Matador поневоле

 
Я спешил… Я был твердо в этом уверен, но нелепость моего положения заключалась в том, что я не знал куда спешу и зачем. Дорога уводила меня все дальше и дальше, не обещая ответов на мои вопросы даже в самом конце, хотя и в самом факте существования конца я не был уверен. Но, несмотря на это, я спешил, уже отчаявшись найти хоть какой-то смысл в этом…
Мой кохейлан начал проваливать боками, с морды хлопьями летела пена. Я понял, что еще немного, и конь просто рухнет в жидкую дорожную грязь. Уже начинало темнеть, а завеса дождя была настолько плотной, что я всерьез рисковал сбиться с дороги еще до наступления ночи. Вспышка молнии высветила чуть впереди четкие контуры огромного валуна; он громоздился справа от дороги, и, поравнявшись с ним, я при очередном проблеске заметил, что он абсолютно черен, беспросветнее ночи в самом аду. Было в этом камне, будь он неладен, что-то такое, что мороз пробежал у меня по коже, а мой конь, сделав свечу, заржал и попытался выбросить меня из седла.
 Кое-как успокоив своего гнедого и, что греха таить, себя, я начал подумывать о том,  чтобы найти местечко посуше, насколько это возможно, и заночевать в поле, как вдруг мне послышалось, будто кто-то окликнул меня. Я огляделся.
Небо снова на мгновение озарилось, и я увидел, что к камню привалился, почти сливаясь с гладкой поверхностью, невысокий плотный человек в потрепанном плаще. Человек тяжело поднялся с камня и, переваливаясь с боку на бок, словно индюшка, направился ко мне. Когда он приблизился, я смог разглядеть его получше. Первое, что бросилось в глаза – невероятных размеров горб, который я сперва принял за притороченную к спине торбу.  Широкий капюшон закрывал лицо бродяги, видны были только тонкие ярко-красные губы и неестественно белый, словно покрытый мелом тяжелый подбородок Он оперся на свою сучковатую палку и похлопал по крупу моего коня.
-    Славный жеребец. – пробасил он.
-    Чего надо? – спросил я, внимательно посматривая по сторонам.
Разбойничьих шаек сейчас хватало – война закончилась совсем недавно и вооруженные до зубов банды дезертиров, да и просто вконец разорившихся крестьян стали новой головной болью короля Людовика. Одинокий путник, да еще на хорошем коне (я отдал за своего гнедого торговцу в Сан-Себастьяне тридцать пистолей) был лакомым куском для всякого отребья, поэтому я сперва взвел курок  пистолета и только после этого повторил:
-     Чего надо? Не молчи.
-     Мсье, -  спокойно проговорил незнакомец, - я вижу, вам нужно найти подходящее местечко для ночлега?
-     А ты знаешь такое?
-     Знаю, мсье. – кивнул горбун.
-     Далеко отсюда?
-     Не больше лье. Скоро будет перекресток, местные называют его перекресток Жака-висельника…
-     Какие, к дьяволу,  местные? Я уже полдня  скачу по этой дороге, и не видел ни одной даже самой паршивой деревеньки!
-     Ну, это совсем не значит, что их здесь нет, мы, порой, не замечаем и того, что лежит у нас перед самым носом. Но позвольте мне продолжить… Так вот, перекресток Жака-висельника…  Там похоронен Жак Перен  -  самоубийца. Веселый был парень, хочу вам сказать!  Изнасиловал и задушил свою пятилетнюю племянницу, а потом повесился в собственном саду на любимой яблоне. Хе-хе-хе. Так их двоих и нашли. М-да… Значит, на этом самом перекрестке поворачивайте налево, да так и скачите по дороге, она вас прямо к трактиру и выведет. Трактир недурной, есть пара комнат для ночлега, я думаю, вам там понравится.
-     Ну что ж, спасибо, приятель. Держи монету. – я бросил пару сантимов горбуну и собрался пришпорить коня, но незнакомец вдруг цепко ухватился за рутлище.
-     Что, мало?
-     Сударь, окажите мне небольшую услугу. Я тоже иду в тот трактир, подвезите меня, раз нам с вами по пути.
Я опешил.
-     Ты в своем уме?! А ну, отцепись, а не то на этой дороге станет одной могилой больше, клянусь святым Себастьяном!
-    Что вам стоит, сударь? – горбун неожиданно захныкал, но руку с ремня не убрал. – Я легкий, ваша лошадка меня даже не заметит. Я сяду сзади вас.
-      Ах ты, наглец! Пшел прочь с дороги, подзаборник!
Я оттолкнул ногой этого полоумного и дал посыл коню. Горбун, с громким, издевательским смехом упал в слякоть, но быстро поднялся и я, удаляясь, еще долго слышал его хохот. Один раз я обернулся и едва разглядел за пеленой дождя темный силуэт горбуна, который стоял опираясь на палку и, судя по всему, не спускал с меня глаз.
 Незнакомец, вопреки всем моим ожиданиям, не обманул. Вскоре я выехал на перекресток, поискал глазами могилу, о которой говорил горбун и, не найдя ничего похожего, повернул было коня налево, но остановился в нерешительности. Я не хотел ехать туда. Там, в сумерках, меня поджидало что-то. Жуткое.  Неотвратимое и окончательное, как удар кинжалом в горло. По спине стекла струйка пота, сердце тяжело забухало в висках. Черт, такого я не испытывал, даже стоя в первой линии, перед самой атакой. В ноздри мне ударил сладковатый удушливый запах смерти. При слабом неверном свете уходящего дня, мне показалось, что тяжелые капли дождя, падая на мои руки и темную влажную шею коня, становятся ярко-красными, маслянистыми и от них исходит запах, который был мне так хорошо знаком… Когда я уже был готов развернуть коня и лететь, сломя голову, прочь отсюда, наваждение растаяло. Дождь вновь стал дождем, холодный  ветер ударил мне в лицо, вышибив слезы, и я, ощущая омерзительную сухость во рту, криво усмехнулся про себя и пустил коня низкой рысью, туда, где, по словам незнакомца, меня ожидал горячий ужин и удобная постель.
Дом возник внезапно… Дорога обогнула пологий склон холма, густо поросший лисохвостом, и  побежала дальше, пропадая в надвигающейся мгле, а чуть в стороне от нее врос в землю старый, мрачный, словно истертый унылыми надеждами путников придорожный трактир. Потемневшее дерево стен, казалось, впитало в себя все невзгоды бесконечной дороги.
Я осадил гнедого, не веря своим глазам. Уже несколько суток мне встречались на пути лишь небольшие деревушки, да и то настолько редко, что иногда я скакал целый день, не встретив ни единого человека. И то, что заставило меня однажды ранним весенним утром проснуться и, вскочив в седло, дать шпоры своему скакуну, сейчас нашептывало мне, что я заслужил немного покоя и тепла.
 Я спешился и, взяв коня  под уздцы, повел его к стоявшей чуть поодаль крытой коновязи, где, понуро склонив голову, уже стоял чей-то непонятной масти одер.  Промокшая одежда липла к телу, ботфорты превратились в  огромные комья грязи, и стали неимоверно тяжелыми. Я продрог, и теперь, когда бешеная скачка на время прекратилась, мечтал только о глотке горячего глинтвейна и тепле очага. То и дело поминая нечистую силу, я расседлал коня, бросил перед ним охапку несвежего сена и, кутаясь в плащ, поспешил к трактиру, из окна которого лился неяркий, теплый свет.
Над кособокой дверью ветер со скрипом раскачивал ржавую вывеску с наполовину стершейся надписью. Дожди и ветры усердно потрудились над затейливой вязью букв, и сколько я не напрягал зрение, прочесть название трактира так и не смог. Оставив всякую надежду разобрать что-либо, я бросил взгляд туда, где пропадала в серой пелене узкая лента дороги. Темные облака, проливающие нескончаемые потоки воды на раскисшие поля, ползли настолько низко, что их, казалось, можно было проткнуть острием шпаги.  И только там, где дорога как будто отрывалась от земли и соприкасалась с угрюмым небом, свежей ссадиной заходящего солнца прорезала даль тонкая алая полоска. Я притопнул ногой, сбивая грязь с сапог, и взялся за ручку окованной железом двери. Открылась она неожиданно легко и без малейшего скрипа.
