Записки рыболова-любителя Гл. 123-126

Затем даётся определение: назовём взаимовыгодным такое взаимодествие двух людей, в результате которого потребности каждого удовлетворяются наиболее полно (с максимумом удовольствия) - и ставится вопрос: какие условия являются необходимыми и какие достаточными для того, чтобы взаимодействие двух людей было взаимовыгодным?

Далее на помощь привлекается математика и начинаются манипуляции с понятием "энергия". Вводятся определения: пусть Е1 - полный запас всех видов энергии 1-го человека, Е2 - второго, А1 и А2 - количества энергии всех видов, необходимые для наиболее полного удовлетворения потребностей 1-го и 2-го человека, соответственно.
Рассматриваются сначала только такие потребности П1 и П2, которые могут быть удовлетворены в результате взаимодействия 1 - 2 и не могут быть удовлетворены без такого взаимодействия. Запишем:

А1 = К11 Е1  + К12 Е2 (1)
А2 = К21 Е1  + К22 Е2 (2)

Эти выражения означают, что потребность каждого человека (допустим, 1-го) может быть удовлетворена путём затраты части К11Е1 его собственной энергии Е1 и части К12Е2 энергии его компаньона E2. Из определений следует, что все коэффициенты К удовлетворяют условию
0 < К < 1                (3)
Пусть далее
А1 + A2 = Е1 + E2, (4)

т.е. суммарный запас энергии обоих компаньонов равен суммарной энергии, необходимой для полного удовлетворения потребностей каждого из них. Тогда из (1) - (4) следует:
К 12 = (А1 - К 11Е1) / Е2 (5)
К 21 =  1 - К 11 (6)
К 22 = 1 - К 12 (7)
(А1 - Е2) / Е1  < К 11 < А1 / Е1 (8)

Условия (5) - (8) определяют, каковы должны быть относительные энергозатраты компаньонов на удовлетворение своих собственных потребностей и потребностей напарника, чтобы взаимодействие двух людей было взаимовыгодным при условии (4).
Затем рассматриваются случаи: А1 + А2 > Е1 + Е2 и А1 + А2 < Е1 + Е2 и выводятся соответствующие условия для относительных энергозатрат компаньонов. Наконец, рассматривается наиболее общий случай взаимодействия n людей с потребностями различных сортов и запасами энергии различных сортов, громоздятся индексы и суммы и ... к счастью, я выдохся.
Вся моя алгебраическая эквилибристика ни к чему не привела. Изобрести универсальный рецепт достижения максимума удовольствия для любого отдельного человека и любой совокупности людей не удалось.


