На окраине города
Этот дом ничем не отличался от того дома, где живешь ты, может быть только тем, что ты в нем не живешь. И не стоило бы говорить ни о доме, ни о людях, которые в нем живут, если бы не одно загадочное происшествие, которое случилось совсем недавно, о нем даже писали в газете. Правда заметка была совсем маленькая и на последней странице, втиснутая между красочными рекламными объявлениями, и никто не обратил на нее внимания. Разве только я, читающая все газеты от корки до корки, строчку за строчкой, обвела ее красным химическим карандашом и отправилась за подробностями.
Я стояла у его двери уже пять минут, настойчиво нажимая на кнопку звонка, но никто не открывал дверь. Если бы хозяин спал, то давно уже должен был проснуться. Значит, или его нет дома, или...
Думаете, он умер?
Почему вы так решили? - я обернулась и увидела, что за моей спиной стоит мужчина лет сорока в старом болоневом плаще. Волосы его уже поседели и давно не причесывались, щетина на морщинистом лице была уже скорее похожа на бороду, на блеклом лице только ярко блестели глаза, словно это были две рыбы на поверхности воды.
Зачем же вы пришли, тогда? Живой он никому не нужен был, к нему никто не ходил, - ответил мужчина, у него руки были в карманах, и он перебирал в них чем-то металлическим, что звенело, как мелочь, упавшая на асфальт.
Я пришла за подробностями, я прочитала статью, вот в этой газете, - я протянула ему сложенную вчетверо газету, но он даже не посмотрел на нее. Конечно, это был он. Следовало бы сразу догадаться, что это он.
Уходите, я не желаю с вами разговаривать, - он вытащил из кармана связку ключей, повернулся ко мне спиной и подошел к двери
Я пришла, чтобы понять, что здесь произошло, - сказала я. Пытаясь его удержать, я взяла его за плечо, что никогда не делала. Я почувствовала как дрожит его тело, и эта дрожь передалась мне. Он обернулся и убрал мою руку с плеча.
Ошибаетесь. Это не произошло, это все еще происходит! - на последних словах он сорвался на крик, звук этот был такой громкий и высокий, что окна в подъезде задребезжали. Он захлопнул дверь перед моим носом, и я слышала, как он запирается на замки. Я просунула сквозь щель под дверью свою визитную карточку и ушла. Вечером он позвонил мне и попросил приехать утром. Утром, когда я приехала первым автобусом, он был уже мертв.
Я до сих пор не знаю, что же там произошло, но вчера мне пришла в голову странная мысль написать об этой истории.
Он никогда не задумывался о том, что живет в этом доме уже пять лет. Но как бы то ни было, он каждый день, вот уже пять лет, спускался со своего верхнего пятого этажа по грязной, давно уже не крашенной лестнице, мимо всех пяти этажей, ни с кем не здороваясь, равнодушно пробегая взглядом по расписанной углем известке на стенах, паутине, свисающей с потолка. Он не знал никого из соседей, и когда с ним в подъезде здоровался какой-то ребенок, он от неожиданности буркал что-то и шел дальше, не оглядываясь. Скажите, что одинокому жить плохо? Он так не думал. Его двухкомнатная квартира, большая кухня, раздельный санузел были его раковиной, в которую он прятался каждый вечер. Он как улитка, медленно перетекал из года в год за все теми же стенами одного дома. И был уверен, что даже если и случится конец света, то где-нибудь за стенами его квартиры, и это не коснется его. Тишина и спокойствие.
Тишина и спокойствие закончились одним разом утром весеннего месяца, когда в дверь к нему постучали. Он открыл, не спрашивая. Тогда он думал еще, что все может пройти мимо него. На пороге стояла пожилая женщина в стоптанных тапочках, рванном цветастом халате с заплаканным лицом. Все это как-то разом пронеслось у него в голове, и ему показалось, что где-то он ее видел раньше, но вспомнить не мог.
Здрасте, Марья Ивановна умерла, - сказала она, пытаясь переступить через порог. Он встал в проеме, не пуская ее, как солдат с ружьем на перевес у государственной границы.
Какая Марья Ивановна? - он попытался вспомнить кого-нибудь с таким именем, но не смог. Женщина все пыталась пройти, протиснуться своим большим телом в дверь, но он по-прежнему не хотел пускать ее.