Какое-то время я постоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к свету.  Зал оказался совсем небольшим, но чистым и уютным, словно трактир стоял на центральной улице большого города, а не на обочине дрянной дороги, среди диких полей – ни коптящих масляных ламп, ни вечно пьяных грязнуль-попрошаек, ни бегающих по полу крыс – этих непременных атрибутов всякого дешевого кабака.  И массивные столы, и низкие тяжелые резные стулья, и небольшая темная стойка у стены – все было совершенно новым, как будто только-только вышло из-под рубанка столяра. В воздухе носился запах свежей деревянной стружки и еще сена, которым был выстлан пол. В углу, в большом очаге, ярко горел огонь, согревая и освещая все помещение.
Как я и ожидал, посетителей было немного: скромно одетый молодой человек, почти юноша, который сидел вполоборота ко мне, задумчиво глядя на огонь и мрачного вида горбун, в дорогом камзоле и чудной, даже для горбуна, шляпе. За стойкой толстенький румяный хозяин в опрятном переднике перебросил через плечо полотенце, которым что-то протирал, и доброжелательно посмотрел на меня. Горбун мне показался похожим на моего недавнего собеседника, я уже намеревался подойти и задать ему хорошую трепку за те дурацкие шутки, но остановился в нерешительности. В самом деле, не мог же тот бродяга, на своих коротеньких кривых ножках обогнать моего кохейлана. Черт его знает, наверное просто похож, все они на один горб.
Я выбрал стол поближе к огню, швырнул на него шляпу, скинул плащ и уселся, вытянув затекшие ноги. Перевязь со шпагой я тоже снял и повесил на спинку стула. Горбун и юноша посмотрели на меня, один – изучающе, второй – рассеянно, и вернулись к своим занятиям. Молодой человек снова уставился на пляшущие языки пламени, а горбун – в свою кружку.
- Что вам угодно, señor,? – послышался совсем рядом тихий голос хозяина.
Я вздрогнул.
- Ужин. Все, что у вас найдется. Но сначала – горячего вина. И не вздумайте больше подкрадываться ко мне, я этого терпеть не могу. 
Трактирщик быстро исчез за пестрой занавеской, отделявшей зал от кухни, и вскоре вернулся обратно с кувшином, распространявшим густой пряный аромат.
- Ужин скоро будет готов, сударь. – хозяин с достоинством поклонился.
- Мне нужно высушить плащ. – сказал я, наливая душистый напиток. – Только чтобы он не пропах дымом.
Хозяин кивнул  и  отправился выполнять мою просьбу, а я приложился к кружке, чувствуя, как разливается внутри благодатное тепло и отступает усталость. Через некоторое время все мои страхи и тревоги растаяли без следа и я, впервые за много дней, наслаждался ощущением полного покоя. Я сидел и слушал как шумит за окном дождь, как скрипит под порывами ветра ржавая вывеска и как потрескивают в очаге поленья.
 - Вот так и сижу целый день… Уже давно нужно встать и ехать, а я не могу. Все жду чего-то… - вдруг проговорил юноша, не отрывая взгляда от огня.
Он сидел абсолютно неподвижно, ссутулившись, зажав ладони между колен.
- Вы ко мне обращаетесь, мсье? – спросил я.
- По-моему, ему уже все равно к кому обращаться. – раздался низкий голос горбуна.
Мне показалось, что этот голос я уже слышал. Я оглянулся, и горбун, перехватив мой недоуменный взгляд, подмигнул и отсалютовал мне кружкой.
- Мне начинает казаться, что я сижу здесь уже целую жизнь… А может быть сто жизней… – юноша, похоже,  не замечал, что он не один.
Я пересел так, чтобы видеть лица моих случайных собеседников.
- Простите, сударь, я могу узнать ваше имя?
- Что вам до моего имени?
- Этого требует элементарная учтивость.
- Этого требует ваше любопытство. – юноша презрительно скривил губы.
- По-моему он вас отшил! – горбун почему-то развеселился. – Впрочем, не будьте к нему слишком строги – лиса, попав в западню, огрызается как лев.
- С чего вы взяли, что я в западне?! – взволнованно спросил, почти выкрикнул юноша.
- Не шумите, пожалуйста, сударь, – мягко проговорил трактирщик, выныривая из-за стойки. – Здесь приличное заведение, да и к тому же крича, из западни не выберешься. Хе-хе-хе.
Юнец дернулся, словно его ударили плетью. Такого взгляда, я не видел даже у раненых лошадей.
Но, впрочем, что мне до этого молокососа? Я пожал плечами и, вылив остатки уже остывшего вина в кружку, посмотрел на мальчишку. Тот вроде немного успокоился и сидел теперь, тихо бормоча что-то себе под нос. Время от времени он, правда, косился в сторону горбуна, но дерзить, видимо, не собирался. Хотя, кто его знает, от таких бледных пареньков, кусающих губы, можно ожидать чего угодно. Мне вдруг показалось, что умрет он рано, не знаю почему… За окном раздался глухой раскат грома.
Я вспомнил об ужине.
- Милейший, - обратился я к хозяину, - помнится, кто-то обещал скорый ужин. Что в вашем понимании «скоро»?
- Наверное, «скоро» – это значит быстрее, чем «немного погодя». – трактирщик пожал плечами, и облокотился на стойку.
- Перестаньте нести бессмыслицу, я голоден, и мне не до ваших острот. – устало сказал я.
-  Сударь, в моих словах не больше бессмыслицы, чем в этой жизни, вернее в той игре слов и поступков, которую мы называем жизнью. – толстяк, похоже, и не думал трогаться с места.
- Протестую! – горбун стукнул кружкой по столу. – В твоих словах не больше бессмыслицы, чем в смерти, что бы она ни означала.
-   Кто, смерть или бессмыслица?
-   Разве между ними есть разница?
-   Между чем и чем?
-   Хватит! – прорычал я, будучи не в состоянии больше слушать этот вздор. – Заткните свои пасти! Дайте мне, наконец, поесть, иначе, клянусь святым Домиником,  я разнесу в щепки этот стул о чью-нибудь голову!
Хозяин трактира переглянулся с горбуном, снисходительно взглянул на меня и, кивнув, вновь исчез за узорчатой занавеской. Вернулся он, держа перед собой изящный резной поднос.
-  Я решил сделать вам приятное, señor! –  сказал хозяин и принялся расставлять передо мной дымящиеся тарелки. – Вот все лучшее из того, к чему вы привыкли у себя на родине.
Восхитительный острый запах пучеро защекотал мне ноздри. Горбун плаксиво сморщился и чихнул.
Пресвятая Дева! Этот запах я слышал последний раз еще совсем мальчишкой, перед тем, как на долгие годы покинуть отчий дом. Мне вдруг вспомнились маленькие таверны, где всегда пахло рыбой, луком и сладким вином, которое подавали в больших кувшинах и к ним обязательно бандерильяс на плоских тарелках, и куда я так любил убегать от присмотра отца и няньки, и часами слушать разговоры моряков и солдат, контрабандистов и путешественников, завсегдатаев этих злачных мест…
Все сильнее меня тянет туда, где мальчишкой я бродил по сочным зеленым лугам, вдыхая аромат полевых цветов и нагретого  жарким солнцем спелого винограда, мечтая о дальних странах, войнах, подвигах и прочей романтической чепухе, которая вылетела у меня из головы чуть позже,  когда я впервые увидел что делает с человеком тридцатифунтовое ядро при прямом попадании. 
Порой, я пытаюсь убедить себя, что еще не все потеряно, что я снова рано или поздно пройду по кривым грязным улочкам своего города к старой, полуразрушенной стене и дальше, по пыльной дороге к виноградникам и оливковым рощам, зеленеющим чуть поодаль, и солнце будет ласково согревать меня, и вся шелуха прожитых лет отлетит прочь, и в душе останется только покой и легкий привкус горечи… Но наступает прозрение и я осознаю, что Дома у меня уже нет. Тончайшие, едва ощутимые нити, соединявшие когда-то нас, оборваны. Дом помнит мечтательного юнца, он просто не узнает, не примет меня, если я вернусь…
- Приятного аппетита, сударь. Que mas desea usted?(1) –  голос хозяина вернул меня к действительности.
