Записки рыболова-любителя Гл. 127-130

127

30 мая приехала моя мама и была у нас в гостях до 12 июня - очередной (восьмой) годовщины нашей свадьбы. Удивительно, но в эти дни пошли грибы: летние (жёлтые) маслята в обсерватории, а, гуляя по ладушкинскому лесу с мамой, Сашулей и Иринкой, мы нашли несколько дубовиков, похожих издали на белые, но синеющих на срезе. С одним из них сфотографирована Иринка. Во время этой же прогулки я сфотографировал маму на "тарзанке", качавшуюся на верёвке с перекладиной, привязанной к высокому дереву над оврагом. У мамы было прекрасное настроение.
Вообще она всегда хорошо себя чувствовала в Ладушкине, восторгалась лесом, воздухом. У нас она по-настоящему отдыхала. Дома вязала, любила поболтать с Сашулей. Телевизора у нас тогда ещё не было, но и надобности особой в нём не ощущалось. Мама к телевизору была равнодушна. Попить чайку, поговорить, повспоминать - вот её любимый вид отдыха от домашних дел и забот.
К этому же периоду времени относится и фотография Иринки за пианино, в котором отражается голова Сашули, склонившейся над вязаньем. Они с мамой вязали дуэтом, усевшись на диване и слушая Иринкины упражнения, я их тоже сфотографировал, есть и такая фотография в альбоме. На фото Иринки, мучающейся за пианино, видны стеллажи, которые мне сделали на заказ в Калининграде на фабрике "Бытмебель" рублей за 55, кажется (за оба). Значит, секция наша к этому времени уже заполнилась книгами в два ряда, то есть книги  продолжали интенсивно приобретаться. Уехала мама вместе с Иринкой. Собственно, она и приезжала, чтобы забрать её к морю. В Севастополе Иринка пробыла до конца июля, пока за ней не прибыла бабушка Тоня, которая забрала её во Владимир.

В июне 1972 года состоялся выпуск группы радиофизиков, первый выпуск с гостремовской кафедры. Защитили дипломы Шевчук, Медведев, Бобарыкин, Зимарев, Махоркин, Шибаев, Слежкин, Васильев и почти в полном составе отправились служить в ряды Советской Армии. Не взяли по здоровью Шевчука да почему-то Медведева. Медведев делал дипломную работу у Кости Латышева, и тот устроил его на тему к себе в подручные - считать профили электронной концентрации из ионограмм вертикального зондирования. Взяли на тему и Шевчука за умение работать руками.
После армии почти все из этой группы вернулись в университет и устроились в НИСе на темах. Всех ребят я хорошо знал - и по занятиям на спецкурсах, которые я им читал, и по курсовым работам, и по практике, которую они два лета проходили в обсерватории, живя в палатках и в проходной прямо на территории обсерватории и существенно оживляя волейбольные баталии в положенные 15 минут физкультпаузы, растягивавшиеся обычно на полчаса и более. Никто из них мне так и не приглянулся в воспитанники по научной линии, ни способный Махоркин, ни старательный Слежкин, не говоря уже о других. С Шевчуком, правда, я сошёлся позже довольно близко, но совсем на другой почве, а именно, на почве простаивания с удочкой в камышах прямо под обсерваторией, где Шевчук ловил рыбу, не рыская в поисках её вдоль берега, как мы с Серёжей, а прикармливая в определённом, удобном для ловли месте.

