Оранжевое небо

Сквозь серый дым от краю и до краю
Багряный свет
Зовет, зовет к неслыханному раю,
Но рая — нет.
О чем в сей мгле безумной, красно-серой
Колокола —
О чем гласят с несбыточною верой?
Ведь мгла — все мгла.
И чем он громче спорит с мглою будней,
Сей праздный звон,
Тем кажется железней, непробудней,
Мой мертвый сон.
          А. Блок

Глава 1  Хруст
Что-то должно было остановиться — или сердце или часы. Сквозь полумертвую дрему и комната и собственное тело ощущались плохо. Не хватало смелости вынырнуть, не было сил жить. Сон уже не лез,  заспать боль не получилось.
  Какая большая кровать. Почему?  Где Даша? Сразу стало тревожно и  сонная одурь слетела. Ах да, она уехала. Какой сегодня день? Хотя бы — какой месяц? Еще сентябрь или уже октябрь? Так, Лялька приходила тринадцатого. Или четырнадцатого? Черт, как больно думать. Больно не голове, не мозгам, а чему-то там в груди, прямо посередине. Сердце вроде слева, значит не оно, но не может же душа болеть физически?..
Надо вставать. Господи, как  хочется пить. Проснулся от  боли, уже давно, и нет сил, чтобы добраться до ванной. Главное не думать, ни о чем не думать, мне сейчас ни о чем нельзя думать. Если я сейчас буду думать, то точно сдохну. А ведь я хочу жить? Правда хочу?..
...Боль нахлынула, скрутила, отжала и бросила. Как он ни заговаривал себя, не отбрыкивался, резко и сильно, как удар по лбу, шарахнуло: “Я скоро умру. Будущего нет. Ничего нет. И ничего не поправить, ничего”. Он застонал, почти завыл:
— Господи! Господи-и-и!
Потом затих, только плакал сухими глазами. Боль слегка откатила, поднялась тошнота. Сергей сполз с кровати и скрючившись, вдоль стеночки, добрался до туалета.
Рвать было нечем; желудок, как пустой мешок, выворачивался наизнанку, но ничего из себя не извергал.
В кухне потянулся к чайнику. Тот упал, но не умер, только пролился. Пришлось набирать из крана, хотя это было дольше, а сейчас каждая секунда казалась вечностью. Наконец дорвался до воды; пил много, хотя боялся напрягать желудок. Умылся, вроде стало полегче, но слабость и головокружение не проходили, выпрямиться все еще не мог. В коридоре снял пальто с вешалки, бросил на пол, скорчился над ним. Выгреб все до последней мелочи, пересчитал; мало. Для него сейчас мало. Дотащился до комнаты, стал рыться в кассетах, выбрал пять штук, менее любимые, положил в карман пальто. Стал медленно, с передыхами, собираться. Щетина отросла, —  Бог с ней, —  нет сил бриться. Натолкав два пакета пустых пластиковых бутылей, вышел на улицу.
Каждый шаг давался с трудом; пришлось разогнуться, и это было пыткой. Пивной киоск, слава Богу, работал. Купил на все.
Надо было передохнуть, присел на бревно, валявшееся в поредевших кустах. Хорошее бревно, обсиженное. Глотнул. Прислушался к себе; вроде пошло. Еще добавил, еще. Боль не прошла, но отупела.
— Мы не пьем, мы лечимся! — Возвестил о своем приходе мужик с литровой банкой пива и уселся рядом. Обычный работяга с испитой рожей, но сейчас Сергей был не против такой компании.
— Чё, парень, болеешь? — Усмехнулся мужичок, отхлебнув из  банки и оттирая пену с губ, — Баба поди уехала, вот и загулял... Жена-то есть?
— Да, — говорить пока было трудно. Сергей глотнул еще пива.
— А щас где?
— У матери, — он решил отделаться таким коротким ответом, чтобы не объяснять всего.
— А я чё говорю?!., — обрадовался мужичок, — Так завсегда бывает. У самого сколько раз. Баба за порог —у меня гулянка! Пока дома — ни-ни, все кишки проест... А мужику ведь надо по-человечески отдохнуть! Не понимает и все... Чё с нее возьмешь, — баба она и есть баба... Они все паскуды...
— Да нет, у меня хорошая, — горло перехватил тяжелый комок.
— Ты чё, парень, поругался что ли? Или чё натворил? Бабу поди оприходовал, а твоя застала?
— Да нет, хуже, — откровенничать не хотелось, хотя пиво уже подействовало. Будущее из черного стало серым, терпимым. По крайней мере,  ближайшее будущее.
— Что уж хуже-то, — задумался мужичок, — ты что-ли ее застал?
— Нет. Я не хочу сейчас вообще говорить на эту тему.
— Вот и правильно, нечего душу нараспашку держать. Как говорится, молчание — золотого стоит, — мужик торжественно поднял банку и осушил остатки.
Сергей немного очухался, и душа запросила сигарету. 
Мужик оказался телепатом.  Вытащил пачку “Примы”, протянул:
— Куришь? Бери.
— Спасибо.
Давно не курил без фильтра, сразу полный рот махорки. Но и за это был благодарен.
С немного наигранным огорчением мужик заглянул в свою опустевшую банку.
Сергей намек понял и налил мужику из своей бутыли.
— Благодарствую! — К мужику вернулось хорошее настроение, и он продолжил разговор, — В общем, чё я те, парень, скажу. Проблемы всякие в жизни всегда бывают, так что  из-за каждой херни убиваться — здоровья не хватит. Выкини все из головы и живи себе.
— У меня не проблема. У меня беда, — сжато, как сквозь зубы, ответил Сергей.
— Помер что ли кто? Мать? — Посерьезнел мужик.
— Нет, никто не помер. Мать уже давно умерла.
Мужик задумался, потом расслабился снова.
— Вот чё я те, парень, расскажу. Была у меня кошка, умница такая, все понимала. Скажешь ей: “Нельзя, Мусара, на стол лазить” — ни за что не полезет. Котят, правда, часто таскала, паскуда. Но я ее все равно любил. Когда котят топил, сердце прямо кровью обливалось; она бегает возле ведра, орет.., — мужик отхлебнул пива, помолчал и продолжил, — Потом у нас как всегда горячей воды не было, я в кастрюле грел, чтобы помыться (после работы грязный как черт), понес в ванну, она мне под ноги и попадись..,  — мужик суетливо достал сигареты. Пока подкуривал, у него дрожали руки.
Закурил, выпустил облачко дыма:
— ...Весь кипяток ей на морду. Она так орала, что я ее с испугу чуть не прибил. Слава Богу, жены с дочкой не было. Я как увидел, чё с ней стало, сразу в мешок и в гаражи. Хотел прибить, да рука не поднялась, — мужик опять сделал паузу, — Потом через пару дней зашел, думал сдохла. Смотрю — живая. Сидит скукожившись, шерсть вся слезла, морда обваренная, красная, шары не открываются, в гною. Живучие все-таки они, кошки. Я пошел домой, взял жратвы, принес, а она жрать не может, рот как запекся. Только орет все время. Вижу — мучается, так я ее каблуком по башке — хрясь! со всего размаха. Сапоги тогда хорошие были, с подковами, новые совсем. Я их потом носить не смог, брату отдал, сказал, жмут... Все еще помню, как под сапогом хрустнуло... Она ведь еще не сразу подохла.
Сергей был как в ступоре. Автоматически прихлебывая пиво, он хотел остановить мужика, сменить тему, но вместо этого сидел и слушал. Перед его глазами против воли возникало все то, о чем рассказывал мужик. Ему даже показалось, что он услышал хруст кошачьего черепа.
— Я к чему  те, парень, это говорю; — я тогда месяц не просыхал, до того мне хреново было. Мастак чуть с работы не погнал, да ребята ему сказали, что я жену свою с хахалем застукал, вот он и отнесся с пониманием. Это я им про хахаля болтанул, чё еще придумать? Про кошку я вообще никому не рассказывал. Тебе первому.
Сергей немного опомнился и принялся шарить по карманам в поисках сигарет. Рука наткнулась на что-то непонятное. Озадаченный, он извлек это на свет.
Увидев кассеты, мужик оживился:
— Чё у тебя там записано?
Сергей смутился.
— Я их вообще-то сдать хотел, думал не хватит, — он повел рукой в сторону пакетов с пивом.
— А щас чё, передумал?
— Да нет. Не знаю, в общем.
Мужик зашевелился:
— Если тебе их сдать надо, я помочь могу. У меня тут в ларьке неподалеку знакомая работает. От меня она всяко возьмет.
Сергея разморило, от сигарет снова стало подташнивать, идти в таком состоянии никуда не хотелось.
— Я быстро обернусь. Это тут, на углу, — мужик, отряхиваясь, поднялся с бревна.
— Ну давай, — Сергей протянул ему кассеты.
Мужик взял их, внимательно осмотрел каждую.
— Фирменные?
— Студийная запись. То, что на обложке написано, то и записано, — объяснил Сергей.
— Ну и хорошо. А то ведь знакомой сдавать, фуфло всякое не подсунешь. Я за них как минимум три бутылки возьму. А без знакомства надо еще уговаривать, чтоб за все хоть одну дали. Ладно, я быстро, плесни-ка на дорожку, — мужик торопливо выглотал пиво и ушел.
Первые полчаса Сергей не очень беспокоился; у него еще было пиво, в кармане обнаружилась старая пачка с двумя сигаретами, мягко грело осеннее солнышко.  Сонный и бездумный, он почти не чувствовал времени, пока наконец из пивного киоска не выглянула баба:
— Нажрутся, а потом сидят здесь целый день! Бомжатник устроили, всю округу загадили, дышать нечем!
Сергею стало очень стыдно; он действительно не утерпел и сходил в кусты.
— Ну-ка давай отсюда! Три часа уже здесь сидишь! Менты тут каждый день урожай собирают, тоже хочешь в трезвяк попасть?
Неужели правда прошло уже три часа? Где же тот мужик? Сергей встал, взял пакеты с остатками пива и, тяжело ступая отвыкшими от ходьбы ногами, побрел на угол.
Там действительно стоял коммерческий ларек, но того мужика поблизости не было видно. Продавец же никак не  мог оказаться его знакомой; он был мужского пола.
Сергей все равно подошел:
— Извините, вам не приносили кассеты сегодня?
— Какие кассеты? — Выпучился продавец.
— Аудио, на водку поменять хотели, — неловко объяснял Сергей.
Продавец сразу стал каменным.
— Мы ничего не принимаем, — и хотел закрыть окошко.
— Извините, а где-нибудь здесь еще есть киоски поблизости?
Продавец задумался.
— Вон там, у магазина.
— Это на углу?
— Нет, у дороги,— продавец посмотрел на него как на придурка.
— А еще где-нибудь есть?
— Где-нибудь наверняка есть, — философски заметил продавец.
До Сергея наконец дошло, что кассеты свои он больше не увидит. И того мужика тоже. Он уже повернулся, чтобы уйти, но ощутив легкость пакетов в руках, отчетливо представил, как сейчас вернется домой, а там нечего пить. А если он не будет пить, опять придут мысли, плохие, невыносимые мысли, а ему сейчас нельзя думать, нельзя. Чтобы не рехнутся, надо заглушить мозги. Нет денег, зато есть часы.  Все равно эти ему никогда не нравились, а потом можно купить другие... Потом... когда потом? — Скорее всего, часы ему вообще больше не понадобятся..
Он снова постучал в окошечко:
— Возьмите часы! Они противоударные, в них купаться можно..,  — Сергей расстегнул браслет и протянул продавцу.
Тот сделал незаинтересованный вид, но окошечко не закрыл:
— Что за них хочешь?
— Пять, нет, шесть бутылок водки. Это очень дорогие часы.
Продавец принялся оскорбленно закрывать окошко.
— А сколько вы дадите?
— Я вообще ничего не дам, мне часы не нужны, — но окошко оставил открытым. Взял часы, повертел в руках, приложил к уху.
— Эй, парень, да они у тебя не работают!
— Вот черт! Я их уже несколько дней не заводил.., — Сергей схватил часы, стал нервно теребить завод, — Вот попробуйте, совсем не туго. Они просто не заведенные были!..
Продавец снова взял часы, попробовал завести, послушал; тикают.
— Две бутылки водки за них. Возьму для друга, у него как раз скоро день рождения.
Сергей попытался было спорить, но в итоге взял водку и ушел домой.
От выпитого на улице пива было тяжело телу, зато легко мозгам. Хотя и физически стало все же легче, чем утром. Пока жарилась яичница, Сергей немного прибрался в квартире, открыл водку, достал стакан. Налил примерно четверть, выпил, запил водой. Проснулся дикий аппетит, казалось, что он никогда не наестся. Но трех яиц и куска засохшего хлеба вполне хватило, чтобы желудок наполнился. Последние дни он мало ел, зато много пил, есть вообще хотелось редко. Водка шарахнула по мозгам, боль стала тянучей, муторной, он тонул в ней, как в болотной жиже.  Теперь можно было думать, водка действовала как наркоз. Но мысли бестолку бегали по кругу, прокручивая все новые варианты; выхода из  тупика не было. Кто бы мог поверить, что этот ад начался всего два месяца назад?!..
Глава 2 “Не плачь, моя девочка”
...Был конец июля. Уже месяц стояла изматывающая, недобрая жара. Даже на озеро не было сил ехать; ради кратковременной свежести пришлось бы тащиться по пыли и жаре за тридевять земель в нагретом, забитом потными людьми  транспорте.  Поэтому  они  с  Дашей целыми днями торчали дома, вылезая на улицу только тогда, когда кончались продукты. Не так Сергей хотел отдохнуть, совсем не так. Унывать он, конечно, не собирался, не такой был человек, но все равно неприятно, когда что-то идет не по твоему плану. Работал Сергей в маленькой газетенке, освещающей местную жизнь, но летом сенсаций было мало, каких-либо крупных событий в жизни города не предвиделось, поэтому он со спокойной совестью взял отпуск.
Он был один дома, когда в дверях забренчали ключи. Сергей, согнувшись над раковиной, чистил картошку (она почему-то пахла больницей), поэтому только закричал:
— Девочка моя любимая, это ты?
Вопрос был скорее риторическим; кроме Даши никто прийти не мог.
— Кисонька, это ты пришла?
Сергей ожидал услышать шутливый отклик типа: — “Нет, это не кисонька, это бандиты, пришли вас грабить!”
Он представил Дашин нежный голосок, пытающийся хрипеть (чтобы страшнее было) и сам уже приготовился пропищать в ответ что-то вроде: — “Ой-ой, боюсь-боюсь! Не убивайте меня, я отдам вам всю картошку...” Честно говоря, ему эти шутки казались не такими уж и смешными, зато на Дашу они действовали безотказно. Сергей любил видеть ее улыбающейся, пусть даже для этого приходилось вести себя глупее, чем есть.
Но после того как захлопнулась дверь, из коридора до сих пор не донеслось ни звука. Сергей слегка встревожился. Бросил нож и недочищенную картофелину, встряхнул руками, сбрызгивая воду, и помчался в коридор.
Даша сидела на корточках, прислонившись спиной к двери. Холодом от нее веяло, как будто и не с жары пришла.
Он испугался:
— Тебе плохо?
Присел перед ней, впитывая малейшую черточку ее лица, чтобы понять, что с ней, как помочь.
Как непохожа была она на саму себя трехчасовой давности. Та Даша была веселенькая, хорошенькая, чирикала как птичка. Сережа тогда сказал, что его жена — самая красивая в мире беременная женщина.
— Прямо мисс мира, — “не поверила” улыбающаяся Даша.
— Да! — Горячо заспорил Сергей, — в номинации “будущая мама”. Хотя,  знаешь, если мисс — беременна, то это уже скандал. Дети бывают только у миссис. Или у нас непорочное зачатие?
Даша смеялась, крутилась перед зеркалом, выпячивая пока незаметный животик, а сейчас сидит в коридоре как мертвая.
— Что случилось?
Повернулась к нему, во взгляде — стоячая боль. Бедой пахнуло.
— Что-то с ребенком? 
Глаза как свистящие дыры. Сергей просто физически ощущал как сквозит из них, как затягивает чернота.
Одно только слово сказала:
— СПИД, — и разревелась, — СПИД у нас.
Сергей обнял, стал поглаживать по плечу.
— Не плачь, все хорошо будет, все хорошо, девочка моя, не плачь.
