Весенний вальс из рассказов моего деда

Одиночество. Нет ничего мрачнее и ужаснее этого слова. Особенно если это одиночество выпадает на осень. На осень жизни – старость. И хорошо, если человек может спастись от этого страшного зверя – одиночества. Хотя бы своими воспоминаниями. Хорошо, если есть, что вспомнить. А если нет?
Как странно порой осознавать, что то, что когда-то казалось незатейливой мелочью, сегодня кажется произведением искусства, которым когда-то пренебрегли, а теперь кусаем локти.
Возможно, именно поэтому очень тяжело вспоминать это прошлое, в котором та мелочь была так доступна и, как не доступна она сейчас, когда вдруг вспоминаешь о ней с некоторой долей сожаления.
Прекрасно понимая, что времени уж боле не вернуть, что все равно придется отказаться от бесплотных затей и посвятить себя другому, мы все же остаемся упрямы в своих взглядах, что не замечаем, как время стремительно несется вперед, не спрашивая нашего мнения.
Природа, как и время, тоже не стремится застыть. Весна сменяется осенью, осень – зимою, лето же так скоротечно, что оно плохо оседает в нашей памяти. Лучше всего люди запоминают зло, холод и неудачи. И поэтому страдают, сами того не осознавая, до последних дней своих.

Ему далеко за пятьдесят. На душе, как и за окном, поздняя осень, холодная и мрачная. Осень и одиночество. Он привык к этому. Не жалуется, да и жаловаться некому. Разве, что самому себе. Но от этого только еще хуже.
Скудна и обыденна жизнь его, но душа, память – они богаты. Богаты, как и он сам когда-то. Память жива. Ничто не смогло стереть, убить ее. И теперь она, как врач, лечит старость, даря редкие улыбки старческому лицу.
Неподвижно застыв в кресле-качалке, он смотрит в окно, иногда покачиваясь в такт своим мыслям. А они не заставляют долго ждать себя. Они приходят друг за другом, сменяясь, как часовые.
За окном старый сад, так много видевший на своем веку. Теперь он делится своими воспоминаниями со своим старым хозяином. Они вдвоем. И между ними нет никого. Диалог человека и сада продолжается уже не первую осень… Почему-то особенно осенью воспоминания наиболее ярки, именно осенью они особенно важны, особенно трогают душу…


Как огромен этот мир! Я начинаю познавать его с этого самого сада. Тогда, сидя под яблоней, в этом саду, я прочитал и хорошо запомнил несколько строк. Вот они:
Сверкая яркими лучами,
Садилось солнце под горой.
Искрясь холодными струями,
Бежал ручей под восковой сосной.