Я даже не обратил внимания на то, что хозяин заговорил по-испански, лишь рассеянно покачал головой и принялся за еду, приготовленную, надо сказать, великолепно. Похоже, над кастрюлями в этом трактире колдовал мой соотечественник, научить иностранца так готовить пучеро нельзя. Я попросил еще вина…
Наконец, с едой было покончено, я откинулся на спинку стула, неторопливо вытащил кисет и принялся набивать трубку.  Когда сизое облако дыма медленно поднялось к потолку, я благодушно взглянул на горбуна, который опорожнил уже третий кувшин, и на юношу, сидевшего по-прежнему абсолютно неподвижно. Сытость, выпивка и хороший табак располагали к беседе. В конце концов, последнее время я мог поговорить только с самим собой и со своим конем, а это собеседники не самые лучшие. Я чувствовал, что у меня еще есть время  выпить под трубку кружку – другую, а проделывать это в похоронном молчании мне не хотелось.   
-    Как вас занесло в эту глушь, мсье?  - обратился я к юноше. Тот едва уловимо вздрогнул.
-    Да так… - юноша неопределенно пожал плечами.
-   А вы не из разговорчивых.  Я -то было подумал, что мы с вами братья по несчастью. -  я часто встречал таких бродяг. Война закончилась и вчерашним солдатам податься некуда, остается лишь напиваться в  кабаках. -  А чем, собственно говоря, вы занимаетесь? 
-    Да, в самом деле. Чем вы занимаетесь? – тут же встрял горбун.
-    Чем вы занимаетесь, в самом деле? – подхватил хозяин.
Юноша обвел нас взглядом, пытаясь понять издевка это или простое любопытство.
-   Я пишу книги. –  наконец тихо ответил он.
-   Черт возьми, вы слышали? Он пишет книги! – воскликнул горбун и, сняв шляпу, швырнул ее на стол.
-   Подумать только! Пишет книги! – хозяин в точности повторил интонации горбуна и даже, за неимением шляпы, бросил на стойку свое полотенце.
Юноша вспыхнул и отвернулся, теребя эфес своей длинной, явно не по руке, шпаги. Она ему, несомненно, здорово мешала, но расставаться с ней он не собирался, считая, по-видимому, что так  выглядит внушительнее.
-   Канальи! Перестаньте издеваться над молодым человеком, он все-таки дворянин, знайте свое место. – я нахмурился.
-   Виноват, виноват, прошу прощения. – горбун изобразил раскаяние.
-   Значит, пишете… Расскажите о ваших книгах. О чем они? – я снова обратился к юноше, не обращая внимания на ужимки кривого пройдохи. – Мне, правда, интересно, сейчас не часто встретишь… М-м-м, человека, который пишет книги.
-    Да так, обо всем понемножку… - помявшись ответил юноша и бросил испуганный взгляд на горбуна с хозяином, видимо, ожидая нового взрыва веселья.
Но те хранили молчание,  юноша немного приободрился и заговорил, сперва робко, потом все смелее и смелее:
-     Понимаете… Я не так давно пишу… Не много успел, хотя… А о чем они… Как вам сказать, так получилось, что о смерти. Только не про смерть, а о ней, вы понимаете?
Я покачал головой.
-    Ну, нет – так нет, это не так важно.
- Вы, должно быть, не очень-то богаты и знамениты? – спросил я, глядя на его изрядно поношенный камзол.
- Что вы говорите? – рассеянно спросил юноша.
- Ваше имя известно?
- К сожалению, известно… в определенных кругах.
- Простите, почему к сожалению, и в каких кругах?
- В очень и очень узких. – юноша снова отвернулся к очагу.
- Что ж так плохо?
-    Не думаю, что это плохо, по крайней мере сейчас, должно пройти много времени, может быть не одно столетие, чтобы люди поняли мои книги и оценили их по достоинству. – юноша сказал это немного грустно, без всякого позерства.
Я не нашелся, что ответить и, пожав плечами, выпустил несколько колец дыма в потолок. Горбун с хозяином тоже продолжали хранить молчание. Дождь за окном почти прекратился и в наступившей тишине было слышно, как где-то вдалеке кричит выпь, да фыркают у коновязи лошади.
- Впрочем, возможно, мой самый лучший труд вы оцените гораздо раньше остальных и, кто знает, может быть, приблизите час моей славы. –  вдруг  проговорил юноша.
Интонации в его голосе заставили меня  внимательно посмотреть на него. Мне показалось, что после долгих, очень долгих колебаний, юнец решился на что-то серьезное. Мне стало не по себе. Нет, не страх, и даже не тревога, просто какое-то тоскливое предчувствие. Несмотря на то, что он не сделал и не сказал ничего такого, что выходило бы за рамки обычного, парень все-таки производил впечатление слегка помешанного. 
-    Совершенно с вами согласен, - вдруг произнес горбун без своего обычного кривляния. -  Могу сказать определенно, что вы правы в своих предположениях.
- Вы к кому обращаетесь? – спросил я. Горбун опять поставил меня в тупик.
- К вам обоим. – отрезал он.
- Послушай, приятель, - сказал я, оборачиваясь, - а ты-то кто такой? Влезаешь постоянно в разговор, теперь вот нагрубил… Ей-богу, у меня уже руки чешутся укоротить твой болтливый язык. Ты должен быть либо чертовски важной птицей, чтобы в присутствии двух дворян позволять себе подобные штучки, либо просто сумасшедшим, который не дорожит своей шкурой.
- Скорее всего, я и то и другое, señor. А что касается болтливого языка – что ж, если отрезать языки вам также привычно как и головы,  лучше я буду держать его за зубами. – горбун, ухмыляясь от уха до уха, отвесил шутовской поклон.
- Про головы я с тобой говорить не буду, много чести, но уши таким проходимцам как ты я отрезал не раз и с превеликим удовольствием. Удовольствие, разумеется, испытывал я. Надеюсь, ты понял, к чему я клоню. Тысяча чертей! – обратился я к юноше. – До чего довела война эту бедную страну! Простые купцы, ведут себя подобно членам королевской семьи, откровенно насмехаясь над дворянами. Эй, бездельник! Я дам тебе возможность еще немного пожить с ушами, если хозяин, кстати, куда запропастился этот плут, немедленно принесет нам с этим молодым господином еще пару кувшинов, а ты заткнешь свою глотку хотя бы на несколько минут, пока мы разговариваем.
Из-за занавески выглянула круглая голова хозяина и, сверкнув хитрыми черными глазками, скороговоркой произнесла:
- Я во всем, во всем с вами согласен, сударь. Уши не режьте,  Франция так нуждается в здоровом купечестве, особенно сейчас, а, согласитесь, купец без ушей – это издевательство какое-то, честное слово. А вино сию минуту будет.
И скрылся, стервец, за занавеской. В ожидании вина, я еще раз набил трубку и обратился к юноше, который уже успел погрузиться в себя и опять сидел бледный и тихий:
- Послушайте, мсье, а какого черта вы пишете только о смерти? В мире полным-полно вещей куда более интересных и приятных, чем эта поганая старуха. Добрая выпивка, хорошенькая señorita, да мало ли чего! Вы же так молоды, зачем вам нужно заглядывать раньше времени в могилу?! Придет час - и вы отдадите курносой свою шпагу, к чему торопиться, наслаждайтесь жизнью!
Юнец некоторое время смотрел на меня непонимающими глазами, словно не осознавал, где он находится и что за люди перед ним. Потом провел по лицу рукой, отгоняя тягостные мысли и заговорил:
- Писать нужно только о том, что нельзя отнять у человека, о вечном и самом главном. Любовь, дружба, вера – все это столь мимолетно и хрупко, что не стоит внимания художника…
- Вот вы бы и увековечили в своих книгах это.
- Нет, нет, нет. Вы снова не понимаете. Дело не только в  том, что смерть нельзя отнять. Только она – самое сильное переживание человека. Она, вернее ее близость, волнует гораздо сильнее, чем любимая женщина. Вот скажите, ведь вы были на войне?