В июне в Калининград в очередной раз приехал наш заказчик Николай Константинович Осипов. В обсерватории состоялся семинар по "Квадрату", который начался довольно чинно: утром в конференц-зале мы рассказывали Осипову о ходе работ, о подготовке доклада на Всесоюзный семинар по моделированию ионосферных процессов, который должен был вскоре состояться в Иркутске. Осипов всё одобрял, но похоже было, что слушать нас ему трудновато и явно по причине похмелья. К тому же погода была жаркая, все разморились, и Осипов предложил перенести продолжение семинара на лоно природы.
Предложение было с радостью принято. Можно было просто спуститься вниз, к заливу, прямо под обсерваторию, но Осипову требовалось "лекарство", и мы отправились на обсерваторском фургоне в Ладушкин, где, скинувшись по трёхе, затарились всем необходимым для проведения семинара, а именно, водкой, каким-то красным вином, хлебом, консервами и солёными огурцами. Как раз около магазина и снята мною вся компания в трезвом ещё и вполне респектабельном виде: Осипов, Латышев, Захаров, Никитин, Багно, Суроткин и Пахотин. Не видно Саенко, который в этот момент, наверное, делал закупки в магазине; его, судя по всему, и ждут остальные.
Следующие фотографии довольно наглядно иллюстрируют развитие событий и состояние, до которого дошли участники. Если Суроткин и Пахотин почти не пили, то Осипов, Никитин и Саенко назюзюкались основательно, да и остальные были хороши. О науке, конечно, дискутировали, но больше играли в футбол на берегу залива (расположились мы на краю леса в районе, где теперь находится турбаза "Лебединое"). Лёнька Захаров с Никитиным затеяли борьбу, и Лёня Никитина поднял и бросил, да не очень удачно - задницей о пенёк, из-за чего они с Никитиным чуть по-настоящему не подрались.
Почему в одной компании с нами и Осиповым, занимавшимися математическим моделированием ионосферы, оказались экспериментаторы Саенко и Пахотин, тогда было не совсем ясно. Их послал Гострем для стыковки теории и эксперимента, хотя в чём эта стыковка должна была состоять - ни он, ни кто другой ясно себе не представляли. "Мы все делаем одно дело, так сказать," - уверял Гострем.
А вскоре (в двадцатых числах июня) мы почти тем же составом, исключая Суроткина и Саенко, оказались в Иркутске, где в рамках Х-й Всесоюзной конференции по распространению радиоволн проходил 1-й Всесоюзный семинар по математическому моделированию ионосферных процессов, организованный профессором Поляковым из Иркутского университета, и где мы впервые выступили со своими идеями (по части модифицированного воспроизводства разработок Штуббе) на всесоюзной арене перед сборищем всех относящихся к делу специалистов.
Поселили нас в какой-то общаге, всех шестерых в одной комнате. Из компании выпадал только Валера Пахотин, выражавший недовольство нашими пьянками. Навещали нас здесь, как своих, измирановцы Черкашин и Фаткуллин, пили и играли в карты с нами. Одолевали нас клопы и жара, от которых мы пытались спасаться на городском пляже, расположенном на кочковатом берегу какой-то заводи Ангары, где вода прогревалась до приемлемой температуры. Там, на пляже мы играли в преферанс и пили портвейн.
Выезжали однажды куда-то за город на Ангару на служебном автобусе в непонятной компании из местной публики и москвича Первушина - дешёвого пижона из числа так называемых представителей заказчика. Возглавлял компанию Осипов - бывший иркутянин, чувствовавший себя здесь как рыба в воде. Компания пьянствовала, но без нашего активного участия. Меня, по крайней мере, пить в этой компании не тянуло. Мы загорали и, главное, купались (!) в Ангаре, в изумительно чистой, несмотря на илистое дно, и ещё более изумительно холодной воде, сводившей мышцы.
Возвращаясь обратно, в автобусе Костя Латышев вспомнил, что забыл на кустах плавки, повешенные сушиться, и уговорил шофёра вернуться за ними.
- Импортные плавки-то! Мне жена за них голову оторвёт, - оправдывался он на наши насмешки.
Один вечер мы решили провести без спиртного. Закупили молока в литровых бутылках и пряников, и тем поужинали. Молоко оказалось подкисшим, и вскоре у всех забурлило в животах. Улегшись спать, мы не могли заснуть и веселились хоровой порчей воздуха по Костиной команде: "Вз... бз... днём?!", ужасая Валеру Пахотина.

