Зимний ноктюрн

        Мороз пощипывал нос, коленки под тонкими фасонистыми колготками.  Людмилка бежала, слегка подпрыгивая от нетерпения. Домой, скорее, скорее. Ужас, холодина. Протоптанная дорожка весело скрипела под ногами: « Мёрз-нешь? Мёрз-нешь?» И Людмилка в такт ей бормотала: « Мёрз-ну, мёрз-ну».   
- Лёшенька дома, и Хохолок дома, - подбадривала она себя, пытаясь мысленно вызвать образы мужа и сына, - Мамочка замёрзла. Хохолок мамочку поцелует и согреет.
Ей стало легче от мысли, что дома её ждут и волнуются. Она взбежала на пригорочек и… остановилась.      
        Зимняя луна, далёкая и равнодушная, серебристой дорожкой высветила  ледяную горку. Застывшим водопадом убегала она из-под ног Людмилки. Словно посмеиваясь, манила её своим зеркальным блеском. В висках застучали молоточки: « Тук-тук-тук, трусиха, бояка». Людмилка  вдруг почувствовала себя  маленькой девочкой, которая решается на серьёзный поступок. Однажды в детстве она точно также стояла перед горкой, собираясь с духом. Сзади раздался воинственный вопль, и сильный толчок сбил её с ног, увлекая вниз. Белый снег замелькал всё быстрее и быстрее, она зажмурилась и вылетела с ледяного трамплина в сугроб. А мгновение спустя на неё обрушилась куча-мала из  вопящих от восторга ребятишек. Ей тогда сломали руку. Месяц она просидела дома, с тоской глядя в окно. 
        Людмилка оглянулась – никого. Вновь посмотрела вниз. Надо же, точно такой же трамплин. И сугроб в конце горки не меньше. Азарт захватил её. Она бегло оглядела себя, пытаясь найти отговорку. Тонкие колготки. Порвутся. Да ладно, сяду на шубу. Сапоги на высоком каблуке. Подниму повыше ноги. Увидят, скажут – сумасшедшая тётка, небось пьяная. Кто же в таком возрасте катается с горки, да ещё в норковой шубе? Что возразить? Хо-чет-ся!
       Она аккуратно присела на краешек горки, долго расправляла под собой шубку, выравнивала складки, посмеиваясь над собой. Потом посмотрела вниз и: -  « Ах!» - покатилась. Тысячи холодных иголочек вонзились в лоб, щёки, подбородок, даже глазам стало больно. Она, как в детстве, зажмурилась и, перевернувшись на живот, влетела в сугроб. Отплёвываясь и фыркая, словно морж, выползла на четвереньках из снега и засмеялась, заливисто и счастливо.      
        Не отряхиваясь,  поднялась по покатой стороне горки и по дорожке побежала домой:         « Не мёрз-ну, не мёрз-ну».
          С  трудом открыла настывшую дверь в подъезде и нажала кнопку лифта. Не работает. Прикинула мысленно пробежку на восьмой этаж и взялась за лестничный поручень.

Лёшенька вновь подошёл  к окну. Не видно Людмилки. А Хохолок уже трёт глазки и хнычет.
- Баю, бай,  баю, бай, Хохолочек, засыпай, - приговаривал Лёшенька, осторожно надевая на сына пижаму.
- Сейчас мамочка прийдёт, Хохолочка обоймёт, - усмехнулся он, понимая, что говорит ерунду.
Тихо, стараясь не разбудить засопевшего сына, положил его в кроватку и присел рядом на пол. Представил, как притворно нахмурится, когда Людмилка прибежит домой. Как она  чмокнет его в нос и прижмётся, замёрзшая и виноватая. А он  картинным жестом вытащит из духовки приготовленный ужин.

       Людмилка уже пробежала первый лестничный пролёт, когда сзади послышались шаги нагоняющего человека. Она оглянулась, чтобы посторониться, и увидела хищные глаза. Рот открылся в беззвучном крике. Сон, страшный сон, когда у неё отнимаются ноги, и она не может от ужаса закричать – пропадает голос, повторяется сейчас, наяву.
       Он схватил её за шею, стукнул головой о стенку и, обмякшую, поволок вниз, под лестничную клетку. Мотая безвольное тело из стороны в сторону, вытряхнул его из шубы, бросил на цементный пол. Наклонился и увидел в ушах серёжки с поблёскивающими камушками. Засопел, раздумывая, и рванул их, не расстёгивая.
       От дикой боли Людмилка очнулась и попыталась оттолкнуть это вонючее грубое существо, которое так безжалостно обошлось с нею. Он приблизил испитое, омерзительное лицо вплотную к ней, внимательно заглянул в глаза и вдруг резким ударом ткнул ей чем-то острым в живот. Людмилка скорчилась, обхватив руками себя, прошептала: « Не убивай». 
       Он пнул  её, как надоевшую собаку, поднял с пола шубу и ушёл.
Людмилка легла на пол, свернувшись клубочком, стараясь посильнее зажать рану. В голове шумело, стены качались, пришла смертельная усталость.
- Я сейчас отлежусь и встану, - убеждала она себя, закрывая глаза и слабея с каждым мгновением.

       Прошёл час. Лёшенька, накинув дублёнку, вышел на балкон и нервно закурил сигарету. В двадцати шагах от него мерцала хрустальным светом  ледяная горка.