- Приходилось.
- Вы должны меня понять. Ведь вы видели смерть совсем рядом, слышали ее тихий вкрадчивый шепот, чувствовали всей кожей ее дыхание, и неужели это не приводило вас в восторг? Неужели вы не замирали сердцем от приближения чего-то грандиозного и непостижимого, такого прекрасного в своем грозном  величии? И неужели эта игра со смертью не была самой восхитительной игрой?
-    Querido amigo!(2) Вы сейчас напомнили мне одного человека. Если позволите я расскажу вам о нем. Однажды прекрасным летним утром доблестный, но туповатый шевалье дю Мюи привел нас под Варбург, где нас уже поджидали пруссаки, которые намного превосходили нас по численности. Дело было невеселое, они начали обходить нас с флангов и нам пришлось после недолгой, но хорошей драки отойти, ну да сейчас не об этом. Так вот, в моем батальоне служил один совсем молоденький офицер, имени его я, к сожалению, не помню. Был он чуть-чуть помладше вас и рассуждал примерно так же. Хотел испытать острые ощущения и попутно стать героем. Там, под Варбургом, он впервые попал в переделку. Когда он повел свою роту в атаку, лицо его было белым как саван, а зубы стучали так, что могли заглушить барабаны;  он как заведенный то и дело кричал: «Держать линию!», да таким тонким, девчоночьим голоском, что те из солдат, которые были поопытнее, несмотря на прусскую картечь, смеялись. Не думаю, что он был в восторге от того, что его ожидало.
-  Ну, он стал героем в этом бою?
-  Увы. Здоровенный пехотинец-пруссак всадил ему штык в живот, едва наша линия сблизилась для рукопашной.
-  Печально. – юноша снова тяжело вздохнул. – Значит, он проиграл… Когда-нибудь, я напишу о нем. Может быть, напишу.
-  Напишите, напишите. Заодно приплюсуйте несколько тысяч таких же, как этот мальчик, поверьте, они того заслуживают. Они видели в смерти не отвратительный смрад и боль, а нечто похожее на то, что вы так восхищенно описали. Герои, черт их побери! Правда, должен сказать, что такие вот романтики на войне не самые плохие люди, по крайней мере, они хоть на мгновение задумываются, перед тем как убить… Наверное, поэтому и гибнут чаще остальных.
- А вы? Вы задумывались? – юнец не сводил с меня пронзительных глаз.
- Нет, я слишком долго воевал для этого. Вас то это почему так занимает? – я не собирался выворачиваться наизнанку перед этим мальчишкой, несмотря на то, что он теперь казался мне славным. Меня всегда удивляло, как в одно мгновение может измениться отношение к человеку. Одна случайная фраза, один незначительный жест – и того, кто минуту назад  казался тебе очень неплохим кандидатом в собутыльники, ты готов проткнуть шпагой,  был бы повод. Могу поклясться, что когда я рассказывал о том молоденьком офицере, на глазах юноши блеснули слезы.
- Да-да-да, не задумывались. Да, конечно. Так и должно быть. – пробормотал  юноша.
- Это вы о чем?
- Неважно, неважно. – он криво улыбнулся.
- Да что такое с вами, мсье? Вы побледнели.
- Не обращайте внимания. Со мной это бывает. – он снова замолчал, видно было, что он что-то напряженно обдумывает.
Я некоторое время следил за ним, но потом, почти бесшумно,  появился хозяин с кувшином вина, и я на время забыл обо всем. Хорошее вино, трубка, немного тепла и покоя – что еще нужно солдату, для того, чтобы почувствовать себя счастливым?.. Хотя мне все чаще и чаще хочется забыть о том, что я солдат… Если бы я мог, я бы навсегда остался в этом трактире. Я пил бы вино, которое еще хранит запах блестящих от дождя виноградных листьев, слушал бы глупые и не очень остроты горбуна, теплый голос трактирщика, и разговаривал бы с этим юношей, который так похож на меня самого, каким я был много лет назад, тем хмурым осенним утром, когда юнгой впервые ступил на палубу корабля, покидая родину.  Если бы я мог… Эх, я становлюсь слишком сентиментальным и мягкотелым, если так пойдет и дальше, скоро я начну рыдать от умиления, глядя как какая-нибудь крестьянская девчушка собирает полевые цветы.
Я с хрустом потянулся и налил себе еще вина. Горбун, похоже, уже порядочно нализался, и теперь спал, уронив голову на руки. Хозяин вернулся за стойку и тоже дремал, сидя в неудобной позе, время от времени смешно покрякивая во сне.
Я неторопливо поднялся и с кружкой в руках подошел к очагу, поленья в котором почти догорели. В комнате было темно и тихо, лишь что-то тихонько шуршало по крыше. Я остановился рядом с юношей, который неподвижно сидел на резном табурете, не сводя взора с ярко-красных углей. Мы молчали. Каждый думал о своем.
- Скажите, - вдруг глухо проговорил юноша, - вы боитесь смерти?
Я удивленно посмотрел на него. Слишком много этот мальчик думает о курносой.
- Иногда.
- Вот и я боюсь. Мне кажется, что у нее должны быть холодные липкие руки. – опустив голову сказал он. – Я ведь тоже хотел пойти на войну… Но… не сложилось как-то.
- Ваше счастье.  Человек рожден не для того, чтобы убив пару таких же бедолаг как и он сам, потом корчится в агонии с развороченной грудью в какой-нибудь грязной канаве. Я это понял, к сожалению, поздновато. Ну, а смерти вам еще рано всерьез бояться, вы слишком молоды, война закончилась. У вас не так много шансов сыграть в ящик.
- Ах, как вы ошибаетесь!
- Что вы имеете ввиду?
- Ничего, ничего. – юноша, вдруг, вскочил и зашагал взад-вперед по комнате, судорожно сжимая эфес.
Я равнодушно наблюдал за ним. Он явно был не в себе. Скорее всего, какой-нибудь древний род. Кровосмесительные браки. Медленное вырождение. Дело обычное. К тому же то воспитание, которое сейчас дают молодежи, делает из юношей слабонервных недотеп, которые падают в обморок при виде крови и всерьез верят в привидения. Хотя, именно этого мне было немного жаль, он, по крайней мере, пытался что-то создать, а это в наш век, когда человек приносит в мир лишь хаос и смерть, немало.
- Как вы ошибаетесь, - внезапно остановившись, повторил юноша, - самое смешное, что я и сам не знаю что лучше: чтобы вы ошибались или нет. Иногда, смерть кажется мне единственным способом избавиться от проклятия, которое тяготеет надо мной…
- Черт возьми, сударь! То что вы говорите, порой, здорово смахивает на бред. – мне начинало казаться, что юнец твердит одну, хорошо заученную роль.
Юноша уставился на меня, словно не понимая о чем идет речь.  Он снова был вдалеке отсюда, в каких-то ведомых только ему далях. Несколько мгновений он постоял так, приоткрыв рот, потом, вдруг, резко обмяк, словно из него выдернули стержень, и сел на стул, по привычке зажав ладони между колен.
Комната, тем временем, почти утонула в темноте, лишь на небольшой участок пола перед очагом,  да на лицо юноши падал багровый отсвет тлеющих поленьев. Я обвел взглядом трактир. Горбун с хозяином еще спали, их силуэты едва угадывались в полумраке залы. Причудливая игра теней, которая оживила тяжелые столы в центре комнаты и стойку с дремавшим хозяином, превратила мою шляпу, лежащую на одном из столов в какое-то диковинное существо из древних легенд, а плащ, который сушился чуть поодаль, стал огромной летучей мышью, время от времени едва заметно шевелившей  кожистыми крыльями, заставляя вспомнить о вампирах и прочей нечисти. За дверью, уже невидимой во тьме, все так же монотонно поскрипывала вывеска, навевая непонятное уныние. Мне показалось, что эта небольшая темная комната – все, что осталось в этом мире,  и за дверью меня ожидает бездна.
