Капкан

Капкан

Лес… Так ли важно – весенний, осенний, зимний ли даже – ведь в первую очередь – лес! Ощущение свободы гибкого и послушного тела, полет, включающий кроме тела и скорости, запахи, время которое простоял весь этот лес, каждое дерево и птиц, вьющих гнезда, растящих птенцов, и даже – улетевших на юг – они же вернутся.  Вообще, все это разделение – чисто условное. Просто поток, объединяющий в себе все, и все – правильно. Вот-вот, пока все правильно, - нет различий между моей шерстью, птичьими перьями, корой деревьев, моим полетом по земле, их стелющимся скоком в небесах, стремительной неподвижностью их стволов, включающих все…  Если предположить, что что-то будет неправильно -  ну, скажем внезапно не справятся лапы и  - с разгону о дерево, по шершавой коре, - вот тогда пойдут уже различия.
Глупость конечно, не бывает такого – скажи кому – засмеяли бы. Но я помню, в принципе, в детстве, совсем щенком был – случалось такое. Было неправильно. Тогда мамино пушистое тепло было рядом, если уж неправильное случалось, будьте уверены, моментально. Вернее, оно, конечно, всегда было рядом, просто иногда я ее саму не видел, но не припомню, чтобы когда надо было она не появилась. Сейчас мне иногда интересно – она больше боялась за то, что именно со мной случалось, или просто за то что сама возможность неправильного входит в мой мир и я могу ее осознать? По-моему, если бы кому-то удалось вырасти и так и не поверить в эту возможность, то этот некто просто растворился бы в мире, став везде и всем, познав счастье до конца. Так не бывает, конечно. Разделять приходится. Хорошо, что редко. Сейчас, например, даже мысли даются с трудом – потому что собственные, отделяющие, не дающие до конца раствориться в летящем во мне лесу мне, летящему по лесу, в птицах и рыбах, цветах и траве…

***********************************

Пустота, легкость, звенящая в голове, отрыв от земли – как внезапна эта отдельность, как глупо смотрится это неправильное, сломанное, поросшее жесткой шерстью тело, внезапно пришитое к земле щелком двух челюстей отвратительного ржавого цвета, внезапно выросших из травы. Вот оно – неправильно. Они должны сейчас исчезнуть, как наваждение, и стальные дуги, и омерзительно истекающее тошнотного цвета кровью под этим ярким солнцем на искрящейся радостью земле тело… Мое тело, мое собственное! Это же невероятно больно…

Трава… Она же на самом деле не трава – она состоит из маленьких, но удивительно красивых травинок, такой правильной, гладкой формы, каждая из которых шевелится под ветром, каждая в ритме своего танца, похожая на… На хищный, острый зуб, один из рвущих мое нутро, впившихся беспощадно и пережевывающих мои кишки. Какой же я дурак! Эти шелудивые зеленые суки только ждали момента, молча терпя то, как мои лапы топтали их, когда я еще был свободен… Мудак со своим единством! Они отрастили зубы и отомстили, за себя и прочую мелочь, за тех, кого я съел когда еще мог есть… Вот они, те, которые не стали зубами, тянутся ко мне хищным, острым оскалом, не хотят упустить своего. Мягкая травка!! А вы знаете, как эта мягкость под вашим вонючим ветерком режет обнаженные внутренности?! Ветру – то, кстати, я что задолжал? Или он просто… в плане единства… оно, наверно, есть, но совсем не такое, как я, щенок, полагал…

***********************************

Интересно, сколько дней и ночей я уже тут? Наверно, довольно долго – эта бесконечная череда провалов в черное беспамятство, прерываемое багровыми от боли возвращениями назад, когда хватает лишь на то, что бы удивиться, задохнуться – и обратно. Никаких связных мыслей,  конечно, - до того ли… Вот раз сейчас я могу думать более или менее о чем-то, хоть о себе, - значит, я не умер и рана либо заживает, либо догнивает и все нервные окончания вместе с ней – в любом случае, боль уменьшилась, значит, что-то произошло, значит прошло время. Ведь я не случайно зацикливаюсь  на нем – все это глупости, насчет травяной мести (последнее, что помню более или менее четко),  конечно же это капкан. Рассказывали, как всем несмышленышам, и я, как все они, не верил, что со мной может такое случиться. В общем-то, это не важно, важно то, что где капкан – там скоро будут охотники. Наверно, паршиво, что они так задержались, потому что сейчас уже мне, не смотря на боль, хочется жить. Еще недавно ведь было все равно – так где же их носило?

