Она ушла...

Она ушла... Похоже было на то, что она ушла насовсем. И больше никогда, понимаете, никогда не вернется. Он был в отчаянии. Ведь ее больше не было рядом. Только несколько минут назад он держал ее в своих больших и сильных ладонях, поглаживая нежно пальцами, и вот – ее больше нет. Конечно, еще есть надежда на ее возвращение, но такая маленькая, слабенькая, почти никакая.

Он посмотрел на свои руки, поворачивая кисти ладонями вверх, читая рисунок линий. Линия жизни уходила в неведомое, пересекаемая еще какими-то, совершенно непонятными полосками. Всмотревшись, он понял, что означают эти полосы на ладони. Это была грязь. Он задумался. Может быть, она ушла потому, что ей не понравились грязные руки? Или заплатка на трико? Он оглядел пузырящиеся на коленях трико и вздохнул. Конечно, нужно уже давно было купить что-то новое, но ведь это еще можно носить. Жаль тратить деньги на домашнюю одежду, если можно донашивать старые вещи. А ведь когда-то он мечтал о накрахмаленной до хруста белоснежной рубашке, поверх которой будет наброшен темно-вишневый тяжелый халат. И брюки, обязательно выглаженные до бритвенной остроты стрелок, черные, мягко спадающие на домашние туфли из велюра...

Он подошел к зеркалу, вспоминая свои юношеские мечтания. Нда… картинка. И майка так неудачно порвалась под мышкой, из прорехи даже нитки раздерганные торчат. Он приподнял руку и принюхался, брезгливо сморщившись от кислого запаха собственного пота. Пошевелил пальцами ног, торчащими в разные стороны из резиновых шлепанец. Даже странно, что она не ушла раньше. Почему она вообще пришла к нему? И даже провела с ним несколько дней, не покидая его ни на секунду. Все было настолько замечательно, что он даже размечтался, как они будут вместе долгие-долгие дни и ночи. Ему было хорошо с ней, пока она его не покинула. Он изучал ее внимательно, взглядом и прикосновением. И она совершенно не была против. И вот – ушла. Так же внезапно, как и появилась в его жизни. Почему она ушла именно тогда, когда он приступил к самому главному? Когда он уже погружался в ее таинственную сущность, предварительно изученную осторожными касаниями пальцев? Почему она не дала ему завершить слияние?..

Злобный визг звонка разбил на мелкие грязные осколки тишину квартиры. Он бросился к двери, споткнувшись об обувную тумбу и больно ушибив колено. Но что такое физическая боль, по сравнению с этим чудом – звонок в дверь?

- Добрый-день-дядя-Сережа! Мама-сказала-попросить-спички!

Он с недоумением глядел на пигалицу, скороговоркой выпаливающую какие-то слова. Брызги слюны, вылетающие изо рта девочки, вызывали у него чувство омерзения. Конечно, как она могла остаться с ним, если у него такие соседи? Он попытался закрыть дверь. Девочка ловко остановила дверь пухлой ножкой, и повторила, раздельно, глядя ему в глаза:

- Дя-дя-се-ре-жа! Спич-ки! Дай-те! – и протянула толстенькую ручку с раскрытой ладошкой.

Нашарив в кармане спички, он бросил коробок в подставленную ладонь и с облегчением захлопнул дверь. Она не вернется, она больше никогда не вернется! И будут только приходить какие-то ненужные люди, прося совершенно никому не нужные вещи, рассказывая абсолютно бесполезные истории, упиваясь своим голосом. А она, такая легкая, воздушная, прекрасная, она, которая была лучше всего, что только может быть, она – никогда не вернется. Холод этой мысли свернулся склизким комком где-то внизу желудка, да так и остался, тревожа сердце уколами тоскливой боли.

Он сел к столу, придерживая живот рукой, как будто содержимое кишечника вот-вот вывалится прямо на дряхлую обшарпанную табуретку. С ненавистью посмотрел на нагло подмигивающий монитор и придвинул клавиатуру. Она ушла. Надежды больше нет. Привычным жестом он опрокинул стопку в широко раскрытый рот, согреваясь прикосновением водки к внутренностям. Что же делать, если она ушла безвозвратно? И он начал печатать, с омерзением глядя на черные букашки букв, расползающихся по экрану.

«Она ушла. Все бесполезно, бессмысленно и безнадежно. Она ушла к кому-то другому, кого сочла более достойным своего внимания. К кому-то, кто ездит на красивой машине, носит дома дорогой халат и пахнет французским парфюмом, а не рабочим потом, и чистит зубы дважды в день. Она ушла, моя лучшая мысль, которая могла бы стать рассказом, повестью, романом. И все, что мне остается, это написать о том, как я утратил ее. Может быть, таким образом я заработаю на темно-вишневый халат, крахмальную рубашку, отглаженные брюки и велюровые тапочки. И тогда она вернется ко мне. Моя лучшая мысль, мой ненаписанный рассказ или роман».

Он плеснул в захватанную грязными пальцами стопку еще водки и усмехнулся, представляя того идиота, который может купить у него рассказ об ушедшей мысли. Он уже чувствовал запах автомобильного масла, сладкий, будоражащий что-то скрыто-первобытное в душе. Только вот еще чуточку надрыва, еще чуть бледности щек, покрывающихся нервными алыми пятнами, еще немного слез, пропитывающих солеными пятнами лист... И это будет бестселлер, который будут читать гораздо лучше, чем тот роман, основой которому могла бы быть потерянная навсегда мысль.