Слово

научно-фантастическая философская повесть


Эту повесть я, от первой и до последней страницы, посвящаю памяти величайшего "художника слова" и, по моему мнению, самого великого писателя –
Михаила Афанасьевича Булгакова





Знаю все, что было, все, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется – Жизнь.

М. Цветаева









ПРОЛОГ

Не напрасно дули ветры,
Не напрасно шла гроза.
Кто-то тайный тихим светом
Напоил мои глаза.

С чьей-то ласковости вешней
Отгрустил я в синей мгле
По прекрасной, но нездешней,
Неразгаданной земле.

С.А. Есенин

Сказать честно – строчки, которые я поместил в эпиграф этого вступления, не слышал ни один человек в моем мире, а то, что их знаю я, похоже на какой-то фантастический сон. Все это началось с месяц назад: я просто услышал над ухом чей-то голос. Понятное дело – я подумал, что у меня галлюцинации. Только через неделю, обегав всех врачей и отсидев почти день в домашней клинике, я понял, что эти голоса относятся к разряду сверхъестественных  явлений, и больше не пытался избавиться от них. Сначала я подумывал написать рассказы, приняв за основу те отрывки, что проносились в моем мозгу, но через какое-то время разрозненные кусочки мало-помалу слились в единую историю чужой жизни, имевшую несколько сюжетных и смысловых линий и саму по себе перераставшую в повесть. Я разделил ее на семь глав, назвал их, добавив эпиграфы, которые, видимо, пришли оттуда же, что и все остальное, и несколько своих строк в начале и в конце повествования.
Но прошу прощения, я совсем забыл представиться! Меня зовут Адриан В. Эн, родился я почти тридцать две весны назад, 2067 весной после Рассвета и 100 весной до Заката. Как видите, конец света высчитан со всей возможной точностью, и только одно пугает тех, кто рассчитывает дожить до него – это неизвестность, потому что никто не знает, что же происходит после смерти. Еще триста весен назад ученые вычислили, сколько весит душа, измеряя вес умирающих людей, но даже они не могут обнадежить мир.
Что нас ждет? Все последние весны в литературе, живописи, музыке – во всем искусстве – задается один и тот же вопрос, и еще ни кто не нашел ответа. И вот сейчас я говорю, что знаю ответ почти на все вопросы, которые может задать мне жизнь. Стоит мне только дописать эту повесть, и весь мир узнает о том, во что верит в глубинах своей души, потому что душа никогда и ничего не забывает, по природе своей обреченная на вечную память.
Если честно – раньше я ни минуты не мог усидеть на месте, тем более за таким архаичным занятием, как писательство, но эти голоса дали мне смысл моей пустой и бесцельной жизни, обычной для 21 Вечера с Первого Восхода. Теперь я лучше понимаю окружающий мир, я изменился душой, и если вы спросите меня, – зачем мне все это надо? – я отвечу: Само Небо велело.

А.Э.


ГЛАВА 1
ПРОЩАНИЕ

Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, - тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.
И. Бродский


Где-то далеко на юге гремели взрывы, дом немного сотрясался, и книги то и дело падали с наполовину опустевших полок. Юст поднял очередной упавший томик, посмотрел на красиво переплетенный корешок – это был сборник поэзии Сергея Есенина – и втихоря запихал его в итак уже переполненную книгами сумку. В общем, кроме них там было очень мало других вещей, - двадцатидевятилетний юноша никогда не отличался практичностью. С кухни донесся звон разбившейся тарелки и последовавшее за ним проклятие Клепы, тут же заглушенное отвратительно режущим слух пищанием радио, которое, по мнению Юста, могло разбудить даже мертвого:
- ТРЕВОГА! ТРЕВОГА! ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!!! ВСЕМ СПУСТИТЬСЯ В БОМБОУБЕЖИЩЕ!!!
Парень, полное имя которого было Юстиниан, подхватил сумку и, застыв на пороге комнаты, окинул ее прощальным взглядом. Пусть этот дом был его приютом только полтора года, он уже успел полюбить его, и теперь словно старался запечатлеть все в своем сердце: кремовые велюровые портьеры на окнах, мягкие низкие кресла, огромный диван, опустевшие книжные полки, китайский ковер на полу, лампу с багрово-алым абажуром, дубовый письменный стол... Юст вполне отдавал себе отчет, что может никогда сюда не вернуться, и потому просто стоял и смотрел. За его спиной послышались быстрые, почти неслышные шаги, – он обернулся как раз, чтобы прижать гибкое тело Мелании – Клепы – к своей груди. Она вся сотрясалась от  безмолвных рыданий, ее голос дрожал и прерывался от невыплаканных слез:
- Юст, за что это? Почему у меня отнимают все, что мне дорого? – она подняла глаза на брата и нежно провела пальцами по его щеке. – Неужели они отнимут даже тебя? Я ведь без тебя не могу…
- Что ты, сестренка! – парень крепко прижал девушку к себе. – Мы там посидим немножко и опять пойдем домой.
Она печально улыбнулась и отступила на шаг назад:
- Можешь мне не врать, - я знаю, что мы не вернемся. Бери сумки и пошли, а то нам раскладушек не достанется.
Юст пожал плечами и последовал ценным указаниям.
________________________

Как и полагала Клепа, в просторном бомбоубежище стояли раскладушки, что указывало на долгую воздушную атаку, и, к неописуемой радости Юстиниана, несколько письменных столов. Конечно, они постарались занять себе место поблизости одного из них.
Юноша начал разбирать свою сумку, осторожно вынимая и осматривая каждую вещь: красивую ракушку с берегов Крита, гипсовую статуэтку Ники,* небольшое вырезанное из черного дерева и оправленное в серебро, распятие, освященное в Печорском монастыре и т.д., и т.п. Каждый предмет очень много значил для него и хранил в себе целый отрезок времени, которое ему не хотелось бы забывать. Клепа, не имевшая привычки к собирательству, немного скептически, но все же исподтишка наблюдала за братом - порой, при виде какой-нибудь вещи, в ее глазах проскальзывало что-то, похожее на грустную нежность, она вся как-то замирала и не отрывала взгляда от нее, пока смуглые пальцы Юстиниана не опускали предмет на одеяло. Сейчас ее внимание привлекла глиняная пластинка, на которой была выгравирована широколобая голова среднеазиатской овчарки, умершей от старости год назад. Сердце девушки беспокойно сжалось, когда она вспомнила ощущение шелковистости под пальцами, нежный аромат нагревшейся на солнце шерсти, бездонные, полные любви и верности, на которую не способен ни один человек, чуть раскосые глаза… Внезапно Клепа уловила тихий шепот и внимательно прислушалась – до ее слуха долетели такие знакомые и такие трепещущие, врезающиеся в сердце строки:
-…И на этой земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
……………………………...
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле…*
Клепа прерывисто вздохнула и, чуть не заплакав, отвернулась, – ее всегда ранили эти печальные слова, особенно произносимые голосом брата. Она постаралась не выдать своей грусти и тихо, незаметно продолжала наблюдать за совершенно ушедшим в себя Юстинианом.
Разобравшись с "личным имуществом", юноша начал доставать книги. Каждая книга имела потрепанный вид, из многих торчали закладки, - видно было, что их часто перечитывали. В большинстве своем это была русская поэзия: Есенин, Цветаева, Маяковский, Пушкин, Лермонтов.… Был там и старый, особенно потрепанный томик Булгакова, включавший в себя один из его самых знаменитых романов – "Мастер и Маргарита", там же – несколько томов Лондона, Конан Дойла, Ремарка и еще очень многих любимых писателей обоих молодых людей.
Наконец все было разобрано и разложено по кучкам, чтобы не мешаться под ногами, – юноша спокойно сел и, открыв первую попавшуюся под руку книгу (это оказался томик Лермонтова), тихо прочитал вслух отрывок одного из своих любимых стихотворений:

-…И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят – все лучшие годы!
……………………………………….
Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, -
Такая пустая и глупая шутка…*

Прочитав отрывок, Юст улыбнулся и немного ехидно заметил:
- Я где-то читал, что весь наш мир – это анекдот, который Бог рассказал Сам Себе, хотя, впрочем, Он, получается, то же самое. В чем-то я с этим даже согласен, во всяком случае, это более веселая и оптимистичная модель жизни, чем та, которую нам пытались навязать в детстве. А так как жизнь сама по себе процесс, построенный на чьем-то очень черном юморе, я лучше посмеюсь и постараюсь не распускать нюни, чего…
-…я не делал за все свои двадцать девять лет, - продолжила за него сестра.
- Абсолютно точно, - без улыбки подтвердил парень, но она великолепно разглядела маленьких золотистых бесенят, лихо отплясывающих в янтарно-ореховой глубине его искрящихся глаз.
В который раз за день ей захотелось прижаться к его груди и вновь повторить, что она боится, - ее останавливало только сознание того, что этот страх ледяной хваткой сковывающий ее тело, не обошел стороной и Юстиниана. Он тоже как-то тоскливо вскидывал взгляд на бетонные стены, но его не пугала смерть – после одного инцидента в детстве он ничего теперь не боялся: это была скорее безотчетная тоска по уходящему миру. Он представил на миг свой дом, сквер под окнами, окружающие его здания, в окнах которых каждый вечер полыхал ослепительный в своей первозданной чистоте и красоте северный закат, - но даже в его видениях земля бугрилась уродливыми воронками, осколки окон казались кровавыми ртами, алчущими поглотить весь мир, непрерывный визг снарядов, стрекочущая дробь автоматов и переходящий в шипящий скрежет оглушительный грохот бомб напоминали какой-то мучительный кошмар ребенка, пережившего войну. Но Юст никогда не плакал, ни разу за всю свою жизнь, казалось, что он просто не умеет изливать свою душу – ни в слезах, ни как-нибудь по-иному, и это всегда было выше его понимания. Но когда ему пришло в голову, что вместе с Человечеством уйдет и его культура, что все превратиться в пепел, золу и тлеющие развалины, что никто никогда ничего ни о ком и ни о чем не узнает… И словно откликом на свои мысли он услышал слова сестры:
- О Боже, Юст! Неужели все это исчезнет? Неужели никто никогда не узнает, не услышит, не почувствует то, чем мы жили? Неужели канут в Лету Пушкин, Лермонтов, Есенин, Блок, Фет, Тютчев, Цветаева, Ахматова, Гумилев, Маяковский, Мандельштам, Северянин, Черный, Аненский, Заболотский, Евтушенко, Бродский… - она запнулась и дрожащим голосом запричитала: – Боже мой, мне не перечислить всех русских поэтов, а сколько их в других странах, а сколько неизвестных и малоизвестных! А сколько писателей… Господи, неужели все это было зря, неужели это были просто последние содрогания готовящейся к смерти Земли? – слезы покатились по щекам девушки, и она, не в силах больше сдерживать их, тоскливо замолчала.
Юст потянулся к ней и заключил ее дрожащее тело  в свои крепкие объятья:
- Родная, все будет хорошо: Бог не допустит их забвения. Ведь Он всемогущ.
- Юст, ты же знаешь, я не верю в Бога. Это, может, ты в Него веришь, и даже если Он и вправду существует, то это, наверное, страшно бессердечное Существо. Я не желаю верить в такого Бога, если Он ничего не сделал в самом начале. Я уже слишком давно ни во что не верю.
- Бог есть, но я в Него не верю… Так? Это что же: вы атеисты?
- Да, мы атеисты.*
- Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть…* - с грустной улыбкой процитировал Юстиниан.
- Ну почему же все так жестоко?! Неужели… - она захлебнулась в слезах, юноша ласково прижал ее к себе, поднял на руки, как ребенка и, бережно укачивая, зашептал:
- Прости, котенок… Я знаю, как это больно, когда ни во что не веришь…. Прости, малыш… не плачь… все будет хорошо… Тсс… тихо, хороший мой, все нормально…
Через несколько минут девушка успокоилась, расслабилась и, прошептав, что смертельно устала, провалилась в темные объятья сна. Юст нежно поцеловал ее бледную щеку и, опустив на одну из кроватей, накрыл легким одеялом, но не успел он отвернуться, как девушка приоткрыла глаза и позвала:
- Юст… почитай мне чего-нибудь…
Парень вернулся, сел на край раскладушки и, после нескольких секунд молчания, прочитал наизусть:
- Закружилась листва золотая
В розоватой воде на пруду,
Словно бабочек легкая стая
С замираньем летит на звезду.
……………….
Я еще никогда бережливо
Так не слушал разумную плоть,
Хорошо бы, как ветками ива,
Опрокинуться в розовость вод.

Хорошо бы на стог улыбаясь,
Мордой месяца сено жевать…
Где ты, где, моя тихая радость
Все любя ничего не желать?*

Юст замолчал и тут только заметил, что вокруг стоит полная тишина – его слушали все люди, которых судьба согнала в этот день в бетонное бомбоубежище. Кто-то смотрел на него, кто-то в пол или на стену, но в их карих, голубых, серых и зеленых глазах стояли слезы, потому что только сейчас они осознали, что прощаются с этим миром, что они больше никогда не увидят свои дома, никогда не выйдут на знакомые улицы, никогда... И это осознание пришло к ним через слова ушедшего, но все еще такого близкого русской душе поэта…
И вдруг тишину нарушил оглушительный взрыв бомбы, прозвучавший почти что над их головами и тревожные сигналы приемника на стене. Испуганные люди разом заговорили, запричитали, кто-то плакал, – и только брат с сестрой сумели сохранить эту светлую печаль в своем сердце.
А Юст тихо прошептал:
- Знаю, умру на заре…*
- Что ты сказал? –спросила девушка.
- Ничего особенного, я тебе потом расскажу это стихотворение, а сейчас просто кое-что крутится у меня в голове и прямо-таки просится на язык. Может тебе понравится… Вот, слушай…





ГЛАВА 2
НОЧЬ

… ни на какую ногу описываемый не хромал, и росту был не маленького, не огромного, а просто высокого. … По виду – лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом – иностранец.
… Он не иностранец! …он престранный субъект… но позвольте, кто же он такой?
М.А. Булгаков, "Мастер и Маргарита"

…На сером небе горел вместо звезд далекий свет фонаря. Отражаясь от свинцовых облаков, он бросался на землю, разбивался на тусклые всполохи, медленно гаснувшие в лужах, но рассеять черноту ночных переулков ему было не под силу.
Темнота давила на нервы молодого человека, он не раз оглядывался на слышащиеся где-то позади шорохи, - но там никого не было. Он уже почти успокоился, но внезапно какой-то стук, раздавшийся в тишине, сопроводился проклятием, и послышалось частое цоканье каблуков: из мглы вынырнула изящная фигура девушки. Она шла быстро и почти догнала юношу, но  вдруг споткнулась и упала, вскрикнув от боли. Парень бросился к ней, опустился на колени и, осторожно поддерживая ее под локоть, помог подняться с грязного асфальта. Незнакомка поднесла к глазам ладонь, изодранную о неровности дороги, и вздрогнула от боли. Юноша достал из кармана куртки платок и осторожно приложил его кровоточащей руке девушки. Та ласково и благодарно улыбнулась, стараясь не морщиться:
- Спасибо вам огромное! Не знаю, что бы я без вас делала.
- Пустяки! – немного смущенно усмехнулся парень. – С кем не случится! Вы сильно ушиблись?
- Нет, не очень. Только вот на бедре, наверное, синяк будет, да ладонь поранила… - она на мгновение замолчала. – Как вас зовут?
- Дмитрий.
- А меня Юлия. Очень приятно познакомиться с вами, Дмитрий. Спасибо вам.
- Мне тоже очень приятно, Юлия… - начал говорить осмелевший юноша, но его внезапно прервали
Из темноты вокруг выступили черные силуэты, и раздался резкий, неприятный мужской голос:
- Познакомились? Вот и прекрасно. А теперь наша очередь.
Говорящий вышел на свет – это оказался парень лет двадцати в рваных джинсах и грязной кожаной куртке. Он усмехнулся, поигрывая небольшим ножом-бабочкой, и продолжил:
- Я думаю, вам обоим лучше добровольно отдать все деньги и драгоценности: мне разборки не нужны. Что, оглохли?! Быстро!
- Но у меня ничего нет! – испуганно вскрикнула девушка.
Главарь окинул ее взглядом и улыбнулся:
- Мы и натурой можем взять, - и он шагнул к Юлии.
Дмитрий сжал кулаки, рванулся к нему с явным намерением стереть с его лица эту ухмылку, но чей-то окрик заставил его застыть на месте, словно под дулом пистолета. С лестницы одного из домов послышались легкие шаги по металлу, и черная тень, чернее самой ночи, спрыгнула на землю. Она двинулась к кромке света, и первым Юлия разглядела огонек, оказавшийся левым глазом высокого мужчины, ступившего во внезапно разомкнувшийся, словно под влиянием какого-то животного страха, круг темных и безмолвных фигур. Незнакомец двигался подобно огромному коту, такая дикая, животная грация и сила сквозили в его движениях – и уверенность, дававшая понять, что здесь, впрочем, как и везде, он – хозяин. Мужчина внимательно посмотрел на молодых людей и сделал не терпящий возражений жест в сторону лестницы, по которой он спустился, а сам повернулся к банде.
Главарь сделал шаг вперед:
- Эй, папаша, ты че, спятил что ли?
- Здесь действует правило: фантом не может испытывать никаких чувств к своему создателю. А, значит, я тебя породил – я тебя и убью, - спокойно заметил мужчина, поворачиваясь к все еще не ушедшим юноше и девушке.
Нахмурив черные брови, он заглянул в глаза Дмитрию. Тот немного испуганно отшатнулся во тьму и, пожав плечами, помог Юлии подняться по лестнице, пропустил ее через дверь балкона в комнату, а сам на мгновение перегнулся через перила и посмотрел вниз.
В освещенном кругу у фонаря не было никого, кроме неподвижного силуэта мужчины – он стоял, опустив голову, словно изваяние из бронзы, воплощая как бы дух скорбящего воина. Постояв с минуту в ореоле тусклого фонарного света, он молча повернулся и бесшумно скользнул в темноту.