Он сам не слышал, что говорил, как будто оглох после взрыва. До разума еще не доходило. СПИД и его жизнь были далеки, как параллельные миры. Но уже поверил. Этим глазам нельзя было не верить.
Откуда? Господи, откуда? Его как будто обожгло. Неужели та     девица в Свердловске, куда он ездил в командировку, была больной?
А может еще раньше, когда Даша уезжала к матери, а к нему нагрянул Егорка с двумя подвыпившими мадемуазелями? Неужели это он, Сергей,  принес в дом заразу? Нет, он, конечно, любил Дашу, очень любил, он полюбил ее с первого взгляда, просто иногда уставал любить только ее.
Тогда на дискотеке она просто свела его с ума. Девочка — картинка, с огромными, черными, прямо-таки восточными  глазами и роскошными каштановыми волосами. Миниатюрная, со смуглой кожей, она казалась таинственной чужестранкой, принцессой из далекой страны. К тому же почти все время молчала, только улыбка вспыхивала в ответ на его разговоры.
Сергей знал, что он хорошо действует на девушек; уверенный в себе, в меру высокий, с ясным взглядом и обаятельной улыбкой. Не красавчик из голливудских кинофильмов (таких он сам терпеть не мог), но очень — очень приятный молодой человек. Из той породы, что нравится и школьницам и бабушкам. Русоволосый, но из-за более темных, чем волосы,  бровей и глаз  казался почти блондином. Неординарная внешность, особенно глаза. Не серые и не карие, а что-то между. Вдобавок они постоянно меняли цвет. Зависело это от освещения, самочувствия, настроения и от массы других, самых разнообразных причин. Сергей не испытывал какой-то особой гордости по поводу того, что таким уродился, но ему было приятно чувствовать женский интерес и пользоваться им. Правда с Дашей вроде вышел прокол; она вела себя так, как будто Сергей — обычный серый мальчик из подворотни.
После дискотеки он навязался ее провожать и прямо у подъезда позвал замуж. Она как всегда молча улыбнулась и ушла. Сергей не первый раз делал в своей жизни предложения; даже на самых неприступных это действовало ошеломляюще и валило с ног (иногда чуть ли не  в   прямом   смысле   этого   слова).   Жениться   впоследствии   было не обязательно; когда любовь исчерпывала себя, Сергей говорил: — “Мы слишком разные люди”, и со спокойной совестью находил себе новую невесту. К удивлению его друзей, ему это сходило с рук. За исключением пары-тройки небольших скандальчиков, большинство девчонок начинали копаться в себе: что же они сделали не так. А с некоторыми даже удалось сохранить дружеские отношения. Может быть,  все это было потому, что он всегда был искренен; когда любил и когда остывал. Конечно, он мог приврать, даже частенько, но он был искренен в своих чувствах,  а девчонкам, видимо, этого хватало.
Даша оказалась из другой породы. Выхаживать ее пришлось три месяца. Как истинный влюбленный джентльмен, он дарил цветы, водил по ресторанам и театрам, познакомился с родителями. Кстати, они ему не понравились. Ограниченные, невежественные люди, кичащиеся своим убожеством. Отец русский, угрюмый здоровый мужик, заводской работяга. Мать какая-то нацменка, тоже себе на уме, узкоглазая, в три обхвата. Она казалась старше мужа из-за своей темной, серо-коричневой кожи. Но встретили они его довольно приветливо, в общем, сватовство состоялось. Сергей успокаивал себя тем, что женится на Даше, а не на ее родителях.
После свадьбы ему пришлось пережить разочарование. Во-первых постель. У Сергея были довольно свободные взгляды на жизнь и он многое допускал, но то, что можно разрешить себе, очень трудно разрешить другим. Да и теория всегда отличается от практики. То, что он не был первым, было довольно неприятно, цепляло самолюбие и заставляло ревновать.  Он сделал вид, что это не так важно, что он — вполне современный человек, но так и не смог простить. Тем более  Даша, ничего не объясняя,  не подпускала его к себе до свадьбы, и  он был убежден, что она  сохраняет  свое  целомудрие. Да  и  сама  постель как таковая его здорово разочаровала. Даша никогда ничего не хотела, была абсолютно не ласковая, отдавалась ему с покорно-терпеливым видом. 
— Дашунька, котенок, ну что с тобой?
Она взирала на него изумленно:
— Со мной все в порядке. Делай, что ты хотел.
Сергей взрывался:
— Я уже ничего не хочу!
Несмотря на свою холодность,  Даша чуть ли не требовала ежедневного секса. Для нее это было подтверждением, что он ее любит и у них нормальная семья.  У Сергея были несколько другие установки. Он всегда жил так, как хотел; по принципу — все или ничего. Мог сутками не вылезать из постели, а мог неделями не вспоминать об этом. Все зависело от настроения.
Если хотя бы два дня проходило у них без интима, Даша начинала дуться и ревновать:
— Серенький, я тебя не удовлетворяю как женщина? Ты нашел другую?
Хотелось ему сказать: — “Да, не удовлетворяешь. Ты меня не чувствуешь, ты вообще ничего не чувствуешь и даже не стремишься к этому. Я еще не нашел другую, но, видимо, скоро придется поискать, надоела такая жизнь”. Но Сергей держался и молчал; может все еще изменится в лучшую сторону, может Даша станет другой. А пока у него было чувство, что он женился на кукле. Это проявлялось и в других сферах их жизни. Она не понимала его интересов, его желаний, его мечты были для нее абсурдом, глупостью. Она никогда не говорила ничего подобного, но Сергей понимал это без слов.
— Когда-нибудь я заработаю много денег, и мы с тобой поедем в кругосветное путешествие, — фантазировал он.
Даша снисходительно улыбалась и молчала. Глядя на нее, Сергей ник духом; он понимал, что если он когда-нибудь и заработает много денег, то все это уйдет на нечто более материальное, чем кругосветное путешествие.
Нельзя сказать, что Даша оказалась дурой; она могла иной раз выдать что-нибудь настолько оригинальное, что Сергей только диву давался: откуда в ней это? Да и в житейском отношении Даша оказалась весьма разумной; что, где и почем всегда знала лучше всех. Сначала Сергея это восхищало, потом стало утомлять, а в последнее время  дико раздражало. Когда он шутил, она смотрела на него с каменным выражением лица и он ощущал себя полным идиотом. Смеялась же она обычно, когда смотрела какую-нибудь тупую комедию с тортами в лицо.
В такие минуты Сергей с тоской вспоминал Ляльку — свое самое яркое  впечатление жизни. Лялька была совсем не похожа на Дашу — худенькая, светленькая, стремительная. Симпатичная, даже милая. Очаровашка. Даша наоборот — классическая восточная красотка, неприступная, с обманчиво-жгучим взглядом, медлительная, полная достоинства. Лялька была перед Дашей, они прожили вместе почти полгода, ругались дико, быстро мирились, в общем, скучно не было. Потом Лялька уехала в другой город учиться, Сергей завел себе новую подружку, не такую серьезную, но все же, потом встретил Дашу... Он не собирался, да и не умел ждать, к тому же Лялька не подходила ему на роль жены; слишком много друзей мужского пола, бесшабашная, порывистая, к тому же курящая... Конечно, Лялька понимала его как никто другой, да и он ее. И когда она была рядом, воздух между ними казался наэлектризованным. Он хотел ее как никого никогда не хотел, и Лялька отвечала взаимностью. Они были как магниты с разными полюсами — притягивались со страшной силой. Но идти с ней в ЗАГС ...
Нельзя сказать, что он разлюбил Дашу. Наоборот, она стала ему роднее и ближе и его по прежнему восхищала ее внешность. Просто она оказалась совсем не такой, какой он ее себе придумал, и это огорчало. Он до сих пор не мог к этому привыкнуть и продолжал биться в ее душу, разбивая при этом свою.
Когда она расстраивалась и плакала, например как сейчас, то становилась похожа на маленькую девочку и никого на свете не было для него дороже, чем она.
— Маленький мой, ну перестань, может быть, это еще не то, что ты думаешь, — Сергей из суеверия побоялся произносить слово СПИД вслух, чтобы не притянуть, — Давай обратимся в другую больницу, ты ведь знаешь нашу бесплатную медицину, там могут и мензурку после прошлого больного не помыть, и фамилию перепутать... Мы пойдем в частную клинику, я недавно читал, есть у нас такая, делает анонимный экспресс-анализ. Прямо сейчас и пойдем.
Сергей быстро переоделся, стараясь все время разговаривать с Дашей, не оставлять ее одну, потом нашел газету с адресом клиники и  они поехали.
Дорогой молчали. Духота тоже не располагала к общению; обещанная синоптиками гроза уже неделю ходила вокруг да около, но до города так и не добралась. Одежда липла к телу, к горячей влажной коже. Только Даша выглядела свеженькой, словно только что из холодильника; у нее была такая особенность — она не потела.
Сергей попытался было пошутить:
— Мы все как из мексиканского сериала, посмотри, такие же блестящие, только ты из другой оперы. Эй, амигос, ко мне сестренка с Севера приехала!
Но Даша даже не улыбнулась. Она вообще никак не прореагировала.
”Не стой под стрелой”, а они словно шли под стрелой; шарахнет не шарахнет, а если шарахнет, то как дальше?
В больнице у них потребовали паспорта.
— Зачем же тогда пишите, что анонимно?! — Возмущался Сергей.
— Эти сведения нам необходимы для отчетности, а о том, что вы у нас были, мы никому сообщать не будем.
У Даши оказался с собой паспорт; она брала его с собой в консультацию. Сергей хотел съездить за своим, но потом решил дождаться Дашиного результата; может и незачем будет кровь сдавать. Честно говоря, он терпеть не мог этой процедуры.
Время тянулось бесконечно. Сил на улыбки и подбадривания друг друга уже не оставалось. Наконец медсестра вышла:
— Все в порядке, результат отрицательный. Но если у вас появились какие-то подозрения, я все же советую вам сдать кровь на более полный анализ.
После первых же слов, они оба, до этого бледные как смерть, порозовели и заулыбались.
— Конечно-конечно, — защебетала Даша, — мы сдадим.
Домой шли как с праздника, хотелось петь и смеяться.
— Я же тебе говорил, может еще все не так, а ты не верила, — Сергей чувствовал себя так, как будто спас свою Дашутку от смертельной опасности, — если бы не я, все еще бы сидела дома и плакала.
Даша только счастливо улыбалась в ответ.
Глава 3 Так рисуют дети
А через пару дней они собрались за грибами. Пережитая вместе опасность сплотила их и теперь они счастливые, под ручку,  шли по ночному городу, на первую электричку. Автобусы еще не ходили, поэтому пошли пешком.
Сергей не знал, какое это чудо — предрассветный город. Абсолютно пустой, чистый, тихий. Ярко пахнет травой, за ночь она отдышалась от угара автомобилей. Фонари мирно освещают путь сквозь листву уснувших деревьев. Мир, покой и благодать. Кроме них с Дашей никого нет, это — их город, только их шаги раздаются в тишине, остальные вымерли или спят.
А потом Сергей увидел небо. Он был и так весь наполнен впечатлениями, радость искрила в нем, он жадно впитывал в себя все, что видел, а тут задрал голову, и захватило дух.
— Чего встал? Пойдем, а то опоздаем, — Даша потянула его за руку.
 Она не заметила необычный цвет небес. Ярко-синий, густой, не реальный; так рисуют дети, только на их рисунках столь чистые сочные краски. У Сергея не хватало глаз насмотреться на него, не хватало слов описать. Он никогда не любил голубой и синий оттенки, но сейчас был готов смотреть на это небо целую вечность,  не хотелось отрываться. От этого цвета становилось как-то шире на душе, сильно и светло. Только сейчас он понял, почему синий — цвет надежды. Он пытался передать свои ощущения Даше, но почувствовал себя косноязычным. Он мучился этим и долго не мог успокоиться.
— Ты посмотри, ты только посмотри, какое чудо! Небо как цветная бумага в детских папках. В жизни такого не бывает!
Даша кивала:
— Да-да. Смотри под ноги, а то упадешь.
Такой ответ любой восторг разбивал вдребезги, но обижаться на нее было бессмысленно. Даша не могла понять, чего от нее хотят. И вообще, смотрела на него снисходительно, как на больного или слабоумного. Такие улыбки свысока обычно бесили Сергея, но сейчас он был слишком огромен   душой,   чтобы   на   это   отвлекаться.   Он   честно попытался перевести на слова все свои ощущения, только вот слов не хватало.
После его невразумительных объяснений она обиделась:
— Что мне, прыгать теперь до потолка, раз такое небо?
— Да куда там, до потолка... Тебе и до него-то не допрыгнуть, только в землю смотришь, — психанул Сергей.
Даша надулась и молчала до самого леса, а уж там отыгралась  как могла; смотрела на него как на дурака, когда он принимал поганку за сыроежку, высокомерно смеялась,  и,  несмотря на все его просьбы, так и не объяснила в чем разница между съедобным грибом и плохим. В  конце концов Сергей не выдержал, швырнул корзинку и пошел к станции. Даша к этому времени отмякла,  стала шутить и улыбаться, но настроение и вообще вся поездка были загублены.
Пока ждали электричку, Сергей неодобрительно поглядывал на верх. Нет, совсем не то. Разбавленная жарой и облаками жиденькая голубизна не шла ни в какое сравнение с утром. Он попытался вспомнить поразивший его небесный цвет, точнее даже не цвет, а ощущение, которое у него возникло при его виде. Цвет вспомнил, но легче не стало.
В электричке Серега рассуждал (про себя, конечно, вслух бы Даша не поняла и обиделась); стартуют все примерно одинаково, —  с подростковой бычьей самоуверенностью, наносной или природной. Потом какая-то часть людей начинает костенеть, обрастать твердой коркой из омертвевших эмоций. Корка все толще, горизонт все уже, и в итоге — очередная твердокаменная бабуля с убеждениями. У другой половины все наоборот. Их корка прошибаема, с каждым годом она истирается, утончается, отходит слой за слоем как шелуха. Такие индивидуумы чувствуют чужое настроение кожей, им необходимо общаться не с человеком, а с его душой. Сергею иногда казалось, что вокруг одни твердокаменные, а он среди  них  как  в   пустыне. Даша  тоже  была замкнутой системой, ей было достаточно того, что она уже знает. Лялька, конечно, была совсем другой, но где сейчас она? Да и поздно все менять. И не понятно, хочется ли. Уже привык спокойно жить, знаешь, что будет завтра, а с Лялькой — какой покой? С Дашей у них настоящая семья. Вот и ребенок будет. Мысль о ребенке немного смущала: не рано ли, не изменится ли что в худшую сторону? И так внимания со стороны Даши не особо много, обращается как с автоматом, который нужно обстирать, накормить, обслужить и получить потом за все это его зарплату. Вдруг, когда родит, вообще перестанет в расчет брать? Или раскомандуется, бывают ведь такие; ребенка родили и все, сразу  героини на всю жизнь. Да он бы сам не одного родил, если бы мог!..
Через неделю он встретил знакомого художника Ваську Стрельникова; тот продавал на рынке свои произведения.
— Жить на что-то надо, вот и малюю потихоньку, — оправдывался Васька, — конечно, это не искусство, но чтобы им заниматься, надо деньги иметь. Краски опять подорожали.
Сергей вдруг увидел поразивший его цвет, цвет того утреннего неба, увидел на дешевой акварельной картинке. Вспыхнула память о восторге.
— Как это называется? — Он ткнул пальцем в синюю гладь.
—”Полуночный фрегат”,— недоуменно ответил Васька, — название,  конечно, тупое, но покупателям нравится..
— Да нет, я о цвете.
—Ультрамарин, а что?..
Сергея восхитило название. Он перевел его по своему. “Ультра” — это что-то сверх, ведь ультразвук люди не слышат, ультрацвет им недоступен, а “марин” — это что-то морское, если Марина — это “морская”, то и “марин” — морской. Ультрамарин — сверхморской.
От этого названия надувались паруса души, хотелось улететь на них в синюю даль и больше ничего не видеть, не слышать, не знать. Этого хватало. Ультрамарин. Прекрасное название для космической, насыщенно синей, глубокой, яркой краски.
Когда Сережа был маленьким, он много рисовал. Однажды он нарисовал лошадь с жеребенком на фоне начинающего темнеть неба. Мама и папа это не оценили.