В такое время лучше на что-нибудь отвлечься – сил нет, вот так лежать и ждать, ждать исхода... Сейчас хорошо бы убедить себя, что жизнь, – в сущности, дрянь. Не именно сейчас – в этом и убеждать не надо, а так, вообще… Хотя и это тоже очевидно. Теперь. Как я любил жизнь! Некогда, когда все еще было иначе… Кажется – только что. Ведь в том, что терзало мою голову в горячке, есть доля истины. Она, конечно, не в том, что кто-то будет мне за что-то мстить – ерунда – а в том, что всем наплевать. Пусть они действительно  ничего не могут сделать, и все же… Чего я от них ждал? Не знаю, но есть одно воспоминание  - оно мне поможет, когда придут охотники. Этот серый, (я его знаю) пробегавший мимо, свободный, сильный  - просто посмотрел и отправился дальше. Он не виноват, что я дурак, и помочь ничем не мог, но даже сейчас мне мучительно хочется, чтобы на самом деле память меня обманула и он был всего лишь горячечной галлюцинацией.       

***********************************

…Есть некоторые вещи, которые невозможно осознать. По крайней мере, сразу. Как та боль,  которая рвала меня вначале, сразу после смыкания челюстей капкана. Сознание, почувствовав ее, сразу отключалось, так, я понял, бывает и внутри. Еще вчера я не мог представить себе ничего страшнее охотников с их ружьями, потому и пытался себя убедить, что жизнь ничего не стоит. Страх смерти – ничто перед страхом жизни, и ведь, самое странное, это совсем не значит, что теперь я хочу умереть. Наоборот, поняв, что я буду жить – много дольше чем думал – хочется жить неимоверно. Но то, как это будет, пронизывает холодом гораздо больше, чем готовность умереть. Ох, и идиотами же мы бываем – гордо распялился по земле и воображал что «мужественно ожидаю прихода смерти», жить не хочу в таком поганом мире… Теперь чувствую, умереть  - легко и трусливо, жить сложнее и страшнее, но это – правильно, это базовое, где-то внутри, самый центр который делает из ничего нечто.

Этот белый, пушистый, глумился, конечно, но, полагаю, не соврал – мой капкан стоит здесь уже несколько лет, охотники просто забыли про него. Он прав – от капкана пахнет временем…

***********************************

Бывает, глохнешь и перестаешь воспринимать окружающее от боли. А бывает – не можешь осознать своего счастья. Это - тоже когда оно такое огромное, что в голове не умещается, неожиданное, невозможное и нелогичное на столько, что нет никакой возможности поверить, что это происходит с тобой. Как должен чувствовать себя тот, кто должен был умереть не самой легкой смертью, и остается жив? Не воспринимается. Я лежал на траве, без всяких особых мыслей, даже голод притупился слегка – мне удалось поймать двух мелких – одного шуршащего в траве и еще одну, роющую землю. И тут – Эта еще. Она очень похожа на меня и любую из моей родни, но шерсть у нее покороче, чистая Она какая-то и пахнет от нее не лесом, не чем –то еще а этим, который охотник. Красивая такая – красотой моей смерти, которую я уже, вроде, отодвинул было на потом… Подумалось – вот ведь насмешка. Несколько лет их тут не было, потом сам их звал, - все попусту. А вот теперь… Она убежала.
Потом все изменилось – сначала (именно сначала, это точно помню) нахлынуло это самое чувство – вроде, не со мною происходит. Снова я был лесом и деревьями, ветром и травой, но теперь без былого восторга, а просто безучастно и отвлеченно взирающими на то, как невысокий человек в свитере и без ружья (отметил – странно) неторопливо но достаточно быстрым шагом идет через небольшую полянку, поросшую невысокой травой,  серому неподвижному телу, лежащему под одним из деревьев, обреченному телу, испачканному чем – давно высохшим и бурым. Красота недолговечна – если кровь на зеленых листьях и может светиться, то только несколько минут, не больше. И лес недоумевал, почему в последних движениях этой затянувшейся истории так являлась мысль о красоте.

