Если бы шел дождь...

Если бы шёл дождь, наверняка, осталась бы хоть какая-то надежда на то, что дома кто-то есть, что в такой ливень она никуда не пойдёт, а будет сидеть и слушать Хаберта Льюса или Шадэ, запивая их кофе. Хорошим кофе, который может делать только она. Если бы шёл дождь.
Серо-лиловые тучи вдавливали маленький город в полоску суши между морем и грядой скалистых гор. Пахло прибоем и ещё чёрт знает чем. Наверное, Новым Годом. Но в том, что пойдёт дождь, не было никаких сомнений.
Казалось, уже вечер, а стрелки её старых ходиков показывали только без четверти три. Она включила в комнате свет. Нырнула в огромное уютное кресло и, привычным движением руки нащупав на магнитофоне вторую клавишу слева, нажала на неё. По комнате разлились звуки флейты.
Ей нравилась флейта Льюса. Это было похоже на осень. Лёгкую прозрачную осень. Когда жара уже отошла, а пора холодных дождей ещё не наступила, и можно было больше месяца наслаждаться ещё не ушедшим теплом. Почти каждый день. Музыка бабьего лета.
А за окном лежала зима. Обычная южная зима. И слякоть заменяла снег. И ветер норовил забраться под юбку. И дождь. Музыка от этого становилась ещё теплее и мягче.
Хотелось съёжиться и, растворившись в кресле, слушать бабье лето тут и капли по металлическому подоконнику там. За окном. В том, что пойдёт дождь, не было никаких сомнений.

Молодой человек, чем-то напоминающий Иуду из Кариота, спрятав голову в плечи, стоял, прислонившись к огромному стволу платана. И курил. Сосредоточенно. Несмотря на то, что платан был большой и, должно быть, очень старый, он не мог укрыть курившего от дождя. Старость без листьев – слабое укрытие.
Домой не хотелось. Ещё рано. Очень. И он утешал себя лишь тем, что имел почти полную пачку сигарет, бережно спрятанную во внутреннем кармане пальто.
Пальто основательно промокло и стало тяжёлым. Сигареты отсырели. Ни к чему не обязывающий огонёк часто испускал дух; а человек материл кого-то якобы за то, что его так часто вспоминают и не дают спокойно покурить. В конце концов, это когда-нибудь надоедает. Отшвырнув в сторону несколько раз прикуренную, опять погасшую и недокуренную даже до половины сигарету, он пошёл по Пушкинской. В поисках укрытия понадёжней, чем дождливое небо с голыми ветками надоевшего дерева.
Летом эта аллея напоминает Красную площадь во время первомайского парада, а теперь никого. Хоть кричи. Хорошо, что зима. И скорей бы уж лето.
Именно летом эта аллея подарила ему…
…впрочем, неважно. Просто тогда шёл дождь.
Всё дождь. Всегда дождь. Даже если солнце и невыносимая жара. Всё равно дождь. Потому что неуемное желание дождя равносильно самому дождю. И его обязательно находишь. Если не там где надо, то там где хочешь. У Хаунштейна или у Райнова. А может у Довлатова. Или у Чекасина. И почти всегда у сэра Джека Дениелза.

