Карма

Полнолуние. Я бы с удовольствием написал, что это самое красивое явление в природе, если бы не видел рассвета. Хотя, сравнивать их может только идиот. А значит… Да-да. Вы правы. Перед вами законченный идиот, который, к тому же, пишет. Даже не пишет, а несёт, посредством бумаги и карандаша, всякий бред. Однако, выражая надежду на то, что бред мой (хоть и всякий) небезынтересен, я старательно пачкаю бумагу, и всякий раз делая это, испытываю благоговейный трепет перед девственной чистотой листа. Вот и сейчас, совершенно не зная, что у меня получится и, надеясь на лучшее, я вновь приступаю к этой пытке – попытке, что-то написать. И не грех, чтобы это самое «что-то» было бы стоящим (в смысле – ценным, а не тем, что стоит на Пятой авеню, или Красной площади), то есть, достойным вашего внимания и, что немаловажно, времени.
Как правило, в полнолуние со мной случаются вещи, мягко выражаясь, мало для меня приятные. Сначала я пытался, ограничивая в передвижении в это коварное для меня время, себя контролировать, затем, поняв, что все мои попытки тщетны (от судьбы не уйдёшь), просто, плюнул на всё это хозяйство, о чём, признаться, нисколько не жалею. И, что интересно, как только мне в голову пришла эта гениальная идея и я, соответственно, воплотил её в жизнь, действие потусторонних сил если не прекратилось совсем, то стало, по крайней мере, не столь ощутимо. Отсюда вывод, выраженный в неоспоримой восточной мудрости: «Не пытайся познать Карму, иначе она погубит тебя». И наглядности для я расскажу вам одну небезынтересную, на мой взгляд, и поучительную историю, которой, впрочем, на самом-то деле не было, хотя, как знать.
Звали его Александр Сергеевич, фамилия у него была Пушкин, и любил он больше всего на свете водку, да баб. Да так любил, что даже стихи писал на этой почве. Бывало, проснётся с бодунища, хлебнёт рассолу, запьёт его холодной водочкой, шлёпнет по, примостившейся тут же, рядом, голой заднице (мол, всё, свободна. И, чтоб до вечера не беспокоить) и за стол, к, заждавшимся его, перу и бумаге, стихи писать, или, на худой конец, прозу про капитанскую дочку и, охмурившего оную, молодого красавца Дубровского.
Её звали Арина Родионовна, и на жизнь себе зарабатывала она тем, что гадала и необходимо заметить, что делала она это превосходно. Но, поскольку гадала она не всем, а только плохим людям, дела её продвигались не так хорошо, как этого хотелось бы, а по сему, вынуждена она была подрабатывать. Вот так и свела судьба великого поэта и не менее великую женщину, которую, по глупому стечению обстоятельств, люди знают, как няню Пушкина.
Пока Шурилка – картонная дурилка, как иногда (раз по пятьдесят на дню) называла Пушкина добрая женщина Арина Родионовна, был маленьким, хлопот с ним, кроме обоссанных штанишек, да разбитых (в более зрелом возрасте) коленок и локтей, практически, не было. И первую неприятность юный Пушкин принёс в дом уже в достаточно зрелом, а именно, пятнадцатилетнем возрасте и называлась эта неприятность не иначе, как гонорея, или, попросту говоря, триппер. Впрочем, с этим насморком они, сиречь, члены его семьи совместными усилиями справились достаточно быстро, после чего, правда, одна оказия, как снег на голову, стала валиться за другой на, не знавшую до сих пор горя, семью Сергея (не знаю отчества) Пушкина.
А, между тем, Pat Metheny развлекался тем, что играл на сорокадвухструнной гитаре «Summertime» Джорджа Гершвина с Джимом Холлом. И, что ему до проблем типичной русской семьи с арабскими корнями?
А они (то есть, проблемы), благодаря стараниям Александра Сергеевича, были. Да ещё какие. Вот, взять, хотя бы карты. Все знают, что Пушкин любил играть в карты, но мало кто знает, что, как катала он был никто, или, выражаясь более литературным языком, игроком он был препаршивейшим и проигранные главы из «Евгения Онегина» – это детский лепет на солнечной лужайке, по сравнению с проигранными суммами. Не одно имение можно было бы купить, не играй Саша в карты. Но он, не взирая на просьбы и требования членов его семьи, играл. Играл и, как всегда, проигрывал.