— Фиолетового неба не бывает, — заявил папа.
— Бывает, я видел, — пытался защититься Сережа, но толку из этого не вышло.
Позднее он показывал родителям фиолетовое небо, уже настоящее, не нарисованное, но они были заняты чем-то другим и отвечали буднично:
— Да-да, я вижу, конечно.
Но фиолетового неба они так и не заметили. И картинка осталась не оцененной.
Глава 4 ”П е р е з а р а ж а е м . . .”
Вечером зашел Егорка. Как всегда, с бутылкой. Пришлось пить.
— Представляешь, моя сегодня пришла с больницы, вся в слезах, говорит, СПИД у нас, — смеясь, рассказывал Сергей на балконе, во время перекура.
Он ожидал, что Егорка тоже рассмеется, хлопнет по плечу; ”Ну ты выдумал”, но тот насторожился и ничего не сказал.
— Мы сходили в платную клинику, там проверили — ничего, — Сергей пытался вернуть прежнее благодушное настроение застолья,  — сказали, что хорошо бы еще один анализ пройти, но пока ничего нету. Представляешь, как наша медицина  работает  советская?  Так  ведь  до инфаркта можно довести, —   “.. у вас СПИД”. С ума сдуреть, а если кто за правду примет и повесится?..
— Да уж, наша медицина, это да.., — непривычно кратко откликнулся Егорка и снова замолчал.
Сергей не знал, что сказать. И надо ли говорить вообще. Черт возьми, Егорка всегда был лучшим другом, еще до армии вместе отрывались. Неужели он испугался? Не хотелось в это верить.
— У тебя все в порядке? — Он спросил как бы между прочим, чтобы не спугнуть откровенность.
— Да как тебе сказать, — Егорка замялся, и Сергей вдруг четко почувствовал: сейчас соврет! — С Надькой нелады. Говорит, пить много стал. Да тут еще история одна, не буду сейчас рассказывать, не хочется вспоминать... В общем, чтобы не у-су-гу-блять (при этих словах Егорка на секунду стал прежним, выделив последний слог и усмехнувшись), так сказать, мне бы желательно сегодня не засиживаться, а пораньше домой идти. Ты уж извини, ладно?
Сергей всем своим нутром почувствовал, что ему врут, нет никакой истории и с Надькой все в порядке, она баба толстокожая, лишь бы муж зарплату в дом приносил, а уж если Егорка какую халтурку провернет, то это уж его кровные, пусть пропивает. К тому же он не конченный пьяница; в Надькином понимании, — такой же как все мужики.
Не поверил он Егорке, но все же спросил:
— Что за история? Неужели такая серьезная?
Со вниманием спросил, с тревогой за товарища.
Егорка облегченно подтвердил:
— Да, серьезная. Потом расскажу. Не буду тебе и себе настроение портить.
Дело было не в этом. Просто не придумал еще. Но Сергей добивать не стал, отпустил с миром.
Проводил Егорку, вернулся на кухню. Допил остатки в рюмке, хотел закусить, а в салатнице пусто. Полез в холодильник. Долго держал открытой дверцу, потом изрек:
— В нашем холодильнике мышь бы сдохла...
Подошла Даша.
— Мышь сдохла? — спросила она недоверчиво.
— Да нет, она сдохла бы, если бы туда попала. В смысле жрать нечего.
— Она в любом случае бы сдохла — там дышать нечем. А к чему ты это сказал?
 Он промолчал. Не ответишь же — да так просто, для смеха, тем более самому уже не смешно стало. Мышь в вакууме — это скорее трагедия. Сергей представил себе одинокую, несчастную мышь, которая за каким-то фигом лезет в пустой холодильник, чтобы умереть там в безвоздушном пространстве и фыркнул. Нет, не мог он серьезно представить себе такую полоумную.
Шутки-шутками, а на сердце было невесело. Он не стал рассказывать про Егорку, может все и не так, как ему показалось.
В воскресенье они собирались к Лобачевым; у Иринки, сокурсницы Сергея и жены другого его сокурсника Витюхи, справлялся день рождения. Давно уже договорились, что накануне созвонятся, узнают время.
— Привет, Ириска!
— Привет! — Звонко и игриво ответила Иринка; у нее была привычка флиртовать со всеми особями мужского пола, — а кто это меня беспокоит?
— Сергей. Как там насчет большого торта для двух оголодавших личностей?  День варенья только раз в году, как бы нам не опоздать, а то все без нас съедят, ни кусочка не оставят...
Иринин голос сразу потускнел:
— А, Серег, это ты...
— А кого это ты еще ждала?! Значит, раз Серега, то без улыбки в голосе? Смотри, расскажу Витьке, как ты с неизвестными мужчинами разговариваешь, мигом тебе хвост накрутит...
— Да нет, Сереж, я бы и рада улыбнуться, да поводов нет. Понимаешь, у нас Анютка разболелась сильно, мне пришлось больничный взять, да и Витя что-то неважно себя чувствует, температура у него. Грипп, наверное. В общем какое тут день рождение, сами больные, да еще перезаражаем всех...
При этих словах Сергея словно обожгло. “П е р е з а р а ж а е м”. — Егорка рассказал. Успел позвонить и рассказать, что их на СПИД проверяли. Вот теперь и боятся заразиться, грипп себе придумали. Наверное, вместе сочиняли, как соврать поудобнее, чувствуется, что не сходу придумано, а заготовка. Хотя может, кажется ему все? Может правда простыли? Зачем сразу плохо думать? Да и в любом случае, у них ведь ребенок. Неизвестно еще, как бы он сам поступил на их месте. Но все равно было противно, как будто яблоко с червяком откусил.
Он не стал делиться с Дашей своими догадками, решил поберечь. Она обратила внимание на его приугасший вид, но истолковала по своему:
— Что, Серенький, отказала тебе Ирка?
Сергей только поморщился. Даша давно вбила себе в голову, что у них с Иркой что-то было, хотя та совсем не в его вкусе. Мелкая, вертлявая как блоха, чернявая, зачем она ему? Да и красотой особой не отличалась.
— Да на фига мне сдалась твоя Ирка?
Но Дашу это не успокоило. Сергей знал, что она сейчас ждет уверений, что нужна ему только она одна на целом свете, а никакие Ирки с ней даже рядом не стояли... Но сейчас у него не было ни сил, ни желания для этого успокоительного ритуала.
Через две недели грянул гром. Повторный анализ оказался положительным. Даша пришла с почерневшим лицом, плакать она уже не могла. В доме как будто появился покойник. Они избегали говорить на эту тему, а других не было, поэтому молчали. Телефон тоже не нарушал тишины; бывшие друзья аккуратно вычеркнули их из своей жизни.
Сергей досиживал последние отпускные дни, Даша была в декретном; внешне их жизнь не изменилась. Они изо всех сил старались сделать вид, что ничего страшного не произошло. Сергей ходил на рынок за продуктами, Даша готовила, но ели они,  не ощущая вкуса пищи.  Долго это продлиться не могло. Первым прорвало Сергея. Открывая банку с маринованными огурчиками, он в очередной раз решил пошутить:
— Тебе одного огурца или двух огурцов?
Получив в ответ каменное молчание, он не сдержался:
— Господи, да сколько можно, давай решим для себя наконец! Раз уж все и ничего сделать нельзя, давай проживем, сколько нам осталось нормально!
Даша сохраняла скорбный вид.
— И не делай такое лицо, тебе не идет!
Даша взорвалась:
— Какая разница, что мне идет, а что нет, если мы скоро подохнем?!..
— Так зачем заранее подыхать?! Может еще и не все, может ошибка, да и с такой болезнью люди иногда долго живут, зачем мы уже сейчас будем себя хоронить?! — Сергей знал, что нельзя орать на беременную, да еще больную жену, но его так бесил ее упертый вид, что он не выдерживал.
— На хрена такая жизнь вообще!.. Лучше тогда сразу сдохнуть и не мучаться!
— А ребенок? Ты подумала о ребенке?! — Сам Сергей о ребенке вспомнил только сейчас, но ему хотелось как-то пробить эту броню, задеть за живое, — или ты только о себе думаешь? “Ах, какая я несчастная, пожалейте меня..” А я что, по-твоему, здоровый? Если у тебя СПИД, то и у меня тоже, так я же тебе на нервы не капаю своими вздохами и кислым видом?
У Даши раздулись ноздри.
— Да тебе-то какое дело до этого ребенка? Он мой, а не твой, что хочу, то и делаю.
— Как это твой? Ты его что, в одиночку делала, без меня? — Стал издеваться Сергей.
У Даши в глазах загорелся недобрый усмешливый огонек:
— Может и без тебя.
До Сергея не сразу дошло, а потом стало так плохо, что он даже удивился; думал ведь, что после СПИДа ничего уже хуже быть не может.
— Значит не от меня ребенок? — Спросил он внезапно севшим голосом.
Даша ничего не ответила.
Сергею хотелось схватить ее за плечи и трясти до тех пор пока из нее не вылетит ответ (или душа, что раньше).
— Я тебя спрашиваю. Или у “Вас” со слухом плохо?
Даша продолжала смотреть в сторону и молчать. Когда она сидела с таким непроницаемо-тупым видом, Сергей не понимал, что делает рядом с ним эта чужая ограниченная женщина. Как получилось так, что она — его жена?
— Правильная поговорка у персов: ”Лучший ответ дурака — молчание”.
Даша встала с оскорбленным видом и попыталась  уйти.
В Сергее вдруг вспыхнула такая ненависть, что он еле сдержался, чтобы не придушить ее. Он схватил Дашу за локоть и грубо бросил назад:
— Нет, ты сядь, я с тобой еще не договорил. Так чей ребенок?
Он толкнул ее с такой силой, что Даша отлетела к самой стене, ударилась и сразу разревелась от боли.
— Ты совсем больной что-ли, ты что делаешь?
Сергею стало стыдно, но он продолжал сохранять грозный вид и выжидающе молчать.
— От тебя ребенок, от кого же еще? Знала бы, что у тебя с мозгами плохо, не стала бы задумывать от такого отца. Понормальнее бы нашла.
С души как будто сняли тяжкий груз, он впитывал каждое ее  слово, проверяя его на внутреннем детекторе: правда или ложь. Вроде правда. Но зачем тогда она сказала, что без него ребенок получился? Позлить хотела? Слишком жестокая шутка получилась.
Остаток вечера они провели во взаимных извинениях и уверениях в любви. Насчет самой главной своей проблемы — болезни, решили ничего не предпринимать, жить пока живется и радоваться жизни. Как-то не страшно вдруг стало. И беда казалась не бедой, а  действительно —  просто проблемой.
Глава 5 “Трубы горят!..”
В сентябре Даша поехала  с матерью в Москву, к родственникам; может помогут попасть в медицинский центр на обследование. А Сергей взял да и напился. При Даше еще как-то держался, бодрячка из себя строил, а тут сразу все силы кончились. Не вышел на работу; зачем? — Все равно скоро на тот свет, того что  есть  прожить  не  успеешь,  какой смысл работать? Из редакции звонили, (у него был третий день запоя), спрашивали, что случилось.
— Да ничего страшного. Просто у меня СПИД обнаружили. А в остальном все хорошо, прекрасная маркиза!., — куражась и растягивая слова, пьяно ответил Сергей.
— Я тебе не маркиза. И не прекрасная, — рокотал в трубке редакторский голос, — Ты что, пьян? Немедленно приходи в себя и езжай на работу. Тут для тебя задание есть. И не шути так больше, дошутишься.
— Я не шучу. У меня действительно СПИД, — Сергей уже не смеялся, в его тоне осталась одна горечь.
— Ты действительно не шутишь? — Редактор несколько секунд молчал, переваривая новую информацию, — я не знаю, тактично ли это, но у меня к тебе деловое  предложение; напиши нам статью, а лучше серию статей, каково это, быть в шкуре иммунодефицитного больного. Представляешь, это ведь редкий случай; мало кто из больных умеет связно излагать мысли на бумаге, тем более так, как это делаешь ты. У тебя есть стиль, манера. Вкус, в конце концов! Обещаю, что ни одной буквы сокращено не будет! Представляешь, какой шанс появляется у нашей газеты?..
В этом месте Сергей не выдержал:
— Да на...ть мне на вашу газету и на вас в частности! Где вы раньше были, когда я у вас больше места просил для статей?!. Что-то раньше вы мой стиль хаяли в хвост и гриву, все не так было. Чего это я теперь вдруг хорошим стал? Тиражики упали? Решили живой труп вытащить, потрясти им, народ подманить? Хрен вам! Отдыхайте!
В ответ раздалось короткое:
— Ты уволен.
— Да и хрен с вами! Пошли бы вы.., — проорал Сергей, хотя из трубки уже доносились короткие гудки.
Он не помнил, как вырубился. Когда очнулся, было уже темно. Душа горела, а водка кончилась. Он не помнил, когда успел столько выпить; покупал ведь сразу десять бутылок, на долгий наркоз рассчитывал. Сил куда-то идти не было. Он добрался до телефона и с трудом набрал номер Лобачевых. Подошел Витька.
— Брат, выручай, трубы горят, подыхаю.
— Кто это? — Со сна не разобрал Витек.
— Серега, Равенцев, плохо мне очень.
— Ты хоть знаешь сколько времени? — Витька всегда раздражал Сергея своим правильным тоном.
— Прости, Витек, просто не знаю к кому еще обратиться, выручи! — Сергею было противно так унижаться, но другого выхода не было.
— Извини, Сергей, я тебе не мальчик на побегушках, чтобы по ночам бегать выпивку искать.
— Я думал, мы друзьями были... Учились вместе...
— То, что мы выезжали семьями на природу и справляли вместе праздники, еще ни о чем не говорит. А учиться я мог с кем угодно, хоть с последним бомжом. Так что мне теперь, всем им бегать — водку искать?
— Ну спасибо!., — Сергей готовился высказать все, что он думает по поводу такой “дружбы”, но не успел, Витек уже закончил разговор:
— Извини, мне скоро на работу, — и повесил трубку.
Сергей хотел было перезвонить, но остыл. Действительно, кто ему этот Витька? Ну учились вместе, ну дружили семьями, но ведь не больше. Вот Егорка — настоящий друг. Надо было ему позвонить сначала. Просто не хотелось Надю беспокоить, она ведь может и послать запросто, если ее разбудят среди ночи. Но делать нечего, надо звонить.
Трубку взяла Надежда. Рявкнула:
— Совсем совесть потеряли, спать не даете! — Но Егорку все-таки позвала.
Он долго не мог проснуться и не понимал чего от него надо.
— Трубы горят, выручи раз в жизни! Сам бы сходил, деньги есть, не могу просто, еле до телефона дополз...
— Сереж, ты извини, конечно, но ты что, совсем больной?!. Всех в доме на уши поставил, в такое время звонишь!..
Сергей не выдержал и произнес, еле скрывая бешенство:
— Да, совсем. Понимаешь ли, СПИД у меня, подохну скоро, так что не буду никому больше досаждать. Ты уж извини, что еще живой, беспокою..
— Хватит херней страдать. Я что ли тебе виноват, что ты заболел?
— А хотя бы и ты. Кто тогда ко мне баб привел, когда Дашка уехала?
— Ну извини, — произнес совсем не извиняющимся тоном Егорка, — тогда все было нормально, — к  разговору наверняка прислушивалась Надька, поэтому он не мог выражаться более ясно.
Но Сергей понял и так:
— Ты что, успел обоих?
— Да.
— Когда я вырубился?
— Да.
— Ну ты молодец! Настоящий друг! А какой верный! Какой надежный! И на помощь другу всегда спешит, так торопится, что аж подметки горят.., — издевался Сергей.
— Хватит. Ты думаешь, раз заболел, то все обязаны вокруг тебя на цырлах ходить? Не выйдет, дружок, находились. Никто тебе ничего не должен и не обязан.
У Сергея не хватало сил слушать все это. Ему было горько.
— Эх, Егорка-Егорка. Я-то, дурак, думал, есть у меня один настоящий друг, — Сергей чуть не плакал, — помнишь, ты тогда загулял на неделю, от Надьки скрывался, а я врал, что ты в командировке, а сам тебе пиво в гараж таскал? Забыл уже? А я-то думал, что и ты такой же; выручишь в трудную минуту, я ведь у тебя никогда ничего не просил. А помнишь,  в армии тебя чуть азеры не нагнули, а наши все в штаны наложили? Мне тогда еще ребро сломали, в госпитале отлеживался...
