Диалоги о писательстве и графомании в рамках Прозы, Точки и Ру

Действующие лица:
Писатель: человек неопределенного пола, среднего возраста, иногда носит очки. Пишет реализм, фантастику, комедию, драму и мелодраму. Не гнушается и фэнтези.
Читатель: читать любит, но не любит писать. Имя его неизвестно, подвиг его бессмертен.
Иванов: Молодой человек, пишет много, в основном произведения с философским подтекстом, как ему кажется, но безграмотно. Читает еще больше, но и еще хуже. Часто кричит. Иногда балуется критикой.
Матвеев: Пишет грамотно, но мало. В основном, лирику. Читать его скучно. Иногда балуется критикой.
Лукич: Пишет еще меньше, в основном, критические замечания, как правило, по делу, но плохо, недоходчиво. Случается, что читает.
Маркин: самый молодой из всех присутствующих, пишет много, образно, но непонятно. Любимые жанры: фантастика, мистика, фэнтези, эротическая проза. Читатель от него стонет. Иногда балуется критикой.
Пожарный: нечасто появляется на сцене, как правило, когда пожар уже закончил свое горячее дело. Писать любит, но не считает себя вправе, поскольку считает писательство несовместимым с выполнением своих прямых обязанностей. Чтение полюбливает.
Исполнители: актеры Театра Прозы.Ру.
Место действия: комната с обоями успокаивающего бледно-салатового цвета.



Сцена Первая. Читатели и рейтинги.

