АННА

      Что за идиотская привычка, подавать по утрам чай в постель?
      Она приоткрыла дверь в комнату и робко заглянула, как будто хозяин здесь я, а не она. Потом исчезла для того, чтобы появиться вновь с чаем и огромным куском (или маленькой скалой) чёрного шоколада в руках.
      Она, отнюдь, не из тех, кого принято звать неотразимыми. Простая, вполне доступная, молодая женщина. Даже очень молодая. Но, как это не редко случается, описать её просто невозможно. Ты когда-нибудь видел красивых женщин? Согласись, что, не смотря на красоту, там всё предельно просто. Я тебе рисую примерный портрет, и у тебя в голове возникает штамп - готовый обобщённый образ. А детали - это дело вкуса, собственного, порой извращённого, понятия. Тут же всё настолько просто, что и зацепиться то не за что. Разве, что родинка у краешка рта, довольно крупная, чтобы её можно было не заметить, и то не помню с какой стороны.
      Она осторожно дотронулась до моего плеча, пытаясь разбудить, словно не хотела делать ничего подобного, но кто-то невидимый побуждал её к этому. Мне ничего не оставалось, и я открыл глаза, показав тем самым, что плоть моя покинула мир иной и уже несколько секунд пребывает в мире этом, о чём свидетельствует тяжёлая головная боль.
- Сколько уже?
- Десять. Вставай. За мной сейчас должны зайти.
Ну, что мне до них и до того, что сейчас за ней кто-то зайдёт? Впрочем, я не без благодарности, принимаю два, протянутых мне, блюдца. На одном чашка с горячим чаем, на другом огромный кусок, или маленькая скала чёрного шоколада. Всё-таки вчерашний вечер даёт о себе знать. Мне не ловко, почти стыдно, но я не смог удержать в руках сие изобилие. Скала чуть не выпрыгнула на постель, и я не полил её чаем  лишь потому, что у меня всё это вовремя отобрали. Что за идиотская привычка, подавать чай в постель, да ещё с шоколадом и тем более мне? На этот необдуманный шаг способен только незнающий меня человек.

Если я просыпаюсь в чужой квартире, значит, вчера вечером я проводил время не в библиотеке.

Полдень и дождь. Летом это большая редкость и поэтому, пользуясь случаем, я иду под дождём с настроением ребёнка, которому позволили усесться в лужу, и он шлёпает по ней от радости руками и, похоже, что ничего его больше не интересует. Я бы тоже уселся, но боюсь, что прохожие, которых этот ливень не загнал в укрытие, не правильно меня поймут, или, что ещё хуже, тоже плюхнутся рядом со мной, а эта перспектива меня не устраивает. Предпочитаю одиночество. Дождь и одиночество, для меня это синонимы.
      На стоянке такси масса зелёных огоньков предлагала свои услуги. На скамейке рядом со стоянкой одинокий силуэт, отданный во власть дождя. Это женщина. Лёгкое платье промокло и прилипло к телу, выгодно подчёркивая красоту её фигуры. Хотя, в тот момент, ей, как мне показалось, было не до поз, и, похоже, дождь не вызывал у неё тех радужных ощущений, какие распирали меня. И все же дождь - этот великий волшебник - сделал её прекрасной. Мокрые сосульки волос спадали на плечи. Достаточно глубокое декольте, благодаря дождю, практически исчезло и от этого её высокая грудь, казалось, была обнажена, а под длинным подолом её платья легко угадывались довольно стройные ноги. Впрочем, всё это напоминало ужасно банальную картинку кисти свободных художников, но глаза...