Я перевел взгляд на юношу, который, вдруг, на миг стал для меня самым близким человеком в мире… и чуть не выронил кружку – то ли из-за моего разыгравшегося воображения, то ли из-за кровавого призрачного отблеска теплящихся углей, его лицо на миг показалось мне выбеленным черепом с налипшими кусками гниющей плоти. Череп глумливо ухмыльнулся и подмигнул мне остатками века. Меня прошиб холодный пот, дыхание перехватило, кажется, я даже вскрикнул. Но в следующий миг зашевелился, забормотал проснувшийся горбун, и этот звук вернул меня к реальности. Я бросил взгляд на него и чуть не лишился дара речи – клянусь дьяволом, старый пройдоха улыбался и подмигивал мне точь-в-точь, как череп в моем кошмарном видении! Святой Доминик! Сохрани меня от помешательства!
Я незаметно перекрестился и подбросил в очаг несколько свежих поленьев. Если бы кто-нибудь из моего полка узнал, что я испугался темноты, как какой-то крестьянский мальчишка, господи! да они бы умерли со смеху… Мне уже и самому было немного смешно, особенно,  когда огонь разгорелся как следует… Я зачем-то похлопал юношу по спине и знаком предложил ему выпить вместе со мной. Он немного подумал, но отказываться не стал, навряд ли только из вежливости, скорее, ему  это было нужно даже больше, чем мне.
Мы потягивали вино и смотрели на огонь. Я понемногу успокоился, меня даже начало клонить в сон.
- Хотите, я расскажу вам о своих книгах? – неожиданно спросил юноша. Он был немного пьян.
- Да. – рассеянно ответил я.
По правде говоря, я с большим удовольствием завалился бы сейчас спать, глаза закрывались сами собой, но, тем не менее, я, пододвинув к себе стул, удобно уселся и приготовился выслушивать очередную исповедь, которых наслушался за свою жизнь достаточно  – солдаты любят потрепаться о своей жизни перед тем как идти на смерть.
-  Хочу вас сразу предупредить, что своего имени я вам не открою. Не потому, что хочу быть невежливым. Дело в том, что оно действительно достаточно известно, скандально известно, по крайней мере, в Париже. Вы бывали в Париже? Впрочем, неважно. Я все время сбиваюсь, не обращайте внимания… Как хорошо, что этот ужасный горбун снова уснул, или делает вид, что уснул… Да, так вот… Свой первый рассказ я написал когда мне едва исполнилось четырнадцать лет. Какое славное было время! Боже, если бы я тогда знал, чем закончатся мои творческие потехи! Рассказ был о моем друге. Да, у меня был друг. Мы вместе росли, и хотя он был на несколько лет меня старше, ни у него, ни у меня не было человека роднее и ближе.  Все дни напролет мы проводили вместе, сперва в играх, потом в ученых занятиях и разговорах. Мы не расставались ни на минуту… Неудивительно, что свой первый мальчишеский опыт в литературе я посвятил именно ему.  Разумеется, я  дал ему в рассказе другое имя… Сюжет был самый незамысловатый. Два друга. Несчастная любовь одного из них к знатной замужней женщине, его страдания и (о, это юношеское представление о романтике!) самоубийство несчастного влюбленного. Хотите послушать последние строки? Я помню их наизусть: «Он выпрямился, повел по сторонам невидящими глазами, правое веко задрожало, он как-то судорожно, с надрывом всхлипнул, потом резким движением вставил в рот ствол пистолета, разбив при этом губу, и, издав резкий гортанный звук, нажал на курок»… Ха-ха-ха. Я могу вас попросить, налейте мне еще, пожалуйста, вина… Я дал прочитать этот рассказ своему товарищу. Он был в восторге, правда, остался не очень доволен стилем, говорил, что о смерти нужно писать более возвышенно, не такими простыми словами. Я с ним не согласился тогда, мы даже поссорились.  А через полгода…  Через полгода, я, подходя к его дому, услышал… мне показалось, что кто-то слишком сильно хлопнул дверью, я бросился бегом по лестнице в его комнату и подоспел как раз вовремя, чтобы соскабливать со стены кусочки мозга. Ха-ха-ха… Представьте себе, именно в рот… Он оставил для меня записку, в которой открыл имя той, что послужила причиной его смерти, отвергнув его любовь. Да-а-а, вот такие дела… Но это было только начало. Год после этого я не брался за перо, я был раздавлен, уничтожен. Но у молодости короткая память. Вскоре и у меня появилась дама сердца. По правде говоря, я не слишком сильно ее любил, скорее всего, это был просто зов плоти, не более. Но тогда все казалось намного серьезнее. У меня словно выросли крылья… Вы видели «Ромео и Джульету»?  Нет? Вы много потеряли. Я чувствовал себя Ромео. Я был готов ради этой женщины на все, на смерть, на любые подвиги, на любые страдания и лишения… Господи, как я был глуп!.. Я решил написать о нашей любви. Так родился мой первый роман. Несколько месяцев, чудесных месяцев я работал как одержимый. Как это часто случается, я был настолько поглощен своей книгой, что забыл обо всем… В том числе и о ней. Мы стали встречаться все реже и реже, я был все менее внимательным к ней. Однажды она пришла ко мне и сказала, что должна уехать.  Я тогда писал последнюю главу, в которой героиня романа… ха-ха-ха, утопилась, прижимая к груди незаконнорожденного ребенка. Это были лучшие страницы романа. Если бы я хоть на мгновение отвлекся, перестал быть таким бесчувственным эгоистом! Но нет, я бросил ей, что она мешает моей работе,  и что ей лучше зайти позже, когда книга будет закончена. Он в слезах выбежала из комнаты… Вскоре я издал этот роман. Книга пользовалась бешеным успехом. Я был горд и счастлив… Налейте мне… Я попытался разыскать свою возлюбленную, чтобы она разделила со мной мою славу. После долгих бесплодных поисков, я нашел одного человека, который поведал мне о девушке, вынужденной покинуть Париж, чтобы скрыть свою беременность и поселившейся в небольшом домике на берегу Луары, близ Анже.  Жила она уединенно, время от времени к ней захаживала лишь местная повитуха – бабка того человека, который мне все рассказал.  Когда ребенок родился, девушка отправила повитуху домой, а поздней ночью выскользнула из дома и побежала к реке, этот человек слышал громкий всплеск в ночной тишине, а наутро обнаружил ее тело в прибрежных камышах. Младенца так и не нашли… Нужно ли говорить, что это была моя Аннет…
Юноша помолчал. Он уже порядочно выпил, и теперь сидел раскрасневшийся, то и дело вытирая пот со лба и отдуваясь. Чудак, честное слово, чудак. Так убиваться из-за пары совпадений! Я так прямо ему и сказал об этом.
- Знаете, - язык у него начал заплетаться, - я и сам так подумал тогда. Я не хотел поверить в то, что это не просто случайность. Боялся… Но это повторялось снова и снова… Я заканчивал книгу, и человек умирал по написанному мной сценарию. Погибал на войне, падал с лошади, вешался, был казнен…Все, слово в слово, как в моих книгах… До мелочей. Тогда мне стало по-настоящему страшно. Это и другие заметили, те кто читал мои книги … Пошли разговоры всякие, сплетни, многие знакомые стали обходить мой дом стороной. Кто-то даже утверждал, что я сам убил этих людей, для того, чтобы пробудить интерес к своим книгам. Негодяй! – он ударил кулаком по столу.
- Вы дрались с ним? – спросил я.
Юноша замялся.
- Н-нет, видите ли,  я… испугался, я бежал из Парижа.
- Да как же так то?  Как вы могли, прах вас побери, спустить ему это? Где ваша честь?!
- Да-да, вы, безусловно, правы. Честь… Но… мы с этим человеком были не равны, я просто не мог бросить ему вызов.
- Вы же сказали, что испугались.