Заседания семинара проходили в старинном обшарпанном здании НИИПФа, расположенном в центре старого Иркутска недалеко от набережной Ангары, в том самом здании, где  мы с Костей год назад проводили по приказу Гострема свою разведывательную акцию. Из-за того, что семинар проводился под эгидой Всесоюзной конференции по распространению радиоволн, предваряя её, он оказался очень представительным. Собрались практически все специалисты не только по ионосферному моделированию, но и по физике ионосферы вообще. От нашей группы делал доклад я. Содержание моего доклада было в общем-то уже известно аудитории из опубликованных тезисов и нашего препринта, который мы привезли с собой и распространяли среди желающих с ним ознакомиться. Вопреки ожиданиям на нас почти что не нападали, если не считать замечания Кошелева из СибИЗМИРа по поводу слишком уж упрощённого расчёта малых азотных компонент в нашей модели.
Похоже было, что публика не определилась в своём отношении к нам - считать ли нас нахальными прожектёрами или отважными бойцами, способными горы своротить. Количественно наш научный контингент выглядел со стороны достаточно внушительно - только на семинар приехало шесть бравых молодцов. Постановка задачи звучала грамотно и очень даже привлекательно. Результатов расчётов, правда, никаких пока нет ещё, ну что ж, поживём - увидим. В дискуссиях, во всяком случае, мы участвовали весьма активно и, как говорится, на достаточно высоком научном уровне. Сказывалась проведённая интенсивная работа с литературой. К тому же ещё дома я составил для себя список вопросов, которые следовало обсудить, и вовсю старался выкачать из окружающих нужные нам сведения и мнения. Не менее активно Костя Латышев обменивался с иркутянами опытом по использованию различных численных методов решения задач ионосферного моделирования.
Эта наша активность привела к тому, что мы с Костей были избраны в состав рабочей группы по моделированию ионосферы, призванной координировать исследования, проводимые в различных организациях, а я помимо того попал в Бюро этой группы вместе с Поляковым, Ивановым-Холодным, Климовым, Фаткуллиным и Мизуном. И это в отсутствие каких-либо новых научных результатов, с наличием одних только благих намерений. Гострем мог быть нами доволен, да и мы сами были вполне довольны собой. (Почему-то на машинописном экземпляре списка членов рабочей группы, хранящемся в моём архиве, в правом верхнем углу рукой Гострема начертано: "Сов. секретно", а сверху этой надписи следы попытки её зачеркнуть. Но зачёркнуто только "Сов." - кончилась паста. Возможно, что Гострем ляпнул гриф по ошибке и сам заметил. Но вообще характерная для него деталь - секретить любые бумажки.)
Достигнутые якобы нами успехи были даже отмечены в Решении семинара. Успехи, конечно, были. Просто они не соответствовали ещё тому шуму, который мы подняли вокруг своих работ, орудуя в гостремовском стиле. Но ведь нам надо было привлекать заказчиков! На следующий год заканчивался договор по "Квадрату", и надо было искать новые источники финансирования.
Кстати, и сам "Квадрат" перешёл теперь в новые руки: из РТИ, где работал Осипов, тема перешла в ЦНПО "Вымпел", и Осипов опекал нас как бы по инерции - ребята хорошие, толковые, и выпить всегда составить компанию готовы, а Осипов в этом явно нуждался. Его недавний приезд в Калининград перед этим семинаром был последним, когда он выступал в качестве нашего заказчика, но наши контакты с ним - научные и прочие, продолжались ещё долго. Представителями нового заказчика - ЦНПО "Вымпел" были упоминавшийся уже Первушин и Люба (Любовь Филимоновна) Бурлак - приятная, спокойная брюнетка чуть постарше нас. Они присутствовали здесь в Иркутске на семинаре, и нам следовало произвести на них должное впечатление.
Среди участников семинара я неожиданно встретил Серёжу Авакяна, с которым мы познакомились ещё на лекциях по физике для поступающих в ВУЗы в Центральном Лектории на Литейном проспекте, а затем учились вместе на одном курсе, но в разных группах. Серёжа окончил кафедру оптики и работал теперь в ГОИ, обрабатывал результаты спутниковых измерений потоков солнечного ультрафиолетового излучения и потоков энергичных электронов - параметров, используемых в ионосферном моделировании. Серёжа искал поддержки своего направления исследований, что и привело его сюда в Иркутск; требуемую поддержку он получил, после чего его окончательно затянуло в ряды ионосферщиков, и Серёжа стал завсегдатаем ионосферных сборищ.
Серёжа подошёл ко мне после моего доклада и одобрительно похлопал по плечу:
- Молодец? Хорошо доложился. Работа у тебя перспективная для защиты.
- Да я уже защитился.
- Когда?
- Два года назад, по другому направлению. В физике магнитосферы.
- Ну, тем более молодец. Поздравляю. А я вот тоже собираюсь в геофизике защищаться. Значит, пришлёшь мне отзыв на автореферат.
Серёжа мало изменился, может, чуть потолстел, но остался таким же горластым, самоуверенным и весёлым.
Со многими будущими коллегами-ионосферщиками я впервые встретился и познакомился здесь, на семинаре в Иркутске, в том числе и с Толей Колесником, тогда ещё аспирантом томского СФТИ, пытавшимся в одиночку двигаться в том же направлении, что и мы...