А через несколько мгновений стало понятно, - потому, что такие вещи всегда красивы. Дойдя до тела, человек присел на одно колено, так как будто все происходящее вполне в порядке вещей, и развел в стороны стальные челюсти капкана, широко, до щелчка, чтобы освободить руки. Затем поднял тяжелое серое тело и отнес немного подальше, опустил в тени на траву. Смотрел на него несколько минут, лицо его было безмятежным и невозможно было даже предположить, о чем он сейчас думает. И ушел - так же  быстро, целеустремленно, но без лишней суеты. Пробегая мимо, Она махнула косматой шкуре на прощание хвостом и исчезла следом за человеком.
А потом я снова стал собой. Только для того, чтобы почувствовать, что мне не вместить этого и провалиться в глубокий, долгий сон.

  ***********************************

Теперь уже все не важно – голод, и остатки еще не до конца ушедшей боли. Я жив и буду жить – теперь уже долго, очень долго. Мне, все-таки, невероятно везет – раны затягиваются, и довольно быстро, ничего там не сгнило, все при мне. А может это не везение, может это просто Жажда Жизни? Скорее всего, так. То правильно и не правильно, о которых я думал когда-то давно, кажется еще в прошлом каком-то существовании, они действительно есть, просто наивно думать, что правильно – это всегда приятно. Я не сдался, продолжал жить, и это было правильно – для меня и в этот момент – потому-то меня и освободили. Все связано вместе – как лес, трава, ветер, я.
Мне уже удалось поохотиться и теперь, конечно не сытость, - такой мелюзгой не наешься, пусть их и было несколько – но вполне можно поспать, надо восстанавливать силы. Я вернулся сюда же, сплю недалеко от капкана – мне все равно, я в него больше не попаду. За то время, пока я в нем бился, все начали обходить поляну стороной, не хотели, наверно, смотреть как я подыхаю. Ну и хорошо. За то теперь здесь спокойно и я могу окончательно прийти в себя. А людей здесь уже несколько лет не было, того кто меня освободил я в расчет не беру – его и бояться нечего, а других таких и нет, наверно.   
Кстати, этот, непостижимый, забыл что-то на траве, когда меня вытаскивал. А может, и не забыл а просто бросил. Такие, наверно, ничего не теряют. Хотя – что-то я в этом не очень уверен, ведь сделал же он откровенную глупость. Вынимая меня, развел в стороны дуги капкана, а потом так и оставил. Ведь когда-нибудь теперь кто-то займет в нем мое место. Впрочем, это уже не мое дело.

***********************************

Все-таки забыл. Она появилась снова. Смотрела на меня насторожено, искала носом, но глаз с меня не сводила. Чего она боится? Хотя я, на ее месте, тоже, может быть, боялся бы. Ничего. Лежа себе в тени, старался Ее не пугать. Нашла Она эту штуку быстро, схватила, попятилась, не спуская с меня настороженных глаз…
Глупо все-таки все, наверно, а не правильно. Я знаю, что Она чувствует теперь, когда Ее бок сдавили, смяли те же неумолимые челюсти. Меня рвет Ее боль, слишком памятна, слишком свежо.. Что ж ты, дурочка?! Разумник этот твой богоравный, непредсказуемый, чем думал, когда капкан не сломал? Идиот, занят был мыслями, целеустремлялся куда-то, походя освободил меня, а ведь не задумался ни на секунду, небось, не попытался понять, что я чувствовал, если и думал, то о своем о чем-то. Иначе черта с два он про капкан бы забыл. Ну, правильно, - и так облагодетельствовал сверх меры, сопереживать-то еще зачем! Погоди, пушистая, не бейся так, нельзя!! Подожди, потерпи, он скоро найдет тебя. На кой ты ему сдалась со рваным – то во всю длину брюхом?  С этим даже он, я уверен, не справится!
По-моему, Она испугалась моего рычания. Ну глотка у меня такая. Рад бы полаять, для пущего спокойствия,  да не умею. Впрочем, нет особой разницы – замерла и ладно. Что Она обо мне сейчас думает – дело десятое.