Под утро белой пеленою
Покрылись хлебные поля,
На первых лучиках слезою
Играла свежая роса.
Этот сад, с цветущими яблонями, всегда манил к себе. Здесь можно было найти потаенный уголок, который становился твоим маленьким мирком, и никто не знал об этом. И никто не вторгался в него.
- Ты кто?
Кудрявый мальчишка испуганно смотрит на меня, хотя я на голову ниже его, и я знаю кто он. И спрашиваю это из-за своего положения, которым удачно пользуюсь. А через пару минут мы уже вдвоем с азартом, копаем червей и отправляемся к пруду на конце сада ловить карасей.
Возвращаюсь домой мокрый и грязный, но счастливый. Мой мир увеличивается с каждым днем! Следует переодевание в чистое и сухое, очередная порция воспитания, слезы и клятва больше на пруд не ходить! Но на следующий день все повторяется!
Окружающие краски живы и ярки. И именно такими я их и запомнил. Больше я таких ярких красок и цветов в своей жизни не видел. Только в детстве нам кажется все таким красивым и безоблачным, потом мы уже не способны искренне все так воспринимать. Ощущение этого теплого лета до сих пор сохранилось во мне. Я это хорошо запомнил!
А вот и зима! Снежная, шумная, веселая! И снова сад. В саду насыпали большую снежную гору. Так, мне, ребенку, казалось. И с соседскими мальчишками мы катались с этой горы, почитай, что весь день напролет.
Потом была яркая масленица, гомон прилетевших грачей, первая капель, лужи. И поток новых, доселе неизвестных, весенних радостей! Как это ярко и теперь в моей памяти!
Старший брат-гимназист приехал на каникулы. С каким интересом я разглядывал его китель и фуражку! Мне так хотелось тоже поскорее стать гимназистом. И как долго потом, купленный мне первый в жизни ранец, я таскал, надо и не надо, по дому. Ах, золотые дни! Не быть вам больше!
А первый класс гимназии! И тут не оставили меня первые детские разочарования. Мне казалось все куда более романтичным. Я и не мог даже вообразить, что с этого самого момента начнет в корне меняться моя жизнь. Но это все равно было интересно. Новые друзья и недруги, о которых я и не думал вовсе, заставили понять, что мир, к которому я так стремился из своего сада, вовсе не розового цвета, а скорее наоборот. И это отчасти повергло меня в первые сомнения, размышления и, порой, тяжелые переживания.
Первые три года гимназии были для меня самыми легкими и интересными. Может быть именно поэтому я закончил их с отличием. Но чем дальше, тем становилось мне все более ясным, что за партой вместе со всеми в одном классе мне становится совершенно неинтересно. Меня тянуло, если можно так сказать, в сторону. Прочь от общепринятой программы. Классу к восьмому я понял это совершенно очевидно. Меня абсолютно не интересовали точные науки и, вскоре, бывший отличник, стал регулярно получать двойки по алгебре и геометрии. Зато свои усилия я направил в другое русло: биология, химия и литература стали для меня наиважнейшими из дисциплин. Только благодаря этому меня и не выгнали взашей из девятого класса.
Это было весной. Накануне очередных каникул, которых я всегда ожидал с превеликим нетерпением. Был гимназический вечер. Преподаватели и попечитель выглядели совсем не так, как это бывает обычно. Нам это нравилось. Мы могли чувствовать себя раскованнее и  свободнее. Я запомнил вальс. Он был торжественно прекрасен. Я первый раз в своей жизни танцовал вальс при таком скоплении зрителей. И я не упустил случая блеснуть своим мастерством. У меня была прехорошенькая партнерша из соседней женской гимназии. Мы грациозно  вальсируя, прошлись по зале. Глядя на нас, к нам присоединились и другие пары. Как это было восхитительно!
Ах, молодость, молодость! Разве мог я тогда подумать, что спустя столько лет я, сидя в кресле перед окном в своем пустом имении, буду вспоминать об этом вальсе? Конечно, нет! Я был тогда молод, горяч, в голове бродили мысли о большой любви, романтике и прочей ерунде. Но каким это несерьезным теперь кажется мне. Ах, юношеская наивность и душевная простота! Как теперь тебя не хватает!
А сейчас за окном кружит первая осенняя завируха, срывая желтые листы с дерев. И они, отрываясь от своих ветвей, кружатся в воздухе, кружатся и вызывают в памяти тот самый весенний вальс!
Я помню и другой вальс. Это было уже гораздо позже. Но детство тогда еще не кончилось, хотя я уже и стоял на пороге зрелости. Это был бал! Да-да! Именно мой первый бал! Был я тогда молодым корнетом, и ощущение окружающего меня мира были уже немного иными. Но это тоже укрепилось навсегда в моей памяти.
Яркая зала, говор многочисленных гостей, взрыв оркестра и вдруг тихий и мелодичный вальс Штрауса. Боже, как можно это забыть! Среди гостей, вдруг я замечаю ту самую особу, которая несколько лет тому была моей очаровательной партнершей на гимнастическом вечере. Не это ли судьба? Не помня себя от волнения, я все-таки пригласил ее на танец. И она не отказала. Наш вальс продолжился. И мне с трудом верилось в это.