______________________________

Дмитрий оглядывал комнату со странной смесью недоумения и восхищения: просторная и почти пустая она навевала мысли об уюте и домашнем тепле. Пол был застелен цветными китайскими циновками, мягкий дрожащий свет лился от трех свечей стоящих кругом вдоль стен комнаты, - только сейчас юноша заметил, что странное помещение имело треугольную форму. Справа от него стоял небольшой стол красного дерева, слева – низкая кровать. Выход на балкон располагался ровно посредине одной из стен равностороннего треугольника комнаты, в левой стене был потухший камин, в конце правой дверь в другую комнату, рядом с которой стояла старинная бронзовая стойка для зонтов, из которой торчала рукоятка чего-то похожего на шпагу. Дмитрий оглянулся вокруг и усмехнулся:
- Логово матерого мафиози в отставке. Знаете, Юлия, нам надо быть поосторожнее: он гораздо опаснее, чем хочет это показать.
- Если уж на то пошло, то я на много опаснее, чем вы можете себе представить, - раздался за его спиной низкий голос, такой низкий, что в некоторых звуках давал оттяжку на хрип.
Юноша резко обернулся. "И какой идиот выдумал, что по глазам человека видно, о чем он думает?" – внезапно проскользнуло в его голове. Глаза их нового знакомого абсолютно ничего не выражали, они были спокойны и холодны словно звезды, хотя на губах в это время заиграла доброжелательная улыбка, а руки сделали приглашающий жест в глубь комнаты.
- Дмитрий, - представился юноша, протягивая руку.
Его пальцы сдавила немыслимой силой, словно железными тисками, смуглая ладонь.
- Привет. Можешь звать меня… - он задумался на мгновение, - …ну, например, Александр.
И мимолетно улыбнулся, словно только ему одному понятной шутке, одновременно делая шаг к девушке.
Она пожала его руку:
- Юлия. Приятно познакомиться с вами, Александр. Интересно, а как ваше настоящее имя и зачем придумывать себе другое?
Дмитрий немного недоуменно посмотрел на нее, а мужчина оглушительно расхохотался, обнажая белоснежные зубы, резко выделяющиеся на фоне его будто бы навечно сожженной коже:
- Кто сказал, что женская интуиция – это то, что раньше называлось подозрительностью? Вы правы, Юлия: у меня есть все причины называться другим именем. Скажу одну: если бы я открыл, как меня зовут, - во всяком случае сейчас – вы бы просто не поверили мне. Или не поняли. Тем более, что его я получил не совсем заслужено… - он отбросил шутливый тон и, блеснув глазами, резко отвернулся к окну.
Наступила неловкая тишина. Дмитрий подошел к стене: около стола что-то выделялось на фоне  обоев – наклонившись поближе, он разглядел картину с характерным типом мазков и еще более характерным сюжетом, правда, несколько отличным от первоначальных полотен. На холсте был нарисован город, над которым, как и в его огромных окнах, полыхал кровавый закат – на этом фоне, пристроившись на высоком табурете и поджав под себя одну ногу, сидел, уперев подбородок в руки, сложенные на рукоятке торчащей из щели между плит черной шпаги, черноволосый мужчина. Его спокойное и в то же время глубоко мятежное лицо, неровные, будто перекошенные, черты и черный плащ – все веяло неразгаданной тайной, а глаза горели ало-багровым огнем, несмотря на то, что он сидел спиной к закату, низко опустив голову и прикрыв тяжелые веки. Осознание пришло к Дмитрию только через минуту, - он отшатнулся от полотна.
- Скажите, что это за картина? Кто ее нарисовал? – тихим голосом спросил он.
- Ах, это! Это Врубель.
- Наверное, очень хорошая копия… Правда, я никогда не видел оригинала… - почти беззвучно пробормотал юноша, но Александр, видимо, имел абсолютный слух, потому что повернулся и решительно возразил:
- О нет! Это и есть оригинал: я копии не держу.
- Но…
- Можете мне поверить, я сам ее заказывал, - спокойно заметил мужчина, подходя к картине. – Великолепная работа: он никогда меня не видел, но получилось очень даже похоже. Правда? – и  он наклонил голову так, что его лицо осветила одна из свечей, и удивленные молодые люди заметили поразительное сходство с портретом.
В голове Юлии пронеслась головокружительная догадка, но она отшвырнула ее, как абсолютно неправдоподобную. Дмитрий поперхнулся и попросил воды. В руках Александра мгновенно появился стакан с водой:
- Вот, пожалуйста.
Юноша залпом выпил воду и перевел дух. Девушка тихо засмеялась:
- Кажется, Александр, вы шокировали Дмитрия.
- Это мой недостаток. Врать я не люблю – после одного инцидента, – а скажешь, как есть: и все шокированы, - мужчина опустился на пол и сел по-турецки. – Присаживайтесь. Мне, знаете ли, скучновато здесь, на верхотуре. Надо хоть с кем-то поговорить временами, а то свихнуться можно в одиночестве, - он усмехнулся и щелкнул пальцами: в комнате зажглось еще ровно три свечи.
Юлия уселась напротив Александра.
- Давайте познакомимся поближе, мне интересно. Или вы хотите сделать это во время разговора? – предложила она.
- Нет, почему же? Давайте знакомиться. Дмитрий, присоединяйтесь! Расскажите о себе.
Юноша опустился на циновку и немного смущенно рассмеялся:
- Что мне рассказать о себе?
- Расскажите, чем вы сейчас занимаетесь, почему именно этим…
- Хорошо.… Три года назад я поступил в "Кулек"…
- Куда? – переспросил мужчина.
- В "Кулек". Институт Культуры. Его так вся молодежь называет. Меня всегда тянуло к изучению религий и, слава Богу, повезло: по истории попалась какая-то чушь, а по литературе… - он замолчал на мгновение и нараспев прочитал, -
Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?*
С минуту длилось молчание, словно отдававшее дань великому таланту, и первым его нарушил голос Александра:
- Что ж, путник, продолжай!
Дмитрий вздрогнул от неожиданного обращения и снова заговорил:
- А что дальше… Я поступил на факультет Востоковедения. Сейчас уже четвертый год учусь. Ну… вот, в общем, и все.
- В общем… - с усмешкой повторил мужчина и повернулся к Юлии. – Ваша очередь.
Девушка кокетливо улыбнулась, - юноша поразился тому, как засветилось от улыбки ее лицо, - откашлялась и заговорила. Ее низкий, немного хрипловатый голос заметался, подобно бликам от пламени свечи, по комнате.
- Я родилась в Пушкине. После школы поступила в СПбГУ…- и тут же поспешно расшифровала, - Санкт-Петербургский Государственный Университет. Четвертый год учусь на факультете Философии, отделение Религиоведения. Историю сдала на-отлично, а по литературе попалась тема "Темные силы в романе М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита"". На этом и прорвалась, - она улыбнулась Дмитрию. – Я очень люблю Есенина. Я вообще очень люблю стихи.
И тут же повернулась к Александру, ее глаза сузились и лукаво заблестели:
- И все же, Александр, как вас зовут?
Александр с молчаливой улыбкой кивнул головой в сторону иконы и приложил указательный палец к губам, после чего спросил:
- Ничего не хотите добавить? Юлия? Дмитрий?
Молодые люди одинаково улыбнулись и сделали отрицательный жест.
- Ну, вот и познакомились, - заключил мужчина с усмешкой.
Дмитрий хотел что-то сказать, но промолчал. Тишина все сильнее сдавливала темными кольцами пламя свечей. В комнату вползала ночь. Странный озноб пробежал по спине девушки, она шевельнулась, кашлянула, и тишь словно отпрянула, свечи разгорелись, а юноша решился заговорить:
- Александр, а что это за книга?
- Какая книга? – мужчина словно проснулся. – А, эта! Это Библия.
- Вы верующий? – подключилась к разговору Юлия.
- В каком-то смысле. Впрочем, что вы имеете в виду? Верю ли я в Бога? Это все равно, что спросить, верю ли я в существование Земли. Нередко сомнения в реальности окружающего мира сводили людей с ума. Я мог и не читать Библию, поскольку знаю ее наизусть, но чтение – это удовольствие, и я не собираюсь себе в нем отказывать. Просто мне интересно, чем же Он лучше меня? А верю ли я в Него… Конечно, верю.  Как можно не верить в абсолютно точно существующие вещи?
- Я не верю в зло, - сказал хмурясь Дмитрий.
- То есть как это? – приподнял брови мужчина.
- Бог создал мир, Бог – это свет, а в свете нет тьмы. В радужном спектре нет черного цвета, а, значит, зло не существует.
- Хорошенькая логика! – фыркнул Александр.
- Я тоже не верю в зло, - подключилась к разговору Юлия.
- Что, и вы тоже!? – с шутливым возмущением воскликнул мужчина.
- Не то чтоб совсем. Ведь добро существует, а, значит, существует и его антоним-противоположность – зло. Но я его не приемлю.
- Это уже лучше. Но не будешь ли ты так добра подумать над этим вопросом: что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей, - он приподнял руку, и ее теневое отражение заметалось по полу. – Вот тень от моей руки, но бывают тени от предметов и от живых существ. Не хочешь ли ты ободрать земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? – и добавил со смехом. – Ты глупа!
- Я не буду с тобой спорить, старый софист, - засмеялась ему в ответ Юлия.
- Это я – старый?! Впрочем, близко к истине, - и он резко переключил тему:
- Хотите вина?
Юноша и девушка одновременно кивнули. Александр завел руку за спину и достал высокую фигурную бутылку из темного стекла, покрытую слоем пыли, на которой его смуглые пальцы оставили явственные отпечатки. Только сейчас молодые люди заметили, что перед ними стоят появившиеся неизвестно откуда три хрустальных бокала, и мужчина широко улыбнулся, увидев на их лицах смятение.
- Ловкость рук и ни какого мошенства.
- Вы случайно не фокусник? – предположила Юлия.
Мужчина поморщился:
- Ни в коем случае! Тем более случайно, - помолчал мгновение и добавил. - Но вино не ждет.
Он привычным движением сломал древнюю печать, рубиново алая струя разбилась о грани хрустальной чаши, и по комнате разнесся восхитительный аромат красного виноградного вина. Девушка подняла свой бокал и, помедлив пить, посмотрела сквозь него на одну из свечей. Пламя мгновенно окрасилось в багровый цвет и заплясало перед глазами девушки, роняя кровавые блики на лицо Богоматери, так, что казалось, будто Она плачет. Сквозь какое-то забытье Юлия услышала голос Александра:
- Не бойтесь! Сегодня вы мои гости, да к тому же разве я похож на демона пустынь? Пейте смело!
Машинально девушка отпила глоток и замерла, перекатывая во рту сладостно терпкое вино: в тот момент ей показалось, что его отжали из красок восхода и заката, из морского бриза, из бликов луны во ржи и летящего бега навстречу ветру. Она открыла глаза и пораженно спросила мужчину:
- Александр, откуда вы взяли это великолепное вино? Я никогда не пробовала ничего подобного! У меня впечатление, что я отведала пищи богов. Оно, наверное, как минимум, пятидесятилетней выдержки! Бутылка, во всяком случае, точно не из магазина.
- Его отжали в начале тысячелетия.
- Быть не может! – воскликнул со смехом Дмитрий.
- В этом мире все может быть. Да, к тому же я никогда не вру. Точный год назвать  не могу – я  никогда не увлекался дегустацией, но вы можете мне поверить: этому вину по меньшей мере девятьсот лет.
- Невозможно, - твердо возразила девушка. – Даже трехсотлетнее вино – чистый уксус, а девять веков….
- Это ваше самомнение невозможно, - мужчина вымученно вздохнул и улыбнулся доброй улыбкой, которую чуть холодил ледяной блеск разноцветных глаз. – Еще раз повторяю вам – верьте мне. Я говорю правду. Какой бы невероятной она не казалась, это правда.
И внезапно ни Юлии, ни Дмитрию не захотелось спорить с ним: они верили ему. Они ему доверяли.
Александр  задумчиво посмотрел сквозь хрусталь на свечи, его лицо окаменело, он залпом выпил вино и одним движением швырнул бокал в стену. Время, казалось, замедлило свой бег, послышался хрустальный звон, тысячи брызг, сверкнув золотом, упали на циновку. Мужчина опустил голову на руки, а когда вновь посмотрел на своих гостей, из странных глаз уже исчезли животная ярость и тоска, так преобразившие его смуглое лицо несколько мгновений назад.
- Прошу прощения. Я так больше не буду.
- Почему ты рассердился? Из-за нас? – юноша, внимательно наблюдавший за мужчиной, сам не заметил, что перешел на "ты".
- Если бы из-за вас... К сожалению, все не так просто, как хотелось бы. Ведь я все еще больше ангел, чем что-либо другое. Мне запретили летать, а крылья оставили – более мучительного наказания невозможно придумать, и никто на Земле не испытывал ничего похожего на мою боль…
- А Иисус? – девушка даже наклонилась вперед, чтобы видеть его лицо.
- Что ж, разве только Он… - мужчина поджал губы, по-видимому, задумавшись о чем-то.
- Ты так и не рассказал нам свою историю, - напомнила Юлия. – А мне бы очень хотелось услышать ее, иначе я просто умру от любопытства.
- Хорошо. Вы получите ответы на свои вопросы, только они вряд ли чем-то помогут миру.
- Но я чувствую, что это очень важно, - возразила она.
- Да, ты права. Только опять-таки, как я уже сказал, то, что вы узнаете, не имеет для мира не малейшего значения.
- Ты нас убьешь, да? – со спокойным пониманием спросил юноша и тут же отшатнулся от Александра, который, услышав его вопрос, оглушительно расхохотался.
- С чего ты взял? – спросил он наконец Дмитрия. – Нет, это надо же!
И он засмеялся опять. А когда успокоился, то безо всякого перехода начал рассказ:
- Ну, во-первых, зовут меня Тан. Несколько необычное имечко для людей, но по мне в самый раз. Кстати, Дмитрий, Юлия думает гораздо быстрее тебя: она уже догадалась какое мое полное имя, – то-то у нее глаза такие круглые. Впрочем, вам и так уже было достаточно подсказок на этот счет. Ну что, не боитесь?
Девушка наклонила голову на бок:
- Я мечтала об этой встрече с десяти лет.
- И не разочаровалась?
- Нисколечко!
- Что ж, отлично. Но я, пожалуй, продолжу рассказ. Жило-было Одно Существо. По вашим меркам, Всемогущее. И звали Его Бог. Одержимой жаждой, которую Он позже вложил в вас, и которую вы назвали творчеством и созиданием, Он создал мой народ. Я не знаю, что взбрело Ему в разум, но Он начал думать, и мысли Его превращались в законы нового мира. Сам же Он, будучи Словом, оживил мир, созданный Им в мыслях. Так бывает с поэтом, который составляет в уме несколько слов, а потом записывает их на бумагу и получает строку, но пока он не прочтет ее, она не станет поэзией, просто запись на бумаге. Просто осознанная мысль. Это уже вам, людям, взбрендилось, что Бог  - абсолютное добро. В этом мире нет ни абсолютного добра, ни абсолютного зла – в нем вообще нет такого понятия, как "абсолютный". На Земле властвуют оттенки. Бог по определению своему – Все. Вы - Он и я - Он. В этом смысле мы абсолютно одинаковые. Есть только одна проблема: если совместить всех людей, всю биосферу, ноосферу, гидросферу, атмосферу и литосферу, взять всю Вселенную и слить ее в единое целое – то получится ни что иное, как Бог, и так же, как Он влияет на человечество, человечество влияет на Него. И Он сделал то, что когда-то сделали люди: разделил мир на хорошо и плохо. А это уже было очень и очень плохо. Он разделил мой народ на хороших и плохих – плохим стал и я. Правда, за дело. Вы знаете, когда-то я был Люцифером.* Красивое имя. А потом меня угораздило соврать собственному Создателю: с тех пор меня называли Дьяволом.* Не могу сказать, что был в восторге от этого и позже, по собственному желанию, поменял имя на Сатану* – тогда оно мне было ближе и по переводу, и по звучанию. За все это я был жестоко наказан: чтобы уменьшить как мое самомнение, так и мою силу, Отец поместил часть моей души в людей. И в мужчину, и в женщину. Да так умно, что в них моя сущность проявлялась по-разному, и я не смог соединить ее в одно целое. Тяжело быть человеком, если душа ангела, тяжело ползти по земле, если с рождения крылат. Я часто завидую вам: со смертью приходит забвение, пусть и не покой, а мне не суждено испытать его до того дня, когда спираль замкнется. Только тогда, на Страшном Суде, я буду судим и оправдан, и наконец-то воссоединюсь с собой и с моим народом, - в его глазах была боль и надежда на избавление от нее. Он замолчал и тихо опустил голову.
- Этого не может быть! Ведь ты – как обычный человек, в тебе нет ничего сверхъестественного! – юноша отказывался верить собственным ушам.
- А что я должен был сделать? Слететь с балкона? Превратиться в летучую мышь? С чего ты взял, что Сатана – сверхъестественное явление?
- Нет, это безумие… Сплошное безумие… - шепот Дмитрия отчетливо пронесся по комнате.
- Ни как нет, - улыбнулась одними губами девушка. – Он говорит правду. Не веришь, – посмотри в его глаза. Перед нами Воланд собственной персоной.
Опершись на одну руку, юноша, которого била крупная дрожь, привстал, и как раз в этот момент Тан поднял голову и встретился с ним глазами. Нет, это уже не были глаза, только два окна в пустоте, левое из которых было черно, а правое маняще светилось золотым и зеленым. К этому окну и прильнул Дмитрий. Его взору открылось нежно зеленое, как свод из нефрита, небо, на котором горели и мигали бесчисленные золотые звезды. Нет, не звезды – глаза… И они смотрели на него с таким теплом и любовью, что он начал тонуть в них и еле вырвался из зеленого омута, в котором ему захотелось остаться навсегда, потому что нигде еще он не чувствовал себя так хорошо. Но он силой заставил себя заглянуть во второе окно и, только различив в его тьме стремительно раскрывающуюся полоску мертвой пустоты, похожую на зрачок, понял, что совершил ужасную ошибку. Он не мог пошевелиться, и ничто уже сомкнулась над ним, как вдруг чей-то удар сбил его с ног, он жестоко ударился плечом об пол и сквозь боль понял, что еще жив. Кое-как с помощью Юлии он поднялся  и тихо процитировал, глядя на собственные дрожащие руки:
- Пустой и черный, вроде как узкое угольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней…
- Да, - раздался ровный голос Тана. – Все верно - это про меня. Но право же здесь абсолютно нечего пугаться. Было очень приятно побеседовать с вами, друзья, но гостям уже пора уходить, да и хозяину здесь больше делать нечего. И поэтому я с вами прощаюсь… - слова внезапно превратились в льдинки и, падая на пол, со звоном рассыпались в пыль под пристальными и теплыми взглядами откуда-то сверху. – До встречи!