***********************************

Где эта сволочь?! Он что, как в голодную зиму, выгнал Ее из норы с напутствием «Без добычи не возвращайся!» ? Несколько раз уже ночь приходила, а его нет!
Наверно, я не прав. Старшие мне что-то рассказывали, чудное – будто эти не могут по запаху ходить и лес запоминают с трудом. Бывает, рассказывали, выходят из своих этих здоровых нор в лес и дорогу назад, к примеру, найти не могут. Учили, что когда они так помотаются пару недель – самая легкая добыча, типа рогатого, которому, к примеру, рога и копыта кто-нибудь оторвал. Это шутка такая была, кто ж ему оторвет, да потом еще и в лес отпустит. Так и вижу, как он в лесу блуждает, ищет, и не успокоится пока либо не найдет, либо не умрет сам… Нет, не вижу. Этот, упертый, небось, не заблудится, - просто не полезет глубоко в лес, если дороги не помнит. Очень даже может быть – старшие рассказывали, они если своего детеныша даже потеряли и ищут, ни когда этого не делают до конца. Это не мы – волчица будет своих искать, пока не выяснит, что с ними случилось, не найдет место, где это произошло, или пока хотя бы не рухнет без сил. Эти, рассказывают, заканчивают свои поиски хотя и усталые иногда, но вполне здоровые – все на своих из леса уходят.

Может я и не прав. В любом случае, мы уже не узнаем, если он каким-то чудом нас не найдет – мне тогда было не до того, я его запах не запомнил, не найду теперь. Надо хоть поохотиться – для двоих. Хорошо, что я уже прилично двигаюсь – с тех пор, как выбрался, ползал, шатался, но заставлял себя все время двигаться, время не ждет. А уж если я в капкане не сдох, так уж от перенапряжения точно не помру. 

***********************************

Нас с Нею многое роднит – Ее несчастье и везение также бестолково, как мое. Принеся ей очередной раз добычу, пытался хотя бы вылизать от грязи и мусора ее бока там, где их сжали челюсти капкана. По крайней мере, меньше шансов, что гнить начнет и, к тому же, хоть почувствует, что не всем на нее плевать. Это я по старой памяти – помню как сам лежал… Она мне уже доверяет, хотя что Ей, собственно, остается.
От изумления – аж зубы щелкнули, чуть не укусил. Нет у нее никаких ран. То ли шерсть сильно гуще моей, то ли попалась удачно. Сдавило сбоку, до кровоподтеков, до воспаленной пульсации, но железные зубы не сомкнулись и шкуру не прорвали. Может, в капкане что сломалось…
Не слушая Ее визгов,  уворачиваясь от зубов, начал тянуть изо всех сил, роя землю задними лапами. Брюхо отозвалось почти сразу на напряжение, но это – потом, позже… Поняла, когда изрядный кусок шкуры уже вытащил, бросила кусаться, помогать даже пыталась, хотя какой из нее помощник…

Позже в изнеможении валялись рядом, неподалеку от капкана,  теперь уже точно никому не страшного. Шерсть, конечно, выдрали изрядно, да и царапины появились – глубокие, кровоточащие. Но теперь она свободна. Остальное заживет. Не сразу, правда. Да и отбило Ей что-то, видимо, - чувствую, еще не скоро встанет. Кое-как зализал. Мне-то что, скоро подымусь…
 
 
    