Егорке явно были неприятны эти воспоминания.
— Хватит. Извини, сейчас не то время, чтобы слушать твои пьяные базары. Ты эту историю про армию каждый раз рассказываешь, как нажрешься. Думаешь, мне приятно слушать про то, что меня хачики чуть не поимели?
— Извини, — опешил Сергей, — я не подумал. Почему же ты мне раньше ничего не сказал?
— Как же тебе скажешь? Ты ведь спаситель. Герой. Вот сейчас и говорю — хватит. Надоело. И не звони мне больше. У меня семья, мне еще жить. А ты.. Ты сам знаешь, — и Егорка бросил трубку.
Первой мыслью было — сделать что-нибудь с собой. Так как-то вдруг беспросветно все стало. Гадко на душе. Можно подумать, что до этого была какая-то надежда. Глупо. Глупо все. И нет смысла барахтаться, все равно эту воду не собьешь в масло. Но не было сил даже покончить с собой. Для такого поступка нужна какая-то решимость, твердость, а у Сергея после этих разговоров не осталось ничего.  Иссякли последние  энергетические  ресурсы. Он дотащился до кровати, упал и отключился.
Проснулся от того, что кто-то настойчиво звонил в дверь. “Может позвонят-позвонят, да уйдут”. Вставать дико не хотелось. Но тот, кто был   за   дверью,   казалось,   точно   знал,  что  он  дома  и  уходить  не            собирался. “Вдруг у Витьки или Егорки совесть проснулась, привезли мне подлечиться?” Сергей поспешно встал и, качаясь, пошел в коридор.
С независимым видом (мол, мы и не ждали ваших подачек) он распахнул дверь. И тут же чуть не захлопнул снова. На пороге стояла Лялька.
— Пустишь или так и будешь рот разевать?
Сергей хотел посторониться, чтобы дать ей пройти, но вспомнил самое важное и твердо загородил дорогу:
— Лялька, ты, наверное, не знаешь. Я заболел. У меня.., — было невыносимо тяжело сказать последнее слово, казалось, что после него между ними упадет чугунная стена.
— Я в курсе. Дай пройти, — Лялька по-хозяйски вломилась в квартиру, — фу, какой здесь запах.
Пахло действительно мерзко; блевотиной, пьяным потом, старыми окурками, но все это перекрывала тошнотворно сладкая вонь перегара. Сергей уже принюхался, но Лялькины слова заставили его обратить внимание на свой внешний вид, да и квартира была загажена донельзя.
— Извини, у меня бардак. Да и сам я.., — он опять вспомнил, что не сказал самого главного, — Ты наверное не поняла, чем я болен...
— Да поняла я, поняла, твои дружочки уже полгорода оповестили, — Лялька деловито доставала из пакета колбасу, хлеб, пирожки. 
В другом пакете оказалась водка и несколько банок пива.
— Я не знала, что лучше. Давай, лечись. Когда в последний раз ел?
Сергей честно попытался вспомнить.
— Вчера? Или нет, наверное, позавчера.
Он никак не мог открыть банку, Лялька ему помогла.
— Пей, но потом обязательно покушай. Я пока пойду разгребу, что смогу.
Сергей выпил банку, потом как дикий зверь набросился на колбасу и все это время ни о чем не думал. Зачем пришла Лялька, скоро ли уйдет и зачем ей это. Он просто наслаждался тем, что появился кто-то, кто смог о нем позаботиться, кому он не безразличен. Он утешал свое похмелье и словно заново узнавал вкус пищи. После еды он быстро осоловел и начал клевать носом. Лялька бегала по квартире, звенела пустыми бутылками, шумела водой. В конце концов снова вернулась на кухню.
— Пойдем, ляжешь.
Сергей покорно последовал за ней. Улегся на диване, она села рядом на  стул.
— Олюшка, — вспомнил вдруг он ее имя.
— Ну вот, наконец-то, а то все Лялька да Лялька, — обрадовалась она.
— Олюшка,  я тебе очень благодарен, ты меня можно сказать, от смерти спасла, но.., — Сергей не знал, как выразиться потактичнее.
— Зачем я пришла? Вот глупый! Память у тебя девичья. Я же тебе говорила, давно уже, что всегда буду рядом, в беде и в радости, если нужна буду. Только позови.
— Но я же тебя не звал, — Сергей тут же понял, что сказал бестактность.
Но Лялька была на то и Лялька, что не обиделась.
— Правильно. Ты меня и не мог позвать, ты даже не знал, что я уже неделю в городе. Я как узнала, сразу помчалась. Я ведь тебя все-таки люблю, — последние слова она сказала тише.
Сергею стало неудобно; вдруг Лялька не знает, что он женат?
Она поняла его сомнения:
— Я в курсе, что у тебя есть Даша. Я бы не приехала, если бы она была дома; зачем ставить тебя в неудобное положение. Просто сегодня с Иринкой говорила, она и рассказала, что ты ночью звонил в ужасном состоянии. Я как поняла, что тебе плохо, сразу и собралась. И еще, — то, что я тебя люблю, тебя ни к чему не обязывает. Просто знай, что есть человек на свете, который примет тебя любого; здорового или больного, грязного или чистого, а это уж твое право решать, с кем тебе быть.
Сергей грелся в лучах ее заботы, плыл в звуках ее голоса. Он готов был сказать: “Только ты мне нужна, только с тобой я был счастлив. Наш брак с Дашей оказался ошибкой, мы слишком разные. Ты — моя половина. Только ты”. Но вдруг перед глазами встала Даша, ее припухшее от беременности лицо. “Сволочь ты будешь, если сейчас бросишь Дашку”.
 Он тяжело вздохнул и открыл глаза. Оказывается, он успел заснуть. Ляльки в комнате уже не было и в квартире тоже, записки она также не оставила, видимо, чтобы случайно не скомпрометировать.
Приход Ляльки казался чудесным сном,  из которого не хотелось выходить. Сергей позволил себе помечтать, какая прекрасная жизнь была бы у них с Лялькой. И тут же опомнился. Да, он действительно больной, причем на голову; как можно  СПИДоносцу мечтать о какой-то женщине? Неужели он бы смог жить спокойно, если бы заразил ее? Хватит одной Даши. За нее-то он себе никогда не простит. А уж Лялька — этот нежный солнечный зайчик... Нельзя ее губить. Даже если она такая глупенькая, изображает из себя жену декабриста, то у него-то должна быть голова на плечах, он все-таки мужчина.
Почему-то настроение все равно не омрачалось. Несмотря ни на что, верилось в лучшее. Даже пить не хотелось.
Глава 6 Умереть незаметно
Еще два дня от отсыпался и отъедался, пока продукты, принесенные Лялькой, не закончились. На третий день  он побрился, помылся, полез в шкаф и вытащил оттуда свой  выходной костюм. Новый, итальянский, всего пару раз и надевал. Взял как висел; вместе с белой шелковой рубашкой и строгим классическим галстуком. Вытащил еще несколько вешалок с одеждой, придирчиво осмотрел. Дашины платья; все в талию, в ближайшие полгода все равно не одеть, живот помешает, а потом и не понадобятся уже. СПИДоносцы долго не живут. Оставил те, что с краю, на глазах, остальные взял. Вытащил шубу. Мутоновая, черная, но с шикарным воротником из ламы. Погладил воротник рукой; год назад купили с Дашей на рынке, долго искали, уже отчаялись, хотели что-нибудь не стандартное и не сильно дешевое на вид. И наконец нашли эту. Даша в ней шикарно смотрелась, как голливудская звезда. “Мерседеса” только не хватало. Кому она теперь достанется?..
Сергею пришла в голову еще одна мысль. Он полез в ящик стенки, где хранились документы и Дашина самая дорогая бижутерия. Вытащил золотую цепочку; Даша обожала золото, у нее было три цепочки и два перстня, один с камушком. Самому Сергею хватало обручального кольца, и он не разделял страсти жены. Взял  один перстень, тот, что без камня.
Все это, вместе с вещами, упаковал в огромную сумку и пошел продавать.
На рынке его окружила толпа женщин; две из них присмотрели себе шубу и платья, побежали домой за деньгами. Наверное, он просил слишком дешево, так как продал все удивительно быстро. Золото взяли в ближайшем к дому ларьке.
Он наполнил пустую теперь сумку продуктами и спиртным доверху, но деньги еще оставались и это было приятно.
Дома он от Даши, да и сам от себя спрятал все, что осталось; под матрасом, в стенном шкафу между газетами, засунул пару купюр в зимний ботинок и в тому подобные места.
Потом пил. Пить не хотелось, но и жить в этой реальности, где нет будущего — тоже. Пил по черному, сколько влезет. Когда не лезло, все равно пил. Изрыгал из себя лишнее и заливал снова, добиваясь одного — полной черноты, не существования, не понимания, провала в небытие.
Когда очнулся, не мог вспомнить, куда спрятал деньги. Пошел за пивом, тогда-то и встретил мужика, обманувшего его с кассетами и рассказавшего ужасную историю про кошку. Она никак не выветривалась из головы. Может быть мужик и прав, ни к чему обрекать на муки изуродованное животное, но как тяжело об этом думать!..
... Он как раз допил первую бутылку водки, когда раздался телефонный звонок.
— Да.
— Ты сейчас можешь говорить?
От водки душа ширилась, хотелось жить и любить. Он пока не понял, с кем разговаривает, но от женского голоса воспрял духом.
— Да!
— Это Лялька. Как у тебя дела?
— Пью, — немного грустно сказал он.
— Хороший мой, это ведь не обязательно делать, чтобы быть счастливым. Сережка, я звоню тебе просто для того, чтобы ты не забыл — я тебя люблю и готова помочь, если надо.
— Спасибо, но.., — пока Сергей подбирал слова, чтобы не обидеть Ляльку, но дать ей понять, что она никак не поможет, она попрощалась:
— Хорошо. Если что — звони.
Душу переполняла нежность. Пить больше не хотелось.
Когда вернулась Даша, новый запой еще не успел начаться и Сергей встретил ее на уровне; порядок в квартире, никакого перегара, бодрость духа и выбритый подбородок. Правда, бодрость духа не особо надежная.
Даша вернулась поникшая (в Москве ей сказали, что против СПИДа проверенных лекарств еще нет и деньги тут не причем, а на роль подопытного кролика Даша не согласилась), поэтому тоже развеселить не могла. Они целыми днями молчали или грызлись из-за всякой ерунды. Сергей стал орать, порой даже срываясь на мат (чего раньше никогда в присутствии женщин не допускал). Он сам не знал, откуда в нем это, просто он весь, до горлышка, был переполнен чернотой, хотелось выплеснуть острую как боль, злость, а под руку попадалась только Даша. Она раздувала ноздри и тоже не оставалась в долгу.
Как-то после очередного скандала, она горестно и каким-то по-детски тонким голосом воскликнула:
— Господи, как мне хочется сдохнуть! Только чтобы побыстрее, чтобы не ждать неизвестно чего, чтобы не видеть этой квартиры, не видеть твоей рожи, не видеть ничего. Просто уснуть и никогда больше не просыпаться. Я устала от всего на свете. Знаешь, я иногда мечтаю умереть незаметно. Чтобы не успеть понять, что умираю. Раз — и там!
Сергея слегка зацепила “рожа”, но он не обратил на нее особого внимания. Намного больше его поразил Дашин тон; он редко бывал настолько искренним и страстным. Ему вдруг стало жаль Дашу; последнее время он перестал видеть в ней человека, он воевал с миром против несправедливости (болезнь ему казалась несправедливым наказанием неизвестно за что), а Даша была ближайшим врагом. А тут вдруг   он   увидел,  что   Даша   просто-напросто   маленькая   девочка, которой приходится решать взрослые проблемы. Он вдруг понял, что болезнь не только у него, но и у нее тоже. Что мир ведет войну не против Сергея, а против Сергея и Даши. Она на его стороне. Хотелось заслонить ее, избавить от этого груза, но как? Сергей решил быть помягче с Дашей, усмирять себя, даже если не все по нутру.
Даша свято верила в медицину (несмотря на неудачу в Москве) и вскоре после приезда снова собралась по врачам.
— Дашонок, пожалуйста, зайди к психиатру, — попросил Сергей.
— Зачем? — Как все люди ее породы, она думала, что к психиатрам ходят только психи.
— Скажи, что у тебя депрессия, бессонница, пусть выпишут чего-нибудь, сама видишь, какой я дерганый стал.
— Тебе надо, ты и иди.
Сергей вспыхнул, но погасил злость и миролюбиво продолжил:
— Если я туда пойду, то это все — меня поставят на учет и больше никогда не снимут. Вдруг у нас не СПИД, а я потом никогда не смогу водить машину. Психбольному не выдают права.
Сергей знал, что машина была заветной мечтой Даши. Она помолчала, подумала. Эта медлительность мысли всегда его бесила.
— Ладно.
После больницы Даша зашла в аптеку, принесла таблетки. Одни из них Сергей знал — слабенькие таблеточки, а вот о других услышал впервые. Выпил перед сном. И не пожалел. Душа выросла вширь и ввысь, все стало возможным, он чувствовал, что его переполняет радость и любовь  ко  всему  миру.  Он  был  возбужден  и  не только морально; всю ночь Сергей не давал покоя Даше; даже секс с ней стал интересным.
Когда действие таблетки прошло, был большой соблазн повторить, но Сергей приберег их до того часа, когда станет совсем невмоготу от черноты в душе.
Они, как и раньше, снова стали много гулять вместе. Сергей старался быть внимательным, и у него иногда это даже получалось.
Как-то они случайно попали на птичий рынок. У Сергея разбегались глаза, он как ребенок, радовался кишащей вокруг жизни.
— Давай аквариум заведем! — Он насмотрелся на цветных рыбок и теперь хотел унести с собой кусочек праздника.
— Да ну их. Рыбы, они есть рыбы, какой в них толк? К тому же они дохнут. У меня в детстве были рыбки; все передохли.
Но Сергея не так-то просто было погасить.
— Тогда птичку! Попугайчика вон того, например. Или этого. Они мне все нравятся.
— Птицы гадят везде, да и нужно ли тебе это чириканье? Его ведь не выключишь как радио, — рассудительно сказала Даша.
Сергей нехотя согласился. Поспать, особенно по утрам, он всегда любил и птичий щебет в это время ему точно не принесет радости.
Про хомячков он даже не стал заикаться. Сам знал ответ — они воняют.
Зато около щенков с котятами снова не выдержал:
— Давай купим вот этого щенка!
Бабуля, держащая очаровательную рыжую псинку, поправила:
— Я не продаю, я так отдаю.
— Тем более! — Воодушевился Сергей, — смотри, какую прелесть за так отдают!
Даша сморщилась:
— Серенький, куда нам такую дворнягу, она же здоровая вымахает, ты посмотри только на ее лапы!
Лапы действительно были мощные. Сергей представил себе, как из этой милой щенульки вырастает огромное неказистое чудовище (а ведь его еще выгуливать придется!) и подумал, что Даша права; не надо им такую.
— Ну хоть котенка-то мы можем взять?— Спросил он с вызовом, останавливаясь возле корзинки с пушистыми писклявыми комочками, —  посмотри на этих зверенышей!
Даша посмотрела ему в глаза и с нажимом сказала:
— У тебя скоро будет свое дитятко, за ним одним замучаешься пеленки стирать, ты думаешь, что захочешь еще за этим бегать лужи подтирать?
Сергей понял, что спорить бесполезно, да и не хотелось уже. Он про котят-то спросил чисто из спортивного интереса.
Глава 7 ”Серенький...”
Близился их с Дашей небольшой семейный праздник. Раньше Сергей ко всяким, даже самым пустяковым праздникам, делал Даше подарки; теперь не хотелось. Может быть это — последний совместный праздник в их жизни. СПИД разрушил их семью, их жизнь. Или она уже была разрушена? А может, ее никогда и не было? От таких мыслей любой праздник станет днем траура.
В этот день его с утра начало трясти. Выпил успокаивающее. Как мертвому припарки. Достал давно заныканную упаковку сильных таблеток. Где-то через час в душе появилась радость. Все стало легким и возможным.
— Дашутка, давай отметим наш праздник!
— Какой? — Спросила она безучастно. В последнее время она ни к чему не проявляла интереса.
