Самоубийство

Он устал от жизни. Он ненавидел этот мир, и мир отвечал ему взаимностью. Сейчас уже трудно сказать, когда он впервые ощутил эту внешнюю ненависть. На работе? В юности? Или еще раньше — в детстве? Так или иначе, сейчас эта ненависть отравляла все его существование. Как он устал от этого бесцельного существования! От дурацкой работы за нищенскую зарплату, от сослуживцев-алкоголиков с вечно мутными глазами, от тупого начальства, от сварливых соседей, от самой жизни в этой враждебной к своему населению стране, от вечной безысходности, от осознания предопределенности всей своей судьбы... Отвращение к миру, в котором не было для него места, росло с каждым днем. И вот, однажды, он не выдержал — что-то сломалось в его душе, он понял, что больше не может этого выносить. Каждый миг существования был невыносим, давил на него, терзая разум.

Нет, этот мир не для него. Он решился. Смерть — только в ней счастье. Там, за порогом жизни он обретет покой, к которому стремился всю жизнь, он обретет свою нирвану...

Смерть.

Самоубийство. Вот выход.

Перебирая возможные способы самоубийства, он решил остановиться на отравлении. Но из ядов он смог найти только тиоцианат калия, зато много — почти двести грамм. Упер с работы. Можно, конечно, было загнуться прямо там, но... Подумают еще, что это просто бестолковый несчастный случай, откачают — так и останется инвалидом. Да и посподручнее как-то дома.

Разумеется, лучше было бы раздобыть цианистый калий — и понадежнее, и требуется не в пример меньше. Но что нашел, то нашел. Попробуем получить цианистый калий самостоятельно. Вроде бы, нужно сплавить эту дрянь с щелочью. (У него было немного гидроксида калия, правда, далеко не идеально чистого, также, как и эта дрянь).

Итак, запершись субботним вечером в своей квартире, и выпив “для храбрости”, он взялся за приготовление яда. Взяв большую железную плошку, он смешал невинно-розовые кристаллики тиоцианата с белым порошком щелока, и принялся разогревать эту адскую смесь прямо на плите. Не прошло и минуты, как от плиты пошло мерзкое зловоние. Что там, интересно, готово? Как определить, что продукт готов к употреблению? Эх, надо было химию в школе лучше учить. Да и на предприятии мог бы просветиться.

Ай, ладно! К черту! Главное — успеть сожрать этой мерзости побольше, пока плохо не станет, чтобы уж наверняка... А вдруг не все прореагировало? Щелочь — штука противная. Надо бы нейтрализовать ее. Он приволок из комнаты бутылочку с кислотой (пока он искал кислоту, кухня успела заполниться каким-то едким, воистину “химическим” запахом). Он выключил газ, заметив, что по краям плошки смесь почернела. Хватит разогрева, а то еще разложится...

В голове шумело — то ли от выпитого спиртного, то ли от вонючей мерзости на плите. Мысли кружились по черепу, тяжело увязая в невесть откуда влившейся в его мозг черной жиже. Действуя, как во сне, он плеснул кислоту на раскаленную смесь. Над плитой с шипением поднялось облако едкого пара, жгуче защипало глаза...

А как теперь это принимать? Он взял стакан, до половины заполнил его водой, и чайной ложкой принялся закидывать в него вонючую гадость, старательно размешивая. Порошок становился прозрачным, с готовностью передавая воде свою сатанинскую сущность.

Чтобы приглушить распространяющееся по кухне химическое зловоние, он плеснул немного воды на остатки своего зелья. Однако это не слишком-то помогло — от плошки продолжало парить чем-то непередаваемо мерзким, металлически-серным, отдающим тухлятиной. Ладно, это уже без разницы. Он оставит эти запахи этому миру, а его ждет другой — сверкающе-прекрасный...

Быстро, словно боясь передумать, он выпил воду из стакана, а затем той же ложкой, которой размешивал воду, затолкал в рот нерастворившиеся остатки порошка. Во рту тут же воцарился отвратительный привкус, внутренности обожгло... Он успел запить принятое вещество еще одним стаканом воды, прежде чем повалился на пол, раздавленный тисками боли.