Читатель: Дорогие мои, так больше жить нельзя. Я же к вам сюда прихожу, чтобы отдохнуть телом и поработать душой, а вы что со мной делаете? Тут в жизни, в бытовухе, скандалов по горло, думаете, мне ваших разборок только недостает?
Матвеев: А чего тогда к нам ходишь?
Маркин: Вот именно! Вали давай тогда отседова!
Читатель: (встает, собираясь уходить) Э, други вы мои ситные, я-то думал к серьезным людям в гости хожу, а вы тут только воду мутите.
Иванов: Обожди, Читатель. Надо бы разобраться.
Писатель: Да уж, уйдет Читатель, для кого писать-то будем?
Матвеев: (Писателю) А мне, например, по барабану. Фиолетово мне, понимаешь? Я вот пишу для себя. А эти (показывает на Маркина, Иванова и Лукича) готовы Читателю задницу лизать, лишь бы их побольше читали да рейтинги вверх чапали. Готовы любую хрень публиковать, лишь бы Читателю угодить, конъюнктурщики козьемордовы.
Маркин: Как же, жди! Уйдет он! Его, Читателя, уж чуть ли не поганой метлой гнали, а он все ходит и ходит! Нет, без Читателя мы не останемся никогда.
Писатель: Ну, братец Маркин, это смотря без какого читателя. Без этого (показывает на Читателя) – точно останетесь.
Маркин: А какая разница-то? Рейтинг, он ведь не смотрит на то, кто тебя читает.
Писатель: А сам-то ты смотришь?
Матвеев: А мне вообще по барабану, я для себя пишу…
Маркин: Смотрю. А толку-то. Все недоумки какие-то.
Писатель: Вот-вот. Зато у тебя их много. И рейтинг твой любимый выше моего в сто раз. А у меня читателей мало. Зато свои.
Читатель: (снова усаживается в кресло) А я посижу еще пока. Послушайте, Писатель, а Вам-то здесь еще не наскучило? Я-то без Вас куда пойду?
Писатель: Да надоедает, конечно, постепенно, но все надеюсь на что-то. Да и мне без Вас деваться некуда. Уйдем, так только вместе, наверное.
Маркин: Вот и валите!
Лукич: (Маркину) Да погоди-ты, урод. (Писателю) Ну, а Вы, уважаемый, что же не для рейтингов пишете?
Писатель: Нет, конечно. Я вон (показывает на Читателя) для него и пишу.
Лукич: Стало быть, для Читателя. Хорошо. А откуда он будет знать, Читатель, что свое внимание ему надо на Вас обратить? Читатель, он ведь в рейтинг ткнется, кто выше, того и откроет. Да хоть Вы сам Лев Толстой, если не сказать хуже, коли Вас в рейтинге не видно, так и просидите нечитанным до пенсии.
Матвеев: Да надо для себя писать, а не для Читателя, и все дела! Вот я, например…
Писатель: Что ни говори, твоя правда, Лукич. Только тошно мне, когда я в рейтинг смотрю.
Маркин: А ты не смотри. Тошно ему, видите ли.
Писатель: Считается, что если тебе читатели много рецензий написали, стало быть, задело их твое творение, не оставило равнодушным. А хорошо ли это?
Иванов: Да конечно хорошо! О чем тут думать-то можно?
Лукич: Да не скажи. Вон, тут недавно Маркин такую ерунду написал, что даже самые уродливые дебилы его раскритиковали, написали, мол, ты, Маркин, такого говна еще не писал, зато рейтинг поднялся – выше некуда.
Писатель: Получается, что рецензия рецензии – рознь, а рейтингу это безразлично.
Читатель: Да уж, на своей шкуре изведал. Залез в топ, а там… жуть такая! Вот и читаю теперь только своих, проверенных. Да ведь только их же немного. И пишут они не как пулеметчики, пока чего-то новенького от них дождешься, читать разучишься. Так что приходится время от времени и в топ поглядывать, авось, что-то стоящее попадется.
Лукич: Так может быть разделить рецензии? Ну, как-то сделать так, чтобы хорошие, хвалебные рецензии учитывались в рейтинге хороших рецензий, а плохие, ругательные – в рейтинге ругательных. Тогда Маркин будет сидеть в топе ругательных рецензий и читать его будут только те, кто хочет говна начитаться. Ты, Маркин, не дрейфь, таких тоже полно. Без читателей не останешься.
Читатель: Ну, мне-то проще было бы тогда. Может, что-то в этом и есть. Может, Пожарному скажем? Пусть тушит!
Лукич: Погодите, тогда ведь начнут сами себе положительные рецензии писать, клонов разведут. Хотя, с другой стороны, можно ведь как-то игнорировать клонов. Тех, кто своих произведений не имеет, в рейтингах не учитывать.
Читатель: А если это и произойдет, ну да бог с ними, с клонами, в любом случае, если рецензия отрицательная, она положительный рейтинг поднимать не будет, и если кто написал что-то плохое, оно в топ не пройдет.
Матвеев: Не понимаю я вас. Нечестные вы. Писатель должен писать тогда, когда не может не писать. Ему должно быть пофигу, читает его кто-нибудь, или нет.
Писатель: Ну, а тебе-то, Матвеич, пофигу? Только честно?
Матвеев: Мне – пофигу.
Читатель: А зачем тогда публикуешься?
Матвеев: Да просто дома уже складывать некуда, вот и вываливаю.
Иванов: Матвеич, да ты графоман!
Матвеев: Чо? Да я тя ща!
Писатель: Стоп, дорогие мои. Давайте, может, чайку попьем?
Все: (хором) Чайку! Чайку!
Маркин: (в сторону) Вот дебилы-то…



Сцена Вторая. Писатели и Графоманы.