128

Лето 1972 года мы с Сашулей проводили в Ладушкине. В сентябре Иринке предстояло пойти в школу, в первый класс, и Сашуля решила взять отпуск в сентябре на то время, пока Иринка будет приспосабливаться к новому образу жизни. Я свой отпуск отложил на неопределённый срок, так что мы вдвоём продолжали ездить в обезлюдевшую на лето обсерваторию. В июне, то есть до начала студенческих и преподавательских каникул, на выходные к нам приезжали Лебле, Серёжа и Люда с Жанной. Они приезжали обычно в пятницу вечером, а на следующий день, если погода была хорошая, мы все отправлялись в Ульяновку на залив. Серёжа и я на мотороллере уезжали из дому ещё затемно, на утреннюю зорю. Женщины с девчонками приезжали позже, к солнцепёку, когда мы уже заканчивали рыбачить.
Иногда мы спускали из обсерватории к заливу здоровенную резиновую лодку, вечно протекавшую, вернее, спускавшую воздух и вечно подклеиваемую. Из-за этой её дырявости, да ещё из-за веса почти под двадцать килограмм, который надо было поднимать потом в обсерваторию по крутому обрыву, мы редко ею пользовались, да и клевало лучше прямо в камышах у самого берега; в лодке лишь одно преимущество, что стоять в воде не надо. Но одна рыбалка с лодки в заливе запомнилась удачей: прекрасно брали подлещики на хлеб на открытой воде метрах в ста от берега, на глубине метра в полтора. Причём клевало не на одном месте, а практически везде, где бы мы ни забрасывали. По две-три штуки поймаем в одном месте - перестаёт клевать, мы передвигаемся на 10-15 метров, и снова клюёт.
Так мы продрейфовали по ветру почти до самого Ушакова, наловились вдоволь, а к обсерватории лодку тянули за верёвку, топая по берегу и распевая душевным дуэтом:

Чу-у-убчик, чубчик, чубчик а-кучерявый,
Раз-ве-ва-а-ай-ся чубчик на ветру.
Разве я тебя любила, чубчик?
А-а теперь забыть я не могу.

Бывало, шапку наденешь на затылок,
Пойдёшь гулять иль днём иль к вечерку.
Из под ша-а-апки чубчик так и вьётся,
Эх, так и вьё-о-о-тся чубчик на ветру.

Пройдёт зима, настанет лето.
В саду деревья пышно расцветут.
Только мне-е-е, молоденькому мальчонке,
Эх, да кандалами да ножки закуют.

А я Сибири вовсе не боюся.
Сибирь ведь тоже русская земля!
Из под ша-а-апки чубчик так и вьётся,
Эх, так и вьё-о-о-тся чубчик на ветру.