_________________________________________


По проезжей части медленно шел молодой человек. Темнота ночных улиц пугала его: ему в голову приходили какие-то жуткие мысли, и поэтому он постоянно оглядывался и прислушивался к ночной тишине. Наконец он подошел к одному из домов, ничем не отличавшемуся от остальных, и остановился, уставившись на стену. В его сознании задрожала непонятная жилка: ему почему-то казалось, что в этом месте должен был быть проход через дворы - напрямик к дому. Но вместо него здесь за ночь вырос старый кирпичный муравейник. Юноша коснулся стены – та была холодной и сухой – и в этот момент услышал за спиной торопливый перестук каблучков. Он обернулся и увидел молодую симпатичную девушку, которая  замедлила шаги у того же дома и недоуменно оглядела его. Что неуловимо вздрогнуло в душе парня, и он сделал шаг к незнакомке.
- Привет. Как тебя зовут? – он сам не понял, почему обратился к ней на "ты", но она приняла это как должное.
- Юлия.
- А меня Дмитрий. Не страшно ночью одной по улицам ходить?
- Страшновато. Да и до дома мне еще идти и идти. – Юлия вздохнула и еще раз оглядела непонятно откуда взявшийся дом. Не могла же она перепутать!
- Давай я тебя провожу, - предложил юноша и задержал дыхание в ожидании ответа так, будто от ее согласия зависела вся его жизнь.
Девушка благодарно улыбнулась:
- Если тебе нетрудно, конечно.
- За чашку горячего чая я весь мир к твоим ногам положу, - с шутливой пылкостью воскликнул он и предложил ей руку.
Она шагнула к нему и тихо сказала:
- Обещаю.
Они пошли по улице, склонив друг к другу головы и о чем-то тихо разговаривая, а с нежно зеленого неба смотрели на них с неземной любовью золотые звезды, и где-то, за пределами этого мира, тоскливо сжималась черная пустота.
И тихие слова летели в небо, и кто-то жил, а кто-то нет, материки меняли очертания, низвергались государства и империи, народы обращались в пыль, горы становились морями, звезды вспыхивали и гасли… Вселенная взмывала по спирали. И только ничто, вплетенное в саму ткань ее сознания, помнило. И только оно знало, но молчало, потому что уже было наказано за ложь. Потому что это знание было единственной настоящей истиной, в которую никто не верил. И оно просто ждало. Ждало, когда истина воскреснет, когда спираль замкнется, порождая новый виток…. И тогда оно обретет покой.



ГЛАВА 3
ИНЬ-ЯНЬ

Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
С. Есенин

Где-то там, наверху, скоро должно было быть утро, и ало-багровое зарево восхода готовилось ворваться  в небеса. Юстиниан спал, как ребенок: свернувшись калачиком под одеялом и положив ладонь под щеку. Клепа загляделась на брата – такое умиротворение было в чертах его лица – и постаралась встать, не разбудив его, но тщетно: словно мать, услышавшая крик ребенка, Юст открыл глаза и тревожно взглянул на сестру. Мелания тихо вернулась к его кровати и присела на ее край.
- Мне так понравился твой рассказ… - начала девушка, но Юстиниан прервал ее, крепко сжав тонкие пальцы.
- Это не мой рассказ!
- Хорошо. Но чей же тогда?
- Понятия не имею, - юноша опустил взгляд. – Со мной вообще происходит что-то странное. Будто схожу с ума. Я все время слышу шепот, множество голосов, которые становятся реальнее моих собственных воспоминаний и мыслей, стоит мне заснуть или хотя бы просто закрыть глаза…. Но я ничего не выдумываю! И еще мне кажется, что эти голоса – сама истина о мире…
- Если она есть… - с горькой усмешкой прошептала Мелания.
Юст грустно улыбнулся и процитировал:
- Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души немного омертвелой.
…………..
Вот так же отцветем и мы
И отлетим, как листья сада…
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.*
- Какая разница? Все равно все канет в вечность,  - обречено поникла головой девушка.
Юстиниан лег поудобнее, чтобы видеть ее лицо.
- Вам, мужчинам, легче: вы приспособлены именно к экстремальным ситуациям. А женщина – хранитель очага, страж, учитель… Что ей делать? Что делать нам, рожденным для мира, в пекле войны? Нет во мне никакой самоотверженности, я не для того живу, чтобы жертвовать, только горько и очень больно, что мир летит к черту на кулички, а ты философии разводишь, есть Бог или нет… Какая разница? Он все равно нас не спасет. Но знаешь…
Ах, какая смешная потеря!
Много в мире смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.*
Она опустила голову, и тени от рассыпавшихся волос преобразили ее лицо: теперь было сразу заметно, что эти юноша и девушка – брат и сестра, более того, – что они близнецы. Как и у Юста, у Мелании были медные с золотом, темнеющие к концам прядей, чуть вьющиеся волосы, карие глаза золотисто-янтарного оттенка – мягкие и лучистые, темные брови и ресницы. Их лица выделялись из толпы правильностью черт и особой, нежной красотой. Голоса их - глубокие, богатые интонациями – были будто созданы для чтения стихов…
Призванием Юстиниана стало искусство слова. Он был из тех людей, чьи "глаза, увидевшие землю, в иную землю влюблены"*, но он постиг свой путь в постижении призвания других, в тайне мира, светлой истине – того, что мы называем Музой. Ведь, хотя каждый зовет ее "своей", и может показаться, что она и вправду у каждого своя, неповторимая – нет, все это одно, "неизреченное" и великое, как причастие, данное Самим Богом.
Клепа, по мнению брата, никогда не была причастна ни к Богу, ни к Музе, но стремление к истине и внутреннее понимание мира словно жили в ее крови – такая щемящая тоска непонятно по чему. Она постоянно старалась объяснить это неясное беспокойство, но все, что не укладывалось в жесткие рамки действительности, казалось ей абсурдным.
У брата с сестрой было много общего: колоссальная, замечательно точная память, тяга к знаниям, любовь к лирике и прозе, "патологическая страсть к печатному тексту"*, чувство родства с окружающим миром и природой, доброта, простота, искренность... При всем при этом Клепа была необыкновенной чистюлей, в отличие от Юста, который обожал "творческий беспорядок", – по своим словам, и, по словам сестры, – бардак. Хотя надо отдать ему должное – в этом завале он находил вещи гораздо быстрее, чем Мелания в идеально прибранной квартире. Как любой очень эмоциональный человек, Клепа не могла понять брата, не умеющего проявлять сильные чувства: но несмотря на различия в характерах молодые люди не просто великолепно уживались друг с другом – ни один из них не мог и помыслить о сколько-нибудь длительной разлуке.
Никто из их соседей не знал, откуда они появились, кто они, как и чем живут – стены их квартиры были стенами их жизни и не просвечивали. Но сейчас, когда каждый ждал смерти, неприязнь исчезла из взглядов немногих, проснувшихся так рано, или вообще не заснувших людей.
Девушка приготовила завтрак, застелила постель – и все это молча, погрузившись в себя. Она думала о том, что происходило в мире за последние полтора года и проклинала этот мир. У нее не укладывалось в голове, что кто-то мог забыть те ужасы, которые принесли Первая и Вторая Мировая война, что кому-то могло было быть выгодно развязать Третью… Она вспоминала двух ученых, подсчитавших, что после взрыва нескольких небольших атомных бомб наступит атомная зима, которая будет продолжаться три года. Даже простейших не останется на развороченной Земле…
Тогда люди одумались, но какое-то новое, якобы "безопасное" оружие… и все полетело в тартарары.
На этом горьком выводе ее мысли были прерваны тихим шепотом: Юст сидел на краю раскладушки, переплетенные пальцы его рук почти касались чуть шевелящихся губ, глаза были закрыты – до девушки донеслось:
- …и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.*
Юноша твердо перекрестился, прошептал еще что-то и, не обращая внимания на словно приросшую к полу девушку, достал из-под подушки толстую книгу в кожаном переплете. Мелания только увидела на ней сверкающий золотом крест и слово "Библия". Что-то сжалось в ее душе, но она предписала это своему неверию в Бога и удивлению, что Юст  вот так, внезапно, увлекся  теологией – не самым, по ее мнению, подходящим занятием за несколько, возможно, уже часов до смерти. Эта смерть не пугала ее так, как раньше, и она, готовая было съязвить насчет внезапного интереса брата к богословию, просто обессилено села на раскладушку и подумала:
"- Ну и пошло все к чертям собачьим! Каждому – свое!"

_____________________________

Она была в полной темноте, но темнота подразумевает звезды, а там, где очутилась девушка звезд не было. Там не было ничего, только пустота и мрак. Ей стало пусто и тоскливо. Но вдруг, словно кто-то шепнул на ухо странные и очень знакомые слова:
В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО, И СЛОВО БЫЛО У БОГА, И СЛОВО БЫЛО БОГ.*
И в пустоте родился звук, он рос, множился, пока не превратился в оглушительный грохот. Мозг девушки пронзило миллионами острых игл, но ей некуда было укрыться от силы в громоподобном голосе, сказавшем:
ДА БУДЕТ СВЕТ!
А тихий шепот, слышимый даже сквозь этот всепоглощающий рев, прокомментировал:
И СТАЛ СВЕТ.
И во тьме вспыхнуло что-то, словно огромный фонарь – это было солнце. А под ногами девушки, которых не было, голубела жемчужина новорожденной планеты. Стоило ей только подумать о том, что бы посмотреть на нее поближе, как сине-голубая в белых разводах облаков поверхность стремительно приблизилась. На ее безбрежные океаны опять обрушился созидающий и разрушающий голос, а Клепа безмолвно внимала ему и тихому шепоту, повторяющему: "И стало так…"
Она видела, как поднималась суша, как рождались реки и горы, как на Земле появилась жизнь во всех ее ипостасях, – а в голубеющем небе сияли солнце, луна и звезды. Девушка чуть было не пропустила появление в этом мире людей: Первого мужчины и Первой женщины… И вдруг, словно кто-то убыстрил ход времени во много раз: древо познания добра и зла, змий, изгнание из Эдема, Каин и Авель, Ноев ковчег, радуга, Вавилонская башня и смешение языков – все это неуловимо мелькало перед глазами девушки, будто кто-то листал уже прочитанную, но понравившуюся книгу. Авраам, Сара, Содом и Гоморра, Исаак, Исав и Иаков, Иосиф, Египет, Моисей, исход из Египта, Десять заповедей… Земля обетованная… Жизнь и смерть, свет и тьма – бег времени уже утомил Меланию, но внезапно он замедлился, события стали четче – ей осталось только пожелать, и она оказалась на поверхности Земли. Ее будто никто не видел – она остановилась у пещеры, в которой, по всей  видимости, держали скот, и заглянула внутрь: в яслях, на соломе, накрытой мягким покрывалом, лежал младенец. Рядом стоял, осторожно поддерживая молодую черноволосую женщину, мужчина. Клепа подошла поближе и склонилась над самодельной люлькой – у маленького мальчика были голубые глаза и русый пушок на голове. Он шевелил ручонками и смотрел в мир невинным, но не по-детски серьезным и печальным взглядом – Его глазенки устремились к лицу девушки, Он улыбнулся и протянул ладошку. Она тоже протянула руку и почувствовала прикосновение: легкое, как перышко, нежное, как волна, ласковое, как тихий ветер и проникновенное, как дыхание космоса… Тут будто кто-то перевернул страницу, время всколыхнулось, и Клепа увидела уже взрослого мужчину, сидящего на палубе небольшого рыбацкого корабля, отошедшего на несколько метров от заполненного людьми берега. Его голос оказался неожиданно глубоким и мягким. Все это смазалось… Мужчина оказывался в разных местах, но везде Он говорил о Боге, любви, истине, свете – люди слушали Его проповеди, задавали вопросы, а Он отвечал на них. Рядом с Ним были Его ученики: они внимали со странной жадностью Его голосу и не пропускали ни звука.
Девушка вздрогнула, но не от неожиданности, а от появления чего-то чуждого в толпе – люди в длинных черных одеждах тоже ловили каждое Его слово, но их вопросы были полны злобы, насмешки, неверия и еле заметного страха… или не страха…какой-то… неуверенности, что ли… Время вновь замедлилось, и до Клепы долетели слова:
- …не правда ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе?*
И спокойный ответ:
- Во Мне беса нет, но Я чту Отца Моего, а вы бесчестите Меня; Впрочем Я не ищу Моей славы: есть Идущий и Судящий; Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек.*
Молния пронзила солнце, и вновь замелькали страницы: воскрешаемые и исцеляемые, разговоры с учениками и проповеди, тайная вечеря и предательство Иуды, арест и суд…
Река времени замедлила бег в третий раз, и девушка оказалась на склоне голого холма – впереди нее лежал на сухой каменистой земле огромный крест, рядом стояли солдаты, державшие за руки осужденного. Он смотрел в бледное небо, где уже кружили стервятники, – глаза Его были ясны и задумчивы. В каком-то оцепенении Клепа смотрела, как Его привязывали к кресту, и только когда палачи взяли в руки огромные страшные гвозди, до нее начал доходить весь ужас происходящего. Палачи синхронно приставили острия гвоздей к Его ладоням и с силой вогнали их в плоть мощными ударами молотов, – Его тело выгнулось дугой, с побелевших губ сорвался звериный крик боли, но уже обе ступни были намертво прибиты к дереву, и алые капли крови падали в пыль под одетые в сандалии ноги легионеров. Мелания почувствовала, как ее колени подогнулись, она упала среди камней и, всхлипывая, попыталась броситься к кресту, но будто стена отделяла девушку от места казни, – она не смогла сделать ни шагу. В знойном воздухе послышался скрип, и крест поднялся в воздух вместе со своей ужасной ношей.
Рядом казнили еще двух, но это не тревожило Меланию: она почти не слышала их криков: ее сердце словно пронзили такими же гвоздями и, вырвав из груди, бросили на раскаленные камни, под ноги палачам, – она заметалась, но сдвинуться с места не могла, что-то держало ее.
Человек на кресте застонал, кровь ленивыми алыми струйками потекла по Его ладоням и ступням, – все предвещало медленную и мучительную смерть. Клепа с безнадежной яростью прижалась к земле и поползла вперед, ее глаза не видели ничего, кроме искривленных в гримасе боли губ и голубых глаз, с отчаянием, почти с безумием, смотрящих в небо, где выписывали широкие круги одинокие стервятники.
Распятый  содрогнулся на своих путах – кровь еще быстрее побежала из ран – и закричал голосом чистой боли так, что слова Его донеслись до оцепивших подножие холма всадников:
- Или, Или! Лама савахфани?*
Разрывающуюся душу девушки что-то отшвырнуло вдаль, но она еще успела увидеть, как кто-то в коротком плаще поднес к Его губам губку с водой, а когда Он напился, что-то шепнул и тихонько кольнул Его острием копья в сердце. Кровь побежала по впалому животу, тело вздрогнуло и безжизненно повисло на путах.
Клепа отчаянно закричала…  …и от собственных сдавленных рыданий проснулась…