- Ну и испугался тоже… Чего скрывать! Сейчас уже все равно… Однако, прошу вас, не перебивайте меня, мне просто необходимо рассказать вам все. Может быть, тогда мне станет легче… Да и вам, возможно. Долгое время я инкогнито жил в пригороде  Лаваля.  Я запретил себе браться за перо. Я не мог спать, не мог есть. Невыразимый ужас душил меня.. Моя жизнь превратилась в ад… Я был близок к тому, чтобы покончить с собой. Ха-ха-ха. Вот ирония - последовать по пути своих собственных героев… Но главное, что мучило меня – я не мог не писать. Я разрывался от желания набросать хоть пару строк, одну страницу… В голове теснились целые фразы, отрывки ненаписанных романов, какие-то неясные образы; ко мне приходили мои нерожденные герои, разговаривали со мной, я видел и слышал их так же ясно, как вижу вас…Доходило до того, что я начинал проговаривать целые страницы вслух в самые неподходящие моменты. Вскоре в этом городке меня стали считать сумасшедшим. Но что мне было до этих досужих сплетен. Я хотел писать! Но запрещал себе делать это, боясь, что моя книга снова станет причиной чьей-то смерти.
- А вы не пробовали писать что-нибудь другое, например, исторические романы? Тем людям терять нечего, дважды умереть невозможно.  – сказал я.
- Пробовал, конечно пробовал. Но, понимаете, это было совсем не то. Все равно, что мука вместо хлеба.  В них не было…- юноша прищелкнул пальцами, подыскивая подходящее слово.
- Ярости? Силы? Жизни? – раздался, вдруг, громкий голос хозяина. От этого выкрика у меня зазвенело в ушах. Мы даже не заметили, что он уже давно проснулся и слушает рассказ юноши.
- Да-да-да, именно так. Они были холодны, безвольны и жалки, как рука мертвого ребенка. Когда я перечитывал то, что написал, я задыхался, словно был заживо погребен…
- И тогда… - начал я.
- Да, и тогда я решился написать еще один роман. Последний. В полную силу. Так чтобы это был лучший мой роман.
- Ну и как, - спросил я, - этот-то человек жив?
- Я закончил этот роман здесь, в трактире. Сегодня утром… а может быть вчера… не помню, все смешалось. Мне очень страшно… Они иногда приходят ко мне, те люди, о которых я писал… Особенно часто она, с маленьким кричащим свертком на руках. Она стоит и молчит, молчит … И плачет…
Он затих, обхватив голову руками.
- Да полноте, стоит ли так убиваться из-за дюжины трупов. Подумаешь, эка невидаль! Ха-ха-ха. – расхохотался горбун, который, видимо, тоже слышал весь разговор.
- Да как ты смеешь! Мерзавец! Подлец! Висельник! – юноша вскочил на ноги и наполовину обнажил клинок.
- Хо-хо-хо, похоже, наш кролик умеет кусаться! Как ты думаешь, толстяк? – горбун, похоже, и не думал пугаться.
- По-моему, не столько кусаться, сколько прыгать и воинственно барабанить лапками. – ответил хозяин и оба они покатились со смеху.
Нужно признаться, что юноша и вправду был сейчас немного смешон, но все же я запустил тяжелой глиняной кружкой в горбуна, скорее, правда, чтобы скрыть улыбку, чем наказать насмешника. Тот сумел увернуться и бросился подбирать с пола осколки, а хозяин, перестав смеяться забормотал что-то насчет нынешней дороговизны и стал помогать приятелю.
- Садитесь, - сказал я юноше, который продолжал раздувать ноздри и сверлить взглядом двоих копошащихся на полу, - садитесь, эти невежи, порой, сами не понимают чем шутят. Не стоит так сильно переживать из-за глупой выходки жалкого паяца. Вы же не собираетесь пачкать свой клинок! Если они станут уж очень здорово нам досаждать, я их просто пристрелю. Так что успокойтесь и выпейте еще вина. Эй, хозяин, еще кувшин!
- Они очень странные, этот горбун и хозяин трактира, - проговорил юноша, понизив голос, когда нам принесли вино, - едва я вошел в этот трактир, они поприветствовали меня, назвав мое имя и утверждали, что ждут меня очень давно… Есть в них  что-то жуткое, вы не находите?
- Нет, жуткого не нахожу, а вот дури – с преизбытком.
- Не-ет, мне кажется, что они не те за кого себя выдают.
- Вы просто взволнованы немного, вот и все. Отдохните, напейтесь, подеритесь не дуэли, развейтесь, одним словом. Сразу станет легче. Всякая чушь перестанет лезть в голову.
Я встал и подошел к окну. Чудно, мне показалось, что мы проговорили всю ночь, а за окном было по-прежнему темно, хотя светает сейчас очень рано.
- Знаете, что я вам скажу, - обернулся я к юноше, - выбросите весь этот бред из головы. Ваши руки чисты, а это, поверьте немало. Вы молоды, у вас впереди еще целая куча книг, которые будут лучше прежних. Ни к чему так мрачно смотреть на вещи. Не хотите еще хлебнуть? Вам бы не помешало.
Юноша помотал головой и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал и уставился в пол, кусая губы.
- Ну, ну, выше голову, мсье. Худшее у нас у всех еще впереди.
- Ох, да по-моему хуже уж некуда. – вздохнул юноша. –  Ведь я так хотел писать хорошие книги, которые дарили бы людям радость, или, пускай, печаль, но печаль ясную, тихую, добрую. А что вышло?.. Я дал людям только смерть, причем не самую лучшую…  Истинное искусство, должно нести свет, а мои книги – сама тьма. И значит ни они, ни я не имеют права на существование…
- Да с чего вы взяли, тысяча чертей, что это вы стали причиной гибели этих бедолаг?! Вы что, считаете себя ангелом-мстителем?!
- Вот. Вот об этом я думаю все время! Господи Всемогущий, кто же я? Ведь согласитесь, - вскочив, исступленно зашептал юноша,  - согласитесь, что если там, - он указал пальцем в потолок, - там все предопределено, и книга судеб написана еще до рождения мира, то я – просто глашатай чьей-то великой воли… Вот только чьей?  Бога? Дьявола? Не знаю. Не знаю! Не знаю!!!  А если нет?.. Если там, наверху, играют не в шахматы, а в кости?  Нет судьбы, нет рока, только случай, слепой случай?.. Кто же я тогда?..  Не есть ли я РОК?
Оглушительный хохот был ему ответом. Я думал, что горбун с хозяином лопнут от смеха. Признаться, на этот раз и я не удержался от улыбки.
Юноша вздрогнул, бросил на них какой-то дикий взгляд, но остановиться в своей исповеди уже не мог:
- Пусть их,  конечно это звучит смешно, но разве хоть один человек в этом мире способен меня понять?! Разве хоть кто-то в состоянии постичь ту боль и страх, которые стали моими вечными спутниками; хоть кто-то может вообразить себе ту великую тяжесть, которую я обречен нести на своих плечах? Никто. Иногда я и вправду кажусь себе вершителем судеб… Как же много в нас темного, неизведанного, сокрытого от нашего взора… Поверьте мне на слово, в той, бездне, которую святоши называют душой, дремлет зверь… И не дай вам Бог, разбудить его… Я… я видел его, слышал его тихое вкрадчивое урчание… О!  Если бы он ревел или рычал, мне кажется это было бы не так страшно, но нет, он никогда не бывает разъяренным… Он всегда спокоен, уверен в своей силе, никогда не торопится, но и не запаздывает с броском, он знает, что жертва никуда не уйдет, стоит ей хоть раз случайно потревожить его, неосторожно дернуть его за ухо. И я чувствую, что он идет по моему следу, слышу его мягкие шаги… Нет, чтобы быть пророком, нужно сперва лишиться разума!.. За что?! За что мне все это?!
Мне показалось, что с ним сейчас случится припадок. Глаза его неистово блестели, он хрипел и задыхался, потрясая кулаками.
- Да уймитесь, вы, наконец! – жестко, чтобы привести его в чувство, оборвал я. – Что вы заладили «за что», «почему». Если уж так вам не по себе, бросьте писать свои книжки, да займитесь чем-нибудь другим!
- Да поймите вы! – вскричал он. - Я не могу не писать, это сильнее меня! Кто-то там, наверху, сыграл со мной злую шутку. Я обречен, понимаете, вы, обречен жить с этим. Я либо меч, который сжимает чья-то безжалостная  рука, либо кто-то вложил меч в мою руку, и дал ей собственную волю и разум! Я уже не могу распоряжаться собой… Но и принять этого я не в силах. Не знаю что делать.