Любили мы с Серёжей попеть - жилось весело! Фирменным у нас был "Станочек":

Станочек, мой станочек,
О чём поёшь?
Таких, как мой дружочек,
Уж не найдёшь! ...

Вот так мы шли, распевая, и до того увлеклись, что даже наших жён, загоравших на берегу, не заметили, мимо прошли. Уж они нас сами окликнули.
С этой лодкой связано ещё такое воспоминание. Собрались мы порыбачить с Толей Лариным, нашим электриком. Сволокли лодку вниз, и, чтобы не плыть против ветра, протащили её на себе по берегу ещё с километр. Наконец, добрались до места ловли, вытащили лодку из мешка, развернули, чтобы накачать, и тут только обнаружили, что забыли нипеля в обсерватории. Вот Ларин ругался! Разозлился по-настоящему, не стал и рыбачить, хоть я и предлагал ему половить в камышах.
Бедному Ларину вечно не везло, особенно с тех пор, как он, следуя моему примеру, приобрёл себе транспортное средство - мотоцикл "Восход". То раз без шлема на мотоцикле за сто метров от дома отъехал - его тут же и оштрафовали на десятку, хотя гаишники в Ладушкине раз в году только и появлялись. То на зимней рыбалке мотоцикл стоял себе рядом с ним на льду и вдруг упал - ветровое стекло разбилось. Так он на мотоцикле от греха подальше и ездить перестал, а потом и вообще продал.

В июле мы с Сашулей ездили на обсерваторском фургоне в Клайпеду и Палангу в компании с другими желающими. Ездили на выходные, с ночёвкой, тряслись через Советск. Из числа наших приятелей была только Майечка Бирюкова, да с Лидой Фурник Сашуля была уже на дружеской ноге, остальные - из когорты обсерваторских техников, в нашу компанию не входивших. В субботу толпа полдня бегала по магазинам, а мы с Сашулей и Майей чинно прогуливались, осматривали достопримечательности старой и новой Клайпеды и шикарно пообедали в ресторане на яхте "Меридианас", где нас очень вежливо обслужили и вкусно накормили какими-то фирменными блюдами. После обеда перебрались в Палангу, запруженную толпами курортников и от этого какую-то ярмарочную. В Паланге посетили Музей янтаря и повосторгались и музеем, и янтарём. Ночевали где-то в лесу около моря, замерзая в палатке на надувных матрасах, зато на следующий день как следует отогрелись на великолепном песчаном пляже. Сашуля поездкой была очень довольна и мечтала теперь прокатиться по всей Прибалтике.
Этим летом Федьке Тихомирову исполнился год. Сашуля была от него в восторге, любила с ним посюсюкаться. Появился (весной) младенец и у Шагимуратовых - дочь Эльвира.