— Сегодня два года, как мы познакомились!
— Я не хочу пить.
Уже после Дашиного возвращения Сергей пару раз крепко наподдал, но в запой это не перешло — Дашино угрюмое, укоряющее молчание не давало душе размаха.
Вот и сейчас она с подозрением отнеслась к его идее. Но Сергей умел уламывать женщин.
— Я купил твое любимое вино, “Сангрию”, — Сергей знал, что после вина Даша выпьет и водку; главное — начать.
Даша наморщила лобик.
— Что случилось? — Обеспокоено спросил Сергей. “Неужели упрется?”
— Кроме макарон, в доме хоть шаром покати.
— Я сейчас сбегаю.
Сергей лихорадочно оделся и помчался на рынок.
Покупал, не глядя на цены. Даша любит рыбу — купил красной, купил копченую мойву, купил даже банку черной икры. Даша давно хотела фруктов; апельсины, яблоки, сливы, груши (специально забежал в супермаркет, так как на рынке не было). Даша любит сладкое — конфеты на любой вкус, зефир, щербет, еще коробка шоколадных. Купил копченую курицу и еще пару бутылок водки. Пять уже лежали дома, схороненные в  разных углах, но лишние не будут лишними. Тормознул только тогда, когда кончились деньги. То есть осталось еще рублей пятьдесят, но разве это деньги? Дома, конечно, еще были и много, но их он спрятал на черный день. Специально не стал с собой больше брать; побоялся истратить. Уже уходя с рынка,  увидел розы и купил одну, алую.
Когда выложил все на стол, Даша ужаснулась:
— Где ты деньги взял на все это?
Несмотря на упрекающий тон, в ее глазах появилось оживление.
— А вот!.. Секрет фирмы! Вот блин, купишь все, что душе угодно, чтобы любимую жену порадовать, а она недовольна, — Сергей, разумеется, не собирался говорить, что продал (вдобавок ко всему остальному) фотоаппарат, свою зимнюю куртку (еще во время ее отъезда) и Дашино оставшееся золото. Про фотоаппарат он уже успел соврать, что отдал на время другу, насчет куртки — до зимы далеко, она все равно висела в шкафу (Даша туда и не заглядывала, не до этого было), а оставшееся золотишко он взял только сегодня, она сейчас искать не пойдет, а потом уже и неважно.
Даша засуетилась; нарезала хлеб, достала тарелки, помыла фрукты. Сели. Торжественно налили. Сергей провозгласил:
— За нас. За наше будущее.
Даша померкла.
Очень убедительно он повторил:
— За    Н а ш е    Б у д у щ е е . Оно у нас есть.
Даша слегка приободрилась (только для него, внешне, чтобы не портить праздник; иногда она могла быть удивительно чуткой), улыбнулась той улыбкой, что называлась “Все хорошо и я не плачу”. Чокнулись. Выпили. Сергей почти сразу разлил снова.
— Куда торопишься? — На Дашу уже подействовало вино, она вообще быстро пьянела. Иногда казалось, что она пьянеет от одной только мысли. Глаза ее заблестели, и улыбка стала какой-то похабной.
— Жизнь коротка.
Выпили снова. Застольной беседы у них с Дашей никогда не получалось, поэтому сейчас они сидели молча. Раньше, во время подобных мероприятий, Сергей еще пытался оживить обстановку, но его шутки висли в воздухе. Самому с собой разговаривать было легче; по крайней мере не чувствовал себя так глупо. Поэтому сейчас он и не пытался ее расшевелить.
Даша никак не могла наесться. Сергея это всегда бесило, он просто наглядно представлял, как Даша становится такой же необъемной в обхвате, как ее мамаша. Ела Даша некрасиво; чавкая, торопясь, жадно глотая; как будто сейчас отберут. Ела много.
После шестой рюмки Даша вышла в туалет. Сергей давно разрывался на части, не зная, как ему поступить, сейчас он решился и вскочил с места. Чувствуя себя героем дешевой мелодрамы, достал из кармана штанов пакетик с порошком. Высыпал часть в Дашину рюмку (побоялся весь, вдруг много будет). Размешал. Вроде не заметно. Только нерастолченные крупинки у дна плавают. Заметался: ”Куда деть пакетик?” Засунул в ящик стола, подальше от края.
Вернулась Даша. Уже стемнело, и она хотела зажечь свет.
— Не надо, — опередил ее Сергей, доставая свечу. Чиркнул спичкой, — давай посидим так.
Он знал, что на Дашу всегда безотказно действует так называемая “романтика”. Все было правильно; она улыбнулась и села. Что касалось его самого, то ему было плевать, при каком свете ужинать и заниматься любовью; все эти сидения при свечах он считал женской придурью.
Но Даша расцвела. Села рядышком, прижалась к его плечу.
— Помнишь, когда мы только познакомились, мы так же сидели у тебя. Помнишь? — Даша взяла его за руку.
Он не хотел помнить. Это ослабляло.
— Да, конечно, — произнес он проникновенно.
— Давай выпьем!
Они подняли рюмки.
— За нашего детенка! Чтобы был красивым, умным и счастливым! В общем — весь в нас!
Чокнулись. Сергей не дыша и не глядя на Дашу, прислушивался к ней; заметит-не заметит? Не заметила.
Через полчаса Даша стала клевать носом. Она долго думала над каждым словом, у нее закрывались глаза, в конце концов она мягко и бесшумно стала оседать на пол. Сергей был готов к этому и вовремя подхватил. Выпил еще. Потом еще и еще раз. Даша мирно сопела рядом, такая домашняя и теплая. Его раздирало, корежило, крутило, как будто внутри расправлялась какая-то пружина, и он уже не мог спокойно сидеть. Набрав полные легкие воздуха (как будто это поможет), он поднял Дашу и понес ее в ванную. Она казалась тяжелее, чем обычно, еле дотащил.
 В ванной положил ее на пол, чертыхнулся; надо было раздеть сначала, здесь неудобно. Осторожно снял халатик (Даша не приходила в себя). Ее голова моталась, руки падали и вся она, словно стекая, стремилась вниз, к горизонтальному состоянию. Долго думал, оставлять ли трусики. Но кто же принимает ванну в трусах? Скрепя сердце, снял. Пустил воду. Не кипяток, но и не холодную, как можно ближе к температуре тела. Пока набиралась вода, сходил на кухню и замахнул еще. Мозги работали ясно и холодно, голова была свежей, как будто и не пил. Зато на эмоции выпитое подействовало как общий наркоз. Перед тем, как возвращаться в ванную, снял с себя рубашку и штаны, чтобы не замочить.
Даша так и не проснулась, когда он положил ее в воду. Некрасиво открылись ноги, словно приглашая его к себе. Он сдвинул ей коленки, но они все равно разваливались в стороны. Развернул бритвенное лезвие, положил между ее пальцами, придержал своими, чтобы не выпало.
— Дашунька, котенок, это для тебя, это ради тебя, — уговаривал он тихо.
Не доставая из ванны ее руку, прямо в воде (где-то он читал, что так не больно, он не хотел причинять боль), резанул по левому запястью. Хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть того, что будет, но он пересилил себя. Сначала ничего не произошло, ему даже показалось, что он слишком слабо надавил. Потом кожа словно лопнула, края разошлись, разрез уродливо потемнел, кровь, словно дымок, неторопливо смешивалась с водой. От ужаса у него на секунду почернело в глазах. Чтобы не передумать, он еще и еще раз с нажимом резанул чуть ниже. Страшно было смотреть, как легко поддается кожа, как быстро появляется кровь. Сергей почувствовал, что его оставляют силы. Ему страшно захотелось курить.
Он вышел из ванной, вернулся на кухню, закурил. Опять выпил. Взгляд упал на Дашин передник, она сшила его уже при нем. Сердце вдруг сжалось; умрет сейчас Даша и никто никогда не оденет этот передник. Еще не поздно вызвать “скорую” и все вернуть на место. Раздираемый сомнениями, он вернулся в ванную.
Было трудно определить, сильно ли идет кровь, поэтому Сергей вытащил израненную руку из порозовевшей воды. Кровь бежала бодрыми струйками, не добегая до воды, сплеталась в один поток и расплывалась там красной пылью.
— Серенький.., — Даша попыталась открыть глаза.
Его напряженные и без того нервы словно пронзило током. Что он делает? Что? Ведь обратно уже не повернуть. Молнией пролетело — а если сейчас вытащить Дашу из ванны, замотать ей руку?.. Нет, это не выход. Опять будет медленное умирание, он не сможет избавить от этого Дашу, она все равно умрет, только более мучительно. Она ведь сама говорила, что хотела бы умереть, не зная, что умираешь. Да и как теперь? Как он ей объяснит, откуда порезы? Даша никогда не была лунатиком и не смогла бы нанести их себе сама. Она возненавидит его, даже хуже; будет смотреть как на убийцу, еще в милицию заявит. Или расскажет об этом своей мамочке, а уже та сообщит куда надо. Но самое страшное — Даша будет знать, что он хотел ее убить.
— Где я?.. — Даша непонимающе смотрела на него расплывающимся взглядом, глаза ее слипались, у нее не хватало сил держать их открытыми.
Сергей не мог на нее смотреть, он чуть не ревел.
— Дашунька, котенок мой, девочка моя, все хорошо, все хорошо будет...
Даша с облегчением опустила веки. Даже сейчас она ему верила.
— Руку... Больно руку.., — с трудом произнесла она.
— Сейчас пройдет, сейчас, мой хороший, — Сергей набрался духу и легким, почти нежным касанием, чуть притопил Дашу за плечи.
Она была слабой и почти не сопротивлялась. Под водой ее лицо некрасиво сморщилось, изо рта шли пузыри. Она задыхалась. Вдруг она довольно сильно, словно большая рыба, дернулась всем телом, потом еще раз.
— Сейчас, мой маленький, сейчас моя любимая девочка, сейчас тебе станет легче, — повторял Сергей, скорее для себя, чем для нее, —  Даша уже ничего не могла слышать. Ему было плохо видно из-за слез, вытереть их он не мог, так как руками придерживал Дашу. В голову пришла вдруг странная мысль: по гороскопу у Даши водная стихия и именно в воде она находит себе покой. Перевел на себя — у него стихия — огонь, но он не хотел бы умереть при пожаре.
Наконец она успокоилась и замерла. Вот и все. Он вытер лицо и вдруг заметил, что Даша из-под воды смотрит на него широко раскрытыми, застывшими глазами. Его мороз пробрал по коже, — она же умерла! Вот и рот приоткрыт, не может же она дышать под водой?!. Значит она открыла глаза, уже умирая, она  видела  его,  видела  как  ее убивают. Ему стало плохо. Единственное, что он сейчас мог сделать — избавиться от этого мертвого взгляда. Он попытался сомкнуть ей веки, но они упрямо приоткрывались. Плотно закрыть глаза не вышло, но все равно стало легче. Он вдруг почувствовал такую усталость, как будто всю ночь рубил дрова. Даже хуже, так как радости или хотя бы удовлетворения от выполненной работы не было. Наоборот.
Даша еще колыхалась в красноватой от крови воде, когда он вышел из ванной и закрыл за собой дверь. Пришел на кухню. Оделся. Сел. Все ли сделано правильно? Вроде все.
Глава 8 Вниз душой
Не давала покоя мысль; может можно было все остановить, дать жизнь Даше, дать жизнь ее ребенку? Он тут же гасил в себе это — нет, нельзя. Как бы она смогла жить, зная, что родной муж пытался ее убить? Нельзя. Она бы никогда не простила. Сергей сознательно собирал всякую гадость о Даше; и готовила она не вкусно, и в постели была никакая и перед гостями вечно его выставляла не в лучшем виде. Но перед глазами вставали другие картинки: вот она сидит, штопает его носки. Вот стирает, и мокрая прядка падает ей на лоб. Вот они идут по улице, и Даша мечтает, как они скоро будут гулять с их малышом. Сергею тоже было приятно о таком помечтать. Он хотел ощутить себя папой хотя бы ради этого; чтобы вот так вот, с Дашей под ручку, толкая перед собой колясочку, пройти по зеленым улицам. В такие моменты Даша становилась для него самым родным на свете человеком. А теперь ничего этого не будет. Он — убийца. Он убил свою жену. Он убил живое существо, которое недавно смеялось, пело, кушало. Причем жадно кушало, оно хотело жить. А теперь всего этого не будет. Все. А ведь она ему верила. От этого становилось так хреново, что хотелось самому пойти в ванную и вскрыть себе вены.
Закралась подлая мыслишка; — “Ты сделал это не для Даши, а для себя. Это тебе надоело такое существование, тебе надоела Даша, в глубине души ты подозревал, что ребенок не от тебя, ты ненавидел Дашу, поэтому убил. Ты не мог ее бросить, потому что это не благородно; беременная, да еще больная СПИДом (возможно, ты ее и заразил), зато убить ее очень благородно. Благородней, чем дать ей развод”. Сергей уговаривал себя:
— Нет, я убил Дашу только ради того, чтобы она не мучилась, ведь идут же сейчас разговоры об эвтаназии. Даша тоже неизлечимая больная, она сама говорила, что не хочет дальше так жить. Я поступил милосердно. Я бы и сам хотел умереть во сне, не успев ничего понять,— но он не верил сам себе.
Тем более Даша в последние секунды наверняка все поняла. Кто знает, какие они, последние мгновения жизни? Может в человеческом сознании они тянутся веками? Если так, то он обрек ее на ад.
Как он не отбрыкивался, все время вставала одна и та же мысль; он убил Дашу. Уже никто не скажет ему “Серенький” (пусть раньше он ненавидел, когда его так называли, сейчас он был готов простить ей этот грех. Сейчас это звучало как-то по родному). Никто не обнимет, не прижмется как Даша, словно кутенок под боком. Когда она так прижималась к нему во сне и сопела где-то в районе подмышки, его охватывала нежность до дрожи, хотелось защищать ее от всего мира. А вот теперь ее защитник стал убийцей. У него было такое ощущение, что мир перевернулся. Или не мир, а он сам. Или не он сам, а что-то внутри него. Не желудок и даже не сердце. Может быть, душа? И теперь он так и живет — вниз душой?
От этих раздумий надо было как-то отвлечься. Он заставил себя выпить. Пил до тех пор, пока все выпитое не подкатило к горлу и не заставило его бежать к унитазу. Его вырвало. Стало легче, но он упорно продолжал пить. Время от времени его рвало, он опять заливал в себя мерзкую жидкость и так до тех пор, пока сознание не отупело. Было очень трудно опьянеть, но ему это удалось. Ноги плохо держали, и пока он шел в комнату, думал только об одном: только бы не упасть и не удариться, ссадины ему сейчас не нужны. В ванную он так больше и не зашел. Рухнул на диван и крепко, как мертвый, заснул;  упал в тяжелый, без сновидений, но и без мыслей сон.
Разбудила его боль. Он еще ни о чем не успел подумать, а она уже разлилась в груди, напоминая о непоправимом. Послеобеденное солнце лениво освещало квартиру: почему-то она казалась грязной, неухоженной, хотя Даша вчера только убиралась. Даша... На миг ему показалось, что ничего не произошло, что все это дурной сон, но память подсовывала ему страшные картинки, назойливо убеждая — ты сделал это, ты сделал. Не было сил даже завыть. Даже пошевелиться. Казалось, что если он замрет, то и жизнь его замрет, он обманет ее, обманет свое сознание, притворится мертвым. Хотелось действительно умереть или хотя бы заснуть снова. Но он знал, что надо закончить начатое, к тому же невыносимо пытаться заснуть, зная, что в ванне лежит мертвая жена.
Очень осторожно, чтобы не расплескать, Сергей встал. Он чувствовал себя переполненным до краев сосудом. Добравшись до туалета, опорожнил себя, зашел на кухню, сел. Налил водки. От одной мысли, что сейчас придется влить это в себя, от одного ожидания мерзкого вкуса, его передернуло и снова замутило. Но иначе он не сможет, не будет сил. Надо. Он приготовил воду, чтобы запить, положил рядышком яблоко, чтобы сразу зажевать, заткнуть желудок. Выпил, судорожно схватил воду, вгрызся в яблоко, проглотил, почти не жуя. Несколько секунд боролся с тошнотой. Прижал руку ко рту, чтобы не пустить на волю   гадкое,   но  спасительное  для  него  сейчас   вещество.  Победил.      