      Я видел их, но забыл, что это такое. Это полнейшее отречение, это конечная стадия всех начал. Называй это, как хочешь. Но помнишь сентябрь в том безлюдном городишке с табличками: "Соблюдайте тишину!"? И солнце мешало воплощению желания пройтись по дождливому променаду и, чтобы холодно телу, но от этого тепло, почти жарко внутри, а потом, спрятавшись в небольшой уютной кофейне, согревать себя кофе, глядя на дождь за окном. Но было солнечно и хорошо, даже было как-то весело. А после, как откровение, улица. Пустая улица с мощёной мостовой, по которой лёгкий прибрежный ветер гонял опавшие листья и на ней два удаляющихся силуэта, в обрамлении уже желтеющих каштанов. И в который раз, банальная, сотни раз видимая картина заставляет остановиться и в недоумении глазеть. Наверное, то, что ты уже видел все эти сотни раз, на сто первый, представая перед тобой в новых, ранее неизведанных красках, заставляет тебя удивляться и зовётся прекрасным. Всё это её глаза.
      Она почувствовала мой настойчивый взгляд. Отведя от глаз мокрую прядь волос, посмотрела. Чтобы как-то избавиться от этой неловкой ситуации, я не придумал ничего лучшего, чем заговорить с ней:
- По-моему, Вам наплевать на дождь, но Вам холодно.
- Да, - пойди, разбери, что означает это "да", к тому же лицо её приняло довольно независимое выражение. Но отступать уже поздно, да и некуда.
- Тогда, почему бы нам не согреться чашкой кофе, к тому же я тоже вроде бы не сухой?
- В Ялте нет хорошего кофе.
- В Ялте есть хороший кофе. Просто Вы не знаете где его искать.
Усмехнувшись, она одарила меня многозначительным взглядом, как бы вопрошая: "Ну, и где же?" Да, хотя бы у  меня.

Масса зелёных огоньков предлагала свои услуги.

Бардак, что называется, классический. Это я о своей конуре. Вчера тут развлекался Алик. Похоже, что они не плохо покувыркались, и видимо в знак благодарности, радость уборки оставили мне, а, чтобы я не скакал от радости по квартире, как породистый жеребец, они забыли в холодильнике почти полную бутылку отравы, именуемую коньяком. Алик. Он большой любитель "Двина" и длинноногих девочек,  и, несмотря на то, что девочки в Ялте кончились (я имею в виду, хорошие), он, всё-таки умудряется их находить и, причём, такие экземпляры, что мне и не снились. Боже, ему почти тридцать, а он ведёт себя, как семнадцатилетний пацан. Наверное, именно этим он берёт своих собеседниц. Интересно, как бы восприняла его моя новая знакомая?
- Ванна тут. Сегодня довольно удачный день, - пробурчал я, подавая ей полотенце и большой серый свитер. Самый большой, который нашелся в моём гардеробе.
- Что ты имеешь в виду? - ну, вот мы уже на ты. Впрочем, я не утруждаю себя ответом. Чего ради? В ванной зашумела вода, и она всё равно не сможет меня услышать.
Воспользовавшись паузой, я начинаю шататься по квартире, делая вид, что пытаюсь навести порядок. Всё-таки я успел заправить кровать и вымыть пепельницу, при этом плюхнуться в старое кресло, укрытое бабушкиным пледом и закурить. Как там поёт Майк? "Я одиноко курю, пускаю кольцами дым, я уже не жду перемен..." Всё верно. Только, в отличие от героя его песни, я жду перемен, по крайней мере, сегодня. Да и колец пускать не умею.
      Она появилась неожиданно. По-моему, свитер всё-таки немного коротковат, потому что её ноги... Далее должна последовать тирада лестных эпитетов в адрес её ног, но, чтобы этого не делать, я встаю и, ничего не говоря, иду на кухню готовить кофе, оставив свою гостью в некотором недоумении. Что это? Полнейшее безразличие к женщинам, или импотенция? Хорошо, я отвечу тем, кто не сможет дочитать до конца этот "шедевр". Ни то и ни другое. Просто я обещал своей собеседнице кофе.