***********************************

Кто мне скажет, коим чертом я ей обязан?! Она, что ли меня из капкана выпускала?!! Сбегала за, этим, своим, и все дела. Небось, пришлось бы бегать не полчаса, а полдня, так  и вовсе не побежала б. Так чего ради я тут жизнь на кон ставлю, и естество свое на изнанку выворачиваю?!!
В середине дня бегал в очередной раз охотиться. С добычей в последнюю неделю как-то особо скудно  - и куда все делись? Вернулся с какой-то мелюзгой,  да на краю поляны и замер. Кто поумней – так давно бы понял, что к этому все и придет в итоге, а я так и не сообразил, пока не увидел Плешивого, изумленно рассматривавшего Ее, беспомощно замершую в капкане. Не знаю, чем Она его так поразила, но мне пришлось слегка рявкнуть у него за спиной, чтобы привлечь внимание. К тому же, у меня почему-то возникло необъяснимое, но устойчивое впечатление, что как только он опомнится, то попытается Ее сожрать.
И вот в это мгновение я и понял, что сейчас произойдет. Мне даже нехорошо стало – замутило, как бывало порой в капкане, от боли. Но сейчас это было некогда.
Плешивый метнулся в сторону, припал и обернулся ко мне, весь напряженный, как пружина. Увидев – слегка расслабился, но не то чтобы слишком.
«Ты!», - изумился он, и, секунду помолчав, добавил, - «Так это твоя добыча?»
Я понял, наконец, чему он изумлялся – ну да, в капкане же должен был я сидеть. Мы все очень практично настроены, можно поудивляться вдосталь, если не поджимает, но когда рядом возможный соперник и добыча того и гляди, ускользнет из под носа – тут уж не до посторонних эмоций. Что, кстати, вызвало у меня еще один вопрос -  а что он здесь делает? Все знали, что я тут валяюсь, все обходили стороной это место… Ответ, приходивший мне в голову, мне очень не нравился. Очень уж он отощал.
«Это вообще не добыча. Что ты тут делаешь?»
Он мнется – даже чувствуя, что добыча может и не достаться ему. Значит, я правильно догадался, что он собирался здесь делать, если бы я все еще был в капкане.
«Мы были уверены, что ты уже сдох. Пойми, у нас сейчас нет охоты – еды не хватает, даже детеныши голодают… Я понимаю, это не моя добыча, но тебе одному – слишком много и вообще, ты так и собираешься здесь сидеть? Возвращайся к нам – родня будет рада тебя видеть. Как тебе удалось вылезти, да еще ее туда загнать? Ты, конечно же, получишь самый большой кусок!»
Мне пришлось собраться в комок, чтобы отвечать спокойно.
«Это не твоя, не моя, ни чья – это не добыча вообще».
Не надеясь особо ни на что, рассказал ему все, как было. В конце рассказа понял, что вместо одной на этой поляне уже две добычи. С его точки зрения. Правда, в капкане – только одна, а вторая уже неплохо оклемалась, чтобы так вот сразу броситься…
К его чести, он сделал еще попытку.
«Ты рехнулся. Тебе не брюхо, тебе голову, наверно, зажало. Тебе дико повезло, но теперь ты чего выделываешься?! Ты теперь больше не наш? Не свой? Ты перестал быть серого цвета, перестал охотиться и питаться мясом? И что ты будешь делать дальше? Сидеть рядом, пока мхом не обрастешь? Ты хоть подумай, она поправится, и что ты станешь делать? Куда, по-твоему, она рванет? Носиться с тобой по весеннему лесу? Или обратно, к хозяину? А сколько раз она ходила по нашим следам, водила охотников? И это еще ладно – прошлое, но ты гарантируешь, что она снова, вернувшись к хозяину, не будет брать след? Пусть не лично твой, но твоих родственников. А что ты при встрече будешь делать с ее родственниками?»
Странно, что больше всего меня задело именно про гонки по весеннему лесу. Хотя я и не думал до сих пор об этом. А в остальном… В остальном он был прав, даже в том, что если родичи голодают, то наведаться ко мне, обреченному в капкане, - вполне логично, жив я или мертв уже. Но я чувствовал, что во всей своей правоте по мелочам, он не прав в чем-то главном. Впрочем, в главном он и не мог быть прав, потому что это главное касалось только меня.
Я не стал ничего отвечать, а он понял, что это значит.
Была драка. Жестокая, без пощады. Я выжил, оказалось, я даже сильнее, чем предполагал, и, что было приятно, он тоже остался жив. Уковылял кое-как в конце концов. Я, разумеется, не преследовал – не хотел, да и не мог. На прощание он бросил:
«Теперь каждая смерть – от голода и от охотников – на тебе. Наслаждайся.»

Так какого?! Во имя чего?!! Пробежка по лесу – теперь понимаю, я бы мог об этом мечтать… И буду, наверно, - но это не то. Благодарность за спасение – чушь. Ей это и правда не дорогого стоило, ее не рвали свои же, она не потеряла навсегда свое место, ее не будут обвинять в гибели родных во имя неизвестно чего…