Марья Ивановна - соседка ваша. Все сдают по десять рублей, - сказала женщина. Подбоченясь и поджав подбородок, она встала напротив него, вся ее поза показывала, что она не уйдет отсюда, пока он не отдаст ей эти десять рублей. Она стояла с полным сознанием своей правоты на его десять рублей, готовая закатить истерику, которая уже подкатывала комком к ее горлу.
Сейчас, я посмотрю в кармане мелочь, - он начал рыться в карманах штанов и доставать оттуда рубли и двушки.
А какая это была душевная женщина Марья Ивановна! - начала причитать она, - вот так вот вырастила двух дочерей и сына, а они даже проведывать ее не приходили! Она на первом этаже жила. Вы на пятом живете, а она под вами, только на первом.
Вот, десять рублей, - он высыпал ей в ладонь мелочь и сразу же закрыл дверь. Снова стало тихо, но спокойствие, царившее раньше среди книжных полок, стульев и шкафов куда-то безвозвратно ушло.
Звук похоронного марша он не любил с детства, но боялся признаться себе в этом, как дети не говорят, что боятся темноты или сломанных кукол. Глядя в окно, с каким-то самому себе не понятным любопытством он смотрел как жидкая толпа идет за гробом, который везут на сером, разбитом грузовике. И еще видно лицо Марьи Ивановны, гроб не закрыли крышкой, словно кто-то жалостливый дал ей последнюю возможность почувствовать на своем восковом лице ласковое весеннее солнце.
Здрасте, Васька помер, - она опять стояла перед ним в своих стоптанных тапочках и халате.
Какой Васька? Как умер... Ведь неделю назад...
Неделю назад Марья Ивановна умерла от инфаркта. А теперь Васька умер, тоже сосед ваш, между прочим. Жил над Марьей Ивановной. Он, конечно, пьяница был, и жена его бросила, вот он и удавился сегодня ночью.
Десять рублей? - спросил он. Она кивнула головой.
Ваську хоронили тихо, а может быть сделали это днем, когда он был на работе, но он не слышал ни оркестра, ни пьяного шума в подъезде. На месяц все стихло. Он уже успел построить еще одну стену, чтобы отгородиться от страха, который лип к нему, когда он проходил мимо двух квартир на нижних этажах, откуда недавно выносили гробы. Но стена, рассыпалась, не выдержав даже одного удара.
Как ангел смерти, как уродливая старуха с косой, она стояла в его проеме, потирая ногу ногой.
Что, снова кто-то умер? - спросил он.
Нет еще, но Алешка из девятой квартиры болеет очень. Врачи говорят, он до утра не доживет. Я подумала, собрать пораньше, чтобы утром сразу родителям деньги отдать...
Да кто вы такая?! - закричал он, - человек и не умер еще, а вы, как волчица идете по кровавому следу, чтобы покормиться мертвячиной!
Кто волчица? - она отшатнулась от него, словно он ударил ее, - это я мертвячиной питаюсь?
Вот! - он кинул ей в лицо пятьдесят рублей, - и не приходите ко мне больше!
Он захлопнул дверь, а она, начала долбиться в нее и кричать:
Сволочь! Умрешь, так за тебя никто и рубля не даст! Выкинут на улицу, как собаку дохлую! Вот сдохнешь...
Он зажал уши руками, но все уже было произнесено. Теперь он уже не мог делать вид, что ему все равно, когда он спускался вниз, и на каждом этаже, ровно под его квартирой стояли те три двери, за каждой из которых кто-то умер. Особенно он не любил теперь подниматься вверх, он ощущал, что идет вслед за кем-то, кто методично забирает жизни у людей, которые жили под ним. Сначала Марья Ивановна - первый этаж, затем пьяница Васька - второй этаж, мальчик Алеша - третий... Кто-то подбирается к нему.
Когда Алешка умер, в ту самую ночь, он слышал плачь его матери. Потом, сам не зная почему, он ждал, его похорон, но их не было. Ему начало думаться, что его мать, обезумев от горя, не хочет расставаться с телом сына, и держит его по-прежнему на кровати, в детской комнате. Ему казалось, что воздух пропах гнилым мясом, он даже начал задыхаться от этого удушливого запаха. Он не выдержал спустился бегом на третий этаж, постучал в дверь. Она не открыла ему, но он слышал, что она стоит за дверью, прислушиваясь к его дыханию. Он продолжал стучать, потом что-то поднялось в нем выше горла, выплеснулось и он заколотил ногой по дребезжащей металлической двери.