Подъезд попался какой-то убогий, но уходить не хотелось. По крайней мере, не льёт, и можно развлекаться, отгадывая тональность музыки работающего лифта: вверх-вниз, вверх-вниз. И почти без передышки. А на улице казалось, что они все вымерли. Стена в подъезде была на редкость чистой. Всемогущая рука юных меломанов обошла этот участок планеты стороной. И он думал: хорошо это или плохо, простая забывчивость это или закономерность. А вообще-то лифт напевал ему нечто совершенно иное.
Он не удивился, когда перед ним возникла молодая особа в сером плаще и кокетливых сапожках. Не ожидал, но и не удивился. Что ж, вполне возможно, он просто не услышал её шагов. Хотя вопрос «почему она пошла пешком, а не спустилась на лифте» оставался открытым. Сдув чёлку на лоб, она посмотрела на него. Почему он тут сидит? Мокрый и жалкий. Сигарета опять потухла. Спасибо. Можно спрятаться за процедурой прикуривания окурка. Пожалуй, впервые за сегодняшний день сигарета погасла в нужный момент. «Надо будет это запомнить», - решил он про себя, а сам вперился взглядом в непослушную чёлку, вновь с успехом закрывшую её глаза. Она снова сдула её. Улыбнулась чему-то своему и, ничего не сказав, исчезла за дверью подъезда.
Жаль конечно, но появилась хоть какая-то цель. И он решил ждать её возвращения. Ожидание – утомительная процедура и длится она, обычно, долго. Но необходимость этой процедуры очевидна и с лихвой окупает все моральные затраты. В противном случае, игра не стоит свеч. А свечи выигрывают, пока горят. Пока играют. Играют сами с собой. И, лишь сгорев, остаются в проигрыше. Правила игры жестоки – играешь, пока горишь. Свечи плачут. Только не понятно по чему.
Ему нравилось, обчитавшись Кортасара, обрекать себя на игры с заведомо проигранным финалом. В противном случае, игра не стоит свеч. Если, вернувшись, она воспользуется лифтом, то они расстанутся, так и не познакомившись, а если станет подниматься по лестнице – это то, на что он рассчитывал. Остальное – дело техники, наглости или ещё чего-нибудь – это уж решать ему.
Она появилась быстрее, чем он ожидал. Сигарета. Жадно. В остальном он оставался спокоен. Пожалуй, ещё пару шагов, и всё станет на свои места.
Подошла к лифту и нажала на кнопку вызова. Ну вот. А счастье было так возможно. Затем посмотрела на него и пошла вверх по лестнице. Проходя мимо, улыбнулась ещё раз, но уже ему. Он сделал вид, что не заметил её улыбки, но встал и задумчивой собакой побрёл за ней.
Они молчали. Лифт, проникнувшись темой тишины, тоже стал излучать безмолвие, оборвав свою песню на си-бемоль мажоре.
Молчать им пришлось до шестого этажа. Двенадцать лестничных пролётов молчания – не так уж и много, но дыхание заметно участилось. Он тоже жил в новом панельном доме, но, в отличие от неё, молчал только до второго. А тут двенадцать лестничных пролётов. Это с непривычки. А зарядку по утрам ему заменяла чашка кофе и сигарета. В хорошие времена кофе был с сахаром.

Она открыла дверь, вошла в прихожую и, повернувшись, вопросительно посмотрела на него. Он стоял, облокотившись о перила и смотрел, как вода, капавшая с его пальто, из нескольких безобидных капель норовила превратиться в лужу. Шестой этаж – не много, но и не мало. В противном случае, игра не стоит свеч. А свечи выигрывают, пока горят. Входи. Не для того ли ты преодолел эти двенадцать лестничных пролётов молчания?
И он вошёл.
Пальто на вешалку. На мокрую голову полотенце. Ноги в папины тапочки. Отсыревшую сигарету в зубы, и на кухню. Ждать обещанный бутерброд и горячий кофе. Нет, лучше в комнату. Там тебе будет удобней, а она скоро.
В комнате с тёмно-красными гардинами огромный Шварценеггер со стены улыбается ему механическим ртом, а доносящийся из кухни, запах приготовленного кофе приятно теребит ноздрю.
На журнальном столике, среди хлама в виде «ОТТО» и трёх журналов «Burda-Modern» на немецком языке, лежит несколько тетрадных листков, исписанных чьей-то торопливой рукой.
Затянувшись и стряхнув по привычке пепел в руку, он взял первый листок. На листке его почерком – в этом никаких сомнений – написано:
«Если бы шёл дождь, наверняка, осталась бы хоть какая-то надежда на то, что дома кто-то есть, что в такой ливень она никуда не пойдёт, а будет сидеть и слушать Хаберта Льюса или Шаде, запивая их кофе…».
Если бы. Шёл. Дождь.

06. 02. 1989 г. Ялта.