Кастрированное повествование

Я проснулся в восемь утра. На полу валяются Паша с Наташей, в чём мама родила, в смысле без подушек и простыней. Вчера у Наташи был день рождения, а по сему они имеют полное право спать там, где им заблагорассудится. Хоть на потолке. Но на потолке, как известно, не удобно, и поэтому они смотрят свои пьяные сны, лёжа на полу.

…Меня, без всякого на то основания, с приходом рассвета, довольно часто оставляли одного. На бумаге. Женщины (за собутыльниками такого не водилось). Но то были чужие женщины, а вот чтобы жена… Своя. Собственная. И ладно бы ушла в восемь ноль-ноль, так она просто ещё не вернулась с работы. Радость подобного разочарования - постепенного превращения в рогатого викинга - я ощутил не впервые, но привыкнуть к этому просто невозможно. Сон, как ветром сдуло. Лето. Сигарета. Курю.
Пришла. Привет. Как ни в чём не бывало. А ты почему не спишь? Наивная. Не спится. А я просто умираю.
В комнате тихо. Слышно лишь мерное мирное посапывание трёх носоглоток да ворчание вентилятора, разгибающего липкую, скрюченную жару душной комнаты. Не спасает.
По утрам я пью кофе. Об этом знают даже те, кто обо мне вообще ни сном, ни духом... Это утро - не исключение. Только в чудо арабской цивилизации я добавляю коньяк, предусмотрительно оставленный Наташей на самоопохмел. С бутылки, учитывая, что аппетит приходит во время еды, можно так наопохмеляться, что впору на следующее утро вновь лечиться. Чтобы они с Пашей не попали в заколдованный круг дипсомании, я решаю освободить их от волшебного бремени алкоголизма посредством употребления половины половины литра.
«С утра поддал и день свободен» - предупреждал меня Святой Веничка, но я никуда не спешу и отвечаю ему, цитируя Пятачка: «До пятницы я совершенно свободен». А сегодня только воскресенье. Так что можно расслабиться. К тому же у меня есть отвратительно-шикарный повод - мне изменила жена. Но в одиночестве пить не хочется, и я иду к Алику. Жарко. Благо он живёт рядом. Плавятся термометры и асфальт.
- Ну, что? Иди за водкой, - произнёс я сакраментальную фразу, на которую он, без видимого энтузиазма, отреагировал вопросом:
- В девять утра?
- «Кто ходит в гости по утрам,
тот поступает мудро.
То тут сто грамм, то там сто грамм…
На то оно и утро», - бодро ответил я ему, слегка дополненной народом, песенкой Винни-Пуха, после чего добавил: - мне жена наставила рога.
Я пытался отыскать в его взгляде молнии праведного гнева, но никаких природных катаклизмов, кроме тумана ещё не ушедшего сна, не заметил. Ну, какой катаклизм из тумана? Так, лёгкая аномалия. Он встал с кровати, всунул себя в шорты, а ноги в тапочки и, заглянув в свой бумажник, вышел из комнаты. Через три с половиной секунды я услышал звук закрываемой входной двери (открывается она совершенно бесшумно), а через десять минут - с наслаждением наблюдал за процессом разлива по стаканам холодной, бодрящей, прозрачной, но не призрачной жидкости. И как только люди пьют водку в такую жару? Отвечаю: с удовольствием. В противном случае, зачем её пить?
- Почему так тепло? - спросил меня Алик.
- Да. Тепло невыносимо, - подтвердил я его утверждение, спрятанное в вопросительную интонацию.
- А может быть, это холод пытается прикинуться жарой? - выразил сомнение относительно моего подтверждения Алик.
- Это уже не ты и, конечно, не я. Это Кортасар.
Жара издевалась над усердным, но маленьким вентилятором Алика. По телевизору показывали рекламу, иногда прерываемую американским боевиком средней руки.
- Я приснил тебе рассказ, - [i](CAPETOWN.