124

Странно, что во всех этих моих рассуждениях както не фигурировала смерть - высшая форма неудовольствия, обязательный элемент и венец всякой жизни. Осознание неизбежности смерти может отравить все удовольствия, и как быть тогда?
Что делать, если радости жизни не в радость, если осознаёшь скоротечность и конечность самой жизни?
Но что такое скоротечность? Ведь скорость - понятие относительное. И что такое смерть? Зачем она?
Все эти вопросы я как-то легко миновал, точнее, они даже не пришли мне в голову, когда я ставил вопрос 6: какова цель жизни человека? Достаточно легкомысленно я постулировал, что вопрос некорректен, и поехал себе дальше. Вскоре, однако, оказалось, что цель существует: максимум удовольствия. Или то, что обеспечивает максимум удовольствия. Некое состояние блага. Но как его достичь?
Интуитивно я чувствовал, что в части "как жить?" истина мне известна: быть честным, добрым, трудолюбивым и т.д., и т.п. Я безусловно признавал стандартный набор добродетелей абсолютной необходимостью для всякого человека, обеспечивающей ему, в конечном итоге, общую "выгоду", "пользу", то самое благосостояние, которое есть цель. Но обосновать это не мог. Хорошо помню наши споры с Юрой Мальцевым задолго до появления этой тетрадки.
- Быть честным - выгодно, - утверждал я. - Рано или поздно нечестность или другой там какой-нибудь аналогичный порок будет наказан. И все жулики, убийцы и прочие "плохие" люди - несчастные люди, не понимающие, как невыгодно быть им плохими.
Юра смеялся:
- Что же они не переводятся, убийцы, воры, жулики, если объективно их поведение невыгодно им? Практика человеческого бытия твою теорию или, там, точку зрения никак не подтверждает. Добродетель только в сказках торжествует, а правят миром чаще всего если не самые, то достаточно порочные люди, и особых неудобств от своей порочности чаще всего не испытывают. Разве только в аду, если он существует.
Я сопротивлялся:
- Порочных людей всё же меньше, чем порядочных, иначе  человеческое общество вообще не могло бы существовать, - и т.д.
Наверное, садясь за тетрадку, я хотел доказать, вывести необходимость, выгодность, полезность добродетелей, но не сумел этого сделать то ли остыв к проблеме, то ли наглухо увязнув в ней...
А между прочим, мне часто приходилось слышать, что доброта и выгода несовместимые вещи. Нельзя, мол, делать добро из выгоды, это уже не добро будет, а именно выгода. Так ли это? Всё зависит от того, что под выгодой понимать. Если выгода есть то, что ведёт к цели, и если добро ведёт к цели, то добро есть выгода. Осталось доказать, что добро ведёт к максимуму удовольствия (твори добро и будешь счастлив), что я, наверное, и хотел сделать в тетрадке - скрестить эгоизм с альтруизмом и придти логическим образом к разумному эгоизму.
Однако почему-то в ходе моих рассуждений заглох вопрос об иерархии потребностей (желаний) и связанных с ними удовольствий, с которого я было начал свои размышления. Как быть, например, с потребностью мыслить, размышлять? Что важнее (с точки зрения максимума удовольствия) - нажраться или понять? Сытно, вкусно накормить или объяснить? Ответ вроде бы известен: пустое брюхо к ученью глухо. Ну, а сытое?
Так или иначе, поразвлекавшись письменным философствованием с алгебраическими выкладками в течение месяца с небольшим, я оставил в покое свою тетрадку. И вернулся к ней месяца через два при обстоятельствах, о которых сейчас расскажу, чтобы уже не возвращаться в течение десяти лет (но и не выкинув её при этом).
В мае в Калининград приехал в командировку на кафедру теоретической физики Андрей Гриб, теоретик из ЛГУ, которого Серёжа Лебле пригласил прочитать несколько лекций. Я был хорошо знаком с младшим братом Андрея - Серёжей Грибом, когда тот учился в аспирантуре матмеха: у нас с ним был общий научный руководитель - Б.Е., а вот Андрея совсем не знал, хотя и слышал про него.
В качестве развлекательной программы Серёжа Лебле пригласил Андрея ко мне в Ладушкин на рыбалку. Поехали мы на Прохладную, где в это время бешено клевали мелкие окушки - только закидывай. Погода была почти летняя, устье Прохладной выглядело достаточно живописно, клевало непрерывно, и Андрей, не будучи в рыбалке специалистом, остался вполне доволен времяпрепровождением.
Вечером у нас дома, за ужином с вином, которое мы тогда употребляли чаще, чем водку, присутствие нового интеллигентного человека вдохновило меня сначала на рассуждения, а потом и на чтение вслух пресловутой тетрадки, которую я, кажется, умудрился зачесть всю от начала до конца за один присест.
Увы! Реакция слушателей разочаровала меня. Аплодисментов не было, хотя моё чтение и не прерывали, что хоть частично меня утешило. Не было ни существенной критики, ни даже насмешки. Быть может, я просто оглоушил моих гостей, осоловевших от воздуха и от вина? Может быть, может быть...
Андрей, правда, поинтересовался, чем я конкретно увлекаюсь в философии, что читал, изучал и т.п. Тут я выступил почти как Славик:
- А зачем читать, когда самому до всего додуматься можно?
- Ну, всё же в таких вопросах дилетантство мало продуктивно, - заметил Андрей. - А вообще, конечно, всё это очень интересно, - вежливо закруглил он нашу беседу, а точнее, мою декламацию. Серёжа тоже промычал что-то вежливо невразумительное. Больше эту тетрадку я никому не читал и, казалось, потерял окончательно интерес и к ней, и к теме...