___________________________


Первым, что увидели ее, будто в первый раз открывшиеся, глаза, было встревоженное лицо брата. Она провела дрожащей рукой по лицу и, пораженная, взглянула на мокрые пальцы – по ее щекам текли ручейки слез, а на обеих ладонях были видны синие следы от ногтей.
Юст немного испуганно обнял ее:
- Господи, котенок, что случилось? Ты вдруг закричала во сне… Тебе приснился кошмар?
- Да уж… Иначе, как кошмаром, это не назовешь… Я видела Его смерть... Юст, я это видела! Понимаешь?
- Нет, - честно признался тот и заглянул в расширенные глаза сестры: - Слушай, малыш, с тобой точно все в порядке? Может, валерьянки?..
Клепа покачала головой:
- Его убили… Я смотрела, но ничего не могла сделать, ведь Он пришел для этого на Землю... -–она усмехнулась сквозь слезы. – Видимо, твое помешательство заразно, и у меня тоже поехала крыша, потому что я абсолютно уверена в реальности того, что видела.
- А что ты видела? – осторожно спросил ее брат.
- Мессию. Иисуса из Назарета. Того, в кого я никогда не верила…
- Тебе приснился Иисус?
- Да не приснился! Я на самом деле видела Его в младенчестве, слышала Его проповеди, видела Его казнь… - слезы с новой силой потекли по ее лицу.
Юстиниан вытер их ладонями со щек девушки и прошептал:
- Я верю тебе. Расскажи мне, что это было. Только, пожалуйста, ничего не пропускай.
Она прерывисто вздохнула и, кивнув, начала рассказывать. Во время ее повествования лицо Юста приняло глубоко серьезное выражение, еле заметные морщинки у уголков его глаз показывали, что он погружен в какие-то напряженные размышления, и, когда Мелания замолчала, он достал из-под подушки две книги, за которые в последнее время особенно часто хватался. Одной из них была Библия.
Девушке поневоле захотелось дотронуться до нее, но она сдержалась и вопросительно посмотрела на брата. Тот нашел на полях пометку карандашом и прочел ей:
- А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или! Или! Лама савахфани?*
Девушка вскинулась:
- Я слышала Его крик, но не поняла Его…
Юноша поднял руку и дочитал:
- …то есть: Боже мой, Боже мой! для чего Ты Меня оставил?*
Клепа опустила голову, и слезы опять закапали на ее руки, но она скрепилась, сжав челюсти, вытерла лицо и подняла глаза на брата:
- Если б это было возможно, то я собственными руками убила бы тех, кто осудил Его…
- Ты имеешь в виду Пилата?
- И его в том числе.
- Но ведь на самом деле он не так уж и виновен, -  возразил Юстиниан.  – Да, к тому же Иисус не отказался бы от распятия, раз, как ты говоришь, Он пришел для этого на Землю. И хотя приговорил Его на самом деле Пилат, больше вины на том, кто предал Его. Понтий ведь вовсе не желал Ему смерти, все это дело рук первосвященника… - и, открыв вторую книгу, прочитал: - Вспомни мое слово, первосвященник. Увидишь ты не одну когорту в Ершалаиме, нет! Придет под стены города полностью легион Фульмината, подойдет арабская конница, тогда услышишь ты горький плач и стенания! Вспомнишь ты тогда спасенного Вар-равана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирной проповедью!
Юст перевел дыхание и обратился к сестре:
- Винить Пилата в смерти Иисуса нельзя, его можно обвинить только в трусости. К тому же, что бы он ни сделал для спасения Христа – это не имело бы веса перед решением Синедриона. Иисус был обречен на свою судьбу. Понтия даже жалко – он обрек себя на "бессмертие" памяти только из-за того, что даже не попытался спасти Его. Помнишь? – он наклонился над книгой и прочитал: - Теперь его <Пилата> уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия, - Юст замолчал на мгновение и добавил: - А в Библии написано – Пилат говорит Ему: …не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе. С этого времени Пилат искал отпустить Его.*
Клепа смотрела на брата и ей казалось, что он чем-то похож на Виденного ею: то же одухотворение и знание какой-то тайны, тайны об истине, и та же печаль в глазах, и те же плавные черты лица, смягчающие Божественную силу, проскальзывающую в каждом слове и движении... Она вздрогнула от этих святотатственных мыслей и услышала уже знакомые слова брата, заставившие ее схватить ручку и бумагу.
- Давай я тебе кое-что расскажу, – так и лезет в голову, ни оттолкнуть, ни забыть, ни успокоиться, пока не расскажешь.… Слушай…





ГЛАВА 4
МОЛНИЯ

... казнь оказалась чистейшим недоразумением – ведь вот же философ, выдумавший столь невероятную вещь, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было даже помыслить, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было!
М.А. Булгаков

В заполненной тишиной квартире, еле освещенной лучами закатного солнца, пробивающимися сквозь плотные портьеры, уже четыре дня никто не жил, не ел, не спал…. Четкие контуры белых букв на клавишах печатной машинки затуманил слой серой пыли. На электронных часах светились зеленым цифры: 22.31.
И вдруг, гоня прочь слепую тишину, в пустоту комнат, будоража тихий свет и клубы пыли, парящие в воздухе, ворвался резкий, звенящий стук клавиш машинки, стоящей на пустом столе в пустой квартире. Громко и неуместно отстучали клавиши, на чистом листе обозначились строки, а тишина снова вползла в комнату и замерла, перекатываясь шептанием старых обоев и позвякиванием потрескавшегося фамильного сервиза. Она внимала истине строк и молча, еще не осознав ее, окутывала собой, как покрывалом, полутемную квартиру, где уже четыре дня никто не жил.
_____________________________

Белоснежная палата городской больницы. На кровати лежит опутанная проводами и трубками, с кислородной маской на лице, женщина лет тридцати. На стенных часах стрелка передвинулась с 10.30 на 10.31. И вдруг все приборы разом зашкалило, из некоторых повалили тонкие струйки дыма, по палате разнесся запах жженой резины, а лежавшая в коме женщина открыла глаза и, сдернув маску, потерла лоб бледной рукой. Сбежавшиеся врачи, даже не пытаясь объяснить произошедшее, оставили на тумбочке около кровати листок с анамнезом:

АНАМНЕЗ

Огнева Маргарита Дмитриевна
Возраст:39 лет
пол:женский                дата и место рождения:21 сентября 1964 года, город Санкт-Петербург, Россия


диагноз: кровоизлияние в мозг
причина, дата, время, место:Удар молнии. 6 июля 2004 года. 20.00 вечера.Стрелка Васильевского острова, город Санкт-Петербург.

___________________________

К вечеру одиннадцатого июля Маргарита полностью пришла в себя и потребовала утреннюю газету: пять дней были вычеркнуты из ее жизни и ей, довольно современной и образованной женщине, необходимо было знать, что произошло в мире  в ее "отсутствие". Молоденькая  медсестра принесла ей последний номер газеты и, предоставив женщине изучать ее в одиночестве, ушла. Первые страницы, как обычно вызвали у Маргариты легкую улыбку – она не интересовалась политикой – но уже на третьем перевернутом листе эта улыбка сменилась выражением интереса: во весь разворот красовался заголовок –

___________________

ПЕТЕРБУРГ – НОВЫЙ ВИФЛИЕМ


Пять дней назад, шестого июля, ровно в 20.00 вечера, в небе
над Санкт-Петербургом вспыхнула ярчайшая сверхновая звезда. Звезда такой мощности была в истории человечества всего один раз: она воссияла в ночь с шестого на седьмое января,
 две тысячи четыре года назад, над городом Вифлеемом,
 возвещая рождение Иисуса Христа.

_________________________



Маргарита усмехнулась и перевернула страницу, но что-то зашевелилось в ее мозгу. Она попыталась уловить это ощущение и заново проглядела текст: ей в глаза бросилась дата – вечером шестого в нее ударила молния. Женщина недоуменно пожала плечами: "Глупость какая-то…" – подумала она и бегло просмотрела последние страницы, на мгновение остановив взгляд на маленькой статейке, запиханной в самый угол. Заголовок гласил:
СВЯЩЕННИКИ ИЩУТ
МЕССИЮ
Далее шел какой-то текст. Маргарита не стала читать, откинулась на подушки и удивилась, что та всепоглощающая усталость, которая обременяет обычно недавних больных, обошла ее стороной. Она чувствовала себя великолепно, – у нее не было ни одного признака кровоизлияния в мозг, хотя на рентгеновском снимке хорошо просматривался небольшой сгусток чего-то темного ровно посредине между двумя половинками мозга. Единственным повреждением от молнии  были ожоги на кончиках пальцев рук, но и они уже заживали, что очень радовало Маргариту Дмитриевну – писательницу и поэта.
В палату вошел молодой врач, и Маргарита, дожидавшаяся его, попросила ее выписать. Врач долго отказывался, уговаривая ее пройти дополнительные обследования, но женщина стремилась домой. Она жила совсем одна – родственники старались не беспокоить ее, дети, достаточно взрослые, что бы распоряжаться своей жизнью, жили отдельно, животные, которых она очень любила, в данный момент времени отсутствовали вместе с детьми… Никого вокруг. Но для ее таланта одиночество играло важную роль: тишина старой квартиры пробуждала в ней стремление вырваться из обыденности – эти порывы приносили порой такое долгожданное вдохновение, и на белом листе бумаги появлялись строки, вырванные, казалось, из самого сердца, родные и любимые, как все свое. И сейчас эта чистая белая палата, медицинские приборы, мигающие разноцветными огоньками, и молчаливые врачи пробудили в ней новые мысли и слова. Вот ее беда, проклятье всех писателей и поэтов – она не могла не писать, и вновь ее губы зашевелились в такт словам, всплывающим из памяти:
- В темно-багровые краски закована,
Льется лениво стальная вода,
И в полукруге газона заломанном
Шепчется с нею о чем-то трава.

В окнах напротив таинственно светится,
Золотом брезжится шпиль золотой,
Темная высь с задремавшей медведицей
Льдисто мерцает Полярной звездой.

Неба знамением голубь испуганный
Грудью и крыльями в окна стучит,
Сильной рукой и уздой тонкой скованный,
Конь над поверженным зверем дрожит.

Пену срывает с удил ветер северный,
В медных очах блеск свинцовой воды…
Воздух рябит голубиными перьями,
Нежно касаясь гранита Невы."

Маргарита вздохнула и прикрыла глаза: это стихотворение она написала четыре – нет, уже пять – дней назад, прежде чем выйти на улицу. Она отчетливо помнила, как это было…
Когда последние буквы последней строки легли на бумагу, она поставила дату и достала новый белый лист, но больше ничего в голову не приходило, вдохновение куда-то исчезло. Женщина заерзала на стуле, но ей не думалось. Тогда она встала, накинула кофточку и вышла из квартиры. Пройдя несколько сотен метров от парадной, Маргарита оказалась на стрелке Васильевского острова, у ее загнутой набережной, широкого полукруга газона и пряно пахнущих лип. Небо было ясно, но вдали явственно слышались грозные раскаты грома. Маргарита подняла голову: на ее лицо упали первые тяжелые капли дождя, обдавшие разгоряченные щеки и губы нежной прохладой. Она протянула руку к голове, вытащила из волос заколку, и они, лишенные привычных оков, упали тяжелыми, рыже-желтыми волнами на ее сильные покатые плечи.
Марго помолодела лет на десять, зеленые глаза, принявшие во внезапном полумраке цвет изумруда, вспыхнули, алые губы ловили капли, падающие с небес, высокий лоб обрамили широкие кольца прядей. Женщина протягивала руки к небу, звонкий смех слетал с ее губ, взгляд, полный пьянящего восторга, искал на горизонте над небоскребами за Невой искры летящих молний. Оттуда же, из-за Невы, ползла грозная чернота, медленно накрывающая собой дом за домом, сквер за сквером, улицу за улицей. Губы Маргариты зашевелились, и сквозь громовые раскаты послышался ее напряженный голос:
- …Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над ипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете…
Женщина замерла на миг, изумленная этими знакомыми строками, ее глаза широко распахнулись навстречу грозным всполохам,  стремящимся к ней по черной воде, как по небу, мокрую рыжую гриву разметал бешеный порыв ветра, и все вспыхнуло вокруг: загорелся мир, мозг, сердце, тело – вся Земля волчком завертелась от жестокого грохота. И стала светом…

___________________________

Маргарита вздрогнула – подошедшая медсестра коснулась ее руки и сказала, что она может идти домой. Радость выздоровевшей была неподдельна – да, да! – она придет домой, заварит крепкого индийского чаю и, развалившись на обитом кожей дубовом стуле, будет писать: ей уже виделись черные буквы, как по волшебству появляющиеся на белой бумаге – они складываются сначала в слова, а потом в целые предложения. Женщина лихорадочно переоделась в свою одежду, благодарно улыбнулась белой постели и широким, свободным шагом вышла из больницы. Чувствуя странный полет души, она отказалась от услуг таксистов и не спеша двинулась в сторону Дворцового моста.
В городе все было по-прежнему: улицы, запруженные народом, манящие разнообразием и красотой стиля магазины и, конечно, та же отразившая небосвод лента с изящными пролетами железных мостов, с багровой гранитной набережной, с катерами и редкими чайками. В бездонном небе горел ало-багровый пожар северного заката – он раскрасил город в пастельные тона, и Нева легла розовой прядью, отражая огненный диск заходящего солнца.
Маргарита словно заново видела это все – ее взор утратил сосредоточенность и цепкость, он посветлел, изумруды глаз стали бериллами нежно-зеленого цвета, былая резкость движений бесповоротно исчезла, лицо озарилось ранее не ведомым ему светом. Была очень необычна эта пятница, и только сейчас Марго заметила это: слишком много народу было на улицах, слишком настороженно смотрели они, слишком мало было машин. Все вроде как обычно, но маленькие отклонения от повседневного ритма жизни были заметны везде, даже в лицах, которые взгляд Маргариты выхватывал из толпы.
Она стала разглядывать проходивших мимо, и вот, в какой-то миг, ее глаза наткнулись на ответный взор. Это был мужчина неопределенного возраста, между тридцатью и шестьюдесятью, с уже поседевшей гривой пепельных волос, гладким с крупными чертами лицом, тонкой линией губ и с колкими выгоревшими бледно-голубыми глазами. Он поймал взгляд Маргариты и словно заглянул в ее душу – женщина отшатнулась и упала бы, если б за ее спиной не оказался  гранитный парапет набережной. Она поспешно пересекла мост, направляясь домой, но что-то заставило ее оглянуться, и она снова вздрогнула – он шел за ней. Да, среди тысячной толпы она не могла видеть его глаз, но чувствовала на себе пристальный взгляд и все ускоряла и так уже быстрые шаги.
Темная парадная, лестница, четвертый этаж, дверь в квартиру налево. Ключ все еще лежал в кармане брюк. Маргарита проскользнула за дверь, и улыбка засверкала на ее губах – она соскучилась по этой тишине, по этим коврам и мебели, по плотным портьерам на окнах, по ласковому полумраку… Скинув обувь, она босиком пробежала на кухню и поставила кипятиться чайник. Через пять минут женщина уже шла в свой "кабинет", держа в ладонях приятно обжигающую теплом огромную кружку с крепким, ароматным и очень сладким чаем. Дверь с тихим шорохом распахнулась, и она вошла, направляясь прямиком к своему столу. В печатную машинку все еще был вставлен лист… Вот только на нем уже было что-то напечатано… Маргарита, недоумевая, поставила кружку на стол и вытащила бумагу из зажимов. Она отчетливо помнила, что не печатала ничего, и за эти неполные пять дней в квартире никто быть не мог. Женщина поднесла лист к глазам и замерла, читая:

________________________

Шестого января первого года нашей эры над городом Вифлеемом разрази-лась гроза. Первые тяжелые капли уже упали в дорожную пыль, когда дверь небольшого каменного дома распахнулась. Это был дом плотника Иосифа и его жены Марии. В тот день он как раз закончил работу над кухонным сто-лом и оставил его на улице, чтобы дерево немного просохло. Три часа сушки могли пойти насмарку, и Иосиф, не боясь начинающейся грозы, выскочил из дома и подхватил стол. Ему выбежал помочь его семилетний сын, Иешуа. Мальчик услышал, как мать его, Мария, кричит, чтоб он скорее шел в дом. До полуночи было еще далеко, но вокруг уже сгустилась тьма, и внезапный всполох света высветил в ней что-то блестящее. Приглядевшись, мальчик увидел железное шило, инструмент отца, которое сейчас лежало в грязи в нескольких шагах от его ног. Он замер на мгновение и тут же бросился впе-ред, но вокруг все вспыхнуло, мир пошел кругом, все полетело в бездну огнен-ного неба… И в нем он увидел свет…
Мальчик выжил, и только ожоги на кончиках пальцев подтверждали, что в него ударила молния.