Как-то раз, проиграв фамильный перстень с бриллиантом, доставшийся ему от отца и принадлежавший первоначально его знаменитому предку Ганнибалу, то бишь, тому самому арапу, которого царь Пётр женил и, в качестве свадебного подарка, собственноручно преподнёс вышеозначенный своему любимчику, Пушкин, в расстроенных чувствах, подошёл к Арине Родионовне и настойчиво попросил её погадать, в надежде узнать, когда же, наконец, ему подфартит в этих проклятых картах. Вообще-то, неугомонный юнец неоднократно обращался с подобной просьбой к хиромантливой женщине, но той всегда, под благовидными предлогами, удавалось соскочить с темы, не сулящей ничего хорошего охламону, к которому она относилась с любовью и нежной привязанностью. На сей раз, отказать не удалось.
- Хорошо, - сказала, разозлённая беспардонной настойчивостью юного наглеца, женщина, - я тебе погадаю. Только потом пеняй на себя.
- Вот и славно, - обрадовался Пушкин и протянул ей руку.
- Не ту, - в её, всегда мягком, бархатисто-пушистом голосе появилась сталь и какая-то отрешённая решимость. Было видно, что ей не нравится то, что её вынуждают делать, но…, - Ты будешь знаменитым, - сказала гадалка будущему классику, - но прославишся ты ни как карточный шулер, а как поэт, - на что будущий воздвиженец нерукотворных памятников и, причём, преимущественно себе, лишь как-то по идиотски усмехнулся и, надеясь направить пространственные речи старухи о судьбе и роке в более понятное для себя русло (то есть, его, попросту говоря, интересовало сможет ли он вообще когда-нибудь выиграть в карты), спросил:
- А, что, няня, смогу ли я когда-нибудь выиграть? – возмущению её не было предела.
- Ты дурак, или просто прикидываешься? Я же тебе русским языком сказала, что в картах тебе ничего не светит. И ещё. Вот посмотри. Видишь эту линию? – и она показала ему на линию жизни, - какая-то она у тебя короткая.
- Что это за линия?
- Это линия жизни, - стоит ли говорить, что юности свойственна беспечность? Но на всякий случай он спросил:
- А, что это означает? – этот вопрос явился последней каплей в трёхлитровой чаше терпения Арины Родионовны и она, на грани нервного срыва, но внешне очень спокойно и с достаточной степенью самоуверенности, произнесла:
- А значит это то, что жить тебе на белом свете осталось не так уж и много, чтобы можно было разбрасываться жизнью куда ни попадя. И ещё это то значит, что убьют тебя, бестолкового, - и она заплакала, но, сквозь слёзы всёже продолжала, - убит ты будешь на дуэли, человеком по имени, - в голове её, выстроившись в колонку из телефонного справочника, возникали имена, среди которых были: Ленин, Брюс Ли, Гребенщиков, Никита Рязанский, Гоголь, Сталин, Ван Дамм, но всё это было не то, и когда она уже отчаялась найти среди этого хаоса, ничего не значащих для неё, имён то, единственное и такое необходимое, перед глазами её на огромном, как небо, листе ватмана кто-то аккуратно и, я бы сказал, с любовью написал: - Дантесс, - почерк был калиграфическим.
- Но я даже не знаю кто он такой, - видя слёзы няни, беспечность покинула чело юноши и уступила своё место беспокойству.
- Теперь знаешь, - сказала тихим голосом женщина и на её, высохшем от слёз, лице появилась демоническая улыбка.
Однако, оставим ненадолго наших героев, для того, чтобы поговорить о руках, вернее о ладонях, которые, как известно, являются объектом пристального внимания хиромантов. Я, например, видел ладонь, линии которой складывались в одно трёхбуквенное и известное всем матерное слово. Только вместо «Й» краткого в нём была буква «И» (протяжная) и получалось, что обладатель, вернее обладательница (довольно симпатичная, молодая особа) этой ладони, автоматически становилась обладательницей столь драгоценного (преимущественно в мужских кругах) груза и, причём, заметьте, во множественном числе. Очень редкое и достаточно удачное приобретение, похвастаться которым суждено не каждому. Впрочем, по этой же причине она не ходила к гадалкам (и гадалам). Вот таким незатейливым способом Господь уберёг счастливицу от соблазна познать Карму. И почему Он не сделал того же с Александром Сергеевичем Пушкиным? Остаётся загадкой. Хотя, ответ на этот вопрос мне, кажется, известен. Не начертал Он похабного слова на ладони классика (хотя, я не исключаю возможности, что при более детальном рассмотрении, там вполне мог бы разместиться роман, ну скажем, Булгакова «Мастер и Маргарита») по одной банальной причине, просто, Он, таким макаром, дал мне возможность попытаться описать всё произошедшее с Пушкиным А. С., чем я, благодаря Господу Богу и своему больному воображению, и занимаюсь.