125

В феврале 1972 года моя сестрица Люба защитила наконец-то диплом в Ленинградском военмехе и завершила тем самым (с Жоркиной помощью) свою трёхвузовскую эпопею получения высшего образования. Распределилась она, можно сказать, шикарно - в Академию кораблестроения и вооружения имени Крылова, которую в своё время кончал наш папа. Должность ей, разумеется, предоставили наискромнейшую - лаборанта по подготовке лабораторных занятий. Работа оказалась неинтересной, хотя и в окружении бравых ещё офицеров флота. В Академии Люба познакомилась и подружилась с Таней Крупениковой, лучшей Сашенькиной подружкой ещё со школьных времён, нашей сокурсницей, окончившей кафедру оптики и заброшенной судьбой в Академию. Жорка из Протвино приезжал в Ленинград не так часто, как думалось первоначально. В Протвино ему очень нравилось - и работа, и институт, и само Протвино: дома прямо в сосновом лесу стоят, воздух отличный, не то, что в Ленинграде ...

1972-й год. Нам с Сашулей нет ещё тридцати, в этом году только двадцать девять исполнится. А сейчас 1982-й (когда пишутся эти строки). Ещё нет сорока, но вот-вот исполнится тридцать девять.
Тогда, десять лет назад мы подошли к пику нашей общительности, новых знакомств, компаний, сборищ, пикников, который растянулся года до 1975-го, то есть до переезда в Калининград и рождения Мити. Несмотря на то, что Гострем отстранил меня от работы непосредственно в университете, связи с новыми знакомыми, работавшими в КГУ, не только не прекратились и даже не ослабели, а, напротив, расширялись и крепли. И не только потому, что продолжались совместные работы КМИО и КГУ. Нас, ладушкинцев, тянуло к новым людям из-за того, что, живя замкнутым кружком, мы уже начинали надоедать друг другу. Калининградцев же привлекала ладушкинская природа - лес, залив, грибы, рыбалка. Продолжались обмены визитами, знакомства семьями.