_________________________



Маргарита дочитала и бессмысленным взглядом уставилась в текст, – голова закружилась, в сердце засела ноющая боль, а разум отказывался осмыслить прочитанное – и в этот миг в дверь позвонили, мягко, но настойчиво. Все еще сжимая лист в руке, Маргарита открыла дверь и ошарашено сделала шаг назад – перед ней стоял тот самый мужчина, преследовавший ее сегодня. Бледно-голубые глаза уставились в берилловые глаза женщины, потупившей растерянный взор.
- Извините, вам кого? – хрипло спросила Маргарита.
- Вас, - спокойно и утверждающе промолвил незнакомец и добавил: - Все можно закончить и начать одной фразой. Это в Вашей власти.
Женщина вскинула голову и неуверенным взглядом пронзила его насквозь, но внезапно с Ее губ сорвались тихие скорбно-вопрошающие слова:
- Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? – спросила Маргарита.
Ответное знание вспыхнуло в глазах мужчины:
- Я не могу заставить Вас поверить в то, что Вы уже знаете.
Маргарита побледнела:
- Казни не было…- тихим срывающимся голосом  прошептала Она.
- Не было, - подтвердил, преклоняя перед Ней колени, священник.


ГЛАВА 5
ВСТАНЬ И ИДИ


Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество.

Дж. Китс* "Эндимион" Песнь первая. (пер. Б. Пастернака)

Юст открыл глаза и увидел, что сестра судорожно конспектирует его рассказ на альбомном листе. Наконец последнее слово было записано, и ручка выпала из ослабевших пальцев.
- Юст, почему ты так уверен в реальности этих событий? Ведь это чистая фантастика, хоть и классная…
- Нет, сестренка. Все это было. Или могло быть… Словно кто-то постоянно мне нашептывает об этом… А вдруг это Муза? Как ты думаешь? – он грустно улыбнулся. - Странноватое ощущение, я бы сказал. И иногда не слишком приятное. Но оно вселяет в меня надежду на свет и… на Бога.
Девушка фыркнула, лишний раз доказывая брату, что вера – это не для нее, но перебивать не стала.
А Юстиниан с той же грустной улыбкой продолжал:
- Помню одну книгу…  Ты читала Дэна Симмонса*?
Клепа наклонила голову – ее память напряженно работала – и через пару секунд подняла глаза на брата.
- Конечно, читала! Это поистине замечательная книга, не прочитать ее я не могла. Симмонс – умница! Мне бы воображения не хватило такое написать. В общем я снимаю перед ним шляпу. Но с чего это ты был так уверен, что я вспомню? Мы ведь читали ее лет семь-восемь назад… Или ты таким образом отдаешь должное моей памяти?..
- Твоей памяти?! Да ты же склеротичка! И, к тому же, с чего ты взяла, что я уверен?
- А ты на себя в зеркало почаще смотри – твое лицо вечно тебя выдает. Глаза, кстати, тоже.
- И что мне с ними делать – вырвать?
- Ну, зачем же так кардинально? – девушка засмеялась.
- А с тобой иначе никак, - улыбнулся в ответ Юст. – Но мы что-то отвлеклись: начинали, вроде, с Симмонса… А вот насчет твоей памяти – как книга-то называлась?
- Во-первых, это не книга, а тетралогия. А во-вторых… Точно так же, как и варианты поэмы Джона Китса, - с вредной улыбкой выдала девушка.
- Вредина, - подытожил парень и добавил, – можешь не злорадствовать, я помню: Гиперион, Падение Гипериона, Эндимион и Восход Эндимиона.
- OK, я поняла. А с чего это тебя на Симмонса потянуло?.. Впрочем…
А тварь все ждет. Но ей не суждено,
Дождавшись срока, обрести покой:
Пусть мир она изучит колдовской
Каков он есть, пускай познает ход
Светил небесных и движенье вод,
Познает смысл вещей и хоть чуть-чуть
Субстанций, звуков, форм постигнет суть –
Но не умрет…*
Ты это имел в виду?
- А ты понимаешь, о чем это?
- Если честно, то очень смутно.
- Ну так вот – сейчас я эта самая тварь… Во всяком случае смысл вещей я уже чуть-чуть начал познавать. Я теперь Симмонса вдвойне уважаю, потому что с моей точки зрения мир видится очень похоже на его Гиперион. Люди – они странные существа, в них заложена тяга к разрушению и желание творить. И если творить, то вовсе не обязательно в материальном мире, даже в мыслях человек может создавать что-то неповторимое и прекрасное. Мы ведь для того и живем, чтобы создавать прекрасное, понимаешь?
- Пока, да. Но откуда мы можем знать, что такое красота? Ведь у каждого свое понимание прекрасного.
- А кто тебе сказал, что все судится по нашим меркам? Мы не одни на этом свете, наверняка есть существа настолько чуждые нам, что наши понятия красоты будут прямо противоположны. Ведь чтобы полюбить, надо понять. Так что судьями будем не мы и не они, а что-то третье.
- Бог? - с едва заметной издевкой спросила девушка.
Парень улыбнулся.
- А кто его знает! На самом деле для всех обитателей нашей Вселенной есть какие-то общие мерки прекрасного, но определять их нам не поручат, эту уж точно.
- В который раз томит меня мечта,
Что где-то там, в другом углу вселенной,
Такой же сад, и та же темнота,
И те же звезды в красоте нетленной.

И может быть какой-нибудь поэт
Стоит в саду и думает с тоскою,
Зачем его я на исходе лет
Своей мечтой туманной беспокою…* - прочитала наизусть девушка.
- Да, ты права. В этом тоже есть свой смысл. А помнишь длинное и мало понятное стихотворение, процитированное в "Гиперионе" далай-ламой?
- Помнить-то помню, но что он имел в виду, понимаю плохо, я же не ты. Это твое призвание – вникать… - она выжидающе взглянула на брата.
- Необыкновенно всякое проявление мира,
как в сансаре, так и в нирване,
И все происходит из Одного-Единого, - процитировал Юстиниан.
- Это-то тебе объяснять не надо?
- Надо, - вызывающе улыбаясь, заявила Мелания.
- OK. С тем, что жизнь сама по себе явление необыкновенное, ты согласна? Так вот, сансара – это стремление к высшей точке существования тела, а нирвана – духа. Всякое проявление мира и в сансаре, и в нирване необыкновенно, и при этом все имеет общее начало, подчиняется одним законам, то есть происходит из Одного-Единого. Дальше еще проще:
Но два есть пути и два у путей завершенья.
Невежество – первому имя,
Познание – имя второму.
Стремясь по второму пути, следуя Кунту Сангпо,
Существа, обреченные кругу реинкарнаций
Во тьме Чертогов Первичных Пространств Пустоты,
Обретут просветленье и совершенство,
Каждый достигнет природы Будды.
Ну, на счет путей, я надеюсь, все понятно. Реинкарнации, то есть перевоплощения, бесконечная череда земных жизней, – наша неизбежная кара, но если мы научимся "подключаться" к Чертогам Первичных Пространств Пустоты, мы обретем совершенство и просветление. Ведь, получается, Иисус тоже научился этому и стал тем, кем стал. Конечно, Мессия ни из тебя, ни из меня не получится – но попробовать можно. Потом…
Мелания смотрела на брата чуть не открыв рот, и ее глаза выражали какую-то странную смесь удивления, восхищения и обычной для человека настороженности перед истиной. Между тем Юст отработал довольно плавный тон повествования, в глубине его янтарных глаз горела вера, а в уголках губ пряталась добрая улыбка.
- …В Основе Всего – Едином – нет ни конца, ни начала,
в Основе Всего нет сансары и нет нирваны,
но лишь осознав сущность Основы Всего,
достигнешь природы Будды.
Это означает, что если ты начал познавать Основу Всего, то ты будешь познавать ее всю жизнь, потому что Единое – не источник с водой, из которого можно пригубить два глотка, а воздух, которым ты дышишь с самого рождения и до смерти. Познавая Основу Всего, ты не получишь бессмертия или вечного блаженства, но только через Него ты возвысишься.
Сансара – удел тех, кто пошел по пути невежества.
Пусть же все существа трех царств,
Что обладают разумом и жаждут познания,
Прозревают для Знания Невыразимой Основы.
Вдруг он замолчал и судорожно потянулся к сумкам, – через пару мгновений на свет появилась книга, о которой и шел разговор. Пролистав ее, Юст нашел нужный отрывок и зачитал его вслух:
- Просветление, в конце концов обретенное Буддой, - рафинированная сущность человека, то, что остается после выгорания шлака. Каждый цветок обретает сущность цветка. Дикая собака обретает сущность собаки, а слепая овцекоза – сущность овцекозы. Месту – любому месту – дана сущность места. И только человечество постоянно сражается и терпит поражения в попытке стать тем, что оно есть. Причины – сложны и запутаны, но основа у всех одна: мы эволюционировали как некий самосозерцающий орган эволюционирующей Вселенной. Может ли око узреть себя?* - он перевел дух, закрыл книгу и продолжил: - Не прозревшим остается жить земной жизнью, испытывать на себе все тяжести ее и горести, но их путь во тьме будет похож на бытие слепого с рождения человека, для которого неведомо непередаваемое великолепие окружающего его мира. А пожелание, я думаю, тебе понятно, - парень улыбнулся сестре.
- Теперь – да, - серьезно сказала девушка.
- Знаешь, в это главное поверить. Ведь истина, которую можно понять – уже не истина. Так же, как и Бог.
- А то, с чем ты соприкасаешься… этот Мир – то же, что и Связующая Бездна в Гиперионе?
- Не совсем. У них много общего, но мое утверждение в том, что души – бессмертны, и продолжают жить в том Мире, если сотворят в свое земное существование что-то прекрасное по вечным и далеко нечеловеческим меркам, - парень замолчал, смотря на собственные переплетенные пальцы, ласковая добрая улыбка засияла на его губах и он без малейшего сожаления и страха в голосе произнес: - Эта часть спирали скоро замкнется, и далее она поднимется выше и будет шире, – Человечеству дадут еще немного времени… Может, оно создаст что-нибудь воистину прекрасное, вечное и такое же неповторимое как тот Мир, полный тепла и света.
Мелания мечтательно вздохнула и положила руку на переплетенные пальцы брата:
- Знаешь, чтобы не случилось, и как бы не распорядился Бог нашими судьбами, я всегда буду любить тебя, Юст.
Юстиниан судорожно обнял ее и, прижимая к груди, немного виновато признался:
- Я ни разу не говорил тебе, котенок, об этом, но никогда и никто не был мне так дорог, как ты… Пусть с тобой иногда не ужиться, пусть мы такие похожие и разные… Никогда и никого я не любил и не буду любить так, как тебя, родная.
Он почувствовал, как содрогнулась спина девушки и, чуть отстранившись, увидел в ее глазах слезы.
- Никогда даже не надеялась, что ты вот так скажешь… - прошептала она с улыбкой и, вытерев первые в своей жизни слезы счастья со щек, в первый раз за всю свою жизнь вознесла немую хвалу Господу за то, что когда-то, в свои времена, не вышла замуж…

______________________


Сознание Клепы уже почти спало, и строчки бесконечных стихов смешивались в ее мозгу каким-то вселенским потоком deja vu и колеблющихся ритмов, – она даже не пыталась понять их, а только принимала в свое сердце и все глубже проваливалась в черную бездну благословенного небытия.

…В этом мире я только прохожий,
Ты махни мне веселой рукой…*
…Нет весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…*
…Бог сохраняет все: особенно слова
Прощенья и любви, как собственный свой голос…*
…И в Евангелие от Иоанна
Сказано, что слово это – Бог…*
…А над равниной –
Крик лебединый.
Матерь, ужель не узнала сына?..*
…Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!..*

Последние слова молнией пронеслись в засыпающем мозгу девушки и окончательно подтолкнули ее за грань реальности, в мир сновидений. Его серый туман объял собой весь мир и ничто не могло теперь растревожить ее: ни приглушенные массой земли взрывы над головой, ни рыдания женщин вокруг, и даже пищащее радио мало-помалу стало все реже подавать тревожные сигналы, а вскоре и вообще замолкло.
Где-то там, наверху, медленно догорал закат: тлеющие отблески мелькали в розоватых облаках, сквозь разрывы туч пробивались столпы золотистого света, уходящее солнце улыбалось миру и живущим на нем людям также нежно и тепло как всегда, но колонны черного дыма, вздымавшиеся от земли, придавали этой картине мрачную обреченность.
Многие не спали в этот вечер: одни из-за страха, что уже не проснуться, другие просто не могли заснуть, третьим не давали покоя тяжелые мысли о мире и предстоящем конце – к этим третьим и принадлежал Юстиниан. В его мозгу возникали такие думы, что душа сжималась и сердце начинало стучать и судорожно биться об ребра – тогда его руки, обычно спокойно лежащие на простыне, начинали дрожать и комкать одеяло, брови недоуменно хмурились, губы искривлялись то в иронично-насмешливой ухмылке, то в злобном оскале, глаза, на миг вспыхивающие решительным огнем, через мгновение уже светились горечью и отчаянием, мятущийся дух его то взмывал к небу, то припадал к земле в поисках продолжения открывшейся ему из глубин безвременья истины…
Он шептал какие-то строки из внезапно всплывавших в памяти стихотворений, и во всех них находил искорки правды, правды о жизни, той, которую он искал и нашел, но которую, видимо, был не в состоянии осмыслить.

Кто грядет – никому не понятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.

Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь – звезда.*

Юстиниан даже не сразу припомнил автора этих строк, а вспомнив, немного устыдился своей забывчивости и в какой раз улыбнулся выборочности своей памяти. Что-то подсказывало ему, что и в этих словах таится часть истины, но душа, уставшая от безумных метаний меж двух стихий – земли и неба – сама собой  потянулась к тяжелому тому, лежащему около левой ладони юноши. Он провел пальцами по золотой кромке креста, открыл книгу где-то на последних страницах и углубился в чтение, не   замечая полу прикрытых ресницами глаз Клепы, которая уже проснулась и внимательно наблюдала за братом.
Парень то с удивлением, почти с восторгом, склонялся к книге, то озадаченно откидывался на подушку и что-то помечал на полях. Наконец девушка не выдержала и окликнула брата:
- Эй, Юст, что ты там нашел?
Юстиниан вздрогнул от неожиданности и с улыбкой поднял глаза от текста:
- То, что искал.
- А что ты искал?
- Истину. Вернее, даже не ее, а что-нибудь про нашу будущую участь – конец света.
- И как?..
- Нашел, - подтвердил он. – Вот, послушай: и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть деревьев сгорела, и вся трава зеленая сгорела… …и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью…*
- Апокалипсис?.. – догадалась девушка.
- Он самый. Странно – так много перекличек с настоящим… - юноша отложил книгу в сторону и вздохнул: - Да уж, нам не позавидуешь… Там, наверху, сейчас точно Апокалипсис, а вот мы будем сидеть в этом погребе небось до самого Страшного Суда. Если Бог про нас вообще вспомнит. Только еще один такой день – и я сдохну от безделья.
- А я думала ты в том Мире…
- Мало ли, что ты думала! - фыркнул Юст. – Знаешь, люди подразделяются на четыре категории: те, кто ни разу не лазил в Internet; те, кто лазит туда от случая к случаю; те, чья работа или сфера деятельности напрямую связана с работой в локальной сети и те, кто вообще большую часть жизни проводит во Всемирной Паутине. Так вот, я принадлежу к третьей категории.
- А я тогда, по всей видимости, к первой, - улыбнулась Мелания.
- Кто тебя знает. Может и ко второй, - игриво подмигнул сестре Юст.
- Да ну тебя! – отмахнулась от подковырок брата девушка. – А кстати, ты же вроде уважаешь буддизм, но я от тебя не разу не слышала, что бы ты жил по его учению.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, самосовершенствование и возможность стать Богом, если по Дэну Симмонсу...
- А сама то ты в это веришь?
- В самосовершенствование  - да, а вот насчет Бога… Только если увижу хоть одного, кому это удалось.
- Пожалуйста, - Юст хлопнул ладонью по Библии, - пример на лицо.
- Не поняла тебя, - озадаченно приподняла брови девушка.
- Иисус. Мессия. Ведь Он же можно сказать стал Богом, - объяснил парень.
- А ты вообще уверен, что Он был человеком?
- Две руки, две ноги, два глаза, два уха… Кровь красная… - глаза Юстиниана улыбались.
- Прекрати, я серьезно! – раздраженно нахмурилась девушка.
- Физически – человек, а насчет разума и души… - не в моей юрисдикции, - посерьезнев прокомментировал он.
- А жаль… Слушай, Юст… …я… я, кажется, начинаю в Него верить.
- В Бога!?? – не поверил собственным ушам Юстиниан.
- Я знаю, что это кажется невероятным, особенно для тебя. Ведь ты помнишь, как я выкинула свой крестик из окна… Я еще кричала тогда: "Я ошибалась! Ты бог зла! Ты не всемогущий бог. Ты черный бог!  Я не желаю верить в тебя, бог несправедливости и зла!"… А вот сейчас людям воздается за все их грехи. И мы ведь тоже люди… В Апокалипсисе есть такие слова, что будут судимы мертвые по делам их, а дела эти записаны в книге Жизни, а кого не будет в Ней, тех бросят в огненное озеро… Я в свое время читала Библию, но только теперь начала понимать многое и в своей жизни и в жизни Земли. Потому что я поверила в твой Мир, а теперь и в Бога… Ведь если Иисус жил на свете, значит есть и Бог.
Юстиниан улыбнулся сестре и протянул к ней сжатую в кулак руку. Девушка несколько мгновений смотрела на сомкнутые пальцы и подставили свою ладонь по них – рука разжалась, и что-то, ярко блеснув в теплом свете лампы, мягко стукнулось о ее пальцы. Клепа наклонилась поближе и слезы заблестели на ее щеках при виде маленького золотого крестика, мерцающего на розовой коже. Юст взял сестру за руку и осторожно сомкнул ее пальцы вокруг этого сияющего чуда:
- Ты выбросила, а я поднял и сохранил, потому что знал, что однажды ты прозреешь.
Она подняла на брата посветлевший взор:
- Ты оказался прав, я действительно была слепа. Спасибо за исцеление.
Парень улыбнулся и обеими ладонями твердо сжал руку Мелании:
- Это тебе спасибо – я сам прозрел, только когда увидел твою слепоту, - он прикрыл глаза и процитировал: - Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его.
Девушка замерла и, вся как-то напрягшись, спросила:
- Новый рассказ?
- Возможно, - откликнулся  Юст и, опустив голову на подушку, продолжил повествование…









































ГЛАВА 6
РАССВЕТ

Видишь: там, на горе возвышается крест,
Под ним десяток солдат – повиси-ка на нем!
А когда надоест, –  возвращайся назад
Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной.

Наутилус Пампилиус: "Прогулки по воде"

- …Ты есть Бог.
- … "Ты есть Бог" – тоже мне новость! Удивил! А кто из нас не Бог?
Р. Хайнлайн "Чужак в чужом краю"

Над океаном царила ночь. Яркость звезд в бездонно черном небе предвещала близкую уже смерть луны, а пока ее неполный серп бледно светился на небосводе и отражался желтым пятном, похожим на золотой кулон среди рассыпанного бисера, в неподвижном зеркале вод. Но если присмотреться повнимательней, то можно заметить, что блестящая гладь медленно поднимается и опускается, причем сразу появляется ассоциация с грудью спящего, мерно дышащего существа, а в глубине души возникает полная уверенность в одухотворенности океана, в сущности являющегося просто огромной массой морской водой.
В эту звездную ночь спала беспробудным спокойным сном почти третья часть человечества, словно кто-то ниспослал на землю самого бога Сна. Но если бы кто-нибудь оказался в тот тихий час среди волн океана, его взгляду открылась бы странная картина, впрочем странная не сама по себе, а своей неуместностью: прямо над водной поверхностью непонятно каким образом, но с большим удобством, располагались два очень необычных человека. Любой, кто увидел бы их, при условии, что он хоть что-то читал, с первого взгляда понял бы сложившуюся ситуацию, или, во всяком случае, его мысли устремились в нужном направлении.
Да, этих двоих сложно было не узнать – описания, впрочем, мало чем помогут читателю, но подтолкнут его интуицию туда, куда надо. Неизвестные различались внешностью просто разительно, как день и ночь: первый из них был светловолос, отличался стройностью телосложения, правильным и красивым лицом, на котором сияла доброта и какое-то одухотворение, и прямым взглядом то ли серых, то ли голубых глаз; второй, вольготно расположившийся недалеко от первого, привлекал не меньшее внимание, но ни столько своей необычной и даже незаурядной внешностью, сколько ощущением прямо-таки исходящей от него гордости, уверенности и силы. Видно было, что знакомы они друг с другом давно, между ними чувствовалось даже какое-то родство, возникало впечатление, что это либо братья, либо друзья детства – они вели неторопливую, ничего незначащую беседу.
- Какое красивое сегодня море – кажется, что вода не отражает небо, а является его частью… - задумавшись о чем-то, тихо произнес черноволосый мужчина, выглядевший несколько старше своего собеседника.
Его хрипловатый бас пролетел над волнами и без всплеска утонул в них.
Хранивший в это время горделивое молчание его собеседник решил поддержать разговор:
- Не знаю, мне непонятно твое отношение к природе.
- Раньше у тебя таких проблем не возникало, - грустно произнес, косясь в звездные небеса, черноволосый.
- Может, у тебя и проблемы, а мне и так хорошо, - раздраженно огрызнулся первый.
Еще один тихий вздох пронесся над водой, беседа замолкла. Прошло несколько молчаливых минут прежде чем тишину прервал молодой мужчина, видимо, хотевший как-то загладить свою резкость.
- Может пойдем домой?
Собеседник окинул его ледяным взглядом:
- Если хочешь – иди. Мой дом здесь.
- Странный ты какой-то в последнее время. Отец даже спрашивал все ли у тебя в порядке…
- И что же ты ему ответил?
- Я сказал, что ты, наверное, устал.
- Устал?! – произнес с какой-то тихой, но яростной издевкой черноволосый. – Я устал?! Да что ты можешь знать об усталости? Хотя, впрочем, что с тобой говорить, - презрительно бросил мужчина и добавил, - у тебя же глаза пустые, ты просто не поймешь.
- Знаешь, тебя послушать, так я вообще образец тупости, - несколько обиженно огрызнулся светловолосый.
- Не тупости, а эгоизма и гордыни. В твоем контексте это одно и то же.
Он замолчал, – создавалось впечатление, что разговор ему противен, а собеседник вызывает отвращение и жалость.
- Раньше ты так не говорил.
- Раньше ты не был таким. Раньше мы могли часами  смотреть на звезды и рассуждать о мире и о Вселенной, а иногда мы понимали друг друга с полуслова. Раньше мы были как братья…
- Но мы и сейчас – братья!
- Ты в этом так уверен? А то говоришь с такой интонацией, как будто все окружающие недостойны даже смотреть на тебя, как будто ты их всех презираешь. Даже меня.
- Неправда, я никогда не ставил тебя ниже себя! – оскорбился мужчина.
- А себя выше меня? Брось, Хрис! Я же не тупой, я старше тебя, я больше видел и знаю, но не ставлю это тебе в пример. Я общаюсь с тобой на равных, я отношусь к тебе, как к брату, - в не зависимости от того, сколько тысяч лет мы существуем. И пусть эта планета подарила нам только тела, я все равно люблю ее, она – моя родина.
Тот, кого назвали Хрисом, сощурил глаза:
- Ты хочешь сказать, что для тебя важнее тело, а не душа?
- Какая разница, ты ведь все равно не поймешь. Но, знаешь, есть теория, что душа бессмертна, а есть, что смертна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! И именно поэтому я не буду объяснять тебе свои мысли. Скажу только одно: про меня писали многие – одни прославляли, называя своею Музою, другие проклинали, обвиняя во всех бедах мира… А тебя возносит все человечество. Вот и подумай, что должен чувствовать я, когда миллионы проклятий ежесекундно обрушиваются на мою голову. Просто подумай, можешь даже не пытаться представить себе это – у тебя не получится. Что тебе знать о настоящей ненависти? А я знаю о ней уже слишком много, чтобы терпеть эту несправедливость. Так что лучше не зли меня, я сам не знаю, на что способен… - пылающая злость медленно уходила из глаз мужчины, он опустил голову и пригладил смуглыми пальцами короткие черные волосы.
- По-моему, Тан, ты просто спятил, - не обратив внимания на предупреждение, раздраженно бросил Хрис.
Тан медленно поднял голову: его глаза загорелись ярче звезд, искривленные губы свело усмешкой, больше похожей на оскал, а брови выгнулись, придавая лицу сходство с мордой атакующего хищника.
- Я спятил?! – почти ласково произнес он. – Может, ты и прав. Может, я действительно сошел с ума, если, конечно, считать тебя образцом нормальности. Может, у меня действительно уже крыша поехала от тех проклятий и унижений, что я слышу каждый миг, может быть, я спятил… Ну а вдруг я просто очень зол? Зол на мир, на Отца, на тебя в том числе, на жизнь, на свет и на тьму. Кто придумал, что ты достоин тех молитв, что шлют тебе люди, кто решил, что я должен быть козлом отпущения для всей этой планеты?! Если нет высшей справедливости, то зачем тогда хранить жизнь во вселенной, зачем существовать?!  Может быть, ты мне ответишь? Что, словарный запас иссяк? Или язык прикусил? Мне на тебя противно смотреть, ты чернишь само понятие души…. Хотя кто сказал, что она у тебя есть?..
Мужчина встал и шагнул к Хрису – тот будто прирос к одному месту: он никогда не видел, чтоб Тан так ярился, и тем более чтобы эта ярость выплескивалась на него, Хриса. Но уже было поздно, и он замер, боясь еще больше разозлить его. Хотя, если подумать, то куда уж больше?..
Жестокие, но правдивые слова срывались с губ Тана, они жалили прямо в сердце, но осмыслить их оно не успевало, эти жгучие звуки только поднимали из его глубин волну ужаса и ненависти.
- Замолчи! Заткнись, слышишь! – почти с мольбой прокричал Хрис, зажимая ладонями уши, но вдруг почувствовал, как его запястья сжали с неимоверной силой стальные пальцы Тана, - его отшвырнуло назад, как котенка. Он упал на спину, больно ударившись о невидимую преграду между водой и его телом, не успевшую перестроить сою структуру из твердой в мягкую, да так и остался лежать, не смея навлечь на себя ярость той бури, что бушевала в душе черноволосого демона.
- Помнишь, как ты с гордостью заявлял, что люди для тебя игрушки, как ты хвастался, что строишь башни и сам же их рушишь? Помнишь, как издевался над людской верой, а Отца сравнивал с Богом?! – гремел голос Тана. – Циник! – это слово он произнес, как оскорбление, и вдруг пронзительно, будто объявляя приговор, вскричал: - Преступник! Преступник! Преступник! Ты преступил саму жизнь! Но она не терпит таких, как ты, она сметет вас, и ничто не остановит ее. Ни конец света, ни эти бомбы, о которых ты так беспокоишься, ни взрыв сверхновой – ничто не способно заставить ее замереть хотя бы на миг! – он замолчал, перевел горящий взгляд на потрясенного и ошарашенного Хриса и, бросив: - Прости, сорвался… - повернулся и быстрым шагом устремился к еле виднеющейся вдали сфере туманно черного цвета.
Хрис поджал колени к груди и, обхватив голову руками, уставился на бушующие черные волны, отражающие смятенное небо и мерцающую из-за облаков луну, похожую на пылающие глаза Тана. Он плакал. Слезы затуманили весь мир, погрузили его в мутное стекло, исказили знакомые очертания, преломили через себя свет звезд в разрывах мечущихся туч, всколыхнули память и еще сильнее потекли по щекам. Не пытаясь вытереть мокрого лица, ощущая соль на губах, мужчина медленно приподнялся, встал на колени и опустил голову так, что его темно русые волосы рассыпались по плечам и несколько прядей закрыли лицо. Губы зашевелились, бросая в тишину неба слова, такие знакомые и чуть не забытые навсегда, слова, которые он уже не надеялся когда-либо произнести – последний короткий и немного грустный звук полетел к звездам, и  лицо молящегося искривилось под тяжестью памяти, обрушившейся откуда-то сверху. Хрис медленно поднялся с колен и решительно зашагал к матовой сфере, приближающейся с каждым его шагом – он прошел сквозь туманную стену, повернул немного налево и проскользнул через еще одну полупрозрачную пелену. Но он вовремя услышал тихие мысли и остановился посреди тумана, напряженно вслушиваясь. Как сквозь мутноватое стекло, он видел необычную пятиугольную комнату, пол которой был застелен разноцветными циновками, в одном из углов стояла низкая кровать и маленький стол красного дерева, а над ним висела иконка, непонятно каким образом крепившаяся на тумане стены. Стороны комнаты, выходившие на океан, были прозрачными, и Хрис видел барашки пены на волнах, безлунное уже небо, медленно светлеющее на востоке, и чистый горизонт. Посреди пятиугольника циновок сидел, повернувшись лицом к океану, Тан. Еле уловимое движение привлекло внимание Хриса – к Тану приближался Отец.
Как всегда, вид Отца немного поразил мужчину, и это было неудивительно: мало что человеческого было в облике существа, произошедшего от симбиоза лишайника и примитивной биоплазменной материи, неизвестно как выжившего на планете в далекой галактике у центра Вселенной. Природа разума Отца была еще необычней, чем его анатомия: мозгом ему служило неимоверно огромное и сложное биополе, пронизывающее каждый атом Вселенной и ищущее ответ только на один ответ – что же за ее пределами? Внешне Отец походил на какой-то жуткий гибрид лианы и росянки, – но в его огромных, постоянно мерцающих и похожих на туманно-матовый хрусталь глазах горело что-то, внушающее восхищение и благоговение. Хрису пришла в голову мысль, что они видят Отца так, как им привычнее, а на самом деле его облик не поддается описанию. Вот и Тан, обернувшись, замер, глядя в эти бездонные туманности, и Хрис почувствовал мысль, скользнувшую по его мозгу, но адресованную не ему.
- Ты поссорился с братом, - это был не вопрос. – Но он ни в чем не виноват.
Тан весь вскинулся:
- Как он может быть не виноват? Он сам сделал себя таким!
- Нет, - возразило существо. – Не он.
- А кто тогда? Может вы, тендрооны?
- Да, - неохотно подтвердил Отец, - мы. Это сделали мы.
- Но зачем? – с затаенным ужасом прошептал мужчина, и Хрис весь напрягся в ожидании ответа.
- Это долго объяснять, но, видимо, необходимо, - Отец опустился на циновку рядом с Таном, в его глазах замерцали отражения блекнувших звезд, он продолжал: – Вы готовы для ответа. Тебе известна природа моего разума, что я знаю все в пределах Вселенной, но кроме этого тендрооны, по всей видимости, единственные в ней существа, которым ведома борьба добра и зла, это равновесие сил, и только мы можем его поддерживать. Когда-то, много миллиардов лет назад, я почувствовал, что равновесие нарушилось в сторону зла. Тогда я подтолкнул эволюцию вашей галактики, возникли новые солнца, системы, но никто не мог тогда даже предположить, что есть шанс возникновения такой буйной цивилизации, как человечество, что одна маленькая планетка на обочине звездных дорог станет самым непредсказуемым фактором во всей Вселенной. Надо было немного успокоить ваши колебания из крайности в крайность, а лучшим способом оказалась религия, и особенно – Христианство. Мы взяли ваши тела, а разумам и душам дали новые возможности, в том числе возможность самосовершенствования, перехода на иные уровни сознания – вы жили в своих телах-оболочках около сотни лет, потом мы заменяли вам память… Понимаешь, ты кое в чем прав: бессчетные проклятия кого угодно доведут до безумия, а постоянное поклонение сделает любого циником, как и вышло с Хрисом. Я все это знал, и когда я заменял вашу память, вместо циничного Хриса и милосердного Тана снова появлялись истинный Сын Божий и Его Противник. Но почему-то именно на грани двух  столетий по вашему летоисчислению, то есть с года рождения Иисуса Христа, человечество делало резкий скачок вперед – и это вызывало порой очень сильный отклики в других галактиках. Тогда я решил оставить вас в покое на две сотни земных лет… Как видишь, я ошибался, - голова Отца странно шевельнулась, сопровождая мысленный печальный вздох.
Тан встал и подошел к прозрачной стене: перед ним, на востоке, темный индиг неба посветлел сначала до бирюзового, а потом до жемчужно-золотого, и прямо на глазах небосвод залила изумительно богатая палитра ласковых рассветных красок. Огненный край солнца вознесся над линией горизонта, будто и вправду сам Гелиос выехал на своей золотой колеснице, а прекрасная Эос, приветствуя его, выплеснула из кувшинов самые чистые и яркие краски, которые только нашла за ночь на земле.
Мужчина повернулся спиной к величию зари над пробуждающимся океаном, и его глаза неожиданно ярко заискрились, поражая разностью окраски.
- Отец, ответь мне только на один вопрос… - он запнулся на мгновение, но тут же, сверкнув зеленым глазом, продолжил, - ты создал наш мир, ты знаешь все на свете в пределах Вселенной, но что было до тебя, до твоей Галактики? Вселенная не бесконечна, но что тогда за ее пределами? И кто создал это все, кто придумал? Я долгие годы задавал себе эти вопросы и понял только одно – что ответ на них будет один… И если кто-то знает его, то только ты.
Напряженное молчание повисло в воздухе. Хрис будто окаменел, ожидая продолжения разговора.
Наконец мысль Отца мягко коснулась его мозга:
- Странно, как все получается в вашем мире… Сейчас я испытываю глубокий стыд и не боюсь признаться в этом. Я испытываю стыд за себя и за свой народ: когда-то мы пришли к выводу, что ваша раса никогда не достигнет нашего уровня, вы слишком замкнуты на себе, слишком эгоцентричны…. Но вы знали ответ уже при рождении своем, а мы, мы искали его везде, мы бились в надежде проникнуть за пределы своего разума и свято верили, что ответ где-то там. И только теперь, обратившись мыслями к тебе и твоему брату, я внезапно осознал его. Оно – Все Сущее. Вся Вселенная, каждый ее атом, любое проявление жизни в ней и за ее пределами. Оно не зависит от нас и, в то же время, является неотъемлемой частью нашего разума. Оно было, есть и всегда будет. И имя Ему – Бог.
Хрис решительно шагнул в комнату – лишь увидев его, Тан блеснул своими странными глазами, и отвернулся.
Тихий голос Хриса был полон раскаянья:
- Я не знал всего этого, также как и ты. Я считал себя воплощением святости. Я ошибался. И все, что я теперь прошу у тебя, это прощения. Прости меня, брат.
Странный шорох заставил Тана вздрогнуть и резко обернуться: перед ним, наклонив свою русую голову, стоял на коленях Хрис.
Слезы, так долго сдерживаемые гордостью, потекли по смуглым щекам мужчины, его колени сами подогнулись, он опустился на циновку напротив Хриса и, обняв его за плечи, прошептал:
- Я оказался ничем не лучше тебя. Я сам не знал, что делаю. Прости меня за все… - и добавил, - брат.
Хрис медленно поднял голову, их глаза встретились, что-то вспыхнуло в обоих взглядах, и ничего не осталось в мире, кроме двух пар зрачков, смотрящих друг в друга.