      Вообще-то, я глубоко убеждён, что всякий истинный любитель кофе должен готовить его сам. Правда, я доверяю эту процедуру Алику и не то, чтобы кофе, приготовленный рукой Алика, мне нравился больше, чем мой. Нет. Всё гораздо проще. Просто мать - лень родилась раньше нас, и я - один из её сыновей. Однако, этого ловеласа тут нет, и я, с чувством собственного достоинства, готовлю кофе сам, хотя, особого удовлетворения от этого не испытываю. Пока я копался на кухне, из комнаты не донеслось ни единого звука.
      Боже, как мы устали от шума. Мы не в состоянии оценить величие тишины. Мы совершенно отвыкли от неё. Нас постоянно сопровождает шум - неотделимая часть всего, что окружает нас. Шум города, шум движущихся машин, шум из теле и радиоприёмников, шум скрипящих дверей и бесконечная болтология соседей. Полезная информация, смятая в одну однородную массу, вбивается в голову и, обретая черты шума, становится бесполезной. В голове бардак, и даже собственные сны кажутся полнейшей нелепостью. Что говорить? Даже шум моря, который призван лишь для того, чтобы подчеркнуть величие и тайну тишины, мы воспринимаем только, как грохот морских валунов и шипение пены, крик, испуганных штормом, чаек и гул прибрежных волн. Мы забыли о тишине, и даже само слово удивлённо воспринимаем, с трудом вспоминая о его истинном значении.
      В комнате тихо. Даже как-то неловко нарушать это спокойствие шлёпаньем своих домашних тапочек. Но, что поделать? Я обещал своей гостье кофе. Она по кошачьи устроилась в моём любимом кресле, подобрав под себя свои упругие обнажённые ноги и, видимо, о чём-то думала, потому что совершенно не заметила моего появления. Её взгляд блуждал по полкам книжного шкафа, а пальцы разминали не прикуренную сигарету.
- Кофе, - кажется я разбудил её, - ты о чём-то думала?
Пока я разливал кофе в чашки, она молчала, и лишь сделав глоток, задумчиво произнесла:
- Ты когда-нибудь видел, как ночью падают листья?
Нет. Картин ночного листопада я не наблюдал. Но я видел двойственность радуг, в день гибели цыгана. Была осень. Дул отличнейший ветер, но был шторм. Он был мастером виндсёрфинга и любил ветер, но не смог справиться с волной. Хотя, зачем ей такие подробности? На выручку пришёл Алик. Вернее не Алик, а та бутылка, которую он оставил в холодильнике. Коньяк. Три звёздочки. Армяшечка.
      Тепло овладевает телом. Напиток явно располагает к более непринуждённому общению и, видимо, способствует восстановлению памяти, потому что, опорожнив вторую порцию и сладко затянувшись, я вдруг вспомнил, что до сих пор не знаю имени своей собеседницы.
      Она звонко рассмеялась. Так могут смеяться только добрые, искренние люди. Их смех заразителен и добродушен. Их веселье неподдельно. Они искренне радуются вашим удачам, забывая о собственных поражениях. Они, без какой-либо тени злорадства, весело и как-то очень по-доброму смеются над собой и над всеми. Они чисты, как родниковая вода. Внезапный приступ смеха кое-как стих, и, угомонившись, она нарочито официально представилась:
- Анна, - и вопросительно посмотрела на меня.
Мне ничего не оставалось, и я выдал ей информацию относительно моего  "звучного" имени. Она улыбнулась, но промолчала. А я подумал о том, что появился веский повод для того, чтобы ещё раз испытать качество продукции Ереванского коньячного завода.
      А за окном дождь и  уже давно перевалило за полдень. Как незаметно бежит время. Ещё вчера этого не наблюдалось и виной тому, я полагаю, совсем не коньяк. Она, скрестив руки за головой и подобрав под себя красивые обнажённые ноги, откинулась на спинку кресла. Похоже, что она знает себе цену, но она действительно хороша, особенно в этом наряде - серая шерсть старого свитера на голое тело. И, судя по всему, он её нисколько не стесняет, потому что она встаёт и подходит к окну, демонстрируя при этом достоинства своих ног. За окном довольно выразительный пейзаж. Правда, сейчас он окутан пеленой дождя и, кроме моря и размытых очертаний Поликуровского холма, ничего не видно. Тонкими змейками, вода стекает по стеклу с той стороны окна, рисуя невообразимые картины печали и напоминая мне о существовании музыки Montgomery. Анна стоит ко мне спиной и пытается повторить путь одной из капель, ведя пальцем по стеклу.