Вот фотографии мая 1972 года: идём с Серёжей и Людой Лебле, детьми - Иринкой и Жанной, и Женей Кондратьевым к нему в гости (в майские праздники); пикник в ладушкинском лесу (просто на выходные в середине мая): Лебле, Кочемировские, Бирюковы, Латышев, дети...
Правда, с семействами моих непосредственных коллег - Латышева, Никитина, Багно, Захарова, приятельские отношения как-то не завязались, по причине, похоже, несходства характеров и интересов наших жён. А вот с семьями Лебле, Кондратьева, Кочемировского мы сошлись очень тесно. С Серёжей меня крепко сплотила рыбалка прежде всего, нравился он и Сашуле. С его женой Людой отношения у Сашули были чуть менее тёплыми из-за некоторой вычурности, проявлявшейся временами в поведении Люды, в частности, в неумеренных порой изъявлениях заботливости о своей драгоценной Жанночке. Кондратьевы были симпатичны нам с Сашулей оба - и он сам, и жена его Лима. Через Лебле мы познакомились с Кочемировскими - Лёшей и Леной, лет на пять постарше нас, тоже выпускники физфака ЛГУ. Оба работали на одной кафедре - общей физики, созданной Лёшей (Алексеем Серафимовичем) на общественных началах и ещё не получившей официального статуса, где занимались физикой полупроводников. Жили они в полученной от университета трёхкомнатной квартире в районе улицы Чекистов, недалеко от дома моего детства.
Кочемировские были пропитаны ленинградским университетским духом, любили поспорить, остро переживали все университетские передряги, терпеть не могли Гострема. В спорах они выступали дружным, слаженным дуэтом, очень напоминая этим чету Ляцких - Славика и Аллочку. Правда, в отличие от Ляцких, внешне они выглядели совсем разными людьми: Лёша - сухощавый блондин, по юношески строен; Лена - полная, даже грузная брюнетка. Лёша - неотразимый логик, вовсю пользующийся ехидством, совсем как Славик, прекрасно владеет собой, не горячится. Из Лены же темперамент так и бьёт, особенно ежели кто Лёше или ей перечит.
Гострем у них (да и у всех нас в то время) был притчей во языцех. Кочемировские считали безусловным злом и самого Гострема с его методами и стилем отношений с людьми, а уж его "экспериментальный курс, так сказать" - верхом идиотизма. По их мнению, он калечил студентов, которых потом им приходилось переучивать на занятиях по специальности, да ещё при этом отбирал себе курсы и соответствующие им часы преподавательской нагрузки, что вело к потере ставок у Кочемировского и угрожало самому существованию его кафедры.
За гостремовские пороки доставалось от Кочемировских и нам, его сотрудникам, которые с ним не только не борются, а даже его поддерживают, не прямо, так косвенно, хотя бы даже своими результатами, полученными под его якобы научным руководством. На эту тему мне чаще всего и приходилось спорить с Кочемировскими. Не отрицая гостремовских недостатков, я пытался доказать, что объективно он в целом полезен тем, что собирает вокруг себя большой научный коллектив, выбивает деньги, аппаратуру и т.п. Мне Кочемировские ещё прощали мои заблуждения, как они считали, относительно гостремовской полезности, поскольку видели, что мои отношения с Гостремом непрерывно ухудшаются. А вот Латышеву они не могли простить его, на их взгляд, угодничества перед Гостремом. То же касалось и Кондратьева, который дольше других поддерживал Гострема в его революционной преподавательской деятельности, причём вполне искренне, что привело к временному охлаждению наших отношений с Кондратьевым.
Как-то Кочемировский подошёл ко мне с интересным предложением.
- Не хотел бы ты переехать в Ленинград? - задал он мне странный вопрос.
- А что, есть такая возможность? - удивился я.
- Да, есть.
- Где?
- В Воейково, в геофизической обсерватории. У нас там есть знакомые, и они пишут, что у них освобождается должность завлаба. Приглашают меня, но тебе это ближе по специальности.
- А чем занимается эта лаборатория?
- Я не знаю. Это надо самому ехать и выяснять.
Я задумался. Ещё не так много времени тому назад это было мечтой и моей, и Сашенькиной. Теперь же я почему-то не пришёл в восторг от такого предложения.
Лёша продолжал:
- Тебе, по-моему, есть прямой смысл съездить туда и на месте всё выяснить.
- А в чём этот смысл? Чем мне здесь плохо?
- Здесь тебя Гострем задавит, не даст и голову поднять.
- Ну, почему же?
- Из университета он тебя попёр?
- Это я сам виноват. Доразвлекался политическими играми. Такое у нас нигде не спускают.
- Но на что же ты здесь рассчитываешь? - спросил Лёша.
- Я думаю, должность старшего научного сотрудника Гострем мне даст. Он во мне заинтересован, и зажимать меня окончательно ему не выгодно. А работа мне нравится и представляется перспективной. На должности же старшего меня и оклад устроит, без университетских надбавок даже, - ответил я.
- Как же, дождёшься ты от Гострема старшего. И неужели тебе неохота просто перебраться из провинции в Питер?
- Ну, не на любую же работу. И потом - жильё. Кто его мне там даст? Сам, что ли, не знаешь, как с этим в Ленинграде.
- Не всё сразу. А что касается работы, то я и предлагаю тебе съездить и самому всё узнать.
- А что ты так обо мне хлопочешь? - спросил я. Лёша не смутился.
- Не только о тебе. Но и о своих знакомых, которым мог бы тебя рекомендовать. Им ведь тоже не всё равно, кто у них завлабом будет.
- Ладно, я подумаю.
Но особенно я и не раздумывал. Всё это мне казалось несерьёзным, и я ничего не стал даже говорить Сашеньке, чтобы зря её не расстраивать. Лёшина же настойчивость мне казалась понятной - я для Гострема, желаю того или не желаю, одна из опор, и выбить её из под Гострема было бы очень даже неплохо для Лёши, с соблюдением и моих интересов, разумеется. Я никуда не поехал и выяснять ничего не стал. Чего зря дёргаться?