Тошнота улеглась. Налил еще. Старался думать только о насущном: вот сейчас он нальет, сейчас выпьет, закусит. Чем же он закусит? Ага, — вот курица осталась, можно ею. Можно рыбкой, такая вкусная рыбка! Он уговаривал себя как ребенка, но мысли все равно просачивались где-то на грани сознания: надо вызвать милицию, но сначала надо зайти в ванную, проверить, все ли в порядке. После пятой рюмки понял: пора.
Включил свет в ванной. И сразу удар по глазам, по чувствам: почерневшее от крови пятно на фоне белого кафеля, мертвая, недвижимая вода  и Даша в ней, страшная, с полуоткрытыми глазами, ртом, в слегка изогнутой позе: мертвая Даша. Как будто в груди что-то оторвалось и упало вниз, в темноту, в эту кровь. Он рухнул на колени, завыл:
— Дашка-а-а!.. — Он выл, захлебываясь слезами, но легче от них не было, — Дашенька, котеночек мой, прости меня, прости,.. Господи, Господи, Господи!..
Он ревел до судорог, до слепоты от слез, до того, что не мог остановиться. Выскочив из ванной, он опять выпил. Вернулся. Долго сидел на корточках, не в силах подняться. На него навалилась огромная отупляющая тяжесть. Даже дышать было трудно. Все-таки встал, наклонился над Дашей. Можно было не проверять, но он все равно потрогал: холодная. И вода давно остыла, было противно к ней прикасаться. Он вымыл руки над раковиной, вытер полотенцем, еще раз оглядел все, пытаясь понять, достаточно ли реальна картина, но сравнить все равно было не с чем, и пошел звонить.
“Скорая” приехала раньше. Выйдя из ванной, врач испытующе взглянул на его потерянное, искривленное болью, мокрое от слез лицо (он специально не стал вытирать), дрожащие губы:
— Давайте я вам укольчик сделаю.
—  Не  надо,  я  сам,  —  Сергей  снова  налил  водки;  в  этот  раз немного, чтобы не терять контроль раньше времени.
— Милицию вызвали?
— Да.
О Даше никто из них не произнес ни слова.
Милиционеры оказались менее тактичными.
— Это ваша подруга?
— Жена.
— Как это произошло?
— Не знаю, я  спал, а когда проснулся.., — Сергей почти верил самому себе.
— Крепко же вы спали, — недоверчиво протянул парень в гражданке.
— Мы вчера отмечали семейный праздник, я вообще не помню, как до постели добрался и заснул как убитый, — при этом слове Сергей смутился, ему вдруг показалось, что он выдал себя, что как-то по особенному произнес слово “убитый” и они теперь догадаются.
— Ссорились?
— Нет-нет, — Сергей как бы даже удивился нелепости вопроса.
Он потянулся к бутылке, но его остановили.
— Пока не пейте, — властно сказал следователь и продолжил допрос, — а с чего бы это вдруг молодой красивой женщине, да еще после семейного праздника, лезть в ванную и вскрывать себе вены?
 Да, этот парень не боялся причинить боль чьей-либо ранимой психике.
Сергею вдруг показалось, что его раскрыли, что остаток жизни ему придется торчать в тюрьме, но даже не это было самое страшное, — самым страшным было то, что теперь все будут смотреть на него как на убийцу. Они будут знать, а это невыносимо. 
Когда-то, еще в садике, когда он был совсем маленьким, он сходил мимо горшка. Просто ему так было удобнее. Он знал, что этого нельзя делать, но стыда не чувствовал. Не чувствовал до тех пор, пока не выяснили, кто это сделал. Все слышали, как воспитательница ругала его, как позорила; между ним и остальными детьми словно появилась стена отчуждения. Они презирали его, он стал инородным телом, выродком. Он больше не пошел в этот садик. Он устраивал такие истерики, что мать, устав с ним бороться, стала оставлять его дома. Ей тоже рассказали о поступке сына, и он всю жизнь, даже взрослым, избегал этой темы в разговоре с ней: его жег стыд. Когда она умерла, ему, конечно, было очень плохо. Но где-то далеко и глубоко внутри (он скрывал это даже от самого себя), он почувствовал облегчение. Слишком много некрасивых тайн знала его мама.
То что он сделал сейчас, не шло ни в какое сравнение с детской выходкой, поэтому, если бы об этом кто-то узнал, Сергей или убил бы его, или не смог бы жить сам.
— Так какие у нее могли найтись причины для самоубийства?
Тяжело, словно нехотя, Сергей выдавил из себя:
— У нас с Дашей СПИД.
Следователь несколько секунд молчал, оценивая услышанное. Видимо, счел его достойным правды, потому что неощутимо подобрался. Он не изменил вальяжной позы, вообще не пошевелился, но чувствовалось, что все, с чем он соприкасается в этой квартире; локтями со столом, задом с табуреткой — все это словно стало жечь. Потом ему в голову пришла спасительная мысль:
— Что же вы раньше-то не сказали, — он с облегчением (нашел, наконец, повод) вскочил и почти вприпрыжку побежал к своим.
Обстановка неуловимо изменилась. По хозяйски расхаживающие врачи и милиционеры словно съежились и продолжали свою работу с подчеркнутой осторожностью, как бы чего не задеть, время от времени бросая на него любопытствующие и опасливые взгляды. Сергей почувствовал себя диким зверем в зоопарке.
Вернулся следователь. Садиться он не стал.  Он не переминался с ноги на ногу, но все равно ощущалось, что даже пол прожигает подошвы его ботинок, и он только большим волевым усилием заставляет себя стоять спокойно. Казалось, что он и дышать-то старается не глубоко, как будто воздух здесь отравлен.
— Давно это у вас? — Осведомился он небрежно. Напору в нем заметно поубавилось.
— Два месяца. Даша уже была беременной, когда обнаружили, — добавил Сергей последнюю каплю. 
Следователь молча переваривал информацию.
— Вы хотели ребенка?
— Да, мы оба, а потом, когда узнали, просто.., — Сергей стиснул зубы и подвинул к себе бутылку.
Следователь на этот раз ничего не сказал.
Сергей выпил и продолжил:
— И вчера у нас праздник был не “потому что”, а “несмотря на”. Я весь вечер пытался ее развеселить. Видимо, не получилось...
Следователь как бы сочувственно спросил:
— У нее была депрессия?
— Да, с тех пор как узнали, нам обоим было не весело. Даша даже к психиатру обращалась, — Сергей уже обрел уверенность и говорил слегка небрежно, снисходительно, не забывая, однако, про горечь в голосе. Он просто видел себя со стороны: обреченный, убитый горем муж, потерявший жену и будущего ребенка. Ему было не трудно играть эту роль, тем более, что именно так он себя и чувствовал.
Он налил себе еще. Выпил.
— Жить не хочется. Тошно, — сказал он тихо.
Он был искренен и это почувствовал следователь. Вопросов больше почти не задавал, бригада его тоже не слишком долго копалась, и вскоре они уехали, забрав с собой то, что еще совсем недавно было Дашей.
Глава 9 “ И вода остыла...”
Оставшись один, Сергей в первую очередь помыл ванную, подтер затоптанный пол, убрал пустые бутылки, вытер со стола, перестелил постель. Он наводил порядок в квартире и словно в своей душе тоже. Сердце успокаивалось, все становилось на свои места и казалось правильным.
Потом он опять накрыл стол, достал чистую посуду, разложил закуски и снова стал пить. Почему-то перед глазами стояла не Даша, а та кошка, которую он даже не видел, снова и снова хрустел ее череп, и нечем было заслониться от этого звука.
— Хорошая моя, я для тебя это сделал, для тебя, только чтобы тебе было легче, чтобы ты не мучилась, — пьяно плакал он, уговаривая себя.
Выпитое придало ему энергии, стало душно от невысказанных чувств, захотелось выговориться, поделиться.
Он набрал Егоркин номер. Зла он сейчас не помнил, все заслоняла Даша.
— Егорка, друг, прости что звоню. Горе у меня, — боль в его душе сейчас боролась с желанием удивить, шокировать, ошеломить новостью, — Даша умерла.
На том конце трубки воцарилась тишина.
— Я сочувствую, — однако тепла не было. Егорка, видимо, твердо решил держать его на расстоянии.
— Она покончила с собой, вскрыла вены, — Сергей старался говорить не плаксиво, так, как будто он еще держится, не сломался.
Егорка не знал что говорить.
— Я очень тебе сочувствую.
— Утром встал, а она в ванной, уже холодная... И вода остыла...
— Я сочувствую.
Сергей обозлился:
— Ты можешь сказать хоть что-нибудь еще?!.
Тот сразу ощетинился:
— А чего тебе еще надо? Я тебе уже говорил, — у тебя своя жизнь, у меня своя и не лезь ко мне! Мне жаль Дашу, но что я могу сделать? Воскресить? Так я не Иисус Христос, извини. Чего ты от меня еще ждешь?..
Сергей бросил трубку. Зря он позвонил, чего он действительно мог еще ожидать?
Он вспомнил про Ляльку. На душе сразу потеплело. Но к этому чувству примешивался мерзкий, словно дурной запах, привкус; убил жену и тут же зовет другую. Может для этого и убил? Но услышать родной голос все равно хотелось.
— Олюшка, это ты?
Лялька сразу его узнала.
— Сережа?
— Мне очень плохо, Олюшка, — он больше не сдерживался, казалось, что по трубке от нее передается тепло, которое растопляет его, заставляет таять боль.
— Что случилось? Мне приехать?
— Нет-нет. Я просто звоню тебе, потому что больше некому. Понимаешь, Даша... умерла, — из его глаз потекли слезы, он захлюпал носом и продолжил, — зашел сегодня в ванную, а она там... Перерезала себе вены... Лежит в крови, холодная уже... И вода остыла, — Сергей сейчас сам почти верил, что так оно и было. Единственным отличием было то, что слезы не приносили облегчения. Если бы Даша действительно сама убила себя, то ему было бы намного легче. Совесть дает намного больше боли, чем любое горе.
— Хороший мой, ну не плачь, успокойся, ну что ты мог поделать, — казалось, что Лялька совсем близко,  поглаживает его по голове, вытирает мокрые щеки, — ты же не виноват, ты не мог ничего изменить.
— Мог! Я виноват! Это я ее не спас! — Ему хотелось, чтобы она его разубедила, хотя знал, что это невозможно.
— Не плачь, хороший мой, давай я сейчас приеду, посижу с тобой. Хочешь?
Сергей разрывался. Он очень хотел видеть Ляльку, но ему казалось, что от него сейчас пахнет кровью. Может не кровью, а чем-то другим, трудноуловимым, но Лялька сразу почует, сразу увидит смерть, сразу поймет, что он — убийца.
— Нет- нет, не приезжай! Если ты приедешь, я не открою дверь! Честно! Я серьезно тебя предупреждаю — я не открою дверь. Не езди.
Ему показалось, что получилось слишком грубо, он испугался, что обидел Ляльку:
 — Понимаешь, я не могу сейчас никого видеть, прости. Просто очень хотел услышать твой голос, жить было тошно, хотел уж тоже сам на себя руки наложить, — последнее он произнес как бы не серьезно, в духе висельного юмора.
Лялька испугалась:
— Сереженька, не делай этого. Пожалуйста, очень тебя прошу, ничего с собой не делай! Я очень тебя люблю, пожалуйста, живи, живи сколько можешь и даже если не сможешь, все равно живи, — неожиданно она разревелась.
— Ну что ты, ну что, ну не плачь, — растроганно утешал он ее. Как все-таки греет душу мысль, что тебя кто-то любит.
— Пожалуйста, обещай мне, что ничего с собой не сделаешь. Или я сейчас приеду и буду сидеть у тебя под дверью, пока не пустишь.
— Обещаю-обещаю, успокойся, моя девочка, будь умницей, не плачь.
После разговора ему вдруг очень захотелось жить. Это было несправедливо по отношению к Даше; ее-то он лишил такой возможности. Но ничего не мог с собой поделать, его душа словно разломилась на две половинки; одна выла от непоправимости, каталась по полу, истекая черной кровью и билась головой об стену, а в другой, словно свеча, теплилась Лялька.
— Господи, Господи, Господи, как же быть-то, как же дальше жить?..
Дашу похоронили быстро. Сергей почти не принимал в этом участия, даже гроб привезли  не на их квартиру, а к Дашиным родителям. Там и поминки справили. Сергей продержался все это время на таблетках, он был в каком-то странном отупении, как будто все происходящее видит по телевизору. Правда на поминках его прорвало; он дико напился, ревел белугой и бил себя в грудь:
— Это я виноват, я не спас свою любимую! Я любил ее! Любил! Как дальше жить? Как дальше?..
Гости вежливо сочувствовали, но были растеряны; он вел себя неприлично. Дашина мать мрачно игнорировала его (она не могла понять, куда исчезла шуба и золото; дарила не мать, а Сергей (золото осталось от его умершей матери, а одну цепочку, перстень и обручальное он купил ей сам), но Дашина мать считала, что имеет право на наследство),  отец  тоже  был  поглощен  горем.  Сергей  заметил,  что  ему поставили самую старую, всю в трещинах посуду и сначала не понял. Потом дошло; после него ее выкинут. Все вели себя так, словно он прокаженный. Может поэтому он и напился. Хотя и без этого редкий день проходил теперь без выпивки; благо продавать в доме еще было что.
Глава 10 “Художества”
Примерно через две недели после похорон в дверь позвонили. Сергей по своему обычаю пил, теперь уже в комнате; там было удобнее. И выпивка и закуска, он даже ведро принес, потому что пил всегда до рвоты. И кровать под боком; дошел до кондиции и рухнул. Чтобы занять мысли, а не тупо сидеть между рюмками, он в последнее время пристрастился к чтению. Всегда любил книги, но раньше как-то времени не находил, чтобы почитать всласть. Начал писать и сам, только не прозу, а стихи; они писались сами, от боли. Получалось что-то типа:               
Снова зима.
Я не заметил лета.
Мертвые дома.
Мертвая планета.
Холод, хоть вой.
Боль выпита до донышка.
Хочется домой,
Но и там нет солнышка.
Сергей не знал, хорошие это стихи или плохие, просто ему становилось легче, когда он их писал.
Когда услышал звонок, сначала испугался; неужели Лялька все-таки приехала, ведь он ей запретил. Они изредка созванивались, но Сергей старался держаться ровно, не приближая ее к себе. Потом страдал, порывался перезвонить, позвать, но запрещал себе даже думать на эту тему. Неужели она все-таки приехала?
Он схватил ведро, бегом унес его в ванную, попрятал пустые бутылки, прикрыл постель. Наконец открыл дверь. Там стоял Васька Стрельников. Сергей его не видел с тех пор как встретил на рынке с картинами.
— Привет! Сто лет не виделись! — Васька шагнул в дом и принюхался, — кажись ты водку пьешь, а друзей не зовешь? Нехорошо! Ты один? Я не помешал?
— Один, — Сергей не знал, как реагировать на этот визит. С одной стороны ему помешали, а с другой, он уже столько времени без людей, одичал совсем. А тут все же какая-никакая компания.
— Нехорошо в одиночку пить, — поучительно произнес Васька, вытаскивая из авоськи еще пару бутылей, — не возражаешь?
Для Сергея сейчас любая бутылка была большой ценностью, против водки он ничего не имел. Но Васька?.. Страшно не хотелось говорить про свою болезнь, он просто видел, как изменится Васькино лицо; на нем ясно проступит сожаление о том, что зашел.  Васька сразу заторопится домой и будет еще хуже, чем было бы, если бы он вообще не приходил. Но надо быть честным.
— Вась, не знаю как тебе сказать... В общем я больной, понимаешь, поэтому лучше иди, поищи себе другую компанию.
Васька не обиделся, расхохотался:
— Ты и правда больной, раз от водки отказываешься. Да ты не переживай, в курсе я про твою беду, что ты думаешь, — у нас город такой большой? А ты у нас, тем более, человек известный, в газеты пишешь... Слухами земля полнится!
— Как ты узнал? — Васька был из другого круга; Серегиных знакомых он не знал, познакомились по работе. Сергею надо было написать статью о выставке, напились они тогда здорово; Васька оказался мировым парнем. Потом приходил в гости, но с Дашиной стороны это не приветствовалось:
— Развел друзей — одна пьянь.
