Живые, оранжевые в крапинку...

 -  Когда мне было шесть лет, я выпала из окна. Третий этаж . Спасительное теплое ватное пальто. Спасительный дёрн на асфальте. В результате – жива. В результате – ""человек без селезенки"". Вернее, ""девочка без селезенки"". Доктор объяснил, что это практически не опасно, что селезенка  мигрировала из организма с видом на жительство в небытие, сложив свои обязанности на печень и спинной мозг.  Это все было давно, все стерлось, стоптались нехорошие воспоминания, остался только шрам вдоль живота, тонкий, но выпуклый, как вшитый под кожу стержень. К нему я привыкла. Моё. Как родилась с ним. Падение – вот что самое основное в моей истории. Основное и страшное. Сам факт. Движение вниз, уменьшение возможностей.
- А риск погибнуть? – спросил кто-то.
-    В конечном счете – да. Но сейчас я говорю не об этом. Я говорю о падении в любых его проявлениях, о страхе человека потерять почву под ногами. Особенно – под взглядами суровых наблюдателей. Человеку исполняется год, и он делает первый шаг. А затем – падает. Страх. Паника. Боль. Зачем идти дальше, если боль? Но он поднимается и снова делает шаг. Потому что если он останется сидеть на месте, вот тут –то он погибнет. А если пойдет дальше – будет больно, но будет жизнь. И он будет стараться идти и не падать, чтобы жизнь была безболезненной. Вот тут-то и развивается воля. Воля к жизни. Воля к безболезненной жизни.
           Светлана замолчала и оглядела серых, слегка заинтересованных ее монологом, людей. Это были наркоманы и алкоголики. Понимали они то, что она говорит?  Они сидели в кругу вокруг Светланы, а она читала им лекцию о воле к жизни, прекрасно осознавая, что эта лекция если и всколыхнет в их больных душах что-либо, то сделает это слабо и не на долго.
Но это была ее работа. Это была часть большой программы по реабилитации. В программе участвовала многие люди. И Света делала свою работу. Насколько могла.

Она шла по холодной, простуженной от осенних перепадов погоды, улице, и разметала перед собой опавшие листья носком сапога. Нужно было идти домой. Там был Он. Кольчик. Светлана любила Кольчика. Но домой идти ей не хотелось. Потому что ""любила"" – это в прошедшем времени. А теперь  это покрылось слоями страха, разочарований и ощущения замкнутого круга. Где там, в этой куче найдешь то, прошлое, ""любила""?
Сколько дней, сколько долгих дней уговаривала она его пойти с ней в реабилитационный центр, а он, находясь в хроническом состоянии агрессивного протеста, отбрехивался только. Один раз даже избил. Кольчик страдал запоями. Он болел и мучался. И тратил деньги на водку. Светлана тоже мучилась. Это был ее муж и ее деньги.