126

День 9-го мая 1972 года запомнился мне поездкой на мотороллере на обсерваторские огороды, вернее, печальной концовкой этой поездки. У нас с Сашулей, как и у всех сотрудников, на территории обсерватории, средь антенных полей имелся свой огородный участочек в пару соток, который я и поехал обрабатывать. К обеду перекопал и разрыхлил грядки под огурцы и прочую зелень. Картошку собирались сажать позже. День был солнечный, жаркий, почти что летний. Я возвращался в Ладушкин в отличном настроении, хорошо поработав до приятной усталости, обдуваемый ветерком от движения мотороллера, к сиденью которого были приторочены грабли.
Уже в самом Ладушкине на повороте у Дома культуры мне показалось, что верёвки, крепившие грабли, ослабли, и грабли вот-вот свалятся. Правой рукой я стал ощупывать сбоку и сзади себя сиденье, и в этот момент раздался душераздирающий звук корёжимого металла. В следующее мгновение я уже сидел на земле впереди мотороллера, лежавшего на боку. Рядом со мной валялись инструменты, вылетевшие из раскрывшегося инструментального бардачка на широком переднем крыле мотороллера, неузнаваемо изуродованном.
Уже позднее я сообразил, что произошло. Отпустив правую ручку руля и наклонившись немного вправо, да ещё совершая при этом плавный правый поворот, я придал мотороллеру дополнительный импульс вправо и тюкнулся в высокий бордюр тротуара нижним правым углом (переднего щитка) мотороллера, в котором сходились подножка, щиток и переднее крыло. Удар пришёлся по такому месту, что пострадали все три сочленяемые здесь части мотороллера, и вид у него стал совершенно безобразный. Точнее, удар пришёлся по подножке. Она согнулась, задралась вверх и потянула за собой правый нижний угол щитка и скреплённый с ним угол переднего крыла. Крыло упёрлось в колесо и зажало его. Колесо помешало углу крыла двигаться дальше вслед за углом подножки и щитка, и угол крыла с мясом оторвался от углов подножки и щитка.
Слава богу, что ни сзади, ни спереди не было машин (праздник!), и никто не наехал ни на меня, ни на мотороллер. Я от морального потрясения даже ушибов не почувствовал. Тупо собрал разбросанный по дороге инструмент. Поднял мотороллер, толкнул его - не катится. Не сразу до меня дошло, что нужно отжать крыло, чтобы освободить переднее колесо. Это удалось мне сделать голыми руками, но как следует поднапрягшись. К величайшему моему удивлению завёлся мотороллер от ключа без фокусов. Я сел на него, доехал оставшиеся двести метров до нашего дома, тихонько прошмыгнул через двор и поставил мотороллер в тихомировский гараж-сарай. На негнущихся ногах вошёл я в нашу квартиру и доложил Сашуле:
- Я мотороллер гробанул.
- Как?
- Да вот так.
- А сам-то цел?
- Как видишь, цел.
- Так что случилось?
Я рассказал, после чего повёл Сашулю на демонстрацию искалеченного мотороллера.
- И что же теперь делать? - спросила Сашуля.
- Не знаю. Посмотрим. Попробую сам починить.
Хотя что тут можно сделать самому, мне было совершенно не ясно.
Я обратился за советом к Стасику. Он осмотрел раны моего железного коня, сочувственно покряхтел:
- Да-а... Угол подножки надо новый делать, а крыло и щиток по-пробуй отрихтовать.
Этим я и занялся. Но прежде всего надо было разогнуть смятые углы подножки и щитка. С этой задачей я справился, пользуясь инструментами, на первый взгляд мало подходящими для ремонта столь изящной вещи как мотороллер, а именно, ломом и топором. Затем, ударяя кувалдой по деревянным чуркам - выколоткам, прикладываемым к вмятинам с их выпуклой стороны, отрихтовал, то есть вернул к более или менее первоначальной форме подножку, щиток и крыло. Для их сочленения в том месте, куда пришёлся удар о бордюр тротуара, я использовал отрезок уголка из трёхмиллиметрового железа, необходимым образом пропиленный и изогнутый, просверлил дыры в нём, подножке и крыле и стянул всё болтами. Сверху замазюкал всё краской, синей и белой, и на том ремонт закончил.