______________

Рассвет загорелся еще ярче, будто стремясь воспламенить морскую бездну, океан проснулся, но пока еще расслабленно потягивался на своем ложе в ожидании долгого знойного дня.
Хрис первый перевел посветлевший взор в розоватую вышину неба с медленно выкатывающимся из-за горизонта огненным колесом солнца и открыто улыбнулся миру. Тан немного удивленно моргнул и тоже улыбнулся, взглянув под ноги, на голубую гладь океана. Они медленно поднялись – вокруг насколько хватало глаз тянулось бесконечное водное зеркало, расцвеченное всей палитрой восхода.
Хрис негромко процитировал:
- Пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидевши Его, идущего по морю, встревожились и от страха вскричали. Но Иисус тотчас сказал: "Ободритесь, это Я, не бойтесь". Петр сказал Ему в ответ: "Господи, повели мне прийти к Тебе по воде". Он же сказал: "Иди". И Петр пошел по воде, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: "Господи, спаси меня!". Иисус тотчас поддержал его и говорит ему: "Маловерный! Зачем ты усомнился?". И когда вошли они в лодку, ветер утих. Бывшие же в лодке подошли, поклонились Ему и сказали: "Истинно Ты Сын Божий".*
Оба мужчины улыбнулись, будто только им одним понятной шутке, и, повернувшись, плечо к плечу пошли на восток, туда где возносился ввысь ало-золотой шар солнца. Вскоре они превратились в туманные  блики зари, скользящие к горизонту, и только на синей глади океана еще долго расходились круги ряби от их легких шагов.

























ГЛАВА 7
ВЕЧНОСТЬ

Слушай беззвучие, - говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, - наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. … Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи.
М.А. Булгаков, "Мастер и Маргарита"


- Никогда не думала, что перед смертью можно так хорошо проводить время, - с удовольствием потягиваясь, заявила Мелания.
- Да уж, и утомлять себя чтением не надо, - поддакнул Юст.
- Везет же дуракам! Ведь ты у нас из жрецов, да?
- В смысле?
- В смысле Храма культуры. Ну у Стругацких, помнишь? Это те, кто носит его в себе. Те, через души которых он растет и в душах которых существует.*
- Теперь вспомнил. Ну а тебе что, плохо что ли? Я уж лучше бы потребителем был, а то ответственности много, а я ее, сама знаешь до какой степени, не люблю.
- А с чего ты взял, что я потребитель? – улыбнулась девушка.
- А кто же тогда?.. – удивился Юстиниан.
- Все тебе скажи, - покачала она головой и закинула ноги на раскладушку. – Я пожалуй полежу, отдохну.
- Да… Нервное напряжение не маленькое. Надо было спиртного взять – для успокоения.
- Вот вам настоящий русский человек! – засмеялась Клепа.
- Ты права: русский человек непостижим и непредсказуем, - улыбнулся Юстиниан.
- Ну тогда ты не русский, потому что очень даже предсказуем.
-  Неужели?
- А ты что, сам себя плохо знаешь? – ехидно приподняла брови девушка.
- Все, я молчу! – замахал на нее руками брат. – С тобой невозможно спорить – ты на каждое "за" три "против" найдешь! Давай лучше поговорим на какую-нибудь безопасную тему.
- Например?
- Ох, не знаю. Ну, можно почитать стихи… Что-нибудь необычное.
- Пожалуйста:
 Сад громоздит листву и
не выдает вас зною.
(Я знал, что я существую,
пока ты была со мною.)

Площадь. Фонтан с рябою
нимфою. Скаты кровель.
(Покуда я был с тобою,
я видел все вещи в профиль.)

Райские кущи с адом
голосов за спиною.
(Кто был все время рядом,
пока ты была со мною?)

Ночь с багровой луною,
словно сургуч на конверте.
(Пока ты была со мною,
я не боялся смерти.)*

- Мне отвечать? – спокойно спросил Юст.
- Конечно.
- OK.
……………
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
лишь согласное гуденье насекомых.
__________

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
__________

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
В дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.*
……………

- Здорово… - вздохнула девушка, печально улыбаясь.
- Еще бы! Это ж Бродский…
Юношу прервал громкий, слишком громкий грохот, прозвучавший прямо над их головами, он заставил посмотреть в глаза друг другу, поджать губы и сдерживать нежданные, непонятные слезы. Но наступившая после него  мертвая тишина не принесла облегчения: каждый слышал едва уловимое тиканье часов – тик-так! тик-так! – безжалостно и бесстрастно отмеривающих последние мгновения их жизни. Каждый знал, что этот вечер – последний.
Переживания и нервное напряжение свалили Меланию в постель. Юст накрыл ее пледом, отвел с нежной кожи пряди медноватых волос и, боясь потревожить ее сон, тихо отошел к заваленному бумагами столу. Его внимание привлекла лежащая на краю стола толстая папка с красиво выписанной буквой "М" на обложке, в папке оказалась большая аккуратная пачка тетрадных листов, вдоль и поперек исписанных мелким наклонным почерком Клепы. Немного ошарашено моргая, парень присел на край стула и начал читать, время от времени улыбаясь и удивленно качая головой. Широко раскрыв янтарные глаза, он едва шевелил губами в такт ровным строкам и так увлекся чтением, что совсем не заметил ни того, что Клепа уже проснулась, ни того, что над головой не слышалось привычных глухих ударов, - он очнулся, только когда девушка подошла к нему и положила теплую ладонь на его плечо. Стремительно обернувшись, он с восторженным благоговением обнял сестру и крепко прижал ее к своей широкой груди.
- Солнышко! Котенок мой сладкий! Как же я дурак эдакий не разглядел тебя раньше?! А ты-то чего от меня таилась? Неужели боялась, что я тебя не оценю? Невысокого же ты тогда обо мне мнения… - ласково и немного расстроено произнес он.
- Господи, Юст! И как тебе такое в голову-то пришло?! – покачала головой девушка. – Я просто хотела самостоятельно воспитать свой дар, не хотела, чтобы что-то влияло на него, ведь я последний поэт Человечества.
- Прости меня, малыш, я вовсе не хотел тебя обидеть. Просто для меня ты самое дорогое и любимое существо на свете, и, конечно, мне грустно, что я не знал о твоей Музе, - прошептал Юст и еще крепче обнял сестру в немом желании выразить всю свою любовь к ней, самую крепкую и святую братскую любовь. А потом попросил:
- Почитай мне что-нибудь из своего.
- Что предпочитаешь: плохое, хорошее, сложное или простое? – улыбнулась краем рта Мелания.
- Желательно хорошее и простое, - чуть откинувшись назад, выбрал он.
Девушка кивнула и, прикрыв глаза, тихо, но с выражением, словно обращаясь в пустоту неба, заговорила:

- Светел на западе, будто в степях,
Темного неба индиг,
Круглая прячет луна в ветвях
Свой золотистый лик,

Воздух прозрачный вливается в грудь,
Стынет росой в траве,
И улетает из мыслей муть
К теплой сырой земле.

В окна чужие, как в гладь воды,
Смотрятся капли звезд
И доверяют теплу луны
Мир одиноких грез.

Сяду в ночной тишине у окна,
В строчек вникая суть…
Сколько же раз ты прошла, луна,
Свой бесконечный путь?.."

- Классно, - серьезно отметил Юстиниан, когда последний отзвук риторического вопроса затих и наступила задумчивая тишина. Девушка улыбнулась, в глазах ее засверкала благодарность и гордость.
Земля сотряслась под их ногами, все наполнилось жутким гулом, - на лицах людей застыла гримаса ужаса и предчувствия смерти.
Не в силах выдержать этот гром и не умея сдержать слезы, Мелания прижалась к брату и дрожащим голосом попросила:
- Расскажи мне еще чего-нибудь про тот Мир…
- Это то место, где каждый найдет свою мечту, там все по-настоящему, все ПРАВИЛЬНО. Помнишь: … и я уехал на этом трамвае, уехал в другой Мир, где мне было так хорошо. Впрочем дело не в том, что мне было там хорошо, там было ПРАВИЛЬНО, я был там на своем месте, и без меня там просто невозможно обойтись – кому сказать не поверят! Обычно обойтись без меня легче легкого, все только это и делают, если разобраться…* Ведь на свете так много людей, родившихся не в том месте, не в то время, а иногда и не в том Мире. А там в твоих руках: жить вечно или возвращаться на круги своя. Там все будет так, как ты хочешь в глубине души…
Но вдруг его перебили:
- Я боюсь, - просто сказала Клепа, заглядывая ему в глаза.
Он вздохнул и признался:
- Я тоже.
- А представь, - мы же знаем и верим, что смерть – это не конец всего, а как же остальные?..
- Знаешь, даже самые закоренелые пессимисты в глубине сердца знают об этом. Ничто не исчезнет, никто не умрет. Просто понять и поверить – две разные вещи. Я тебе уже рассказывал, что спираль Вселенной расширяется, раскручивается раз за разом, - и, возможно, кто-то когда-нибудь тоже услышит тихий шепот, может даже это будут наши голоса. И мир узнает про нас.
Девушка улыбнулась:
- Ты умеешь обнадеживать. Но мне все равно грустно – я хочу жить, - и процитировала:
Я люблю жизнь Земли за рассвет,
За любовь и за шепот дождя…"
- А что ты понимаешь под жизнью? – спросил Юст.
- Ну… - на мгновение замялась Клепа. – Дом, тепло, твое общество… ну и Муза, конечно.
- Так в чем дело? Я останусь с тобой – мы ведь навсегда вместе – Мир подарит нам новый дом, наш вечный дом, а те, о чьей дружбе и любви ты мечтала с детства, согреют тебя теплом своих душ, - мужчина замолчал, потому что гром над их головами не давал говорить, заглушая даже самые громкие слова.
Боязнь смерти потихоньку уходили из их сердец, они слишком долго ждали гибель и уже свыклись с мыслью о неизбежном конце, все, чего им хотелось, это просто всегда быть вместе. Мелания ласково перебирала пальцами мягкие пряди волос брата, а тот нежно обнимал сестру за талию, прижавшись щекой к шелковистой коже на сгибе ее руки. Внезапно он вспомнил об обещании рассказать одно стихотворение и, печально улыбнувшись, прочитал его наизусть:
- Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет на мою лебединую душу!*
……………………………….
- Ты решил последовать моему примеру или как?
- Или как, - с улыбкой ответил он. – Это Марина Цветаева, одна из величайших женщин-поэтов мира.
- Хотела бы я писать так, как она… - печально опустила голову девушка.
- Не грусти, все люди разные, это относится и к поэтам, и пусть Муза у всех одна, каждый преломляет ее голос по-своему. Печалиться из-за того, что твой стиль не похож на чужой… Это немного глупо.
- Но что мне тогда делать?
- Что, что… быть собой, вот что. Ведь я люблю тебя именно такой, какая ты есть, - и он нежно прижал ее к себе, не замечая, что по его щекам катятся глухие, первые в жизни слезы.
Но вдруг тело Мелании напряглось, задрожало, и сквозь гром взрывов послышался ее жалобный стон:
- О Господи, не убивай меня! Дай мне закончить ее! Ведь она – дело всей моей жизни, мое дитя, мое сокровище! – настоящая истерика скрутила девушку. Юст схватил сестру за запястья и резко встряхнул, истерика перешла в слезы, она обмякла и замерла, еле слышно шепча:
- Я пишу поэму-повествование про наш Мир и тот Мир, про Бога и про Дьявола, про борьбу добра и зла, но я не успею дописать ее, потому что мы умрем сегодня… - и еще тише произнесла:
- Я удел свой земной воспела,
Жизнь, любовь и родимый дом.
Ах, какой ослепительно-белый
Снег лежит за моим окном…"
Ее пальцы ласково провели по темно-золотистому лбу брата, отводя непослушную медно-рыжую прядь волос, она заглянула в его янтарные, блестящие от слез, глаза и сказала:
- Я люблю тебя, Юстиниан, - и ее сухие запекшиеся губы нежно коснулись его влажных дрожащих губ.
Этот поцелуй передал то, что никто и никогда не говорил вслух, не потому что не мог, а потому что это святое чувство кощунственно пытаться облечь в косноязычные мирские слова.
- Я тоже люблю тебя, Мелания, - прошелестел ответ мужчины, и тут же на них снизошел гром и Суд Божий: мощь атомного удара обрушила массу земли, бетонные стены и потолок, и последней картиной запечатлевшейся в мозгу Юста были бездонные золотисто-янтарные омуты глаз Клепы.
Дальше было бесконечное мгновение небытия, и никто не смог бы сказать сколько оно длилось – секунду или вечность, потому что само понятие времени отсутствовало в этот долгий миг. А потом – серая муть и полет ввысь, к небу. А вот и оно – еще только голубеющееся на востоке, но уже прекрасное и такое доступное! Почувствовав опять свое и одновременно не свое тело, мужчина, или даже просто существо, когда-то зовущееся человеком, выгнулся и, более не оглядываясь на развороченную и ничего не значащую для него в этот момент Землю, взмыл к легким облакам, уже окрасившимся нежной дымкой рассвета. И вот наконец огненное колесо солнца выкатилось на небосвод, скинуло с него звезды и воцарилось там, шля живительные, но бесполезные уже лучи на убитую Землю.
Юст посмотрел налево, - рядом с ним, плечо к плечу, летела, сияя огромными от счастья глазами, Мелания. Ее тело казалось серебристым отблеском ночи, на нем играли блики рассвета, казалось, что на нее набросили нежно розовое полупрозрачное сари. Только сейчас осознав всю необычность этого момента, мужчина оглянулся: вся бездна неба была заполнена серебристыми тенями, своими легкими грациозными движениями они напоминали дельфинов, играющих в волнах океана, так красиво и гибко они скользили сквозь воздушные облака и друг вокруг друга. Это движение напоминало кружение осенней листвы в воздухе или осыпающихся белоснежных лепестков цветущих яблонь, вишен и слив в весеннем саду. Непередаваемая красота ранила душу, внезапно осознающую свое бессмертие и бренность своей прежней, одной из многих, жизни, жизни миллиардов людей, думающих, что у них есть душа. Ведь многие просто не могут принять этой бесконечности и раз за разом окунаются в круговорот жизни, находя в человеческом существовании свое счастье, но есть немало людей, которые рождаются с предчувствием своего бессмертия, которые не принадлежат миру условностей и живут ради того Мира, ради своей мечты. Все это знание не поразило Юстиниана, ведь он принадлежал как раз ко вторым… Впрочем он не был уже человеком, и только нежность и щемящая любовь к сестре по-прежнему согревали его серебристое туманное тело, которое и было его душой, им самим. Он вскинул глаза на горящее солнце и увидел за ним еще более прекрасные и желанные мерцающе-синеватые зовущие огни звезд. Отбросив все, что оставалось за спиной, он устремился ввысь и через мгновение, а, может, через вечность, оказался среди них. Невыразимо родное и знакомое тепло окутало его туманное тело, он закрыл глаза и растворился в чистоте этого ощущения, в абсолютном покое и счастье…
________________