Тихо, тихо, - испуганно закричала она из-за двери.
Что ты сделала с сыном, а? - закричал он ей в ответ.
Она открыла дверь, и он увидел маленькое сморщенное как у обезьянки личико, руки ее были прижаты к груди, а губы вытянуты трубочкой словно выдыхали через себя тишину. Она склонила голову к дверному косяку и посмотрела на него так, как в школе учительницы смотрят на первоклашек: мягко и жалея.
Вы тоже боитесь? - спросила и ответила она.
Чего? - он сразу же замолчал и услышал, как у нее в квартире на плитке закипает чайник.
Она поднялась на носочки, прижала свое лицо поближе к его подбородку и прошептала:
Смерти.
Дура, - он отшатнулся, - да ты же дура... Ты же с ума сошла, и сына своего не хоронишь! Весь дом пропах его гнилыми кишками! Что ты меня пугаешь? - он побежал от нее вверх по лестнице, быстрее к своей квартире, пролетая ступени, спотыкаясь на перелетах.
В эту ночь ему снилось, как та женщина в старом халате и стоптанных тапочках ест Алешкин труп. Мясо было свежим, как будто его хранили в морозилке, и по подбородку у нее текла темная и густая кровь. Он же спрятался от нее в углу, накрыв себя кусочком прозрачной гипюровой занавески и с ужасом наблюдал, как она причмокивает и вытирает рот, и все дольше смотрит в его сторону, облизываясь. Проснувшись, он увидел, что за ночь сполз с кровати, и спал прямо на холодном полу, прижавшись ухом к полу, как будто прислушиваясь к тому, что происходит этажом ниже. И воспоминания сна ускользали, а вместе с ними ускользало еще что-то. Вдруг откуда-то из памяти ему припомнились крики и хрипы. Стало сразу зябко, и мурашки побежали по телу, как будто кто-то тыкал его иголкой сразу в тысячи мест. Он еще раз прижал ухо к полу, но там было тихо, такая тишина похожа скорее на звук, когда скребут гвоздем по стеклу, и что-то вот-вот должно случиться. И это случилось, в дверь постучали. Он решил не открывать, а вдруг это она пришла за ним? Но стучали настойчиво, и он понял, что открыть придется, потому что иначе, ему покажется, что ему в голову забивают тот самый гвоздь, которым скребут по стеклу. Это был маленький человечек, полуседой, полулысый, сморкающийся в огромный носовой платок.
Вы кто?
Журналист.
Кто?
Я по поводу загадочного случая в вашем подъезде. Ну говорят, что вроде у вас тут все умирают, по этажам, один за другим, в квартирах, которые находятся друг над другом. Ну вы поняли?
Нет.
Журналист чихнул и схватился за платок.
Что же тут непонятного. Умер человек на первом этаже, на втором, на третьем, сегодня ночью на четвертом, остались только вы...
Умерли? На четвертом этаже умерли?
А вы еще не знаете? Ограбление с удушением, зрелище ужасное, я вас уверяю. Женщина до последнего боролась, даже на полу следы остались от ногтей... Ужас просто, - журналист вытащил из кармана блокнот, пошарил еще по карманам, - у вас ручки нету случайно? А карандаша? Ну ничего, я и так запомню. Так что вы собираетесь делать теперь, когда чувствуете себя обреченным на смерть?
Я не чувствую себя обреченным... А кто умер? Как ее зовут?
Женщина, жила тут по вами. У нее дети с мужем уехали на праздник к бабушке, а она осталась квартиру сторожить. Вот и насторожилась. Да вы знали ее, ее весь подъезд знал. Ну когда кто умирал, она, говорят, всем тут деньги собирала... Ну что, что вы чувствуете?
Он закрыл дверь и впервые почувствовал, что закрыл ее за собой. И до него добрались. Сколько было возможностей умереть вокруг - неисправная проводка, открытое окно, нож на столе. А еще легче - просто уснуть и не вставать, от голода тоже умирают, или перестать дышать, это быстро. Он натянул на себя болоневый плащ и вышел в коридор, постучал в соседнюю квартиру.
Ваша соседка умерла, снизу, - сказал он в замочную щель, потому что ему не открыли, - десять рублей с вас.
Он взял десятку, спустился в магазин и купил себе хлеба. На следующий день подавившись куском, он умер.
Свидетельство о публикации №201080600007