Дома, как обычно, громко играла музыка, стоял пьяный запах. Из кухни доносился хриплый голос Кольчика:
- А ты докажи мне. Докажи. И я поверю.
Светлана тяжело опустилась на стул, стянула сапоги, сбросила пальто. В углу, прячась в серой тени от , жался к стене коккер-спаниель по кличке Свет. По собачьему паспорту – как-то сложно его звали. А Света чувствовала в нем родственную душу. И звала Свет. Она – Света, он – Свет. По имени и по сути, поскольку, он – единственный ""луч Света""…
Шепотом:
- Свет.
Вильнул хвостом, но укрытия не покинул. Она достала из сумки сверток с колбасой, сунула другу под нос.
-  Ешь.
На кухню даже заглядывать не стала – прошла в свою комнату, включила свет и остановилась в дверях, кинув взгляд на  постель. В одном из копошившихся на ней,  успела разглядеть мужчину. Дальше смотреть не стала. Выключила свет. Пришлось идти на кухню.
Кольчик сидел за столом, в окружении бесчисленных опорожненных бутылок. Напротив него, бессмысленно моргая круглыми рыбьими глазами, взгромоздилась  краснолицая баба неопределенного возраста. Света давно заметила, что женщины-алкоголички с годами  ""спиртуются"", и возраст у них приобретает абстрактную функцию, не определяющуюся в реальности.
- Коля, - позвала Света мужа.
Он с трудом поймал ее взглядом, в глубине которого мерцал пустой, страшный, коричневый огонь.
- Коля,  ты не мог бы убрать из моей комнаты людей? Я вызову милицию.
- Это мои друзья! – проревел Кольчик и запустил в нее одной из бутылок. Спасла краснолицая баба, неловко повернувшаяся в этот момент и принявшая удар на себя. Сидела близко – получила сильно.
Светлана ринулась было ей помогать: из-под головы несчастной вытекла кровавая струйка, но тут увидела руку Кольчика,  сжимающую горлышко очередной бутылки, и вылетела из кухни.
Наспех натянула сапоги и пальто, с прижатой к плечу трубкой:
- Алло! Ноль три? Рубежная сорок – восемнадцать. Женщина…Ноль два? Рубежная сорок – восемнадцать…
Дальше сказать не успела – в дверях появился Кольчик. Не человек. Зверь. Падающее с высоты небоскреба  существо с отравленной волей.
Трубка повисла на проводе.
Светлана схватила в охапку трясущуюся от страха собаку и вышмыгнула из квартиры. Глотая бесслезные всхлипывания, сбежала вниз по лестнице. Движение вниз…
Поймала машину. Куда ехать? Выскочила у кинотеатра, купила билет. Собаку – под полу пальто. Сидел, не дыша, лишь сердечко стучало, словно раскачавшийся маятник.
Фильм оказался каким-то среднестатистическим, неинтересным. Много стреляли, много любили красивых женщин… Выдержала пол фильма. Ушла.
На улице совсем стемнело и похолодало. Воздух напоминал ртуть. Скатывался в холодные шарики и проникал в тело даже сквозь поры.
Доковыляла до вокзала. Зал ожидания пустовал. Купила какой-то пирожок, набитый колючей, плохо прожевываемой, начинкой. И заснула – тут же, на ледяных деревянных сидениях слившихся воедино кресел, в обнимку с псом.
Разбудило утро. Светлана с трудом поднялась. Голова трещала, словно дрова в костре. Она поглядела на часы. Половина восьмого. Свет не спал – сидел у подножия скамьи. Охранял.
Через полтора часа – нужно быть у клиентки. Какая-то двадцатилетняя беременная наркоманка, дочь трясущихся над ней ""новых русских"" родителей. Стали бы ""старые русские"" трястись? Ремешком по заду и - в деревню . Восемь часов работы на огороде, и никакой героин не потребуется.
Света потянулась. Вспомнила про Кольчика. Нужно заехать, проверить квартиру. Из автомата позвонила Герману. Герман – профессор, коллега по реабилитационному центру и просто друг. У него жена страдает каким-то психическим расстройством, он ее любит и лечит.
- Герман, вчера у меня Кольчик буянил. Нужно заехать домой. Поможешь?
- Стой на углу Маяковской и Штатной. Через сорок минут.
- Спасибо.
Угол Маяковской и Штатной был как раз в сорока минутах езды от вокзала. Когда Света прибыла на место, синяя  ""Волга"" Германа уже стояла в ожидании.
Герман был, как всегда, в прострации и с черными кругами под глазами. Больное сердце. Лечил людей от нервных болезней, а сам – в вечном стрессе. Света в душе вздохнула этой своей мысли – сама не в лучшем положении.
- Привет, Гера! – Света села в машину, чмокнула Германа.
Свет привычно скользнул на заднее сидение, свернулся  калачиком.
- Здравствуй. – он был похож на печального ослика. Грустный Иа-Иа, потерявший свой хвост. Свое достоинство.
Достоинства у Германа было много.  Он хорошо работал, его все уважали, но он любил психически больную жену, и от этого походил на печального ослика.
- Через милицию, или сразу домой? – он знал наизусть Светины ситуации, и воспринимал помощь, как работу.
- Сразу. – она отвернулась и всю дорогу смотрела к боковое окно на просыпающийся город.

Квартира была закрыта. Света осторожно отперла дверь. Было тихо. Из гостиной слышался приглушенный разговор.
- Пойду первым, - предложил Герман.
- Пойдем вместе.
В комнате – два оперативника и какой-то полупьяный мужчина  в семейных трусах. Света поинтересовалась, что происходит.
Оказалось, ночью приезжали и ""ноль-три"", и ""ноль-два"". Первые увезли раненную в голову бабу в больницу, другие – Кольчика и его друзей – в вытрезвитель. Днем друзей отпустят, а Кольчика переправят в отделение, поскольку баба истекает кровью, а причастность к этому Кольчика необходимо выяснить. А что до алкаша в семейниках, обнаружен был только утром на балконе, где его кто-то по неосторожности закрыл.
Оперативники, оба тоже, видно, с похмелья, а оттого – мрачные и малоразговорчивые, попросили Свету расписаться в некоторых документах, записали Германа, как свидетеля, на всякий случай. Обмороженный человек в трусах одолжил брюки, свитер и ботинки.
Светлана записала адрес отделения. Всё, как обычно; всё – как в страшном сне.