8-ой Лейб-гвардии Уланский Вознесенский полк. Здесь началась моя невеселая зрелость. Путь молодого дворянина на службе отечеству был предопределен еще при рождении, поэтому выбирать не приходилось. Но это была и великая честь служить в таком полку, под патронажем Великой Княжны.
Вскоре, так получилось, меня перевели в другой полк. Где через пару лет службы я стал поручиком. На том, впрочем, служба моя и  закончилась. Спустя еще несколько лет, я подал в отставку, и в чине капитана вернулся в свое родное имение, где и потекла вся моя дальнейшая жизнь.
Особенных воспоминаний о службе у меня не сохранилось. Видимо из-за моего нелестного отношения к такого рода занятиям. Но свой мундир с погонами я до сих пор сохранил. Он, как последний оплот моей молодости, как вымпел, которым я тоже искренне дорожу.
Прекрасно помню и свою свадьбу. Свою недолгую семейную жизнь. Как я был все-таки еще молод и нещадно ветренен и глуп! Только позже я понял это, но позже, гораздо позже! И что ж теперь? Теперь я совершенно один, никому не нужная старая развалина, которая постоянно чем-то недовольна, постоянно ворчит и способна довести кого угодно до сумасшедшего дома! Или я таким себе кажусь? Однако, довольно рассуждать на эту тему. Об этом я еще успею подумать, успею.
Шумные и пьяные молодецкие компании тоже я хорошо помню. Нелепые розыгрыши и споры, такие же неуместные поступки: все помню! А как же иначе? Кто в молодые годы не чудил? Кто не катил на извозчике через весь город на последние, ради того, чтобы увидеть ЕЕ, или перекинуться в картишки со старинными приятелями? Я думаю, что все поступали так или иначе, или почти так. Каким орлом тогда ощущал себя! Теперь уже, конечно, не то! Да и что говорить!
Дуэль. Помню дуэль. И хотя они и вышли из моды, но всякий хоть раз норовил нарваться на нее. Пусть даже на театральную, не настоящую, но норовил. Это считалось не только признаком благородства, но и смелости, чести, если хотите. Это было интересно. Острые ощущения. Они мало кого оставляли тогда равнодушными.
Помню одну женщину. Судьбе было угодно сделать так, чтобы я мог только созерцать ее образ, но не мог прикоснуться к ней. Но и этого было достаточно. Изящная, тонкие черты лица, чистый, искренний взгляд и очаровательная молодость. Я еще никогда в своей жизни не любовался так женщиной. Женщиной с большой буквы: как творением Всевышнего, как произведением искусства. Такая женщина, и только такая, способна вдохновить поэта и музыканта, художника и, как ни странным покажется, садовника, который, вырастив прекрасную розу, назовет ее именем этой необыкновенной женщины. Ради такой женщины жить стоит, стоит и умереть за нее. как ни странно, но даже в будущем, я не испытывал таких чувств к своей законной жене.
Жизнь в имении сулила ежедневные заботы, воскресные гуляния и все то, что сопутствует такому образу жизни. Из усадьбы я почти никогда и никуда не выезжал, разве что к соседям. В столицы более не тянуло.
Новые весны, лета и зимы воспринимались совершенно по-другому, нежели раньше. Это и понятно. Беззаботное время давно прошло. Наступило время настоящей бурной, деловой жизни. Здесь на первое место вышли расчетливость, хватка и цинизм, не в пример прошлым наивным мечтам и романтическим соблазнам.
Все шло бы хорошо, и жизнь могла бы показаться удавшейся, кабы не одно «но». Это «но» многим стоило жизни, еще большим – разорения, другим – непомерных долгов и тугих пачек векселей. Я говорю об одной жуткой страсти – о картах. Втянувшись однажды и почувствовав вкус легкого обогащения, трудно потом расстаться с этой азартной заразой. Начинаешь проигрывать, спускать огромные суммы денег, но продолжаешь, ни смотря ни на что, верить в то, что вот-вот отыграешься, с лихвой покроешь все проигрыши и снова заживешь, как прежде, если не лучше. Но как бы не так! Повезет в итоге тому, кто успеет вовремя опомниться и остановиться. Можно считать, что мне повезло: я все-таки остановился. Но когда? Тогда, когда практически все было спущено и имение изрядно зачахло. Но такова, видимо, судьба, с этим приходится мириться. Но все равно я вспоминаю об этом, хотя иногда становится стыдно перед собой. Стыдно даже думать, вспоминать об этом. Но ничего не поделаешь: это тоже кусочек моей жизни, частичка меня самого.