Писатель: Матвеич, а ты чего ж так взбеленился-то? Графоманом быть не хочешь? Так у нас тут почти все графоманы, и ничего, живы пока!
Матвеев: Что значит, живы пока? Это что, бывает смертельно?
Все хором смеются.
Читатель: А что, собственно, смешного? Вот, смотрите, что словарь говорит: «Графомания – болезненная тяга к писательству». Ну, почти так говорит, за точность не ручаюсь. Но, обратите внимание: болезненная, то есть это болезнь. А у болезни исход разный может быть.
Лукич: Ну, от чирея или насморка еще никто не умирал.
Читатель: А ты, Лукич, представь себе, что ты вот, например, возьмешь и на весь мир станешь орать, что человек болеет. Больным его окрестишь, и все, даже лучшие его друзья, от него отвернутся, у него, у человека этого, нервный срыв может произойти, запьет, а там инфаркт с циррозом и - Господи, прости за все сразу!
Матвеев: Так что же получается, графоман – это диагноз?
Писатель: Ну, во всяком случае, это не ругательство.
Матвеев: Да как же так? Ведь еще кто-то умный говорил, если можешь не писать – не пиши. Что ж, выходит, все настоящие, все классики, которые не могли не писать – графоманы? Ведь даже у самых маститых всегда этот зуд имелся! Без него-то – куда?
Читатель: Мне кажется, что ключ к разгадке находится как раз в этом слове «болезненный». Что считать болезнью? Вот вы, писатели, все не от мира сего, это я уж точно знаю.
Маркин: Сам ты не от мира сего.
Читатель: Но настоящая болезнь может быть очень легко распознана. Она наступает тогда, когда писатель забывает про читателя.
Маркин: Да, про тебя забудешь, как же!
Писатель: На самом деле Читатель, как всегда, прав. Лично мне совершенно не по душе словарное определение графомании. Я для себя определяю ее так: «Графоманом писатель становится тогда, когда перестает задаваться вопросом о том, будет ли кому-то интересно читать его творения».
Матвеев: А я никогда не думаю об этом. Я для себя пишу!
Иванов: Да ведь на всех-то читателей не угодишь! Одному одно интересно, другому – другое, а третьему – вообще ничего не интересно.
Писатель: Тот, кому вообще ничего не интересно, сюда ходить не будет. Да ведь я не о том говорил, что кому-то из читателей интересно одно, а кому-то другое. Я вообще не о читателях, а о писателях толкую! Ты писатель, пока сам себя спрашиваешь, для кого ты пишешь, кому это будет интересно. Как только тебе становится наплевать на это, ты начинаешь писать для себя. Вернее, тебе только так кажется, что для себя, на самом деле, и тебе самому это не интересно. Это и есть графомания. Вот ты, Матвеич, вспомни, когда ты последний раз задумывался над тем, кому будет нужна твоя писанина?
Матвеев: Да никогда я не думал об этом.
Лукич: Да врешь ты все! Не может писатель не думать об этом.
Матвеев: Писатель, наверное, не может, а я могу!
Все: (смеются хором) Вот ты и есть графоман, Матвеич.
Матвеев: Чего ржете-то? Зато вас читать невозможно, вы в трех словах по четыре ошибки делаете, я вообще удивляюсь, как вас кто-то дочитать может до конца!
Маркин: (Встает и подходит к Матвееву с явным намерением дать ему в рыло) Ишь ты, грамотей нашелся!
Писатель: Что-то мы давно чаю не пили.
Маркин: (в сторону) Вот чаю попью, потом точно - в рыло.



Сцена Третья. Врожденная безграмотность.