129

Но вот лето кончилось, наступил сентябрь. Иринка пошла в школу вместе со своими подружками по дому - Светой Высоковской, Наташей Мартыненко, да и многие другие в классе были ей знакомы, ещё по садику (хотя бы). К тому же Иринка уже год отходила в музыкальную школу, расположенную в том же здании, что и общеобразовательная, так что осваиваться ей особенно не пришлось. Она быстро привыкла к новому образу жизни, учёба ей давалась легко, читать она умела, ходить в школу было недалеко - она находилась через четыре дома от нашего, на той же стороне шоссе.
Повозвращались из отпусков сотрудники обсерватории и университета, начинались по-настоящему трудовые будни. Начались они с очередного составления очередного "Плана совместных научно-исследовательских работ по теме "ДМИ" Калининградской обсерватории ИЗМИРАН и лаборатории прикладной физики КГУ" на конец 1972-го и на 1973 год. Ближайшими по намеченным срокам исполнения пунктами плана были "Отладка программы расчёта параметров нейтральной атмосферы и скоростей фотоионизации" (ответственный исполнитель Захаров Л.П.) и "Отладка программы расчёта нулевого приближения и решения стационарной задачи" (ответственные Латышев К.С. и Суроткин В.А.).
Это означало, что основные программы для ЭВМ были уже написаны и находились в стадии отладки, то есть их запускали в машину, а та указывала на ошибки, в первую очередь, грамматические - так, мол, нельзя писать. Эти ошибки были, в сущности, описками и опечатками, неизбежно появлявшимися при написании программы и при набивке её на перфокарты. До поиска более серьёзных ошибок, приводящих к неверным результатам, дело ещё не доходило, так как сначала программы надо было сделать хотя бы просто читаемыми для машины.
Да, но я совсем забыл сказать, где проводилась отладка. С самого начала мы ориентировались на самую мощную из советских ЭВМ - БЭСМ-6. В Калининграде их не было, поэтому обратились к заказчикам - сначала в РТИ, потом на "Вымпел", где БЭСМ-6 имелись. В принципе, и там, и там считать было можно, но прямого доступа к ЭВМ не было. Программы сдавались в окошко и возвращались через сутки, хотя зачастую машина в доли секунды натыкалась на ошибку, выплёвывала программу, и она валялась там без продвижения. Ошибок же таких в наших огромных (по несколько сот перфокарт, иногда больше тысячи) была прорва, и дело двигалось очень медленно. К тому же обе фирмы были секретными, и одна процедура прохода туда была очень хлопотной. Ясно было, что в Москве, в условиях командировок с такими темпами мы много не наработаем. Нужно было искать другие варианты.
И Гострем нашёл! Уж не помню сейчас, как он вышел на Вильнюс, но факт тот, что на университетские договорные деньги он арендовал машинное время в Институте физики и математики Литовской Академии Наук. Это было уже совсем другое дело. До Вильнюса всего шесть часов езды поездом, машинное время практически неограниченно (по крайней мере, на стадии отладок было так); хотя прямого доступа к машине нет, но и процедура сдачи-выдачи программ не бюрократизирована. Не пошла программа - её (т.е. колоду перфокарт) тут же выносят и кладут в коридоре на полку стеллажа: исправляй и сдавай заново. Готовые результаты тоже не задерживают в машинном зале, а выносят и раскладывают на полках, где каждому потребителю отведено своё место.
В общем, работа в Вильнюсе пошла. Туда регулярно стали ездить Костя, Лёня, Суроткин, Лена Блик, реже Ядя Бутович и Галя Поцтывая. Вскоре, а точнее, с начала следующего, 1973-го года зачастил туда и я, но это было уже на стадии, когда машина стала выдавать первые результаты расчетов, то есть когда в программах уже отсутствовали нарушения правил программирования, и возможные ошибки были связаны с построением алгоритма или с постановкой задачи.
Этапными пунктами "Плана" были 7-й и 8-й: "Расчёты суточных вариаций моделируемых ионосферных параметров" (ответственный Латышев) и "Обработка и предварительный анализ результатов расчётов" (ответственный Намгаладзе), намеченные к выполнению на 15 апреля 1973 года. В мае заканчивался договор по "Квадрату", и выполнение или невыполнение этих пунктов означало, по существу, выполнение или невыполнение всей темы. Ну, а сейчас, осенью мы писали очередной отчёт по теме (том IV, 3-й отчёт по разделу моделирования), ограничиваясь обзорами, формулами, рассуждениями и всё ещё не имея результатов расчётов.
В списке исполнителей в "Плане" фигурируют новые лица группы моделирования: Володя Суроткин и Серёжа Фомин. О молчаливом Суроткине я уже писал. Он оказался весьма ценным для нас приобретением, чересчур, быть может, замкнутым, даже угрюмоватым, не участвующим в наших "товарищеских ужинах" с водкой и преферансом в облаках дыма (часто устраиваемых в Вильнюсе) и переносящим их без особых протестов, хотя жить нам всем в Вильнюсе приходилось в одной комнате. Сам он, конечно, не пил и не курил. Работоспособность у него оказалась исключительной, и к тому же он предпочитал работать самостоятельно, самому решать все свои проблемы, пробиваясь через любые трудности математического или программного порядка. Чувствовалось, что работа с большими сложными программами ему нравится, доставляет удовольствие.
