пол, опилки. Она, а не солнце, разбудила Балкона. Он с трудом поднял отягощённую свинцом вчерашних возлияний, голову с новенькой жовто-блакитной кожи стола и огляделся. Ресторан. Пустота. Она не только в помещении, но и в душе (в голове присутствует скорбь и тяжесть всех миров (пятьдесят тон на один квадратный сантиметр. Ненавижу!!!)). Наверное, о нём забыли. Стол. Бокал! Коньяк!!! Почему бы и нет. Если предлагают. Проходившей мимо него, кошке он сказал, что больше всего в этой жизни ненавидит расистов и негров.* Животное, не останавливаясь, не осуждая, но с каким-то ленивым удивлением посмотрело на него. Он воспринял её поведение, как одобрение своего миролюбивого мировоззрения и выпил. После чего вновь погрузился в царство беспокойного сна.
                10.05.01 г. Ялта.


* Приписывается Н. Фоменко.