Васька действительно был не дурак выпить, да еще до такой степени, что даже на работу из-за этого нигде не мог устроиться, отовсюду гнали за прогулы и пьянки. Сергей, честно говоря, не очень возражал Даше, когда она решила отвадить Ваську. Слишком уж Васька был симпатичный; не ему картины писать, а с него. Здоровый, голубоглазый, всегда слегка небритый молодец, безотказно действующий на женщин. А по поведению — настоящий кот, правильно его Васькой назвали. Даже говорил, как мурлыкал. И то, что Даша его невзлюбила, было даже приятно, значит нет повода ревновать. А к самому Ваське в гости ходить было не очень удобно — жил он в общаге, без телефона, и вечно где-то шлялся, то подрабатывал где (грузчиком или на рынке с картинами своими), то по бабам таскался. Как не придешь — его нет. И не созвонишься.
Поэтому Сергей слегка удивился, увидев Ваську:
— Как ты узнал, что я заболел?
— Да успокойся. Я к тебе на работу позвонил, дельце одно намечалось, думал, осветишь в средствах массовой информации, а мне там заявляют: — У него СПИД и он уволился. Я сначала думал, прикалываются. Так вроде не первое апреля. Еще перезвонил, там меня отлаяли. Вот я и пришел, думаю надо поддержать товарища. У тебя, как я понимаю, пьянка, ну и у меня — творческий запой, как обычно. Вот я и подумал, чего нам по одиночке бухать, как алкашам последним, надо скооперироваться.
— А не боишься? — У Сергея вдруг почему-то охрип голос.
—  Да   ладно  тебе,  —   махнул   рукой   Васька,  —   и   не   такое      переплывали. К тому же у меня, — он хитро улыбнулся, — есть обеззараживающее, — и он помахал бутылкой.
— Кстати, супруга дома?
Сергей помрачнел.
— Так ты не знаешь? Даша умерла. Покончила с  собой.
Васька присвистнул и нахмурился.
— Давай не будем говорить на эту тему, время еще не прошло, не хочу опять вспоминать, — Сергею ужасно не хотелось рассказывать о Даше. С Васькой всегда было весело, но такие разговоры любого выбьют из колеи.
— Как скажешь. Хозяин-барин.
Сергей уже отвык пить в компании и сейчас просто наслаждался этим. Какое счастье, когда есть с кем поговорить на пьяную душу! И вообще, как здорово, что на свете есть Васька. Он-то думал, что нет у него друзей, кончились, а оказывается Васька, которого он раньше и в грош не ставил (так, собутыльник) и оказался настоящим другом!
Они приканчивали вторую, когда разговор незаметно вышел на Дашину смерть. Сознание уже туманилось, поэтому Сергей смог говорить.
— ...А потом приехала милиция, я им как сказал, что у нас СПИД, так ты бы их видел, чуть ли не пинцетами за все брались, по квартире ходили, как будто стены в дерьме, а они испачкаться боятся.
— Да-а-а, — задумчиво протянул Васька. Казалось, он думает над какой-то идеей, но не решается поделиться.
Выпили еще. Подбодренный водкой Васька осмелел:
— Знаешь, я кажется в курсе, отчего твоя-то себя кончала.
Сергей удивился и даже приготовился спорить, он-то знал, что Даша ничего с собой не делала.
— Ее совесть замучила, понимаешь. Гуляла она от тебя по черному, вот так.
— Как это... гуляла?
— Трахалась со всеми, направо и налево, с корешами твоими, со своими какими-то дружками, даже на улице знакомилась и к себе приводила. Один раз, рассказывала, какого-то иностранца подцепила...
— Т е б е   рассказывала? — С нажимом на первое слово спросил Сергей.
Васька смутился.
— Понимаешь, она меня тоже затащила. Я как-то к тебе пришел, а ты на работе был. Вот и вышло так случайно, — речь его стала какой-то суетливой, подобострастной.
Сергей сидел и в голову ему лезла всякая ерунда, например о том, что у Васьки почему-то очень белые зубы. Вроде курит побольше него самого, а зубы не желтеют. Может он их чем отбеливает?
А Васька, обрадованный спокойной реакцией, уже более весело продолжал:
— Ох и шлюху ты себе нашел! Ведь никого не пропускала!
— Зачем она это делала? — Спросил Сергей сам у себя.
— А Бог его знает. Бывают ведь такие, от рождения... Она все говорила, что ты ее не удовлетворяешь, вот и ищет приключений.
— А ты, значит, удовлетворял? — Мрачно спросил Сергей.
Васька опять забеспокоился.
— Нет-нет, что ты! Ее никто не удовлетворял, она потому и таскалась. Где уж мне... Она наоборот, говорила, что у тебя даже длиньше на два сантиметра... Да у нас с ней всего раз и было, она мне тоже не понравилась, как и я ей,  холодная как ледышка, я и так и сяк,  бабы вообще-то на меня раньше не жаловались, а эта как  каменная,  —  Васька заметил тяжелый взгляд Сергея и виновато закончил, — да я потом себе места не находил, так мне перед тобой неудобно было. Потому и ходить перестал. Не знал, как тебе в глаза смотреть. Наверняка и СПИД она тебе принесла, нагуляла где-то...
А Сергей в это время вспоминал Дашины слова о том, что ребенок не его.
— Будь добр, вспомни, когда у вас было?
Обрадованный мирным Серегиным тоном, Васька принялся считать:
— Так, в мае я с тобой познакомился, в конце месяца к тебе первый раз пришел. Значит, было это примерно в июне. Точную дату не помню, хоть убей. Я подобные вещи не запоминаю, уж извини, — и Васька обезоруживающе улыбнулся, сверкнув зубами.
А Сергею вдруг захотелось со всей силы хрястнуть по этим зубам. Бить, бить, бить до тех пор, пока они не вылетят. Вбить их в глотку, чтобы этот улыбающийся человек подавился ими, чтобы плевался кровью, а не сидел тут и не улыбался так назойливо.
Васька, видимо, почувствовал его настроение и стал торопливо разливать водку:
— Давай вмажем, Серега! Хрен с ними, с этими бабами, они все такие.
Сергей нехорошо усмехнулся, взял рюмку:
— За несостоявшегося папашу! — Выпил и ответил недоуменно сморщившимся Васькиным бровям, — ты ведь чуть папашей не стал, родной. Дашка от тебя забеременела.
— Она что, еще и беременная была? — Поразился Васька, — ну и артистка!
—  Да  нет,  —  отмахнулся   он,  похрустывая  огурцом,  хотя    по глазам  было видно; поверил, — у нее их столько было, что от кого угодно могло быть. Не обязательно от меня.
Сергея уже тошнило от его голоса, тошнило от хруста, тошнило вообще от Васьки.
— Говоришь, один раз только было? — Спросил он, едва сдерживая ненависть.
Ваське показалось, что Сергей что-то знает, и он решил признаться сам:
— Ну может и не раз, я уже не помню.
— Говоришь на два сантиметра?... — и без предупреждения заехал в лицо кулаком.
Удар прошел вскользь, но Сергей уже вскочил, готовый бить, бить и бить, до крови, до убийства, до смерти, лишь бы не видеть этой хари, не видеть свидетеля позора. Васька тоже вскочил, сначала он только защищался, но когда получил несколько довольно чувствительных ударов, тоже озверел и принялся махаться не жалея сил.
Очнулся Сергей в коридоре, на полу, в разодранной рубашке. Весь пол и одежда были в крови, может в его, может в Васькиной. Того уже не было, входная дверь не закрыта. Сергей ощупал голову; липко, — видимо пробил, когда упал. Поэтому и вырубился. Все лицо болело, тело тоже, костяшки на руках сбиты. Неплохо повеселился. Первый раз без затаенного ужаса зашел в ванную. Умылся, посмотрел в зеркало; так и есть, под глазом синяк, губа разбита, ссадина на щеке. Повернулся к пустой ванне и злорадно прошипел:
— Так тебе и надо, сука.
Его уже не так грызло чувство вины, ему казалось, что он всегда знал, что Даша ему изменяла, потому и убил. Заслуженно.
Но легкости на сердце не появлялось, наоборот, было мерзко, отвратно,  какой-то  гнилью  веяло  от  всего.  Сергей  почистил  зубы,  но       чище от этого не стало. Сергею казалось, что он чувствует вонь, что вся квартира и он сам пропахли какой-то гадостью, от которой невозможно отмыться. Он принял душ, долго терся мочалкой, а когда наконец вылез из ванной, снова почувствовал этот запах, он как будто стал еще свежее и четче.
Тогда он пошел и открыл одну из оставшихся бутылок. Слава Богу, что у него осталась привычка их прятать, иначе бы Васька унес; он забрал с собой начатую, — ту, что была на столе.
Перед глазами стояла наглая Васькина рожа, в ушах звучали его слова: “Да она со всеми твоими друзьями...” Со  всеми? Это ведь можно проверить.
Сергей набрал Егоркин номер.
— Привет, — произнес он нейтральным тоном, — у меня тут к тебя вопросик один есть. Мне доложили, что ты женой моей попользовался?
— А ты что, ангел святой мои грехи считать? — После непродолжительного молчания раздалось в трубке.
— Значит, было, — еще не веря произнес Сергей.
— Да иди ты на хрен со своей шлюхой, сдалась она мне!.. — И Егорка бросил трубку.
Вроде и не подтвердил, но и отказываться не стал. Сергей представил себе, как этот коротышка слюнявит Дашины губы (он всегда слюнявился, их общие знакомые девчонки жаловались), как она гладит его по жестким, словно проволочным черным кудрям и ему стало тошно. Противно, если это правда.
Еще один друг остался, бывший правда уже, но тоже когда-то в таковых числился, Лобачев Витька, может и его проверить? Сергей криво улыбнулся; ну уж с Витькой-то ни одна баба не захочет. Только Ирка, да и то по обязанности. Она потому хвостом и крутит, что Витька не мужик, сам как-то по пьяной лавочке откровенничал. Да и внешность у него отнюдь не героя-любовника, лысеть уже начал, в очках, кожа белесая, ни рыба ни мясо в общем.
— Витек, привет! Слышал я, ты к моей супруге лыжи вострил?
— Какие лыжи? — Как всегда отвратительно правильным тоном спросил Витек.
— Обычные. Было у тебя что с Дашей или нет? — В Серегином голосе послышались угрожающие нотки.
Витек внезапно переменился:
— Сереж, да ты же знаешь, что я и не могу ничего, — речь его стала плаксивой до неприличия, — только не говори ничего Ирке.
И тут же уверенно, как обычно:
— Перезвоните еще раз, вы не туда попали.
Сергей понял; подошла Ирина. Но для него осталось загадкой, о чем не говорить Ирке. О том, что ничего у Витька с Дашей не было или о том, что он ничего не может? Наверное, о последнем она сама лучше всех знает, на собственном опыте, какой уж тут секрет? Или у Витька с Дашей ничего не вышло и он об этом просит не говорить, чтобы перед женой не позориться? Сергей даже развеселился. Правда веселье было какое-то не доброе, от него хотелось зверски напиться и пойти куда-нибудь чего-нибудь крушить.
 Что он и начал. Крушить — ничего не сокрушил, зато напился. Уснул, проснулся и опять. Он утратил какой-то внутренний стержень, не на чем было возводить себя, свою  жизнь. Он рассыпался и не мог найти ту зацепку, которая подняла бы его. Сердце просило покоя, он изгрыз себя, изодрал душу в клочья; от нее остались одни лохмотья, он не знал, зачем живет.
Смысл жизни в том, чтобы быть счастливым, а счастлив только тот, кто нашел смысл жизни. Замкнутый круг, — думал он в те редкие минуты, когда еще не успевал отупеть от водки, — только счастливый человек живет полной жизнью, только он живет не зря и знает это. Рядом с ним и другим тепло; он греет как солнышко. А я не знаю для чего я живу и раньше не знал, мне это было и не важно. У меня была хорошая работа, красавица жена, верные друзья. У меня было будущее, в конце концов! Сейчас ничего этого нет и, оказывается, на самом-то деле и не было. Была только иллюзия. Но без нее мне плохо. Неужели у меня было такое простое счастье? Как мало человеку надо. И как много.” Ничего нельзя было вернуть, и Сергей глушил свою тоску, топил ее, а она все равно всплывала, оглушенная, но живая.
Проходила неделя, другая, третья... Он потерял счет дням, он уже не знал, какой идет месяц. Время от времени (когда кончалась водка и деньги) он очухивался и продавал то, что осталось.
Как-то его осенила идея раздобыть денег, не выходя из дома; он нашел старую газету и по телефону продал телевизор. За ним приехали и даже привезли водки. Сергей договорился, чтобы оплата была частично в стеклянной валюте. Он жил, не приходя в сознание. Иногда, загибаясь от боли в груди, он почти умирал и даже хотел этого, но организм еще боролся.
Когда не спал и не успевал напиться до мертвого бесчувствия, думал о Даше. Он то ненавидел ее, то жалел. Он как-то быстро устал ненавидеть, может потому, что не верил до конца, не видел ее измен своими глазами. Зато он видел, как она умирала; доверчивая, беззащитная, его жена, его девочка. Когда он вспоминал ее голос там, в ванной, (“Серенький?..”, спросила она), ему хотелось отрезать свои руки, которые сделали это, разбить свою голову, которая это придумала. В один из таких моментов он подошел к стене и со всего маху ударился лбом. То есть он хотел со всего маху; в последний момент он удержался и не смог причинить себе боль. Удар вышел тупой, только голова загудела и появилась злая беспомощность. Ничтожество. Даже башку себе разбить не может.
Каждая вещь, каждая мысль напоминала о Даше. Он ложился спать и во сне обнимал одеяло, как раньше Дашу, он шел на кухню и видел Дашин любимый чайник, ее кружку. Иногда он находил ее волос и ревел над ним часами. Он нюхал ее духи, запах был таким родным и близким, что появлялось дикое желание сейчас же, сей момент увидеть Дашу, обнять ее, хотя бы дотронуться. Он продал по дешевке все ее вещи (те, что не забрала мать), он не мог их видеть. Однажды он неделю ходил в обнимку с ее халатиком, даже спать с ним ложился. Слишком близкими они стали, слишком вросли в друг друга, чтобы так легко выдрать из памяти. Всё напоминало о ней; зеркало — Даша, она в него смотрелась, ковер — Даша, она чистила его, всё, всё, всё, даже мысли его не могли перейти на другую колею; он все еще думал “мы”, а не “я”.
Иногда он, чувствуя, что задыхается в этой квартире, выходил на улицу. Выходил в потемках, понимая, что ужасно выглядит. Он редко брился, как-то падал в этой одежде, однажды уснул на лестнице, не сумев открыть собственную дверь; соседи утром разбудили. А постирать все, почистить, не было ни сил, ни желания.
Он шел во двор; там уже давно выпал снег, и Сергей иногда представлял, что как-нибудь напьется до того, что уснет на улице и замерзнет. Куртка у него оставалась только осенняя, холодная, зимнюю давно пропил. Но до замерзания в сугробе дело пока не доходило. Он ходил по пустому двору, приставал к редким прохожим; ему хотелось поговорить, но в эту пору подходящие собеседники почему-то не находились.
Пару раз его избили, один раз он привел к себе какого-то старого алкаша, который свистнул у него оставшиеся кассеты и магнитофон. Сергей все глубже и глубже падал, ему казалось, что под его ногами нет дна, нет твердой устойчивой земли, как у всех остальных людей, поэтому с каждым своим шагом он проваливается в черноту.
Однажды он вышел днем. Сидел и пил, как всегда, когда вдруг услышал звон. Звон колоколов. Он знал, что где-то рядом есть церковь, но раньше его это как-то не волновало. А сейчас вдруг спохватился, быстро оделся, засунул в карман начатую бутылку на дорогу и выскочил из дома. Он долго плутал, щурясь от света, ежась от людских взглядов. Наконец нашел. Долго стоял за оградой, слушая святой звон. Сел в редких кустах, украдкой выпил. Набравшись храбрости, пошел ко входу. Дал денег нищим, стыдно было давать так мало, но и за это его благодарили. В церкви ему вдруг стало плохо. Пахло ладаном. Он всегда любил этот запах, но сейчас в его ушах звучал Дашин голос:
—”А когда-нибудь, когда у нас будут деньги, мы будем венчаться в церкви”.
