Трофимыч из рассказов моего деда

В тот день жара стояла невыносимая, что случается у нас редко во второй половине августа. Я шел, с трудом переставляя натруженные ноги после утренней охоты на тетеревов. Солнце уже было в зените и от нестерпимой жары начинало стучать в висках. Стоило остановиться на обочине дороги, как тут же возникала огромная туча слепней и мух и увязывалась за идущим на добрую пару верст. При всем при этом чистое безоблачное небо и не дуновения ветерка. Сапоги мои покрылись изрядным слоем дорожной пыли, ноги гудели, как в топке, склоняя меня к мысли о продолжительной остановке где-нибудь у реки, под тенью развесистых ив. До реки оставалось каких-то две версты, преодолеваемых мною обычно с легкостью, но на этот раз они дались мне тяжело.
Не широкая, очень быстрая и холодная речка, которую во всем нашем околотке называют «ледяно», протекая через поля, входила в лес и, часто петляя, исчезала из глаз охотника за большим рубленым домом. Дойдя до заветной ивы, я расположился под ней, а ноги в раскаленных сапогах опустил в шумящую тихо воду. Это был удивительный контраст. Усталость и жара дали о себе знать и, кое-как устроившись таким образом, облившись с ног до головы холодной речной водой, я задремал.
Сколь долго длился мой сон – я не знаю. Но когда я был разбужен сильным всплеском воды, то солнце уже давно перевалило за лес и, судя по всему, шло уже к четырем часам пополудни. Я открыл глаза и понял, что, сидя под густой ивой, был незаметен тому, кто произвел столько шума. Я медленно раздвинул ветви укрывавшего меня дерева, и моему взору предстала такая картина.
Судя по огромным кругам на воде и громкому всплеску, в реку погрузилось какое-то неуклюжее тело. Я окинул взглядом противоположный берег, пытаясь найти объяснение происшедшему, и заметил на прибрежных кустах сермягу, небрежно кинутую на нижние ветки. Вскоре из воды показалась патлатая голова крестьянина лет пятидесяти пяти с ершистой бородой пепельного цвета. Старик мотнул головой, вдохнул воздух и снова исчез под водой. Я удивился его способности погружаться в ледяную воду, в которой даже при такой жаре через пару гребков сводило все члены. Было ясно, что ныряльщик что-то искал и это «что-то» было очень ему дорого. Иначе зачем доводить себя до посинения в ледяной воде? Но вот что может искать такой человек на стремнине реки, для меня осталось бы загадкой, но к счастью через пару заходов старик извлек старую ржавую одностволку. Он вылез на берег, отжал подштанники, на которые поналипло изрядное количество водной растительности и, усевшись под кустом, начал рассматривать свою находку.
- Чай, долго искали? – спросил я, выходя из-под своей ивы.
Старик взглянул на меня без особого интереса и, видимо приняв за какого-то бездельника, снова пристально уставился на ружье. Я вышел на чистый берег. Старик снова посмотрел на меня.
- Тетеревов-то посуху стрелять. Эфто не утки, - заметил он, глядя на двух косачей, привязанных к моей сумке. Потом снова обратил свой мрачный взгляд на ружье, словно желая удостовериться в том, что оно действительно то ружье, за которым он так долго нырял. Я выждал некоторую паузу ради приличия и снова обратился к нему.
- И долго топлено было? – спросил я, пытаясь вызвать старика на разговор. Но этого явно не получалось.
Он разломил ружье, отнял ствол и, будто не замечая моего вопроса, принялся веткой, как шомполом, прочищать его. Из ствола потекла густая донная грязь.
- Эк, вона его как! – крякнул старик и взглянул на меня. – Долго ли топлено было, спрашиваете? Так вот вам, барин, и ответ! – он кинул в сердцах к ногам ствол и сплюнул. – Весною утопил, - продолжал он, не дожидаясь моего очередного вопроса. – Барин мне охотиться запретил. Говорит, шуму много от твоей дуры. А как прознал, что я ружьишко-то утопил случайно, так и доставать запретил. Пущай, мол, полежит, говорит, авось и тише струлять станет. Во как! А вчерась и говорит: иди, мол, Трофимыч, доставай свою одноштволку. Эк же ее! – Старик снова замолчал и уставился в ноги.
Поняв, что разговор будет плохо клеиться, я присел на торчащую из берега коряжину.
- Думаешь, все: больше не ружье? – снова не выдержав нависшей тишины, спросил я.
- Ясное дело! – горячо и сразу ответил мой собеседник. Он окинул взглядом еще раз ружье и продолжал. – Таперича, ежели ее всю разобрать, да по-новой попробовать отладить? Да-к и деревяху всю вона как раздуло! – и он снова в сердцах сплюнул, махнул рукой и задумался.
После некоторого молчания Трофимыч принялся одеваться, изредка поглядывая в мою сторону.
- Трофимыч, - позвал я его. – Кто барин-то твой?
- А вам-то пошто?
- Так кто же?
Трофимыч уставился на меня с явным подозрением, и глазки его забегали. И  хоть он был на другом берегу, я сумел под лучами заходящего солнца внимательно рассмотреть его маленькие, выцветшие глазки. Эти глаза выражали такую тоску и безысходность, что мне показалось, пытались просмотреть меня насквозь, ища во мне хоть какую-нибудь зацепку своей надежды на помощь.
- Нешто знать можете? – доверчиво спросил он.
- Может, и знаю, так ты ж не говоришь!
Трофимыч изменился в лице. Видимо задумался, но через мгновение выражение его лица приняло прежний вид. Он снова замолчал.
- Ай, да и упрямец ты! Ну, да ладно! Не говори.
Я поднялся с коряжины, поправил патронташ, развернулся и пошел прочь от берега, над которым уже сгущались первые сумерки и влажный холодок тянулся от воды. Поднявшись на луг, я обернулся, и посмотрел туда, где оставил своего собеседника. Он по-прежнему стоял на берегу в какой-то нерешительности, держа в руке свою драгоценность. Взглянув еще раз вниз, на приютившую меня иву, я шагнул вперед, как вдруг услышал всплеск. Я обернулся и увидел Трофимыча, который, понурив голову, без ружья, медленно поплелся вдоль реки. Над ним пролетела утка, но он не обратил на нее никакого внимания…