Они сидели с Германом в гостиной, друг напротив друга и смотрели – каждый в глубину своих собственных мыслей.
- Нужно сменить замок. – тихо произнес Герман.
Света взглянула на часы: половина десятого. ""Новые русские"" родители уже ждут. Уже волнуются. Надо ехать.
- Завтра вызову мастера, - она подошла к зеркалу: помятое лицо не выспавшейся, измотанной тридцатилетней женщины. – Тебе до центра не по пути?
- Да ладно, подброшу. Мне сегодня никуда не нужно.
Света посмотрела на несчастного друга: когда ему никуда не нужно, значит что-то случилось, а если что-то случилось, значит – что-то с женой.
- Что-то с женой?
- Приступ был. В Клинику увезли. Днем поеду.
Свет остался коротать свой неспокойный век в квартире.
Опять боковое окно синей ""Волги"". Проснувшийся город.
 
Дорогой дом с колоннами и бабушкой – вахтером на первом этаже.
- Подождать? – Герман все делал автоматически. У него увезли жену, и теперь ему никуда не нужно.
- Да нет, Гера, поезжай. Я тут могу надолго.
Бабушка на первой этаже, исполненная гордости за свой почетный пост, фиксировала Светины данные в журнале.
- Мне в сорок пятую.
- К Володькиным?
Бабушка знала, кто живет в ее подъезде. Это ее подъезд – ее владения.

Дверь открыла сорокалетняя заплаканная ""новая русская"" мама.
- Светлана Ивановна! Ей опять плохо! Не спала всю ночь.
Света переступила порог, разделась, прошла в комнату. Беременная наркоманка возлежала на диване и поскуливала.
- Ира, здравствуй. – она проверила пульс девушки.
Ира открыла глаза. В глазах , в самой глубине огромных, жаждущих зелья, зрачках – страх, как омут, готовый поглотить всё что угодно. Только чтобы стало легче.
Света выписала рецепт на снотворные таблетки.
- Ира, как ты?
- Мне хуже. – тихо сказала Ира. -  Наверное, нужно делать аборт. Я так не могу – сразу. Мне нужен героин.
- Ей нельзя аборт! – всполошилась испуганная мама, - У нее слабый организм по женской части, у нее может больше не быть детей.
Света долго смотрела на мать, потом на Иру:
- Слышишь, что мама говорит? Нельзя аборт.
- Но мне больно. Я не выдержу.
- Не выдержит и он, - Света кивнула на еще не проступивший животик.
Она обратилась к маме:
- Придется до родов сидеть на дозе.
- Как это? – заморгала удивленная мама.
- А вот так.
Света объяснила маме, что если Ира будет бороться с недугом в своем положении, то может потерять ребенка, поскольку ребенок тоже, в какой-то степени, наркоман, но это – не столь страшно, мол были случаи…И так далее…
После маминых рыданий и двухчасовых объяснений, наконец, всё встало на свои места.
- А где мы брать будем?
- Ира вам расскажет.
- Я расскажу, мам…
Снова на лифте – вниз. В кармане – энная сумма, полученная от Ирочкиной мамы. Сумма, которую абсолютно не хотелось тратить. Не хотелось о ней думать.

Не хотелось думать вообще. Но не думать у Светланы не получалось никогда. Это очень часто загоняло ее в тупик, отчего жизнь начинала казаться застрявшей в песках машиной. Мотор работает – движения нет. Ни вниз, ни в вверх – никуда.

- Воля – это как ствол, как абстрактный позвоночник, на который нанизана душа. Если он ломается, душа может сорваться со своей основы. В пропасть.
- Движение вниз, - кто-то запомнил прошлую лекцию. Света даже поймала его глазами. Совсем молодой человек. Лет двадцати пяти. Наркоман. Она и раньше его выделяла из этого серого сообщества. Исходило от него еще что-то живое. Остальные источали могильный дух. Этот – нет.
 