Хотя раны на мотороллере зарубцевались при этом не слишком гладко, всё же вид был восстановлен вполне божеский, а жёсткость мотороллера в месте ремонта значительно возросла по сравнению с первоначальной. При повторном ударе этим же местом скорее бы пострадал бордюр тротуара, чем мотороллер, так что я не очень расстраивался по поводу испорченного внешнего вида, зато был вполне горд своим неожиданно проявленным умением ремонтировать довольно крупные железные вещи.
Падать на мотороллере мне потом приходилось ещё не раз - от безобидного укладывания на бок при поворотах (на асфальте при выезде из обсерватории с Саенко, в грязь на Бальге с Серёжей) до весьма неприятного падения вместе с Сашулей, которое случилось, кажется, летом следующего, 1973-го года. Мы возвращались откуда-то в Ладушкин, миновали бензоколонку, спустились от неё на мост через ручей, а на подъёме нам предстояло обогнать трактор с прицепом, который катил в горушку со скоростью километров тридцать в час. На въезде в Ладушкин стоит знак ограничения скорости до сорока километров в час. С этой примерно скоростью я и начал обгонять трактор.
Обойдя прицеп и поравнявшись с кабиной, я вдруг с ужасом увидел, что передние колёса трактора, не сбавлявшего скорости, выворачивают влево, преграждая мне путь: тракторист вздумал повернуть к совершенно неприметному, "чёрному" въезду во двор ладушкинского детского санатория, не подавая никаких сигналов поворота. Я инстинктивно подался влево и газанул, чтобы проскочить перед носом трактора. Если бы я стал тормозить, то столкновения избежать не удалось бы. А так мотороллер соскочил на левую обочину, пролетел перед трактором, налетел на какой-то камень и завалился набок, придавив мне ногу. Сашуля от резкой остановки не удержалась в седле и приземлилась впереди мотороллера.
Тракторист увидел нас лишь тогда, когда мы совершили этот пируэт у него перед носом. Он остановил трактор, перегородив им дорогу, и бросился к нам, а я, в свою очередь, к Сашуле. Она сама поднялась с земли, сделала два шага в сторону от обочины и села на пригорочек, белая от испуга, то ли ойкая, то ли постанывая.
- Что с тобой?
- Ой-ой, нога...
Я посмотрел - ободрана кожа.
- Ступать можешь?
- Могу, ой-ой...
Ну, слава Богу, вроде перелома нет, остальное внешне пока не страшно. Подскочил тракторист, молодой ещё совсем парень.
- Помочь не надо? У меня аптечка есть.
- Не надо.
- Ты чего гонишь как угорелый? Не видишь, там знак стоит, что ли? - попытался катить на меня бочку парень, рассчитывая, наверное, перехватить инициативу в выяснении, кто прав, кто виноват. Мне же было не до выяснений, хотелось поскорее убраться отсюда. И хотя я ничего не нарушал, даже скорость не превысил, а виноват был полностью тракторист, я не стал спорить, а только лениво огрызнулся:
- А ты чего повороты не включаешь?
- Да не работают они у меня.
- Нашёл оправдание. Дверь мог открыть, руку высунуть, посмотрел бы назад хотя бы.
- Сам виноват, нечего гнать! - нахально гнул свою линию тракторист.
- Ладно, иди, свою колымагу с дороги убирай, а то сейчас здесь все машины соберутся.
Мне вовсе не хотелось оказаться в центре внимания любопытных, хотя я и не был виновником происшествия. Я поднял мотороллер. В этот раз он почти не пострадал, если не считать пары небольших царапин, послушно завёлся.
- Поехали, - предложил я Сашуле.
- Нет, нет. Я на него не сяду, я лучше пешком пойду, - бормотала Сашуля, которая ещё не вышла из шокового состояния и была готова вот-вот разрыдаться. Всё же я уговорил её сесть на мотороллер, хотя до дома оставалось и в самом деле совсем немного. След от раны на ноге у Сашули оставался ещё несколько месяцев. А на мотороллер она стала снова садиться ещё до того, как окончательно зажила нога. Про меня же и говорить нечего. Подумаешь, событие! Бывает, и невинным пешеходам порой достаётся. Что же теперь совсем не ездить, что ли?
Кстати, когда Тихомировы купили себе "Урал", и Стасик сдавал на права, он крутил "восьмёрку" на экзамене на моём мотороллере. Сдавали в тот раз в Ладушкине, во дворе школы. Я ходил болеть за Стасика и увидел среди сдающих на права мотоциклистов своего знакомого тракториста. Мы с ним даже поздоровались.
(продолжение следует)