Рассказ без названия

Поздним утром князь Федор Егорыч Савелин сидел на террасе и с удовольствием попивал горячего кофе. Отдаваясь этому занятию, он любил вспомнить свое военное прошлое, навевающее столь сладостные мысли, почитать, что пишут в газетах, да и просто мог ни о чем не думать. Федор Егорыч не понимал и не признавал жизни в городе и проводил практически все время в своем роскошном доме в деревне, лишь изредка выезжая в Петербург и Москву, чтобы справиться о своих финансовых делах (с которыми у него всегда и все было в полном порядке) и чтобы поддержать дружеские связи с некоторыми нужными людьми. Но здесь, на природе, он отдыхал душой, как не отдохнул бы даже на водах, куда его настойчиво зазывала княгиня Р–ская, видимо, с определенными намерениями.
Для своих пятидесяти двух лет князь Савелин прекрасно сохранился: среднего роста, коренастый, немного полноватый, но все также красив и энергичен, как в молодости. Лицо его, нетронутое морщинами и украшенное веселыми голубыми глазами, располагало к себе любого (особенно дам), особенно когда оно расплывалось в знаменитой раскидистой улыбке; а так как настроение у Федора Егорыча обычно было хорошее – улыбка была его постоянным атрибутом.
Федор Егорыч овдовел тринадцать лет назад. Жена его, Елизавета Михайловна, будучи беременна единственным ребенком, неожиданно умерла от сердечного приступа в Петербурге, когда мужа не было дома; позже скончался и ребенок. Эти ужасные события так сильно подействовало на несчастного Федора Егорыча, что он целый год провел взаперти, «как во сне», как позже он сам рассказывал.
Но время лечит, и князь Савелин потихоньку, да и зажил по-прежнему, только больше жил в деревне, где любил охотиться и принимать гостей.
Сейчас же князь, допивая уже вторую чашку, с интересом наблюдал за двумя мужиками, о чем-то долго спорившими у дороги, и, улыбаясь, причмокивал губами от удовольствия.
– Можеть, еще кофею? – появилась Марфа Федотовна, крохотная старушонка, следившая за домом и за тем, чтобы «барину» было комфортно.
– Эх, Марфуша. Ты только взгляни-ка на них, – весело заговорил Федор Егорыч, указывая на мужиков. – Люблю я наш народ: люди-то простые, как говориться, а ведь поспорить горазды!
– Да, барин, ну так не надоть кофею, ну ладно, – и старушка с посудой засеменила в дом.
– Погода хороша, – потянулся князь. – На охоту сходить что ли?
Погода действительно стояла чудесная. Солнышко припекало, но совсем не жарко, а нежно. Дул легкий ветерок, гоняющий по небу редкие пушистые облака. Воздух был свеж и приятен, как никогда – живи и радуйся!
– Мишка, а ну-ка приготовь мне ружье; и вот что, оставь его в спальне на столе. Ну где ты?!
Прибежал румяный малый Мишка, второй и последний человек, служивший в доме Савелина.
– Сделаем, Федор Егорыч, – весело сказал он и побежал исполнять поручение.
Но, что случалось очень редко, на Федора Егорыча нашла тоска. Он понял, что желание поохотиться пропало, и в мозгу начали всплывать тяжелые воспоминания.
«Это от недостатка общения, – подумал он. – Пора съездить в Петербург, встретиться с Александром Петровичем: новое дельце обделать; может, на бал схожу, развеюсь.»
Углубившись в мысли, он не заметил, как отошел от дома и двигался по колее вдоль поля, которое с раннего утра косили мужики. Федор Егорыч увидел, как к одному из них подбежал мальчик, на вид десяти лет, (скорее всего сынишка); он дал отцу попить и какой-то сверток, наверное, с едой. Князю взгрустнулось еще сильнее; теперь он воскресил в памяти образ жены и ребенка, ребенка, которого ему так и не удалось увидеть.