Правда, я не знаю насчёт Создателя, а вот воображение моё, похоже, вышло покурить, потому что в голову мою почему-то ничего не лезет. Плохо когда ты имеешь не только больное, но, ещё к тому же, и курящее воображение. «Курение вредит не только здоровью, но и творчеству», - подумал я и потянулся за сигаретой. Что ж, вполне возможно, что если бы я не курил, я бы смог написать нечто вроде «Войны и Мира», или «Руслана и Людмилы», но лёгким не прикажешь (в отличие от сердца, мои лёгкие не подчиняются приказам) и я курю и необходимо заметить, что делаю это с явным наслаждением. Даже во вред своей писанине. Вот и приходится мне (а значит и вам) довольствоваться коротенькими и, как правило, легкомысленными вещами. На нечто более глобальное и серьёзное у меня, по всей видимости, не хватает дыхания. Однако, не пора ли нам вернуться к нашим героям, для того, чтобы посмотреть, чем же они, сердобольные, занимаются.
Пушкин расхаживал из угла в угол по комнате, напоминающей стадион, и пытался найти рифму к слову любовь. Слова: кровь, морковь и свекровь он отмёл, как неподходящие по смыслу, однако, в голову ему больше ничего не приходило, и он остановил свой выбор на слове «вновь». Выдав на-гора поэзии зарифмованный перл типа: «Свирель в душе проснулась вновь,
Когда вошла в неё любовь…»
и поняв, что данные словеса ничего общего с любовью не имеют, он стал, забавы ради, экспериментировать: «Свекровь. Взыграла её кровь,
Когда узрела та морковь»,

«Любовь. Морковь. Бунтует кровь.
Когда в трактир идёт свекровь»,

«И вновь любовь пускает кровь
Если не ест морковь свекровь» и так далее, и тому подобное…, и ещё штук тридцать подобных словесных испражнений, которые, откровенно говоря, мне придумывать лень. И без того понятно, что Пушкин был гениальным поэтом.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что няня была права, и Александр Сергеевич стал-таки поэтом. Однако, карт он не бросил. Напротив, узнав, что есть такая статья доходов, как литературный гонорар, он вновь, с утроенной энергией пустился во все тяжкие. И, между прочим, я не исключаю такой возможности, что плодовитость нашего героя напрямую связана с карточными долгами. И потому, как иного источника доходов, кроме платы за стихи (ну, и ещё изредка за прозу), у него не было (а по долгам, так или иначе, платить было необходимо, а то, неровен час, и «перо» под ребро можно схлопотать) приходилось ему писать «Сказку о царе Салтане» и «о Золотой рыбке», о благородном разбойнике (любят на Руси бандитов) Дубровском и не менее благородном, но медном всаднике (тоже ещё то словцо. Попробуйте-ка посмотреть на него со стороны слова «всаживать», но не нож в спину, или в буханку хлеба, а придав последнему эротическую окраску). А поскольку редакторы печатных изданий были далеко не лохами в литературе вообще и стихосложении в частности, и за «мыло» платить не желали, приходилось Александру Сергеевичу напрягаться для того, чтобы произведения его были высокохудожественными и при этом удобоваримыми (или попросту говоря, хорошими). Я полагаю, нет нужды говорить о том, что с подобными задачами ему удавалось справляться просто прекрасно.
Так и жил (не тужил) наш герой, проводя время в убиении оного за карточным столом и в реанимировании его же за столом письменным. А, что до водки и баб, о которых я распространялся в начале сего повествования, так они были, но, поскольку, мы с вами повели речь лишь о пагубных привычках Александра Сергеевича (а водка с женщинами…, кто станет утверждать, что это плохо? Разве, что какой-нибудь педераст непьющий), то по этой простой причине у меня не было повода писать о них (тем паче, в негативных красках).