Иванов: Я вот тоже пишу безграмотно, да мне и наплевать. Важно то, что ты хочешь сказать, а как ты это говоришь – без разницы.
Маркин: Иванов, чего ты с ними тут рассусоливаешь, в харю им, да и дело с концом! Выискались, образованные, понимаешь.
Писатель: А если нетрудно, может ли кто-нибудь объяснить мне разницу между писателем и неписателем?
Маркин: Писатель – это тот, кто пишет, а неписатель - …
Писатель: … тот, кто не пишет. Позиция понятна. В таком случае, писатели – все, ибо каждый что-нибудь да успел уже написать в жизни. Еще мысли будут?
Читатель: Ну, кому же, как не мне, сразу видно, кто писатель, а кто – нет. Писатель – тот, чье произведение я могу прочесть. Причем, до конца.
Писатель: Очень интересная точка зрения.
Иванов: А ежели тягомотина какая-то написана, и до конца ну никак не дотянуть?
Читатель: Нет, я не об этом, конечно. Тут опять возникает вопрос вкуса: кому что нравится. Читать-то мы все умеем, но вот если я начинаю спотыкаться глазами об ошибки и опечатки, то прочесть такой текст я не могу.
Писатель: То есть, надо понимать так, что писатель – это тот, у кого есть что сказать, и который знает, как это сделать, правильно? Ведь, если вы умеете писать слова, знаете секреты их сочетания, если вам дан талант красноречия, но не знаете, о чем говорить, вас читать не будут. И наоборот, если вам есть, что поведать миру, но вы не умеете этого, вас опять-таки читать не будут?
Читатель: Нет, не совсем так. Писатель – это, прежде всего тот, который умеет писать, владеет языком. Как это ни странно, предмет творчества, собственно то, о чем рассказывает писатель, не так важен. Я знал одного такого, который мог такими словами, таким языком описать телефонный справочник – заслушаешься!
Маркин: Ну, это ты, конечно, загнул. Мои читатели никогда не станут читать телефонный справочник.
Читатель: Никогда не говори никогда. Может, подрастут и поумнеют! Конечно, телефонный справочник – это гипербола, но смысл она передает верный. Именно владением языком писатель и отличается от неписателя. К тому же, я закрываю творение, написанное беспомощно и с ошибками, потому, что считаю, что меня просто-напросто не уважают. Писатель пишет для читателя, это мы уже выяснили, так вот, дорогие мои, будьте добры, очень хочется уважения.
Маркин: Ну, неграмотный я от рождения, что ж тут поделаешь?
Лукич: Как, что поделаешь? Учись! Научишься – приходи.
Иванов: Слышал я, что есть вот люди с врожденной грамотностью, а есть, наоборот, с врожденной безграмотностью. Им-то что делать?
Читатель: Как это «с врожденной грамотностью»? Вы сами-то понимаете, какую чушь несете? Есть просто ленивые, вот и все. Конечно, вас будут читать, но только те читатели, которые не уважают сами себя.
Маркин: Да по мне и такие сойдут. А то вон, Лукич, например, накорябает что-нибудь своим правильным языком, аж читать противно. А уж, если критиковать кого начнет, так впору с тоски удавиться: это слово сюда не лезет, то слово не так написано. Все у него, как в арифмометре, а мы же все-таки художественную литературу пишем! Образы! Понимать ведь надо! Я слышал, как Чехов Белинского раскритиковал. Или наоборот, уже не помню. Короче, эту критику Пушкин увидел и сказал, что дурак этот критик. Ни черта не понимает в языке.
Писатель: Все дело в том, что образность и художественность следуют за грамотностью, они находятся позади нее. Умный читатель не станет читать ваши ошибки, до того, образно вы написали, или необразно просто дело не дойдет. Да, мы часто спорим о вкусах. Но надо понимать, что есть вещи спорные, а есть бесспорные. Вот однажды редактор пришел к Достоевскому и сказал, что вы, мол, Федор Михайлович, написали «круглый стол овальной формы». Исправить бы надо. А Федор Михайлович подумал и говорит: «Оставьте так». Автор действительно волен писать так, как ему хочется, но он ведь отвечает за свои слова своим же именем, репутацией. Отвечает перед своими читателями. А вы, Маркин, напишете «чящя» вместо «чаща», и ни один умный читатель вас больше читать не будет, потому, как состояние вашей речи, милейший, есть зеркало состояния вашего ума. Хотите прослыть дураком? Извольте. Пишите для дураков.
Читатель: А среди читателей дураки тоже имеются.
Иванов: Да в чем проблема-то? Мы ж в Ворде тексты набираем. Там есть проверка орфографии, Ворд и подскажет, где опечатка.
Писатель: Во-первых, Иванов, не все считают необходимым утруждать себя исправлять ошибки, замеченные Вордом, а во-вторых, Ворд никогда не подскажет тебе, слитно, или раздельно надо писать слова, например, «нечасто» или «не часто», или вот такой еще случай: «крашеный» или «крашенный». У Ворда на это мозгов не хватает. Я уж не говорю про запятые.
Иванов: Но разве все настоящие писатели такие уж грамотеи? Ведь для чего-то же существуют в издательствах корректоры и редакторы? Значит, не наше, не писательское это дело – ошибки править, и ваши слова, уважаемый, Писатель, яйца выеденного не стоят.
Писатель: Может, и не стоят, а, может, и стоят. Вот вы скажите, Иванов, что вы считаете публикацией?
Иванов: Как что? Книгу я вот издам, статью напишу, в газету попаду или в интернете что-нибудь размещу – вот вам и публикация.
Писатель: Правильно, Иванов! То, что могут прочесть многие, – и есть публикация. И про интернет – тоже правильно сказали. Но много ли вы видели корректоров в интернете? Что вы написали, то читатель и читает. Поэтому, ежели не хотите, чтобы в вас пальцами тыкали, извольте за собой прибраться.
В этом месте наступает всеобщее веселье и ликование. Все, даже Маркин, кидаются друг другу в объятия, начинают целоваться и лить слезы умиления.

КОНЕЦ

От Автора: Настоящее произведение рекомендовано в качестве учебного пособия для писателей младшего школьного возраста.

Маркин: Да пошли они все в жопу. Я и не претендую на то, чтобы быть писателем. Я так просто, для души, просто пописать вышел.