Вдруг Федор Егорыч приметил неизвестного господина, идущего на встречу. Господин этот был довольно высок, но не худ, какими обычно бывают люди большого роста. Шел он широкой легкой походкой, ловко орудуя элегантной тростью. Одет человек был по последней моде, со вкусом, даже с шиком. Черные блестящие туфли, черный костюм специального покроя с золотыми пуговицами и черная же широкополая шляпа.
«Весь в черном, как смоль! Щеголь!! – подумал Федор Егорыч.»
Проходя мимо, господин неожиданно резко остановился, снял шляпу и произнес:
– Здравствуйте-с, Федор Егорыч.
– Да… добрый день, но… мы знакомы? – опешил Савелин.
– Нет, нет, нет, – поспешил объясниться незнакомец. Моя фамилия Ладов, Ипполит Андреич Ладов к вашим услугам. Вы должны быть знакомы с Александром Петровичем Архиповым. Так вот-с, я можно сказать… хм… от него.
– Господи, как я рад, – быстро заговорил Федор Егорыч. – А то сижу здесь, ничего не знаю – скучаю. Пойдемте ко мне, пообедаем, вы мне все и расскажете.
– С удовольствием, – сказал Ипполит Андреич и улыбнулся, обнажив два ряда прекрасных белых зубов.
Наконец Федору Егорычу удалось разглядеть гостя. Черные вьющиеся волосы открывали высокий лоб, грозно нависавший над абсолютно черными глазами. Плоский, худой нос с горбинкой доходил до самого рта, увенчанного аккуратными усиками. Широкие скулы плавно переходили в острый подбородок, который заканчивался столь же острой бородкой. Общее же выражение лица и манеры господина выдавали человека образованного, светского. Вот только Савелин никак не мог определить, сколько лет Ладову, и чтобы не обидеть гостя решил называть его просто – Ипполит Андреич.
Новые знакомые, направляясь к дому, не проронили ни слова. Ипполит Андреич, казалось, любовался красотами здешней природы, а Федор Егорыч как завороженный глядел на золотой набалдашник трости Ладова. С него зло смотрела оскалившаяся кошка с красными ярко сверкающими камнями на месте глаз.
– Ну, вот и мое уютное гнездышко, – продекламировал Савелин и, отворив дверь, пропустил гостя вперед. – Марфа Федотовна, Марфуша! Приготовь-ка нам обед, да повкуснее.
– А как жеть не сготовить-то, барин, сготовлю, – послышался голос старушки с кухни.
– И наливочки, наливочки рябиновой не забудь.
Оставив шляпу в прихожей, но, не пожелав расстаться с тростью, Ипполит Андреич прошел в кабинет хозяина и сел в потертое кресло.
– И что же Александр Петрович? – усаживаясь напротив, спросил Федор Егорыч.
– Александр Петрович? – Ладов будто проснулся и равнодушно добавил. – А, он умер-с.
Федор Егорыч чуть не рухнул на пол от такого известия.
– То есть как?.. отчего?
– Это случилось сразу после моего отъезда, неделю назад, но мне рассказывали, – и Ипполит Андреич, странно ухмыляясь, впился глазами в Федора Егорыча, что тот даже заморгал, – мне рассказывали, что бедному Александру Петровичу стало плохо: лихорадка, знаете ли, бред, обмороки – и спустя два дня – смерть.
– Так отчего же?!
– Вроде бы – нервы. В бреду, он в чем-то признавался, раскаивался в каком-то мошенничестве, краже…
– Боже, боже мой! – запричитал Федор Егорыч.
– Да, грехи нельзя забывать. Всякий должен помнить грехи свои.
– Но чтобы Александер Петрович украл!
– Поверьте мне, разное на свете бывает.
– А с чем он прислал вас? – немного успокоившись, спросил Савелин.
– Он говорил, что ваше с ним дело улажено и вроде бы «никто в долгу не остался», да, да, именно так.
Федор Егорыч еще месяц назад был оповещен об удаче этого предприятия (всего лишь продажа особняка в Москве) и второе сообщение объяснил забывчивостью и нервным расстройством покойного.
Подходило время обеда и Федор Егорыч с Ипполитом Андреичем спустились в гостиную, где уже был накрыт стол.