Хотя я и нашел в себе силы, и пустил новые средства на имение, этого уже явно не хватало для его нормальной и полноценной жизни. Пришлось распродать часть земель, оставив маленький уголок с моим с детства любимым садом. Получился, как и в детстве, маленький, никому неизвестный мирок, в который никто не вторгался, и это вполне устраивало меня, даже чем-то нравилось. Человек, способный мыслить, имеющий на первом месте духовные ценности, способен раскрыться в определенной атмосфере своего бытия. Эту атмосферу он сам создает вокруг себя, часто бессознательно, окружая себя теми предметами и той обстановкой, которые позволяют ему чувствовать себя душевно комфортно. И именно в такой атмосфере человек являет собой то, что он есть на самом деле. Так, почти бессознательно, поступил и я. И это спасло меня в самый трудный момент моей жизни. Оставшись наедине со своим миром, я стал бережно хранить его.
Под сенью вечных чар
Я прозябать не смею.
Ликую и тону в бездонье глаз твоих!
Как мне понять:
люблю или тоскую?
На расстояньи томных дум
печалюсь и ревную…
А дальше был Бальмонт, такой же авантюрист в поэзии, как и этот его предшественник, да и я сам.
Порой доходило до абсурда: я запрещал всем прикасаться ко всему, что было у меня в кабинете. Сдвинутый, порой, нечаянно предмет, кем-либо из моих домочадцев или редких гостей, вызывал у меня приступ дикого раздражения. Конечно, я скрывал это, но только тот, кто потревожил мой покой, выходил за дверь, я тут же возвращал предмет на его законное место. Это переросло в некоторую зависимость. Я знал, где и что у меня лежит, было всегда на месте. Мало того, я четко запоминал, как и в каком положении я оставлял тот или иной предмет. И по малейшему изменению его положения безошибочно определял – был ли визитер в мое отсутствие или нет. Вскоре, я уже определял по характерным приметам и имя этого визитера. Моя аккуратность и пунктуальность переросли в этакую болезнь!
Одновременно с этим, вторым проявлением моего эгоизма, стала некоторая боязнь потерять свободу. Я говорю о второй женитьбе. В небольшой промежуток времени, из забытого и никому не нужного, я вдруг превратился, чуть ли не в центр внимания со стороны старых приятельниц, любовниц и их многочисленных подруг. Чем было это вызвано – я затрудняюсь ответить. Выгодного жениха я не представлял из себя: денег, дорогих лошадей, экипажей и земель у меня уже не было. Получалось – не корысти ради? Так что же оставалось? Любовь? Но в это я не верю совершенно. Сердце мое не способно было снова полюбить. По крайней мере мне так казалось. Тем не менее, попытки познакомить меня с далеко идущими намерениями продолжались, но безрезультатно. Я был стоек и на провокации не поддавался. Личная свобода стала для меня чем-то святым, к которой никто не имел права прикасаться. Хотя в глубине души я прекрасно осознавал, что когда-нибудь мне придется поделить свой мир с кем-нибудь. И это злило меня, нагоняло мрачные мысли. Суета семейной жизни стала мне чужда, не смотря на свой еще вполне молодой возраст, я начинал ценить тишину и покой в доме, уют. И потому представить себе, что по моему кабинету будут шарить дети и хватать все без разбору – надо и не надо – кричать и плакать, все это тут же вызывало полное отвращение, как к семейной жизни, так и к женщинам! Я собирался остаться убежденным холостяком.
Шли годы. В моей усадьбе мало-мальски царил уют и покой, размеренная жизнь. Годы неслись быстро, и я не запомнил многого, что стоило бы запомнить. Круг друзей и знакомцев сузился до минимума. И этот минимум был золотым. Мал золотник, да дорог. С друзьями мне повезло.  О них я часто вспоминаю. Без этого нельзя. Нельзя было бы и жизнь прожить без них. Таких же эгоистов и холостяков, дорожащих своими интересами, взглядами и принципами, особливо же свободой. На этом мы и сошлись. А потому и относились с полным пониманием друг к другу. Время, проведенное в кругу таких друзей на охотах, разъездах, уютных застольях крепко врезалось мне в память. Стоит только закрыть глаза и подумать о чем-нибудь одном, связанным с этими временами, как целая нескончаемая цепочка имевших место событий выстраивается передо мной. Это прекрасно!
Ну вот, помянешь дурака, он и появится! Это я о старом друге, одном из тех, о которых только что вспоминал. Вон он не спеша идет по аллейке моего сада. Замерз! В плаще, перчатках, с тростью. Видимо наскучило одному сидеть: решил наведать. Что ж, придется нарушить свое уединение и наставить самовар…

Одиночество. Оно у всех разное. Кто не хочет быть одиноким на старости лет, тот никогда им и не станет. Одинокие люди держатся друг за дружку, как утопающий за соломинку. Тем и живы. Тем и жить будут…

1995, Петергоф