***********************************

Мне пришлось драться еще четыре раза. И каждый раз, чуть живой, я спрашивал себя – для чего? Ответа не было. Вернее, он был, и настолько точный, что я не сомневался ни секунды, но понять его пока не мог.
А потом приходил Старший. Мощный, сильный, великий – когда я его увидел, сразу подумал – вот и все. Но подрать – подеру.
Он, однако, не торопился. Смотрел на меня, долго смотрел, - читал в душе, что творится. Он может. Мне сейчас упасть бы беспомощным щенком, подчиниться ему, это же – от рождения, это выше меня, сама сущность нашего рода! Во имя чего, опять-таки, я ее предал? Стоял, расставив лапы, топорщил скудную после драк шерсть на загривке…
И тогда я увидел, как он принял решение. Отступил чуть назад, и сказал только, поворачиваясь, чтобы уйти :
«Когда она уйдет к своим – возвращайся к нам.»
И тут меня прошибло. Как вспышкой – я услышал его мысли, как он слышал каждого из нас. Он – старый, опытный, он, великий – не то что бы боялся, он сдался. Он знал, что я сильнее него в том, что меня не запугать, что я буду драться, а как я дерусь теперь – он тоже знал. Победа осталась бы за ним, но слишком дорогой ценой – скорее всего, после этого он перестал бы быть вожаком. А это – для него того не стоит. И, к тому же, он тоже был уверен, что Она от меня уйдет. А сильный охотник нужен стае. Нужен настолько, что можно даже на секунду остановиться и подумать немного, попытаться понять, стоят ли общие эфемерные правила, таких жертв. И даже на секундочку увидеть мир моими глазами, понять, что у меня есть причины делать то, что я делаю. Я все это понял в короткую секунду той вспышки. И не сдержался, съязвил вслед:
«И много кто сдох? Из-за меня?»
 Я уже знал ответ и на этот вопрос тоже.  Он знал, что мне все известно, и, все-таки, не мог хотя бы промолчать, сохраняя достоинство – ему пришлось отвечать, неохотно, полу отвернув косматую мощную голову, но отвечать – потому что я был сильнее него. Я не боялся ничего и знал, что как бы ни повернулась встреча, моя правда на моей стороне, и мне не надо ничего кроме нее, а ее у меня не отнять. Он же мог потерять то, за что цеплялся, даже победив меня.
«Никто. Вернее, сдох один из старших и несколько щенков, но твоя подруга их не спасла бы – им просто все равно ничего бы не досталось. У нас умирают не от отсутствия добычи и не из-за силы врага, только из-за собственной старости или слабости. Ты знаешь.»
«Знаю»-ответил я, - «Просто хотелось это услышать.»
На этот раз он не ответил. Впрочем, я и не требовал с него ответа. Просто посмотрел ему в след, как он уходил. С ним ушло все, что осталось от меня прежнего.

Проходя мимо нее, небрежно спросил:
«А когда выздоровеешь – куда?»
«К нему. Мое место - там.»

Обидно, но она тоже права.

***********************************

Мне бы разъяриться и порвать с ними со всеми. Навсегда. Например, за то, что, оказывается, они вполне могут все понять – в том числе и то, что выходит за рамки их обычной возни. Но для этого надо вцепиться им в загривок и силой доказать, что у них нет иного выбора, кроме как попытаться меня понять. Почему ни один из приходивших не попытался меня выслушать, пока не выяснилось, что меня так просто не взять? Дело не в Старшем… Не в том, что он мудрее. Если бы я дрогнул – он бы порвал меня на месте. Мгновенно.
Как невыразимо обидно.
Я не хочу никого рвать.
Просто быть свободным.

А потом подумалось, обиды – еще одна глупость. Как и любые обобщения. Я вернусь к родне, и просто буду жить с ними. Свободный, никого не судя и ни на кого не обижаясь. Если меня заставят отстаивать право на свободу – я его отстою или погибну, но если выживу, то ни на кого не буду держать зла – необходимость ненавидеть тоже убивает свободу.


И тут опять увидел, как наяву, – бегущий мимо, свободный, даже не повернувший головы на меня, лежащего в траве… Вот почему я Ее защищал. Такие мгновения не забываются, и то, что я тогда думал по его поводу – тоже. Значит смысл в том, что если я не стану ее охранять – я буду таким же, как тот, сильный, и ко мне будет относиться то же, что я тогда думал о нем. Я так не смогу. Он не был, в действительности, свободным – он просто поступал по программе поколений. Свобода – не следовать ничему в общем, а слушать сердцем каждое мгновение. Сердцем. Каждое.

Сейчас я защищу ее, дождусь, пока она встанет на лапы – потому, что это сейчас правильно. Она, если захочет, вернется к хозяину – и это будет Ее правдой, и меня не надо будет принуждать силой признать за Ней это право. А потом, возможно, Она поведет охоту к логову нашей семьи, и я останусь защищать тропинку, пока они будут уводить волчат подальше в лес. И, может быть, схвачусь именно с Ней, а возможно, все будет совсем иначе, и это будет не так важно, потому что в каждый момент такой жизни мы все будем едины и с лесом и с небом и с травою и с птицами…