- Есть будешь?
- Я уже завтракал.
- А сегодня ты ещё пища?
- Не понял. Поясни.
- Ну, если завтра ты уже кал, то сегодня, как следствие, ты ещё пища.
Этот диалог был зачат, а, появившись на свет, взращён, обласкан, обсосан и выплюнут на побережье Атлантического и Индийского океанов, в самой южной точке чёрного континента.
На террасе стоял стол из красного дерева, покрытый белой вязаной скатертью. Вязание было лёгким и нежным, словно вышивка, сделанная прямо из воздуха. От этого, не смотря на то, что было душно, на террасе дышалось гораздо легче, чем у негра в жопе, где побывать мне почему-то не довелось, но я и без того знаю, что там тесно, темно и неуютно),[/i] - только я его не помню, - он вывел меня из анально-африканского транса.
- Что ты не помнишь?
- Содержание рассказа, - его мысли блуждали в лабиринтах сна и иногда натыкались на незначительные обрывки ночного повествования. Он силился, собрав их воедино, восстановить в памяти то, что пришло к нему ночью и что растаяло, как утренняя роса под лучами беспощадного светила. Сил было недостаточно.
- Ладно. Не напрягайся, - пожалел я его, - лучше давай выпьем.
- А почему в твоих рассказах люди пьют, ходят, чешутся, но, при этом, в них ничего не происходит? - спросил меня Алик, разбавляя водку фантой.
- …, - и я выпил.
- А? - повторил он свой вопрос в укороченной версии.
- Но ведь они же пьют, ходят и чешутся…
- А может быть, они у тебя болеют чесоткой, ходят по докторам и в связи с этим пьют? - и после непродолжительной паузы он добавил: - С горя.
- Может быть. Откуда мне знать, чем они страдают и чему радуются?
- Но ведь придумал их ты?
- Придумал их я, но живут-то они сами по себе.
И я постарался изложить Алику, насколько позволяла выпитая водка и недопитая жара, концепцию своих взаимоотношений с героями моих рассказов. Я не говорил, а пел, но, не смотря на это, получилась каша, которую мой друг съел без соли, без сахара и совершенно не запивая дезинфицированной хлоркой, водопроводной водой. Основной тезис моей оратории сводился к следующему: я просто наделяю своих героев какими-то повадками и описываю один довольно маленький эпизод из их длинной (я на это очень надеюсь) жизни, после чего оставляю их покое, но при этом позволяю себе в любой момент вносить коррективы в их судьбы. И в подтверждение своих слов я ошарашил Алика вопросом:
- Хочешь, я тебе ногу сломаю?
- А будет больно?
- Конечно. Два дня стать на неё не сможешь
- Тогда, может лучше вывих?