      Начинает смеркаться. Скоро вечер. Вообще-то, вечера я пытаюсь проводить вне дома, чтобы не утруждать себя всевозможными приготовлениями к ужину, тем более что ужинать в одиночестве скучно. Но сегодня я не один, и если сказать об этом Алику, он не поверит, но всё же я решаюсь на этот скорбный шаг и набираю его номер телефона. Три, один, пять, один... впрочем, это не важно. Вкратце, я пытаюсь изложить суть вещей относительно сегодняшнего вечера. Чего доброго, ещё припрётся сюда со своей очередной партнёршей по танго. Или, как он их там величает?
      За телефонной болтовнёй я, видимо, отвлёкся от основного объекта своих наблюдений, потому что не заметил, как этот объект освободился от серой шерсти старого свитера. Сделав несколько шагов в мою сторону, она остановилась. Прерванный разговор повис на телефонных проводах. Подошла. Близко. Очень близко. Лён её волос стелился по моей подушке. Я бы хотел, чтобы эта ночь не кончалась, или, хотя бы была полярной.

Я проснулся довольно рано. Солнце самым бесстыжим образом мешало сосредоточиться на том, что мы обычно называем сном. Самочувствие, как это не странно, вполне приемлемо, но что-то гнетёт. Рядом со мной никого нет. Странно. В преддверии ночи, впрочем, как и самой ночью, нас было двое. У соседа за стеной, опять играет диск двух идиотов, именующих себя "АннА". И, что он нашёл в их музыке? Под звуки соседской "Анны", я пью сладкий холодный кофе и разглядываю серое пятно на потолке.
      Похоже на то, что она ушла.

От вчерашнего дождя остались только воспоминания. Я весь день просидел дома и лишь к вечеру выбрался к морю. Море, так же, как и время, отлично лечит душевные раны. Правда, я не стал бы говорить, что это рана. Скорее ссадина - не то, чтобы больно, просто неприятно. Да и пройдёт вскоре.
   
      Ты заставляешь читать меня это ещё и ещё раз. Я пробегаю взглядом строчки, перелистываю страницы, но не понимаю, зачем мне это нужно. В течение пятнадцати минут это уже третья сигарета. Слушай, от такой любви одни растраты, ни какой экономии. Вообще-то, я читаю это уже не первый десяток раз, но благодаря тебе я снова и снова беру в руки листки, изнасилованные старой печатной машинкой, и пожираю их глазами в надежде поймать новый, неведомый ранее смысл, наделяя каждое слово тобой, уподобляя тебе содержание того, над чем я мучился более года назад. Мне кажется, что я выучил уже всё это наизусть.
      Я хорошо знаю, что будет утром. Я знаю, что вечером ко мне опять придет желание повеситься. Я знаю, что смогу уснуть только после третьей сигареты. Все это я знаю также хорошо, как и содержание этого злополучного рассказа. Но тебя нет. Я тебя только придумал и сам себе не даю покоя, потому что говорю, что ты - это ты. Но только где ты? Где тебя искать? Я искал тебя на конце сигареты, которую не докурив, ты оставила в пепельнице и ушла раньше, чем я подумал о тебе. Господи, всего-то три ноты, и откуда ты взяла, что имеешь право на существование в моем мозгу, если я не позволяю этого даже себе. Так не бывает. Воспаленные чувства хотят, требуют тебя, но тебя нет. Именно поэтому ты есть. Понимаешь? Послушай, это очень просто - быть именно тогда, когда тебя нет (по крайней мере, во мне), потому что, существуя в реальности, ты перестанешь меня интересовать, а значит, выйдешь из меня, даже не оставив недокуренной сигареты в пепельнице. Поверь, это просто. В этом даже не надо разбираться. Помнишь, когда мы сидели у тебя на кухне, я говорил, что ты нужна мне? Не верь. Мне нужно верить, но нельзя. Я не лгал тебе и не лгу, но это не повод для того, чтобы можно было мне верить.