Мелания наслаждалась ощущением полета, когда вдруг почувствовала под ступнями теплую землю. Она открыла глаза, и знакомая картина поразила ее: огромный, абсолютно голый холм, выжженный солнцем, был оцеплен изнемогающими от жары легионерами; за их строем колыхалась разномастная толпа, устремившая взоры на лысую вершину  Голгофы с тремя деревянными, грубо сколоченными крестами, на которых извивались три полуобнаженных человека. Мелания хрипло задышала, не отрывая взгляда от ближайшего к ней креста, в ее голове крутились строки:
Господи! Кровь ли Твоя в пыль закапала?
Руки Твои ли прибиты к кресту?
Или мне брезжится, что я заплакала
Алой рябиной на чьем-то костру?
Скрючены пальцы в палящее зарево,
Тело худое с поникшей головой...
Боже мой, сколько их было, и сами ли
Вбили они гвозди в крест тяжкий Твой?"
Откуда-то она знала, что Он скоро впадет в беспамятство и что Ему будет легче других переносить эту боль, но слезы катились по ее щекам, и склоняющееся уже солнце не успевало высушивать их. Ей внезапно вспомнилось:
Как от небес укрыться,
Чашу испить до дна?
Как умереть – родиться,
Боли познав сполна…

Трудно склонить покорно
Голову на асбест…
Высится черный-черный
В алой заре мой крест."
Но вдруг в ее глазах задвоилось: словно туманный призрак отделился от Его тела, сошел с креста и, легкими шагами ступая по каменистой земле Лысой горы, подошел к девушке. С тихим стоном она упала на колени перед Ним, не смея встретиться с Его чистым, будто родниковая вода или свет звезды, взглядом, и прошептала:
- Ты ходил по воде и муки
Облегчал тем, кому нельзя…
Я в Твои белоснежные руки
Не вобью своего гвоздя."
И в тот же миг почувствовала на своих плечах теплые ладони, мягко и ласково поднимающие ее с колен, и от этого прикосновения покой и благодать наполнили ее душу. Она подняла на Него глаза и, встретив полный безграничной любви и нежности ясный взгляд, услышала тихий, напоенный светом голос:
- Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои.*
Этот свет пронзил Меланию насквозь, и когда она снова открыла глаза, то Лысая гора, оцепленная двойным окружением, уже растворилась среди мириадов огоньков, со всех сторон окруживших девушку.

_________________


Розовато-шафрановые рассветные лучи проникали под полу прикрытые веки и золотили ресницы Клепы, облокотившейся на теплые деревянные перила крытой веранды, сплошь покрытые крохотными капельками росы, переливающимися в лучах восходящего солнца, словно россыпь бриллиантов. Вдохнув полной грудью утреннюю свежесть солоноватого ветра с моря, наполненного трелями птиц, девушка медленно открыла глаза. Огненный полукруг солнца в чистейшем небе чуть застилала жемчужно-золотая пелена тумана, среди роскошной темно зеленой громады старого сада радужно сверкал и тихонько позванивал бисер предрассветной росы, чистые переливы соловьиного хора нежно вели мелодию пробуждения природы под аккомпанемент далекого прибоя, набегающего на песчаный пляж. Прохладный влажный ветер ласково пробежал пальцами по распущенным волосам Мелании, которые восход окрасил в цвет пламени, она зябко поежилась и, еще раз глубоко вдохнув свежесть раннего утра, нырнула в теплый полумрак большого дома. Пройдя через анфиладу полутемных комнат, напоенных покоем и уютом, она вошла в огромную гостиную, казавшуюся еще больше из-за мечущихся по стенам отсветов множества свечей, мягким желтовато-оранжевым светом разгоняющих тьму. К их трепещущему мерцанию примешивались теплые багряно-алые блики от тлеющих в камине углей. В одном из двух огромных кресел, стоящих на темно-медовом пушистом ковре около каминной решетки по две стороны от низкого столика лимонного дерева, сидел, укутав ноги теплым мягким плетом и углубившись в чтение какой-то рукописи, Юстиниан. Девушка бесшумно пересекла просторную комнату и распахнула полу прикрытые ставни высокого окна: свежий утренний ветер ворвался в гостиную, откинув тяжелые портьеры и потушив несколько свечей. Развеявшие тишину стук створок окна и переливы птичьих трелей отвлекли наконец внимание Юста, - он поднял голову и, откинувшись на спинку кресла, нежно улыбнулся сестре.
- Ну что, поэт? Как тебе ночка?
- Отлично! Я столько впечатлений ни за одну свою жизнь по-моему не получала.  Ну и столпотворение! – она счастливо засмеялась и с восторгом добавила: - А я кроме всего прочего знаешь с кем поболтала?
- Ох! С кем ты только не поболтала! – воскликнул мужчина.
- Ну в общем я мило поговорила с Мариной и Анной, подружилась с Сережей…
- Я так понимаю вы с ним уже на "ты"? – перебил ее с улыбкой брат.
- А ты думал! – усмехнулась Мелания и продолжала, - …и с Юрой, но больше всего меня поразила, конечно, встреча сам знаешь с кем.
- Ну, тут сто раз из ста, что ты имеешь в виду Михаила и Елену.
- Ты как всегда прав, - заметила девушка подходя к камину и садясь в кресло напротив брата. – Я в общем-то знала, что М.А. просто замечательный человек, но в действительности он оказался еще лучше. А какое у него чувство юмора! И он так любит жену…
- Что, нашла мужчину своей мечты?
- Мужчину моей мечты ты каждый день видишь в зеркале, - с улыбкой парировала она. – Вот если бы ты еще убирать за собой начал…
- Размечталась! Да ни за что! Мне творческий беспорядок просто необходим, сама знаешь. К тому же ты отлично все убираешь сама, а вдвоем мы только путаться друг у друга в ногах будем, тебе не кажется?
- Ты утомил, - отмахнулась Клепа.
- Кстати, я встретил наши предыдущие личности, - как бы невзначай заметил Юст и с удовольствием улыбнулся, увидев заинтересованный блеск глаз сестры.
- Но как это может быть? Ведь мы – здесь!
- Малыш, ты забыла: каждый раз душа создает новую личность и, возвращаясь на круги своя, оставляет ее в этом Мире. Так что…
- И кем же мы были? – перебила его девушка.
- А ты точно хочешь это знать? Ведь ты сама уже догадалась, - тихо сказал он.
- Ты прав, не хочу, - так же тихо ответила она, поднимаясь из мягкого кресла, подходя к брату и садясь у его ног на пушистый ковер. – А что ты читал?
- Твою поэму.
- Ты же слушал ее вчера со всеми, - удивилась Клепа.
- Ну и что, хорошие вещи я всегда читаю по несколько раз, а твой "роман в стихах" относится именно к ним. Скажу только одно, что он, к сожалению, не окончен.
- Я не успела дописать ее в том Мире, - ответила она, - но, по словам Анны Андреевны,
И голубь ест из рук моих пшеницу…
А не дописанную мной страницу,
Божественно спокойна и легка,
Допишет Музы смуглая рука.*
Так что не беспокойся, эта не та вещь, которая требует обязательной концовки, она как спираль жизни Вселенной просто не кончается, кто-нибудь напишет продолжение… Да и начала ее не я. А здесь я просто сочиняю стихи… - и, прикрыв глаза золотистыми веерами ресниц, она тихо прочитала:
Прошу, забудь, что песня не допета, -
У той истории не может быть конца.
Как обегают искорки рассвета
Овал любимого чуть смуглого лица!
И сто бокалов отражают пламя,
И преломляют голос соловья,
И нежно теребит, как будто память,
Огонь волос моих ладонь твоя."
- И у нас теперь впереди целая вечность… - прокомментировал, мечтательно прикрыв глаза, Юстиниан.
- А нам не надоест эта вечность, ты уверен?
- Как только надоест, у нас будет новая вечность – вечность покоя, а потом вечность счастья… Впрочем – все будет так, как мы хотим. А в награду – новая жизнь в любом из Миров и блаженное беспамятство…
- Сам смеясь,
Я все иду на пристань,
Провожаю всех, кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль,* - прошептала Мелания, клоня голову на колени брату.
Юстиниан наклонился к ней и ласково поцеловал в макушку, словно ребенка. Рыжие отсветы пламени весело играли в их волосах, но его глаза горели еще ярче.
- Так что ты скажешь, поэт? – нежно прошептал он, обнимая сестру за плечи.
- Я лучше расскажу тебе свое последнее стихотворение, хочешь? – так же тихо ответила вопросом на вопрос она.
Юстиниан кивнул, и Мелания прочитала:

- На камине звенят часы…
Скоро гости придут опять,
Будут петь и стихи читать,
Пить хмельной перезвон росы.

Будут замки творить из слов
И плести кружева из нот,
И улыбка звезду зажжет,
Вырвет сердце из тьмы оков.

А под утро они уйдут,
Обещая прийти в закат…
Только свечи еще горят,
Да в саду соловьи поют."






ЭПИЛОГ

Не плачет, не сетует:
Рванул – так и милый!
Рукою обветренной
Дала – и забыла.

Забыла – и россыпью
Гортанною, клекотом…
- Храни ее, господи,
Такую далекую!

М.И. Цветаева


Ну что ж, я дописал эту повесть, и мне теперь многое ясно. То, что мне бросила смуглая Муза обветренной легкой рукой, оказалось ценнейшим сокровищем всех Миров. Кроме того я перестал наконец бояться смерти, воспринимая ее не просто как переход в иное состояние, в иной Мир, но и как долгожданное освобождение от круга бесчисленных, как сказал бы буддист (я очень мало еще уловил про эту религию, хотя в моей цивилизации есть нечто похожее, только под другим названием) реинкарнаций. Всю жизнь я проклинал свой собственный рассвет, потому что чувствовал, что не принадлежу этому Миру, что он отторгает меня, как ухо отторгает вначале серьгу, а потом они просто привыкают друг другу. Да и уху все равно, а иногда и лучше без различных украшений. Побег же не удавался по единственной причине: мне просто некуда было бежать, я везде чувствовал себя не на своем месте, везде запросто обходились без меня. Мой новый дар открыл мне иную дорогу – за границы собственного сознания, времени и Мира. Сегодня будет первый рассвет, как я выйду на свежий воздух, и даже если именно сегодня солнце моей жизни зайдет, я буду счастлив: теперь в каждом доме есть хоть одна копия этой повести и, я знаю, люди будут читать ее. Разразится целая идейная эпидемия, ученые попробуют опровергнуть меня, фанатики будут пытаться убить, только они не найдут ничего. Конечно, стал бы я называть свое настоящее имя, ведь вы тогда и вправду мне не поверите.
Вчера внезапно осознал, что моя повесть  - это тоже отрывок поэмы-повествования, которую писала Клепа, и очень надеюсь, что внес свой вклад в это творение. В моем мозгу еще не совсем укладывается мысль о вечности, но я стараюсь, я почти все время слышу их голоса, голоса существ, многие из которых никогда не были людьми, я постигаю такие тайны Вселенной, что никому в моем Мире даже не снились, я уже понял так много всего…
Кстати, а знаете, кем я был в прошлой жизни?..


А.Э.







ПРИМЕЧАНИЯ

1 глава: Прощание

Ника – греческая богиня свободы
С.А. Есенин "Мы теперь уходим понемногу…"
М.Ю. Лермонтов "И скучно, и грустно…"
Здесь и далее курсивом помечены цитаты из романа М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита"
С.А. Есенин "Не жалею, не зову, не плачу…"
С.А. Есенин "Закружилась листва золотая…"
М.И. Цветаева "Знаю, умру на заре…"

2 глава: Ночь

С.А. Есенин "Снежная равнина, белая луна…"
Luciferus (лат.) – несущий свет, светозарный
Diablos (лат.) – клеветник
Satana  (лат.) – противник

3 глава: Инь-Янь

С.А. Есенин "Мне грустно на тебя смотреть…"
С.А. Есенин "Мне осталась одна забава…"
С.А. Есенин "Мне грустно на тебя смотреть…"
М. Фрай, "Лабиринт /Чужак/"
Ежедневная христианская молитва Отче Наш
Библия, Новый Завет, от Иоанна, 1:1
Библия, Новый Завет, от Иоанна, 8:48-49
Библия, Новый Завет, от Иоанна, 8:50-51
Библия, Новый Завет, от Матфея, 27:46
Библия, Новый Завет, от Иоанна,19:10-12

4 глава: Молния

" Здесь и далее так помечены стихотворения автора

5 глава: Встань и иди

Джон Китс – знаменитый английский поэт-романтик (конец 18  – начало 19 в.)
Дэн Симмонс – современный американский писатель-фантаст. Автор широко известной тетралогии "Гиперион", "Падение Гипериона", "Эндимион" и "Восход Эндимиона"
Дж. Китс (перевод К. Королева)
Н.А. Заболотский "Когда вдали угаснет свет земной…"
Д. Симмонс, "Восход Эндимиона"
С.А. Есенин "В этом мире я только прохожий…"
А.С. Пушкин "Я памятник себе воздвиг нерукотворный…"
И. Бродский, На столетие Анны Ахматовой
Н. Гумилев, Слово
М.И. Цветаева, Стихи к Блоку (12)
Н. Гумилев, Молитва
И. Бродский, 24 декабря 1971 года
Библия, Новый Завет, Откровение, 8:7-8
6 глава: Рассвет

Библия, Новый Завет, от Матфея, 14:25-33

7 глава: Вечность

А. и Б.Н. Стругацкие, "Град обреченный"
И. Бродский,  Мексиканский дивертисмент ( Мексиканский романсеро)
И. Бродский, Письма римскому другу
М. Фрай, "Лабиринт"
М.И. Цветаева, "Знаю, умру на заре…"
Библия, Новый завет, от Иоанна, 3:16
А.А. Ахматова, Уединение
С.А. Есенин, Батум















































СОДЕРЖАНИЕ



ПРОЛОГ 3
ГЛАВА 1  ПРОЩАНИЕ 4
ГЛАВА 2  НОЧЬ 8
ГЛАВА 3  ИНЬ-ЯНЬ 16
ГЛАВА 4  МОЛНИЯ 22
ГЛАВА 5  ВСТАНЬ И ИДИ 27
ГЛАВА 6  РАССВЕТ 34
ГЛАВА 7  ВЕЧНОСТЬ 40
ЭПИЛОГ 49
ПРИМЕЧАНИЯ 50
СОДЕРЖАНИЕ 52