Он устало опустился на стул и жалко улыбнулся, разведя руками.
- Вот так, сударь, вот так.
Мне было жаль его. До чего люди иногда драматизируют ситуацию! Святая Вероника! Да мне бы его заботы! В его годы меня волновало только одно – остаться живым, все остальное было неважно.
Но он все же, лучше меня, пусть все рассказанное им лишь фантазия, пусть он трусоват и  не так ловко владеет шпагой, но ведь не это главное, наверное. Я еще не разобрался что к чему в этой жизни, видимо, слишком поздно начал задумываться об этом, но если у меня будет время, я хочу кое-чему научиться у этого мальчишки  -  он думал не только о своей жизни, поэтому даже отсутствие храбрости не делает его ничтожеством. Как знать, может именно встречи с ним я искал во время своих бесконечных скитаний, может быть, в нем я искал спасение от своего зверя.
- Querido amigo,  - сказал я, - может быть, я понял не все из того, что вы говорили, но,  тем не менее, я сочувствую вам и хочу помочь. Такое со мной впервые. Вы славный малый, и мне будет чертовски интересно побеседовать с вами, когда вы придете немного в себя. У меня есть небольшой замок, даже не замок, а так, хороший добротный la casa(3) недалеко от Сан-Фернандо, правда, я не был там уже черт знает сколько лет, но не думаю, что там что-то сильно изменилось. Еще сегодня утром, я здорово сомневался, стоит ли туда возвращаться, но теперь, я хочу этого едва ли не больше всего на свете… У меня предложение – поедемте со мной. Насколько я понял, вас здесь ничего не держит. Испания  - удивительная страна. Маленькие ослепительно белые города, прилепившиеся к изумрудным подножиям гор…  Вы видели когда-нибудь фиесту? А бой быков? Правда, последнее вам может не понравится…  Солнце, пьянящее как вино, вино золотистое и согревающее тело и душу, как солнце… Разве здесь умеют делать вино! А какие в Испании женщины!.. Они вмиг избавят вас от всех тревог и сомнений. Вам нужен праздник, а где еще так умеют радоваться и веселиться как в Испании. Поедемте… Честное слово,   вы не пожалеете! Estoy segure de esto.(4) Мой отец, будет вам чертовски рад, он всегда хотел, чтобы я был книжным червем, поэтому…
- Ради всего святого простите меня, señor, - подозрительно вежливо начал горбун, - но скажите, сколько было вашему отцу, когда вы покинули свой родовой замок?
- Какого черта?! Опять ты лезешь в разговор! Около восьмидесяти, а что?
- А то, señor, - подал голос хозяин, - что сейчас вашему отцу должно быть не меньше ста десяти лет, разве все в Испании так долго живут?
-  Да, señor? – вопросительно посмотрел на меня горбун. – сколько вы не были на родине? Лет двадцать? Вы думаете, что ваши земли до сих пор принадлежат вам? Да вас, наверное, все уже мертвым считают… Те кто помнит, конечно.
-  Что за чушь вы несете? – я даже думать не хотел, что они могут быть правы. – Кто посмеет присвоить мой замок?! А что до отца, так у нас в роду каждый второй – долгожитель.
- А каждый первый? – не унимался горбун.
- Каждый первый погибал на войне или на дуэли. И вообще, заткнитесь. Не с вами разговаривают… Ну как, едем? – обратился я к юноше.
Он пожал плечами и смущенно улыбнулся.
- Вы с такой страстью рассказываете… Мне, право слово, трудно решиться так, сразу.  Конечно, это очень заманчивое предложение, но…
- О чем тут думать! Какие «но»?! Клянусь всеми чертями преисподней и их котлами, в которых нам придется, рано или поздно придется вариться, вы не пожалеете! 
Юноша молчал, но я видел, что еще чуть-чуть –и он согласится. Я подумал, что это было бы хорошим началом для меня. Если он поедет со мной, быть может, глядя на него, дом примет и меня. Я так много должен у него спросить, у этого застенчивого юноши… Я даже начал прикидывать какую комнату ему отвести.
- Что же вы молчите, молодой человек? – вдруг, укоризненно покачал головой хозяин. – Скажите то, что вы должны сказать и закончим на этом.
- А что я должен сказать? – испуганно спросил юноша.
- Не прикидывайтесь дураком, это уже ни к чему. Хватит, хоть раз в жизни совершите мужественный поступок. –  сурово проговорил горбун, бросая только что собранные черепки на пол, и вытирая руки о штаны. Мне уже надоело ваше виляние и бесконечные компромиссы.
- Что вы несете? – недоуменно спросил я, но и горбун и хозяин, даже не удостоили меня взглядом. Их внимание было обращено на юношу, который, вдруг, задышал часто-часто.
- Ну, скажете вы или нет? – притопнул горбун.
- Говорите, не заставляйте нас ждать! – крикнул хозяин. – Этот господин тоже ждет, хотя и не подозревает об этом.
Я ничего не понимал, но что-то подсказывало мне, что сейчас лучше промолчать и послушать.
- Мы ждем. – нетерпеливо притопнул ногой горбун.
- Три человека ждут. А он, как воды в рот набрал. – усмехнулся хозяин, и неожиданно рявкнул, - Ну!
- Я, я не знаю… Мне очень жаль…
- Не юли. Ты все прекрасно знаешь.
- Неужели вы об этом…
- А о чем же еще! Ты сам, сидя на этом самом стуле, сказал, что нужно остановить тебя.
- Но… Но я написал последнюю книгу, клянусь вам,  - пролепетал юноша, глотая слезы. – Я могу уехать с этим господином, я больше не бу…
- Чушь, - сердито сказал хозяин, -  и ты прекрасно сам все понимаешь. Самое ужасное проклятие любого пророка – знать свою участь, и величайшая его добродетель – смотреть в глаза своему року, и презирая страх идти вперед, никуда не сворачивая с дороги судьбы.
- Нет, нет, я не хочу. – юноша закрыл лицо руками.
- Ты должен. – жестко сказал горбун.
- Ты должен. – кивнул хозяин. – Вернись к тексту.
- Послушайте, милейшие, -  все-таки не выдержал я, - какого черта?! Что происходит в этом дьявольском месте? Чем вам не угодил этот мальчик, и почему вы, сатанинское отродье, позволяете себе так разговаривать, с человеком благородного происхождения? Или вы, пройдохи, решили, что уши только портят вас?!
- Оставьте их, - прошептал юноша, и посмотрел на меня, - оставьте, я не знаю кто они, но они правы, правы во всем. Я, вернее мое перо, стало причиной смерти всех тех людей. – голос его постепенно окреп. –  Это нужно остановить. И я не имею права сам сворачивать с той дороги, по которой провел стольких несчастных.
Он на мгновение замолчал, словно собираясь духом, и, глядя мне в глаза, одним махом выпалил:
-  Вы … ты… вы, сударь, убийца, негодяй и грязный наемник…
У меня отвисла челюсть. Вот это да! Похоже, он все-таки тронулся умом. Никак иначе его поступок я объяснить не мог. Вот так, ни с того ни с сего, нанести оскорбление человеку, который желал ему только хорошего… Сопляк, да понимает ли он, что подобное оскорбление можно смыть только кровью. Ну не законченный же он дурак, клянусь святым Себастьяном!  Нет, что-то здесь было не так… что же здесь происходит, ну и чертово место! 
Я взглянул на него в упор. Он был совсем жалок - в его взгляде я увидел ненависть и обреченность, он смотрел на меня как жертва на палача.
-  Молодой человек! – сказал я сухо. – Я могу, принимая во внимание вашу молодость и горячность, простить некоторую неучтивость, но откровенную грубость я спускать не намерен. Поэтому, если у вас нет большого желания раньше времени закончить свой земной путь, извинитесь сейчас же!
- Да уж раньше времени при всем желании  не получиться! Он и так уже запаздывает. – снова встрял горбун.
- Не вмешивайся не в свое дело, урод, с тобой я разберусь позже. – бросил я горбуну, не сводя взгляда с юноши. – Итак, я жду, молодой человек. Наемника я вам прощаю, я действительно наемник и не вижу в этом ничего плохого, но все остальное…
- Я… Я не буду извиняться, - юнец заплакал теперь уже совершенно открыто.