Сергей соглашался, ему тоже нравился этот обряд. И вот теперь он в церкви, один. Даша умерла. Они никогда не будут венчаться в церкви. Может быть, еще и неправда все это, — про ее измены. Васька всегда был брехуном; сначала наворотит с три короба, а потом думает — зачем он это сделал. Даже если это правда, все равно, — Сергей уже почти простил Дашу. Трудно ненавидеть того, кого сам убил.
К горлу подкатил комок. Он отдал купленную свечу старушкам, чтобы поставили за упокой (купил самую дорогую, как будто это что-то значило), и вдруг,  сказав это слово: “за упокой”, принялся сильно, безудержно реветь. Он никак не мог остановиться, это было похоже на рвоту, ему было плохо, очень плохо, без облегчения, без надежды. Он хотел   попроситься   на   исповедь,   но   не   посмел;  идти  и  ничего  не рассказывать, зачем тогда вообще идти? А раскрыться в том, что он убил свою жену, Сергей не мог. Ему очень хотелось поделиться хоть с кем-нибудь своей тяжелой ношей (может она станет полегче?), но он не настолько доверял священникам (пойдет и заложит, к чему тогда были все его усилия?). Да и стыд не позволял перешагнуть через себя.
Он пытался молиться:
— “Господи, Господи... Дашенька моя, Дашенька”.., — горе не давало говорить, даже мысленно; оно топило его, захлестывало с головой.
Потом ему было стыдно. Пришел пьяный в церковь, устроил там спектакль. Он изводил себя, вспоминая косые взгляды старушек, вспоминал, как боялся покачнуться и выдать свое состояние (и все равно качался). От этого похода ему стало только хуже. С тех пор, слыша колокольный звон, он словно умирал с каждым разом, а иногда, когда успевал хорошо напиться, чувствовал, что омертвел, стал чугунным, бесчувственным и тяжелым.

Глава 11 Зеленый закат
А потом пришла Лялька. Сергей никак не мог вспомнить, позвал ли он ее или она пришла сама, и вообще, давно ли она у него живет. Последнее время всю свою жизнь он помнил кусками; вот он идет ночью по улице, пьяный и орет что-то черным глазницам окон. Вот он дома, открывает бутылку; она падает, но не разбивается. Он не мог вспомнить, что было вчера, что было неделю назад. Дни съедались, в памяти было чисто, как на стертой кассете. Он даже не заметил, когда прошел Новый год и был ли он вообще.
Просто однажды он проснулся и почувствовал рядом с собой теплое женское тело. Он подумал, что у него опять бред, полусон-полуявь; у него это недавно началось, — казалось,  что  незнакомые  люди  ходят по его комнате, он даже видел каких-то существ, бегающих по полу в темноте, от ужаса у него тогда до утра болело сердце. Хотя нет, наоборот, сначала появился страх, а потом он увидел бегающих тварей. Иногда он видел Дашу, слышал, как она дышит во сне, как ворочается, иногда на кухне она гремела кастрюлями. Вот и сейчас он подумал; “Опять началось”. Сердце колотилось как бешеное, когда он протянул руку и потрогал то, что лежало рядом.
Это оказался живой человек, а точнее — Лялька. Утром он побоялся спрашивать, давно ли она у него и было ли что между ними. Стыд не позволял признаться, что он ничего не помнит. “Было или нет? — Гадал он, — заразил я Ляльку или еще не поздно отправить ее домой, заставить забыть меня?”
Лялька же вела себя как счастливая молодоженка. Она не боялась его целовать, пила с ним из одной кружки и Сергей не знал, как поступить — вдруг уже поздно беречься, вдруг он после драки руками машет? Не хотелось выглядеть глупо. И когда Лялька разделась перед сном и улеглась рядом, он не оттолкнул ее. Он принял от нее эту жертву. Может быть потому, что Лялька таковой ее не считала. Она просто принесла ему подарок — себя. И он не смог отказаться.
Неделю она отпаивала Сергея пивом, кормила бульонами; после запоя он не сразу мог есть грубую пищу; не принимал желудок.
А потом, когда он пришел в себя, у них начался настоящий медовый месяц. Лялька взяла отпуск, и они сутками не вылезали из постели, Сергей уже и забыл, какое это счастье — быть любимым. “Сумасшедшая”, — думал он восхищенно. Добровольно заразиться неизлечимой болезнью только из-за любви — далеко не каждая женщина сможет. Это было выше его понимания.
Кончалась зима, и в Сергее тоже кончалось что-то очень плохое. Он словно приходил в себя после тяжелой болезни.
— Никакой у тебя не СПИД, — заявляла Лялька. Про себя она предпочитала молчать, чтобы Сергей снова не начинал мучиться угрызениями совести, — Ты бы уже давно помер, если бы это было правдой, или это как-нибудь бы проявилось. А ты живехонький, да еще вон какой бодренький, — и визжала, уворачиваясь от его ответного щипка.
Про Дашу они по обоюдному согласию не говорили. Зато долгими часами разговаривали на все остальные темы. Например, о небе.
Обычно над городом ночное небо было оранжевым. С розова, грязноватое, но оранжевое. Когда Сергей первый раз увидел оранжевое небо, ему хотелось кричать, показывать всем, он изумлялся, что никто этого не видит, что нигде нет никакой реакции, как будто небо обычное, — серое или черное.
— А еще я видел зеленый закат, — они лежали в постели и курили, отдыхая после любви. Пепельница стояла между ними на одеяле, — Не совсем, конечно, зеленый, цвет был скорее морской волны, но все равно — оранжевое небо и зеленый закат. От такого сочетания кажется, что живешь на другой планете, на Земле таких закатов быть не может. Я не могу  понять, почему никто этого не видит, не говорит, не проводит исследований — отчего возникает такой эффект? Челябинск, конечно, грязный город, может быть, это от дыма заводов? У кого узнать, где спросить? Почему никого это не интересует?
— А я однажды видела, как в небе вспыхнула и погасла звезда. Может быть, это был самолет, или спутник, или еще что-нибудь. Я несколько дней переключала с канала на канал, но нигде не было никаких сообщений. Говорила знакомым, но никто ничего. Никто не поддержал тему. Неужели никто не смотрит на небо?  В общем,  это событие так и прошло бесследно.
Сергею   было  удивительно  хорошо  с   Лялькой,   мягко   как-то,      сладко. Как будто и не было никогда никакой Даши, а женился он на Олюшке, и живут они так уже давным-давно. Они даже обзавелись домашним хозяйством; Лялька подобрала котенка и теперь он их терроризировал как мог, то ночью бегал у них по головам, то вис на шторах, в общем, скучно не было. А когда разыграется, набрасывался как дикий зверь; клубок шерсти на приподнятых ножках, презрительно приподнятый, волочащийся следом распушенный хвост, абсолютно круглая и кажущаяся лысой из-за яростно прижатых ушей голова, шипение (да еще такое несерьезное, —  словно кто-то брызгает водой на раскаленную плиту, короткое какое-то) — вот типичный портрет Мурзи.
Лялька в такие моменты хохотала как сумасшедшая и, когда он безжалостно вцеплялся в ее руки, только повторяла где-то услышанную фразу:
— Какой кусучий котенок! Нет, ну какой   к у с у ч и й !
Говорила она это как бы недоумевая и поражаясь, ну надо же, какой уродился, какой кусучий! Сергей тоже не выдерживал и начинал смеяться, иногда до колик в животе. С Лялькой ему всегда было весело. Например, когда он слышал грохот в комнате (это Мурзя носился как сумасшедший) и озабоченно спрашивал из кухни, что случилось, следовал абсолютно серьезный ответ:
— Будильник упал. В обморок. Мурзя его ошеломил своим обаянием.
Но у них был не только Мурзя. В ванной, в тазике у них уже две недели жили четыре карася. Купили для Мурзи, а она (рыба) оказалась не вся дохлая. Ни у кого рука не поднялась резать живое существо. Или отдавать его живьем на съедение. Или замораживать. Так и жили; с живой рыбой в тазике.
 В связи с этим Сергей вспоминал один случай. Тогда они с Дашей только начали жить и решили как-то пожарить рыбки. Купили свежих карасей и они, конечно, оказались живыми. Сергей их чистить не смог,  хотел выпустить в ванную; пусть своей смертью помрут. Даша воспротивилась:
— Еще тухлятины мы не ели, — и сделала одолжение, — давай я сама почищу.
Сергей даже из комнаты слышал, как бьются караси в раковине. Ужинать он потом не смог.
— Ты чего? — Не поняла Даша.
— А если бы они орать умели?
Даша не поняла и обиделась.
Лялька, наоборот, вообще обижаться не умела, ей все казалось простым и легким, любые проблемы — ерундой. Сергей чувствовал, что сам становится сильнее, когда она рядом. Хотя иногда уставал от ее присутствия; энергия из Ляльки всегда била через край. Он даже удивлялся — откуда у этой худышки столько сил? Ведь она его с того света, считай, вытащила, снова жить заставила. Без нее он умирал. Но и теперь, когда уже спасла, все равно продолжала тормошить, не давала уйти в себя; он иногда злился на нее из-за этого. Привык к одиночеству, по крайней мере, внутреннему. С Дашей было намного спокойнее, —  она не лезла в душу. Но к чему теперь вспоминать Дашу?
В начале марта Лялька уговорила его сдать повторный анализ. Точнее говоря, даже первый — ведь Сергей так ни разу и не проверялся, ходила только Даша.
— Неизвестность хуже всего, — убеждала она его, — В конце концов, мы с тобой не такие люди, чтобы заматываться в простыню и ползти на кладбище. Просто будем полнее жить, поедем куда-нибудь, чтобы успеть мир повидать. У меня и клиника на примете хорошая есть, у них безошибочная диагностика, японское оборудование. Не бойся, глупенький.
За результатом он не поехал; не хватило духу. Вместо него отправилась Лялька. Примчалась через час, с цветами, с шампанским.
— Сережка! — Завопила она с порога, — Чучундрик мой любимый! Мы с тобой здоровенькие!!! Здоровее всех здоровых! И,  как завещал великий Ленин, будем сейчас это дело отмечать!
Она кинулась ему на шею, вся такая весенняя, лучезарная, “Мой аленький цветочек, веточка моя хрупкая” подумал он с нежностью, обнимая Ляльку в ответ.
Они пили шампанское, провозглашали тосты за будущее, улыбались и шутили, но в глубине души Сергею было не по себе. Выходит, он зря убил Дашу? Даже если она ему изменяла, это ведь не повод, чтобы лишать ее жизни. Да и измены эти еще не доказаны. Витька с Егоркой ничего толком не сказали, а Васька — известное трепло. Он мог придумать все это только из желания сделать гадость; ему всегда нравилось рассказывать про людей грязные истории. Нередко он их сам и сочинял. Может, от этого у него повышалась собственная самооценка?
Если Даша была здорова, Сергей мог просто развестись; может, и она нашла бы свое счастье, нашла бы своего мужчину? А он отнял у нее все. И не только у нее. Даша так хотела ребенка, сейчас бы он уже родился, и она была бы самой счастливой матерью на свете. Пусть матерью-одиночкой, но живой. Да и одна бы она вряд ли осталась, слишком красивая. Была.
Он какими-то чужими глазами посмотрел на Ляльку. На ее месте могла бы быть Даша. Пусть не так любимая, пусть не близкая, с дурным характером, но главное — живая. Это он убил ее. Он вспомнил, как лопнула кожа, расходясь от бритвы, совершенно бесшумно, нежно, как облаком стала выходить алая жизнь, Дашина жизнь. Она ему верила.
До последней минуты верила. Сережа не может сделать ничего плохого. Ее муж не причинит ей боли.
В его душе словно что-то закрутилось и завязалось тугим узлом, даже дышать стало трудно.
Лялька сразу забеспокоилась.
— Что с тобой, мой хороший?
— Я тебе говорил, у меня от шампанского быстро похмелье наступает, сердцу нехорошо становится. Надо сейчас или еще добавить или сразу спать ложиться, иначе плохо будет.
Он как не верящий врачу больной, оберегал свою рану от посторонних глаз, выставлял вместо нее муляж; пусть копаются в нем, не больно, пусть режут неживое, все равно настоящее уже не починить, зачем же терпеть лишнюю боль от доброжелательных, но таких грубых рук?
Лялька поверила. Иногда она понимала его без слов, а иногда, вот как сейчас, верила всему, что он говорит. Хотя вообще-то он ей не врал, от шампанского ему обычно действительно становилось плохо. Сейчас, правда, было еще рано, но потом бы стало обязательно.
Лялька залезла в шкаф и достала оттуда бутылку хорошей водки. Смущенно улыбнулась:
— Тебе на день рождения берегла. Хватит?
Сергей пожал плечами, улыбнулся в ответ.
Она достала вторую, третью.
— Я же знаю, что ты теперь не пьешь, то есть пьешь в меру, а не сколько есть; я не от тебя прятала, просто сюрприз хотела сделать, — смущенно оправдывалась она.
Набрались они быстро. Сергей словно торопился куда-то, подгонял и Ляльку. Она изучающе поглядывала на него, но ничего не говорила. Это было даже непривычно. Обычно Лялька чувствовала, что происходит в его душе, и всегда вмешивалась, когда видела, что с ним что-то не так.
— Нам не хватает музыки! — Провозгласил он наигранно бодрым тоном.
Лялька уже давно перетащила к нему свой старенький магнитофончик и кассеты, поэтому теперь она легко вскочила и побежала в комнату.
Сергей сорвался с места и принялся судорожно рыться в ящике стола. Здесь! Он вытащил пакетик с порошком, валявшийся там со дня смерти Даши. Он не выкинул его, может еще пригодится. Вот и пригодился. Он второпях насыпал порошок в Лялькину рюмку, поболтал. Потом закрыл шторы и зажег свечу. Все как тогда. Вернувшаяся Лялька удивилась:
— Меня что, решили охмурить? Так я уже охмуренная.
Сергей совсем забыл, что Лялька необычная женщина. Она любила, когда красиво, но не таяла как мороженое от одной только романтической обстановки.
— Просто захотелось увидеть тебя при живом свете. Лампочки мертвые.
...Лялька заснула очень быстро, еще быстрее Даши. Может порошка больше досталось, может на нее он действовал сильнее. Сергей осторожно перенес ее в комнату, раздел, укрыл одеялом, нежно погладил светлые мягкие волосы. От нее пахло подтаявшим снегом. Потом подошел к окну. Светало. Бесцветный мужик в нелепом красном пиджаке мыл дохлого цвета машину. Исковерканное коробками домов небо, точнее его огрызок, было серым. Сергей почему-то подумал, что снулая рыба действительно с душком, не сравнить со свежей. Вздохнул и пошел в ванную.
Проснувшись, Лялька уже знала, что что-то случилось. Слишком недобрая тишина стояла в квартире. К тому же молчал будильник, забыли завести с вечера. Обычно Лялька сразу просыпалась, как только он останавливался, но в этот раз у нее был не нормальный сон; тяжелый как груда ватных одеял и такой же душный. Она еле вылезла из него; ее разбудило какое-то неясное тревожное чувство. Кровать рядом пустовала, только на подушке сладко спал Мурзя.
Она не стала звать Сергея. Встала сама и босиком пошла его искать. В кухне его не было, зато в ванной горел свет. Открывая дверь, она уже знала, что там увидит.
Сергей застыл в красной воде, у него было удивительно спокойное лицо, как будто он заснул. Он был еще теплый, но Лялька чувствовала, что уже поздно вызывать врачей. Она не плакала, она словно окаменела, только на всякий случай твердила про себя: “Все будет хорошо. Все будет хорошо”. Она сама не понимала, что говорит, просто молчать было страшно, вдруг тогда она узнает то, чего не хочется знать. Она действовала как во сне, шла, не ощущая себя, с ватными ногами, легкая как пушинка. Она подошла к телефону и набрала 03.
— Приезжайте. Человек перерезал себе вены. Может быть еще не поздно, — она сказала это словно автомат, без эмоций, потом назвала адрес и стала ждать.
— Поосторожней, девчонка говорит, у него СПИД, — парень в форме подошел к медику.
— Я понял. У той бабы то же самое было. “На том же месте в тот же час...” Традиция, что ли, у них такая?..
А Лялька сидела у окна, глядела на оранжевое небо и думала, что необязательно делать аборт, ведь и у больных матерей, она читала, рождаются здоровые дети.
1998-1999