Непрореагировавшие остатки едких веществ обожгли его внутренности потоками жидкого пламени! Тело его конвульсивно заметалось по полу, опрокидывая стулья... Загрохотала посыпавшаяся на пол посуда...

Огонь был всюду — в его внутренностях, в его крови, в его голове... Он жег кожу, плавил кости, опалял душу... Крик безумия вырвался из сожженного едкой дрянью рта. И вдруг — боль чуть отдалилась, словно начала разрываться связь между охваченным смертными судорогами телом и жаждущей свободы душой.

Но смерть не спешила взять его в свои ласковые объятия, и, наполовину покинув свое тело, он все же не мог оторваться от него напрочь, и бессильно наблюдал, как бежит минутная стрелка на настенных часах, как продолжает конвульсивно содрогаться его лежащее в исторгнутых им же нечистотах тело.

Невидимая удавка сдавила горло, и удушье навалилось волной мучительных спазмов. Мир вокруг него потемнел, словно подернутый пленкой.

А затем явились холодные серые тени... Отвратительные демонические сущности, чье присутствие полнило холодный воздух шелестящими шепотами, кружились вокруг него в неистовом жутком танце. Их прикосновения обжигали холодом, и обезумевшая от ужаса душа поспешила сжаться в комочек в надежде укрыться от чудовищных тварей. Чего они хотят?!

Полчища насекомых с тихим шорохом изливались из всех щелей, эти мерзкие создания ползали по его телу, привлеченные дыханием подступающей смерти. Насекомые, никогда прежде не жившие в его доме — огромные верткие сороконожки, блестящие плоские жуки, и крошечные, едва различимые букашки...

Стены начали кружиться вокруг него, потолок исчез в туманной пелене.

И он понял — так же, как насекомые хотят пожрать его тело, запустить в гниющую плоть голодных прожорливых личинок, тени ждут смерти, чтобы растерзать его душу. Это те же трупоеды, но на высшем, тонком уровне!

— Нет! Нет! — закричал он. — Я не хочу! — но из его сожженного химией горла не исторглось ни единого звука.

Тем не менее тени услышали его — застрекотали. Они что же, смеялись?

Неожиданно призраки испуганно шарахнулись в стороны. Пол заколыхался, словно поверхность трясины, и он ощутил, как цепкие когти вонзились в его тело, потянув его вниз. Пленка пола под ним захрустела, готовая прорваться, как уже прорвалась грань между реальностью живых и миром голодных духов. Холод затопил его парализованное тело.

— Нет! Не надо! — шептали остывающие губы. — Неправда...

И вдруг явился Свет. Столб тусклого сияния медленно поднялся возле агонизирующего тела. Тени боялись его, они забились по углам, не смея высунуться, холодные скользкие когти отцепились от человека.

— Спаси меня, спаси! — подумал человек.

— Нет, — равнодушно ответил Свет. — Зачем?

— Ты всех спасаешь, ты милосерден!

— Что за чушь? Все вы шлак.

— Но те, кто был здесь, все они говорят, что здесь — спасение!

— Так говорят те, кто возвращается. Тебе же вернуться не суждено.

— Зачем же ты пришел?

— В тебе нечего спасать.

И Свет растаял.

— Нет! Не уходи!

А из кромешной тьмы уже выползали отвратительные чудовища...

— Нет!

Безжалостные когти вновь вонзились в него, и очередной рывок прорвал-таки последнюю преграду — он провалился в черную скользкую воронку. Не желая упускать свою законную добычу, твари набросились на него со всех сторон, бешено разрывая на части, а где-то там, наверху, огромные неповоротливые опарыши уже вгрызались в его тело. Сложнейшие нейронные сети агонизирующего мозга перемыкались произвольным образом, порождая чудовищные, невероятные видения, в то время, как обреченную душу, несомую зловонным потоком по черному тоннелю, терзали мерзкие создания...

Время утратило свой смысл для гибнущего сознания. Миллионы лет прошли или несколько секунд? Какая разница?

Чудовища пожрали его память, пожрали его разум, пожрали его сущность, его душу, и он бесследно истаял в потоке безумия...