… в одиночестве пить не хотелось. Я вызываю такси и еду к Алику. Плавятся термометры, асфальт и вентиляторы. Жарко. Благо он живёт рядом.
- Просыпайся, соня.
- А я уже, - один глаз у него закрыт (не иначе, как досматривает сон), зато второй проявляет немереную активность, пытаясь поймать фокус моего несколько размытого изображения.
- Тогда пойди, расплатись за меня с таксистом, а то я гол, как сокол, - для соблюдения рифмы, мне пришлось сделать ударение на последнем слоге последнего слова.
- Тогда возьми в лопатнике деньги и слетай сам к своему таксюристу, - он вытянул свою ногу, так, чтобы я мог её увидеть. Верхняя часть стопы (медики катаются по полу от гомерического хохота, поражённые моим невежеством в области анатомии) была неестественно раздута, - сокол.
- А что случилось?
- Вывих, - оповестил он меня, - два дня стать на неё не мог, - он с любовью и жалостью посмотрел на свою ногу.
- А кто же пойдёт за водкой? - расплатившись с таксистом, удивлённо спросил я и уже было, приготовил для ответа песенку медвежонка с опилками в голове, но меня обломали:
- Вот ты и пойдёшь.
- А тебя не смущает, что сейчас только девять утра?
- Девять утра - не девять вечера, - резонно заметил он и добавил: - только возьми мужскую ёмкость.
- Литровую?
- Это для горилл, а двум нормальным мужикам, в такое пекло, вполне хватит пол-литра.
Ах, как жаль, что я не горилла.
Приговорив бутылку водки, мы возжелали продолжения банкета. Плавились термометры, асфальт, вентиляторы и мозги. Жара изнывала от жары, но, не смотря на это, мы забрались в такси и поехали в магазин. За водкой, благодаря которой Алик вновь обрёл веру в свои силы и дошёл до состояния стояния, а затем и передвижения. Правда, передвигался он как-то медленно, неуверенно припадая на больную ногу и сильно выбрасывая её вперёд, от чего шёл боком, напоминая хромого краба, направляющегося (вдобавок к хромоте) на собственные похороны.
Купив в магазине чекушку водки, литр фанты, пачку сигарет и две бутылочки слабоалкогольного напитка джин-тоник (в дорогу), мы направились ко мне. «Пьянка нуждается в разнообразии», - философично однажды заметил дядя Миша, разбавляя портвейн «Шипром». Мы же избрали не столь радикальный метод и для того, чтобы разнообразить наше весёлое времяпрепровождение решили обойтись только сменой места, оставляя неизменным качество и название напитка. Мы пили «отвёртку».
Белая крыса с красными икринками вместо глаз нарезала беспорядочные зигзаги по софе, стоящей на балконе. Своим непредсказуемым поведением она напоминала муху или броуновское движение, что, в принципе, одно и то же. А через стену, в квартире соседнего подъезда, с наслаждением бастурмировал полный кавалер ордена Сутулова, Григорий Кузьмич Ногузадерищенко. С бастурмой его познакомил во время Крымской кампании, взятый в плен турок, который, предвидя подобный, довольно печальный исход своей военной карьеры, всегда носил с собой в котомке НЗ в виде двадцати пяти килограммов сушёного мяса, упрятанного в розоватую корочку из специй. Его он отобрал у большого чеченца, которого убили неделю назад, и который сам к тому времени напоминал огромный кусок бастурмы. Именно благодаря ей, ветеран дожил до столь преклонного возраста. Странный народ эти ветераны. Хотя не только они. Катя рассказала мне о человеке, который регулярно брил свою голову под ноль, но, стесняясь своей лысины, носил парик. Почему он так поступал, Катя не знала. Она спала.
Войдя в квартиру (дверь-предательница, открываясь, неприлично громко заскрипела), мы её разбудили.
- А где ты ходишь? Я проснулась, а дома никого.
- Он тоже утром проснулся, а дома никого, - ответствовал за меня Алик.
- Как это никого, - удивилась Катя, - а Паша с Наташей?
- Вот именно. Они есть, а тебя нет, - сказал я обиженно, но не обидевшись. Водка иногда примиряет. Даже с тем, с кем не пил.
Через пять минут все недоразумения были решены, и мне недолго пришлось упиваться своим горем, которого, к тому же, и не было.
На тротуаре лежал окурок, испачканный ярко-красной, неприлично-губной помадой. У остатка сигареты была менопауза. Я поднял его и, немного поразмыслив над своей бренностью и брезгливостью судьбы, отшвырнул в сторону Марса. На орбите воинствующей планеты одним русским спутником стало больше.
Поправив рогатый шлем и стиснув рукоять меча, я партизанской походкой (тихо, на полусогнутых) направился в сторону железнодорожного вокзала, где назначила мне встречу длинноногая Диверсия. Ветер играл в КВН с моей капустообразной, рыжей бородой и трепал немытые от рождения патлы. Викинг и шампунь несовместимы. Внезапно, ослепив улицу фарами, из-за угла появился «Harley & Davidson». Он остановился подле меня. На нём восседала, с ног до головы в рокерской коже, святая Екатерина, которая с укором глядя на то ли на меня, то ли на мой шлем с рогами, молвила: «Ну, и чего ты его напялил? Придурок! Тебе жена твоя верна. Так что, снимай. Не позорься», и растаяла вместе с навороченным мотоциклом…
Рука затекла, нога онемела. И так каждый час. Одна радость - засыпаю я так же быстро, как и просыпаюсь.
Рассказ был удачным во всех отношениях:
- Дайте мне стакан льда.
- Два доллара, - бармен был невозмутим.
- Но позвольте. За что?
- За бокал мартини.
- А! - у меня отлегло, - Вы, видимо, не расслышали. Я попросил только стакан льда, - и добавил: - жарко.
- Моему слуху позавидует сам Бетховен, - сказал профессиональный наливатель, не зная, что композитор, в последние годы своей жизни был глух, как тетерев, - и я повторяю Вам: два доллара.
- А за что? - наш диалог грозил перерасти в заколдованный круг, но мой оппонент, видимо опасаясь того же, решил прекратить эти бесполезные овальные речи:
- Мартини у нас подаётся со льдом, - терпеливо, словно неразумному ребёнку, объяснял мне бармен, - поэтому Ваш астрал (он, увы, не анал)
словно не тонущий фламинго,
танцует танго или фламенко
Прямо на треугольной стене
Тебе беспечному и мне
И благодарный зритель…
- Ну, нет. Вы только посмотрите, - перебил я его, - Мало того, что он забрал у меня кошку, все метафоры и уйму цитат, так он ещё и сомнительными стишками бросается, - я был взбешён.
- Вот Ваш лёд, - виновато произнёс смущённый бармен, - заведение угощает, - и расплылся в профессиональной улыбке.
…Интрига, сюжет, море оригинальных сравнений… только не хватало коды. Солнечной либо печальной, но обязательно мощной концовки, без которой всё, что было написано раньше, теряло всякий смысл…
По всей видимости, прошёл ещё один час, потому что я опять проснулся, но мне была необходима кода, и я заснул с намерением непременно приснить себе последнюю. Опыт подсказывает, что иногда некоторым из нас удаётся увидеть во сне то, что мы пожелаем или продолжить, не вовремя оборванный, сон. Финал повествования, подаренного мне Морфеем, был даже лучше, чем я мог себе представить. Но, проснувшись, я обнаружил, что совершенно не помню содержание рассказа, приснившегося мне этой ночью. А конец, пусть даже самый мощный, без всего предыдущего, становился (никчемный набор слов) бесполезным членом без яиц. Спермопроизводитель есть, а самой спермы, извините… И по этому (ну, что я могу здесь поделать?) придётся довольствоваться вам кастрированным произведением.

31.07.01 г. Ялта.