Во время трапезы Савелин беспрестанно хвалил свою настойку и подливал ее гостю, который, в свою очередь, потчевал хозяина последними новостями; затрагивались самые острые темы: международное положение, нигилизм и молодежь, последний ухажер графини К–ной и прочие – давно Федор Егорыч так не радовался, да и Ладов, казалось, тоже находился в прекрасном настроении.
– А что вы думаете по поводу этих споров о правах женщин? – поинтересовался Ипполит Андреич, аппетитно заглатывая порцию грибочков.
– О! Женщины! – воскликнул Федор Егорыч, уже хорошо хмельной. – Я считаю так: если не в браке, так пускай свобода, конечно в разумных пределах, а коли замужем, то нужно и обязанности знать. Жена на то и жена…
– А вы, Федор Егорыч, женаты? – спросил Ладов и, улыбаясь уголком рта, бросил резкий взгляд на Савелина.
– Я?… был, но…
Федор Григорьевич попытался отойти от неприятной темы, но Ладов перебил его:
– А дети у вас есть?
– Это было так давно, Ипполит Андреич, что…
– Простите, я затронул запретную тему. Но все-таки?
– Елизавета Михайловна, жена моя, умерла давно от сердечного приступа, и давайте закроим этот разговор, – Федор Егорыч начинал сердиться назойливости гостя.
– Я догадаюсь сам: она была беременна, – и Савелину померещилось, что глаза Ладова зловеще блеснули.
Федору Егорычу было нехорошо: по телу пошел озноб и по лицу градом полился холодный пот.
– А вы уверены, – и Ипполит Андреич надавил на слово «уверены» и повторил, – уверены, что это был несчастный случай.
В глазах Федора Егорыча все поплыло, и он в состоянии близком к обмороку стал вспоминать то, что мучило его все эти годы, то, что не удавалось забыть, что травило душу.
 « –     Федя, как?! Как ты мог! Тогда, когда я ношу под сердцем дитя, ты! ты!! ты!!!
– Лиза, я… я объясню… я…
– Что ты мне объяснишь. Ты и служанка. Боже мой! Какой позор! Федя, ты и служанка!!! – она билась в ужасной истерике.
– Лиза, Лизанька прости меня, прости! Мы уедем, никто не узнает! Прости… – он упал перед ней на колени и стал целовать ей руки. – Я люблю тебя одну, ты – моя жизнь, мое счастье. Это минутное увлечение, ты – моя любовь навсегда, поверь, Лиза!!!
– Не-е-ет! – она неожиданно перестала рыдать и гневно произнесла. – Уеду я, я и ребенок, а ты…
Она не договорила, схватилась за сердце.
– Что с тобой, Лиза! – он подхватил ее и положил на кровать. – Лиза! Лиза!! Господи!!!
Она умерла.
Он с отвращением (отвращением к себе) отвернулся, и солнечный свет больно ударил ему глаза.»
Федор Егорыч очнулся от режущего света – это сверкнули глаза кошки с трости Ипполита Андреевича.
– Ну так как, Федор Егорыч?! – осклабился Ладов.
– Ты, сатана! – в бешенстве закричал Савелин и вскочил со стула.
Ипполит Андреич вонзил бесовский взгляд в невменяемого Федора Егорыча и захохотал. Этот дьявольский смех оглушил Савелина, и он бросился на врага, схватил его за шиворот и поволок в сторону двери.
Изыди, сатана! К чертям! Изыди!!!
Вдруг уже на выходе Ладов вырвался из рук князя и обернулся.
– Всякий должен помнить грехи свои, Федор Егорыч! – произнес он и захлопнул дверь.
Савелин увидел черную шляпу, забытую Ладовым, схватил ее и открыл дверь – но никого не было, только от дома разлеталась стая черных как смоль воронов.
Федор Егорыч взглянул в пустую руку – шляпа исчезла. Он медленно побрел в спальню. На столе лежало ружье, приготовленное Мишкой для охоты.
На мгновенье деревенскую тишину прервал глухой звук выстрела.