Суроткин по возрасту уступал только Лёне Захарову и был старше нас с Костей на три года (1940-го года рождения), но единственный из всех нас не был ещё женат в свои почти что тридцать три года.
Серёжа Фомин, лет на пять помоложе нас с Костей, являл собой полную противоположность Суроткину по характеру: разговорчивый, суетливый, с большими претензиями на научную самостоятельность (сразу же повёл разговоры о собственной теме, о кандидатской диссертации), но не слишком способный к самостоятельной работе, хотя и окончивший Московский физтех. Чертами лица он напоминал Маяковского - очерченные скулы, волевой подбородок, горящие глаза, и сам это сходство подчёркивал, рисуя свои автопортреты. Он был женат на довольно яркой филологине Наталье и жил с ней в общежитии.
Серёжа вначале показался нам с Костей незаурядной личностью, и мы возлагали на него определённые надежды по части работы. Однако незаурядность его проявлялась как-то чересчур уж странно - например, в неожиданных и необъяснимых им самим исчезновениях из дому на несколько дней, когда он вдруг оказывался где-нибудь в Москве, куда его никто не посылал. Возиться с его воспитанием нам с Костей было некогда, и мы вскоре махнули на него рукой, а там и сам Сережа ушёл с темы. Впоследствии выяснилось, что он страдал приступами шизофрении...
Составлялись ещё и индивидуальные планы работы исполнителей, довольно подробные и, как я сейчас гляжу, перечитывая их, вполне реалистичные, продуманные и пригодные в качестве руководства к действию. Исполнять планы - и общие, и индивидуальные, мы старались пунктуально, особенно ближайшие этапы, в отношении которых ясности было больше. Отдалённые этапы приходилось формулировать туманнее, но со временем и они принимали конкретные очертания в соответствующих формулировках пунктов плана на очередной следующий год. Неформальное составление планов и контроль за их выполнением позволяли поддерживать темп в работе, не давали расслабляться.
А вот "План научно-исследовательских работ Калининградской магнитно-ионосферной обсерватории ИЗМИРАН на 1973 год", подписанный Гостремом и представленный на утверждение Мигулину. Это план не рабочий, а парадный - для начальства. В его составлении я не участвовал, поскольку был уже в опале и к таким ответственным бумажкам общеобсерваторского уровня более не допускался. Помогал Гострему, наверное, его новый фаворит - Юра Саенко, причёсывавший теперь корявые гостремовские формулировки.
Из этого плана следует, что в обсерватории помимо хоздоговорных работ выполняются (или намечено выполнять) две темы, научным руководителем которых является доктор физ. - мат. наук, профессор Р.В. Гострем, а соисполнителем - Калининградский госуниверситет. Название первой темы звучит так: "Комплексное исследование ионосферы и распространения радиоволн на основе данных обсерваторских наблюдений".  Название вполне в духе Гострема. Обязательно комплексное исследование и не каких-либо частных вопросов, а вообще ионосферы и распространения радиоволн, что является, собственно, задачей всего ИЗМИРАНа, да и не одного его только. (Не знаю как Мигулин подписал этот план, да и подписал ли?)
Далее даётся расшифровка содержания темы. Она уже звучит поскромнее, но всё же: "Разработки и усовершенствования комплекса установок для обсерваторских наблюдений (буквально - наблюдательских наблюдений) и обработка данных. Автоматизация наблюдений и вывод информации на ЭВМ (а это что-то новенькое, ЭВМ-то откуда?). Исследования в комплексе условий распространения радиоволн с учётом полученных геофизических данных". (Исполнители: Круковер, Саенко, Иванов, Пахотин, Тихомиров, Шагимуратов.)
В названии темы и в краткой её расшифровке трижды звучит слово "комплекс". А сколько оно ещё потом звучало! Полюбилось же словечко Гострему, но и не просто так - по всей стране строили комплексы, всё решали комплексно, судя по газетам, по крайней мере, и мы не отставали. Второе ключевое слово из лексикона времён гостремовской деятельности - автоматизация. Эти слова - комплекс и автоматизация - появившись впервые в плане работ на 1973 год, кочевали далее из плана в план несколько лет и их следовало бы начертать на стяге обсерватории, чего не произошло лишь потому, что до изготовления оного не дошли руки у Гострема.
А вот вторая тема, моя родная: "Динамическое моделирование ионосферы." Расшифровал её Гострем так: "Экспериментальное и теоретическое моделирование невозмущённой ионосферы на ЭВМ". Что он имел в виду под экспериментальным моделированием ионосферы на ЭВМ - один бог ведает. Вряд ли это смог бы объяснить и сам Гострем, просто ему очень хотелось соединить наше теоретическое моделирование с экспериментальными исследованиями, "чтобы всё было единый комплекс, так сказать".