      Боль - это только искушение, желание избавиться от нее, и избавляясь, я боюсь лишиться того, что называю памятью. Почему, перемещаясь в пространстве, мы перемещаемся во времени только в том направлении, что зовется будущим и никогда не можем вернуться в прошлое? В своей нереальности ты реальна настолько, что я могу прийти к тебе в прошлое, в будущее, но не в настоящее, потому что ты можешь войти только в мое прошлое, игнорируя настоящее и совершенно ничего не зная о моем будущем. Я не интересен. Знаю. Именно поэтому ты живешь во мне и не существуешь в реальности. В противном случае тебя не было бы нигде - ни во мне, ни в реальности.
      Как это странно и просто - тебя нет, и поэтому ты есть.

      Я знал, что всё равно встречу её. Первое время я её искал, шатаясь по барам, дискотекам и ресторанам. Я был уверен, что её необходимо искать именно там, но тщетно. Наверное, я был болен, потому что в один из вечеров, заявившись ко мне с двумя литрами конины и тремя куклами с ногами  "от ушей", Алик сказал, что будет меня лечить. Впрочем, это продолжалось не долго, и я успокоился так же быстро, как и загорелся. Всё стало на свои места. Я знал, что это неизбежность, и я всё равно увижу её. Завтра, или через год - это не важно. Важен конечный результат, а не то, сколько и каким образом к нему идти.
      Я по прежнему был предоставлен сам себе, и Алик по прежнему ублажал своих партнёрш на моей кровати. Время не спешило одаривать нас щедротами неожиданностей и крутыми поворотами судьбы. Даже сосед за стеной слушал всё ту же "Анну", музыку этих двух повёрнутых, только пластинка была другой, и серое пятно на моём потолке стало приобретать зеленоватые оттенки. Иногда я вспоминал о ней, но искать уже не пытался. Мы тащим свой крест на Голгофу и, подобно Сизифу, пыхтим и надрываемся, толкая наверх свой валун жизни. Но, в отличие от него, наш путь заканчивается на холме, и мы там непременно будем. Нас ждут. Быть может, я встречу её в садах Эдема, и ясность сознания возможно обрести только в мистике?
      Но я не думаю, что старая разбитая шхуна похожа на Ноев ковчег, а, тем более, на холм, где Христос стал Христом. Скорее, обычное, правда, несколько экстравагантное кафе, каких развелось теперь множество. Когда-то она, рассекая морские волны и гонимая упругим ветром, гордо называлась парусником. А теперь тут, выброшенная, но аккуратно "причёсанная", красуется у берега моря, зазывая заезжих ротозеев приобщиться к духу антиквариата и безбрежной морской романтики. Но Montgomery в этой сырости не устарел и дедушка Богомил, войдя в этот дом, наверняка, остался бы доволен.
      В кают-компании безлюдно. Если не считать обдолбленную, но, при этом мастерски танцующую, девицу, меня и бармена сего заведения - Мойшу Идзевича, то в помещении никого. Мойша Идзевич - еврей старой одесской закваски, но кофе у него всегда отменный, и он иногда угощает меня, зная, что я ценю его способности в области приготовления этого напитка. Но сегодня я не подхожу к стойке, а забиваюсь в угол, что потемней и, утопив своё тело в кресле, жду появления официанта. Сей чудотворец, почему-то напоминающий старый фрегат, появляется на горизонте незамедлительно и, видимо обрадованный тем, что появилась возможность лишний раз вспомнить, что такое нетрудовые доходы (раньше это называлось короче - "на чай"), со скоростью звука приближается ко мне. Вместе с ним доносятся звуки рок-н-ролла. Наверное, он действительно носится со скоростью звука. Тут любят rock"n"roll и он почти всегда звучит здесь. Именно поэтому меня принесла сюда нелёгкая. Заказав свою обычную дозу коньяка и чашечку кофе, я, закурив, основательно устраиваюсь в кресле и приступаю к процедуре, называемой ожиданием. В центре небольшого дансинга модно одетая молодая особа, как и прежде, танцует rock"n"roll. Она филигранно владеет своим телом, не обращая внимания ни на вновь прибывших зрителей, ни на то, что она в своём страстном танце совершенно одинока.