В перерыве он подошел к Свете. Она курила, пуская хлопья дыма в окно. Попадая в морозный воздух, дым корчился, ёжился и пропадал, оседая мелким, невидимым дождем на землю.
Он тоже закурил, их струйки дыма, словно разговаривая, переплетались, и становилось непонятно – где - чья. Беззвучный,  туманный разговор.
- Давайте куда-нибудь сходим.
Она от удивления даже не смогла поглядеть в его сторону.
- Мне некогда. – ответила.
Потом рассмотрела. Симпатичный. Этакий побитый жизнью Тарзан. Вернее сказать, Маугли. Потерянный, попавший в чуждую среду, человеческий детеныш. Взрослый уже, но детеныш.
- А куда мы сходим? – неожиданно для себя, спросила.
- На выставку. Картин.
- Когда?
- Сегодня вечером.

Отделение милиции напоминало зверинец. В клетке – звери. Охраняют их тоже звери. Звериный город.
- Николай Тигорский у вас?
- У нас. – дежурный жевал бутерброд, отчего его румяные щеки раздувались, и он походил на гигантского хомяка, заготовившего запасы на зиму.
- С ним можно поговорить?
Дежурный ткнул кончиком хлебного ножа в календарь:
- Послезавтра, в пять.
- А сегодня?
- Дознание.
Он выписал ей пропуск. Сунула в сумку. Спросила про передачи. И это – послезавтра. Как будто  завтра, да и сегодня, нет. Пустота. Всё- послезавтра. Сегодня – мираж и иллюзия. Мир остановился до послезавтра.

Выставка картин проходила в очень модной галерее. Художник, чьи полотна выставлялись, оказался другом Маугли. Художник – лысый, с бегающим взглядом, короткими кивками отвечал на отзывы о выставке. Тоже наркоман? Света решила отключиться от профессионального автоматизма, расслабиться. До послезавтра – вымысел. И Маугли, и выставка, и лысый художник с бегающим взглядом. Гости пили водку и шампанское. Маугли периодически подносил Свете бокалы. Она не отказывалась. Через какое-то время поймала на себе его взгляд, в котором прочла что-то, говорящее о том, что выставкой сегодняшний день не кончится. Водка вперемежку с шампанским ослабили абстрактный позвоночник, душа, словно медуза, медленно стекала вниз, согревая теплом.  ""Профессия!"" – мелькнуло где-то далеко, за горизонтом. Маугли – клиент. Она читает ему лекции о вреде наркотиков и алкоголя. А тут – водка вперемежку с шампанским. И дома – остервенелый Кольчик с бутылкой в руках. Всё полетело куда-то, иллюзорность, словно танк, надвигалась, направив на Свету свое вымышленное дуло…

Маленькая комната была холодная из-за настежь открытого окна, периметр которого казался больше периметра самой комнаты. Света лежала на спине с открытыми глазами, а рядом – Маугли.
На полу – одежда, бокалы, бутылка из-под шампанского.
Оделась за доли минуты. Не оглянулась, не попрощалась, даже комнату не запомнила. Пролетело вымышленное вчера, осталось переждать сегодня, и завтра в пять время снова потечет вперед.
Света не любила Кольчика. Она боялась за него и чувствовала ответственность. Прошедшей ночью она любила Маугли, но совершенно за него не боялась. А за Кольчика боялась. С этой мыслью вошла в вагон метро: любовь – это часть иллюзорного вчера или ответственность и страх?
Волны похмелья качнули в сторону, на кого-то наткнулась, кто-то обругал.

В реабилитационном центре написала заявление об увольнении.
- Вы разрываете контракт? – удивился начальник. Он был худой и седой. Он не имел никакого отношения к психологии, а занимался контрактами, поэтому только они его интересовали.
- Разрываю.
- Причина?
- Движение вниз.
Он не понял, но подписал. Ему было всё равно.

Дома раздался телефонный звонок. Герман:
- Ты с ума сошла? Зачем уволилась? Мы же хорошо работали? А как же наши тезисы? – и еще: вопросы, вопросы…Пятнадцатиминутная риторика: ни на один не ответила.
- Герман, как твоя жена?
- Плохо. – он сразу оставил Светину судьбу в покое, помрачнел. Это было жестоко с ее стороны, но она не могла сегодня иначе.
Он не обиделся. Он расстроился. А может – обиделся и от этого расстроился?..
Снова звонок. Алкаш, одолживший одежду. Ответственный – спрашивал, когда вернуть.
- Подарок к седьмому ноября. Не забудь отметить.
Профессия. Тридцатилетняя женщина-нарколог с пятилетним стажем работы, мужем-алкоголиком, с любовником-наркоманом… Сказка о…о ком?
Рушился мир. Рушилась почва под ногами.