130

А тем временем в ближайшем и, казалось бы, надёжном окружении Гострема стали обнаруживаться слабые звенья. От него вдруг ушёл Круковер. И не просто ушёл, а к злейшему врагу Гострема - Альберту Кузьмичу Прицу, на кафедру теорфизики, да ещё и квартиру Гострему не оставил. Лысый, носатый, фиксатый Михаил Исаакович Круковер имел типичную внешность еврея, хотя числился по паспорту русским и приехал в Ладушкин по персональному приглашению Гострема - ярого антисемита (по долгу службы, впрочем), знавшего его каким-то образом по Иркутску. Круковер был в разводе, то есть семьи не имел, и тем не менее получил от Гострема в Ладушкине двухкомнатную квартиру. В обсерватории Круковер возглавил сектор разработок, в который кроме него поначалу входил только Юра Саенко. Однако никакими разработками Круковер непосредственно не занимался - он строил планы. Планы грандиозной жизни при Гостреме. Предлагал нам, например, построить парники в обсерватории или заняться кролиководством.
Нельзя сказать, чтобы он совсем ничего не делал. На меня он производил впечатление грамотного радиоинженера, но был ли он в действительности таковым - я теперь затрудняюсь сказать. Во всяком случае он вовсе не был склонен к возне с аппаратурой, да и к любой кропотливой, планомерной работе, в отличие, скажем, от Шагимуратова или Тихомирова. Его тянуло куда-то ввысь, не то к науке, не то просто к авантюрам.
В своём роде он был романтик, увлекающаяся натура, именно он сосватал Гострему своего приятеля Осипова в качестве заказчика и тем во многом повлиял на научные судьбы обсерватории, в том числе и на мою собственную. Он пытался быть активным помощником Гострема в его начинаниях, но как-то не находил себе места.
У Круковера был свой старенький горбатый "Запорожец", который он одно время впихивал в тихомировский сарай рядом с моим мотороллером. Гострем повадился использовать Круковера как личного шофёра. Непонятно было, как Гострем умудрялся складываться и помещать свои длинные ноги в круковеровском клопике, но, во всяком случае, неудобств он, похоже, не испытывал, поскольку эксплуатировал Круковера и его машину почём зря - надо и не надо. Круковеру это в конце концов надоело, и под видом поломки машины он перестал ездить на своём "Запорожце".
Отнюдь не на последнее место Круковер ставил вопросы зарплаты. Одно время он вместе со мной и с Юрой Саенко получал деньги за работу по совместительству в университете. Однако длилось это недолго, лавочка закрылась, а других источников Гострем не открывал, хотя и беспрерывно обещал грядущие блага, включая квартиру в Калининграде. Выполнять же эти обещания он не спешил, что и вызвало у Круковера глубокое разочарование. Думаю, что Гострем обещал Круковеру и диссертацию, а тот не сразу понял, что это дело не такое уж простое даже и при гостремовской поддержке.(продолжение следует)