      В сущности, вся наша жизнь - ожидание. Сейчас я жду кофе, потом буду ждать когда он остынет, потом... Мы постоянно чего-то ждём. Дара любви, или автобус на остановке. Какая разница? В суете дней, сами того не подозревая, в ожидании проводим всю свою жизнь. Мы просто ждём смерти. Боимся, но ждём.
      Коньяк подан и выпит, кофе остывает, девочка танцует, и делает она это настолько самозабвенно, что не замечает, как её сверлят, по меньшей мере, три пары жадных мужских глаз, чьи обладатели успели так же, как и я, опорожнить содержимое своих ёмкостей, несмотря на то, что пришли позже меня. Я бесцельно смотрю в чашку с кофе, который уже остыл. Мне нравится вот так сидеть и смотреть на кофе, не преследуя совершенно никакой цели.
      Официант-фрегат кружит надо мной, как стервятник и, чтобы он меня не клюнул, я заказываю себе ещё порцию коньяку и вновь начинаю думать о том, что жизнь наша ничто иное, как ожидание. В последний оплот рок-н-ролла завалилась свежая партия любителей морской романтики и горячительных напитков. Когда в помещении людей не много и тебе никто не портит настроение своим обществом, то невольно обращаешь внимание на вновь прибывших. Ну, вот! Я же говорил, что мы встретимся. Анна... Похоже на то, что, сама того не подозревая, она пришла ко мне. Правда, не одна, а в обществе двух мальчиков, довольно внушительных размеров. Я не знаю, что там и как, но коньяк мне не помешает, и официант появляется вовремя. Благодарно принимая от него рюмку, я посылаю его за графинчиком. Меня мучает жажда. Я хочу пить. Пока он где-то ходит, я решаюсь выйти из своего укрытия. Обдумывая некоторую неуклюжесть своего положения, через дансинг, мимо танцующей девочки (сколько можно?), я направляюсь к стойке, чтобы поздороваться со старым Мойшей. Сухо кивнув в ответ на моё приветствие, он молча подаёт мне кофе. А я думаю, как бы можно было подойти к ней и, причём так, чтобы меня не помяли её молодчики. Не хотелось бы оказаться в объятиях этих крепышей.
- Ты когда-нибудь видел, как ночью падают листья? - нет. Картин ночного листопада я не наблюдал. Но я молчу. Зачем ей об этом знать?
- Почему ты молчишь? Ты не хочешь спросить, почему я ушла?
- Значит были на то причины. Оставим. Но зато я могу предложить тебе хороший кофе, к тому же идти ни куда не надо, - я, чуть было не сделал знак монументальному Мойше, но она вовремя заговорила:
- Ты знаешь? Мне кофе больше нравится в домашней обстановке.
- А твои мальчики? - я с неприязнью подумал о том, что драки избежать мне не удастся.
- Эти? - она рассмеялась тем самым смехом, который может принадлежать только искренним и добрым людям, - это мой младший брат с другом. Они затащили меня сюда, чтобы попить кофе, но мне он больше нравится, как я уже сказала, в домашней обстановке.
- Тогда поедем? - я с ужасом подумал о своей конуре. Вчера там опять побывал Алик и, как ты понимаешь, побывал он там не один.
- Ко мне.
- ?!
- Я живу одна.
Осень. Я забыл сказать, что уже осень. Масса зелёных огоньков предлагала свои услуги.