В шесть лет она выпала из окна и осталась жива, со шрамом через живот и жестким привкусом падения в душе.
Потом, в двенадцать, ее застали целующейся с комсомольцем на два класса старше. Комсомолец считался самым красивым мальчиком в школе, и Света с ним целовалась. Комсомольца выгнали из комсомола. Свету туда не приняли. Было общешкольное собрание. Они стояли в центре актового зала, а вокруг столпились завистливые девочки, ухмыляющиеся мальчики и возмущенные учителя. Тогда-то Света и ощутила снова тот самый привкус в душе. Она стояла на ногах, у нее даже не кружилась голова. Но на нее показывали пальцем. Ее называли падшей. Это было падение.

Теперь всё катилось с невероятной скоростью в пропасть. У Светы не было детей. У нее они могли быть. Гипотетически. Но от Кольчика – никогда. От алкоголиков рождаются ненормальные дети. У Светы было крепкое здоровье и еще более крепкие гены. А у Кольчика здоровье отсутствовало, и гены были пропитаны водкой. Однажды Света прочла, что у всех гениев был так называемый ""алкогольный ген"", и даже отважилась на ребенка, но в тот день пришлось забирать Кольчика из вытрезвителя, и о ребенке забылось.
Бросить его? Начать новую жизнь. Тридцать лет – самое время начать новую жизнь. Но для того, чтобы начать, нужно оттолкнуться от статичной основы, а тут – все катится, падает и вот-вот рухнет.
Света представила альпиниста, сорвавшегося со связки, и за несколько секунд полета в пропасть, решившего плюнуть на альпинизм и заняться другой работой.

Засмеялась. Началась истерика, которую прервал очередной звонок.

Это был Маугли. Приглашал на авангардный спектакль своего друга – режиссера. Света представила этого режиссера – такого же лысого, как художник, с бегающим взглядом и пакетиком героина в кармане. Сказала Маугли, что всё кончено. Бросила трубку мимо рычага… Что – всё? А вот что было, всё и кончено. И лекции про волю, и выставка картин, и ночь,  с окном вместо комнаты.

В комнату вбежал Свет. Вилял хвостом. Звал гулять. Света с трудом поднялась с дивана.

На улице было холодно. Солнце еще не нагрелось. Холодная осенняя звезда.
Свет погнался за какой-то птахой. Он резвился. Казалось, что всё, что он делает – это для Светы. Но сейчас даже друг был иллюзией.
Она дошла до  ларька. Купила пива. Теперь можно. Сегодня. Завтра начнется ""нельзя"". Завтра будет Кольчик. Он вернет реальность на положенное место. А сегодня – пиво, отсутствие работы и собака, лишенная разума, но дающая тепло.
Дома открыла пиво, плеснула псу похлебки в миску, развалилась на диване. Пиво, словно маленький водопад, смывал с внутреннего мира все сложности и переживания.
Света внезапно вспомнила всех своих клиентов из центра.  Сложности и переживания, подавившие волю. Ставшие сильнее воли. Заменившие волю.

Не было сил. Не было радости. Легкое опьянение. Шум в голове и дикое чувство одиночества. Вышла на балкон. Внизу гуляли молодые мамы с младенцами, дети постарше, уже способные гулять самостоятельно и просто взрослые, которые когда-то были детьми.

Перегнулась через перила, оттолкнулась ногами. Короткий полет. Ни спасительного ватного пальто, ни спасительного дерна. Удар. Боль. Стоп.

Света открыла глаза. Она лежала на кушетке в кабинете Германа.
- Ну что я могу сказать , - проговорил Герман, -Устала ты. От клиентов наших, алкашей, устала. Даже на себя их проецируешь. И на Кольчика своего непьющего. А ротвейлер ваш хищный ласковым другом оказался. Всё с ног на голову перевернула. Отдохнуть тебе надо. Но, я думаю, еще несколько сеансов гипноза тебе не повредит. Тем более, суицид…
- Какой суицид? – Света резко села, - Ты, Гера, перебарщиваешь. Устала – да. Наговорила в бреду всякой дребедени – тоже принимается. Но какой может быть суицид?
- Ладно, иди домой, - улыбнулся Герман, -  Бери Кольчика в охапку и на природу.

Домой, оказалось, идти не надо. У ворот клиники стояла красная машина, а рядом с ней Кольчик – любимый, непьющий, с букетом лилий. Живых, садовых, оранжевых в крапинку. Они тянулись к бледному солнцу и еле заметно, незримо, двигались вверх.