Дьявол! Глупый упрямый мальчишка. Неужели он не понимает,  чем это для него закончится? Да нет, судя по всему, понимает, прекрасно понимает, черт, в чем же тогда дело? Я не знал как мне быть… Только не драться, хватит с меня крови!
- Послушайте, сударь, - вкрадчиво проговорил хозяин, - что же вы стоите. Ведь этот щенок вас оскорбил.
- Заткнись, дурак.  Мсье, я еще жду.
«Ну же, - подумал я,  - не валяй дурака, парень, не заставляй меня начинать все сначала, черт тебя подери, мальчик, я просто хочу домой. Если мне придется убить тебя…».
Юноша всхлипывал, вытирал рукавом мокрое от слез лицо и молчал. Все.. Предлагать ему извиниться в четвертый раз я уже не мог. Выбора у меня не оставалось.
- Сейчас будет хорошая драка. – услышал я за спиной бормотание горбуна.
Кривобокий черт! Я решил, что эти двое здорово поплатятся за свои выходки. Но, сначала дело, удовольствие потом…
- Итак, молодой человек, проявить благоразумие вы не захотели. – я говорил это, почти не слыша собственного голоса. В ушах шумело, словно я стоял на палубе корабля в штормовом море. Мне казалось, что я читаю приговор самому себе. –  Я вынужден потребовать сатисфакции.  Драться будем по саксонским правилам, здесь и сейчас. Оружие - шпаги. Готовьтесь…
- Эй, вы, двое, отодвиньте столы. Освободите нам место, живо!
Пока горбун с хозяином, кряхтя и переругиваясь, растаскивали по углам мебель, я, оставшись в одной рубахе, неторопливо намотал на левую руку плащ, обнажил шпагу и отбросил в сторону ножны. Сколько раз я стоял вот так, ожидая начала поединка! Но никогда мутная тоска  с такой силой не сжимала мне сердце, никогда так не мучило предчувствие чего-то страшного и непоправимого. Святая Вероника! Бедный мальчик, что же ты делаешь!
Юноша аккуратно повесил на спинку стула камзол, перекрестился, вынул из ножен шпагу и нетвердыми шагами направился ко мне. На лице его блуждала какая-то вымученная улыбка. Он шел как на эшафот. Я не мог смотреть на это… Кто же устанавливает эти чертовы законы чести?!
Решение пришло внезапно. Поиграть с ним, потом легировать его шпагу и, в воспитательных целях, проткнуть руку или ногу. Формально первой крови будет достаточно, чтобы смыть оскорбление. Этого мне хватит, плевать мне на его слова, плевать, он не мог произнести их всерьез. Я хотел во что бы то ни стало сохранить ему жизнь.
Юноша подошел ко мне и остановился, видимо не зная, что ему делать дальше. Горбун и хозяин разошлись по разным сторонам комнаты и внимательно следили за нами. Мерзавцы, они нашли себе неплохое развлечение.
- Не держите на меня зла, вы многого не понимаете, в этом ваше счастье. Когда вы окажетесь дома, передавайте своему отцу мой поклон. Оскорбил я вас не потому, что так хотел, а потому, что должен был так поступить. И повторяю еще раз, вы убийца, негодяй и грязный наемник  –  мертвым голосом произнес юноша.
Я помолчал, не зная что ответить. Прошло несколько минут, мы смотрели друг на друга, и я никак не мог заставить себя дать сигнал к началу.
Только я успел с удивлением подумать,  что больше не слышно скрипа вывески, как тишину в клочья разнес звонкий, не к месту задорный крик хозяина:
- En garde!(5)
- Ассо! Браво! – воскликнул, хлопая в ладоши горбун.
…Все произошло в одно мгновение… Юноша, не думая о защите, метнулся ко мне, атакуя левым квартом, но небольшой осколок разбитой мною кружки угодил под каблук ботфорта и его нога скользнула на волос дальше, чем нужно…  Мой клинок до гарды мягко вошел ему в бок, под самые ребра. Черт, я даже не успел встать в позицию…
Он навалился на меня всем телом, судорожно хватаясь за рубаху у меня на спине, и выронил шпагу. Он был таким легким… Совсем мальчик… Он даже постеснялся закричать, лишь тихонько заскулил, кусая губы от боли и глядя мне в глаза. Я обнял его одной рукой, шепча ему на ухо какую-то успокаивающую бессмыслицу, осторожно поддерживая, чтобы лезвие не ходило в ране. Что я теперь мог сделать для него?.. 
Умер он быстро, так и не сказав ни слова. Я вытащил шпагу из тела, положил его на пол, машинально вытер лезвие и скользкую от крови руку о плащ и замер, читая, первый раз за долгие годы, молитву…
Подошли горбун и хозяин. Один наклонился и закрыл юноше глаза, второй положил ему на грудь толстую пачку серых исписанных листов,  выуженную откуда-то из-за пазухи.
До меня, словно с другого конца вселенной доносились чьи-то голоса. Я не сразу понял, что горбун и хозяин обращаются ко мне. Только прикосновение к моему плечу, вывело меня из оцепенения, и я смог разобрать слова горбуна, хотя их истинный смысл полностью постиг лишь много позже…
- Вот и все. Теперь ты свободен и можешь вернуться домой. Ты сделал то, наконец, что должен был сделать…
- Sub specie aeternitatis(6) – голос хозяина прозвучал так, будто кто-то с силой ударил в гигантский колокол.
Я вздрогнул и обернулся.  Раскатистое эхо многократно повторило слова хозяина, будто мы находились в горном ущелье, а не в маленьком придорожном трактире. К горлу подкатила тошнота. Внезапно, сперва стены и потолок, а следом за ними, столы, стулья, всю утварь и этих двоих, что стояли напротив меня,  прорезала тонкая паутина  трещин. Трактир стал стремительно распадаться на тысячи мелких осколков, подобно огромной мозаике… Я стоял, боясь пошевелиться. Через несколько мгновений все было кончено.  Последними исчезли без следа горбун и хозяин трактира…
Я почувствовал на лице холодные капли дождя, ветер забирался под рубаху и леденил разгоряченную кожу… Совсем рядом заржал конь, чуть поодаль ему ответил другой, почти невидимый в темноте.
 Я стоял посреди бескрайнего унылого поля, сжимая в руке совсем ненужную шпагу. У моих ног, в жирной грязи лежал труп юноши в разодранной окровавленной рубахе. Мне почему-то стало жаль, что я не могу разглядеть его лица, странно, но я совсем его не помню… Все было как во сне… Не было никакого страха, только усталость и пустота где-то там, внутри. Раньше я думал, что там находится сердце.
Я резко развернулся и направился к своему коню. Уже сидя в седле, я последний раз оглянулся на труп и мой взгляд упал на толстую пачку серых листов, которую трепал ветер.
* * *

Сейчас эти листки лежат передо мной. Той ночью я взял их, сам не знаю для чего.   Я долго не отваживался заглянуть в рукопись, мне казалось, что весь этот ужас может повториться вновь, но теперь, когда мой смертный час близок, я больше не имею право откладывать. За долгие годы бумага покоробилась, стала хрупкой, листы, кажется, вот-вот могут рассыпаться от малейшего прикосновения; чернила поблекли, на некоторых  страницах темнеют бурые пятна. Я с трудом разбираю рваный тревожный почерк того юноши, и в ушах у меня звучит его тихий голос:
«Он спешил… Он был твердо в этом уверен, но нелепость его положения заключалась в том, что он не знал куда спешит и зачем. Дорога уводила его все дальше и дальше, не обещая ответов на его вопросы даже в самом конце, хотя и в самом факте существования конца он не был уверен. Но, несмотря на это, он спешил, уже отчаявшись найти хоть какой-то смысл в этом…»

(1) Что вы еще желаете? (исп.)
(2) Дорогой друг (исп.)
(3) дом (исп.)
(4) Я уверен в этом (исп.)
(5) Защищайся! (фр. термин, обозначающий сигнал к началу схватки)
(6) С точки зрения вечности (лат.)