      Мы поменялись ролями. Теперь я сижу в кресле, наслаждаясь музыкой Grappelli, а она возится на кухне. Оказывается, она слушает хорошую музыку.
      Кофе. Коньяк. Ещё кофе и ещё коньяк. Бесцельная болтовня о том, кто и как провёл этот год. Поддерживая беседу, я думаю о том, что хорошо тут. Спокойно и хорошо. Кажется, что этот дом я знаю с детства, а с ней был знаком всегда. И никуда не хочется уходить. Боже! Как же давно я не чувствовал себя так легко и умиротворённо. Вечность, обретаемая в покое, подобна сладкому сну. Сколько прошло времени? Когда всё это началось? Не известно. Но точно знаешь, что не должно кончаться. Время летит так, что за ним невозможно уследить, а может быть, оно замирает, боясь помешать тиканьем своих неугомонных стрелок и тогда часами, отмеряющими тебе положенное, становится коньяк. С того момента, как мы переступили порог её дома, минуло бутылки на две. Мысль стала крайне затуманенной, но я, всё же удерживая её нить, решаюсь приступить к заключительной фазе своего визита. Ничего не говоря, я гордо раздеваюсь и заваливаюсь (хотелось бы мне написать "ложусь", но не судьба) на кровать. Меня заботливо укрывают и оставляют на некоторое время одного. Пространство розоватого серого цвета целиком владеет мыслью. Наверное, я отсюда никогда уже не выйду. Тут пахнет теплом и домом. Она вошла в комнату и присела на кровать, затем, встав, сняла с себя халат и, совсем по-домашнему, как будто одна, подошла к зеркалу и стала причёсываться. Наверное, именно с таких великие писали свои картины. Она не долго испытывала моё терпение. Ночь. Я бы хотел, чтобы она не кончалась. Но конец, как и начало присущ всему. Кончается ночь и наступает утро. Солнечное осеннее утро.
      Она робко приоткрыла дверь и заглянула в комнату, потом исчезла, чтобы появиться вновь с чаем и огромной глыбой шоколада в руках. Дотронувшись до моего плеча, разбудила.
- Сколько сейчас?
- Вставай, уже десять. За мной, сейчас, должны зайти.
Ну, что мне до них и до того, что за ней сейчас кто-то припрётся. Впрочем, я, не без благодарности, принимаю два, протянутых мне, блюдца. На одном чай, на другом шоколад. Что за идиотская привычка, подавать чай в постель? Я не в силах удержать в руках сие изобилие. Приходится вставать, одеваться и, лишь после некоторой паузы, заполненной табачным дымом, приступать к трапезе.
      Анна в ванной,
      В ванной Анна...
Эдак не долго и до высокой поэзии. Но мне это не грозит.
- Ты знаешь? Я уйду часа на три. Ты посиди тут пока один, - доносится до меня из ванной вперемешку с шипением душа, - мне с подругой нужно сходить на примерку.
- Хорошо, - а, что хорошо? Не понятно. Хотя и плохого тоже мало. Но надо же что-то отвечать.
Через сорок пять минут она была готова выйти в людские массы - эдакий неотразимый вариант манекенщицы с обложки фешенебельного французского журнала для стареющих юнцов бундес-лиги. Вихрем вломилась болтливая подружка, накормила больного человека, коим являюсь я, различными вопросами и комплиментами и, забрав её, умчалась. В комнате тихо.
      Немного пошатавшись по аппатраментам, я направляюсь в коридор, беру свой плащ и выхожу на улицу. Свежий морской ветер гоняет по дороге опавшие листья и чью-то старую шляпу. Я иду и думаю, что я, как эта шляпа, но я не знаю, кто ветер. Зато, я точно знаю, что никогда не вернусь туда, откуда только что вышел. Там есть всё. Буквально всё, что мне нужно и больше ничего не нужно искать. Именно поэтому мне там нечего делать...
      Масса зелёных огоньков предлагала свои услуги.
- Куда?
- Площадь Радина. К пивбару.

                13.10.1987  г.
                Калининград.