А где же, обещанный Ариной Родионовной Александру Сергеевичу и нам с вами, Дантес? Да вот же он, голубчик. Дантес Жорж Шарль (барон Геккерен) французский монархист, не так давно приехавший в Россию, которая, как болото, засосала его и оставила в себе навсегда. Сидит, как ни в чём не бывало в аппартаментах у путаны местного разлива (а разлив был крутым, поскольку Санкт-Петербург, в то время, находился в статусе столицы Российской Империи), нога на ногу и огромная сигарета в красивых и ровных зубах от лучшего столичного дантиста. Хотя, стоп. Какая, в жопу, сигарета в те времена? Да хоть “Camel”. Не смотря на то, что тогда в моде, на территории России, от панталон до языка, было всё французское, он отдавал предпочтение (Франция его уже просто достала) американским сигаретам, а по сему французские никотиновые палочки фирмы “Gitanes” пролетали (прошу прощения за тавтологию), как фанера над Парижем. Я бы, конечно, мог сказать о том, что, по этой же причине, у него и автомобиль был не французского производства, однако, делать этого не стану, потому что из всего разнообразия средств передвижения того времени, он предпочитал извозчика.
Дантес Ж. Ш., так же, как и Пушкин А. С., грешил стихосложением (в те времена увлечение поэзией было повальным, и стихов не писал только ленивый), но, в отличие от Александра Сергеевича, делал он это для души, а не за деньги, на любительском, скажем так, уровне, а по сему, ему не нужно было беспокоиться за качество своих произведений, стихосотворённых на скорую руку и, скажу вам по секрету, на босую ногу. Дело в том, что писать в рифму у него получалось только тогда, когда ноги его не были стеснены удушливым пленом не только обуви, но и носков, они (то есть, ноги) должны были быть свободны, как птицы. Вполне возможно, что сочинял он ногами. Иногда (а случалось это довольно часто), когда его распирало от нахлынувшего, как стихия, вдохновения, он, словно ошпаренный, бежал, на ходу снимая со своих ног лакированные, щегольские штиблеты и красные носки, к секретеру для того, чтобы положить на бумагу и таким образом сохранить для потомков гений его рифмы. Нетрудно догадаться, что запашок в эти моменты стоял, «хоть святых выноси», и его горничная, женщина во всех отношениях мягкая, будучи не в силах выдержать столь массированной газовой атаки, выходила на свежий воздух. Свои отлучки она объясняла просто: «Это для того, чтобы Вам не мешать, мсье Дантес», - врала она, лёжа в его постели, и он ей верил, пробуя на ощупь её мягкие телеса (я же говорил, что она была мягкой женщиной во всех отношениях). Не исключено, что верил ей он именно поэтому.
Впрочем, не пора ли нам приступить к заключительной фазе повествования? Однако, прежде чем я начну это делать, мне бы хотелось извиниться у, ждущего крутой развязки, читателя, потому что ничего интригующего, как я не старался, в голову мою не пришло (табак виноват, я полагаю), а по сему будем довольствоваться тем, что называется: «простенько и со вкусом», по крайней мере, я на это очень рассчитываю (в основном на вторую часть фразы).
Судьба свела их в крутом столичном ресторане, названия которого я не знаю (а выдумывать не хочется). Пушкин отмечал в нём свою очередную получку, то бишь получение очередного гонорара, а Дантес был там завсегдатаем. Их познакомила служанка Дантеса, которая отличалась мягкостью не только по отношению к своему хозяину, но и к Александру Сергеевичу также.
- Дантес Жорж Шарль, - представился барон Геккерен, из скромности не указавший своего титула.
- Пушкин Александр Сергеевич, - ответствовал, переменившийся в лице, поэт. У него перед глазами вдруг встал давний разговор со своей няней («убьют тебя, бестолкового, - и она заплакала, но, сквозь слёзы всёже продолжала, - убит ты будешь на дуэли, человеком по имени Дантес»).
- Для меня это честь – познакомиться с популярнейшим поэтом нашего времени, - Дантес не льстил Пушкину, так оно и было на самом деле.
- Я слышал, что Вы тоже пишите? – ему действительно («Мой хозяин тоже стихи пишет») говорила об этом Настя, служанка барона, - Только вот, самих стихов мне слышать не доводилось, - говорил Пушкин, а мысли его витали где-то очень далеко от темы разговора. Стихи оппонента его сейчас интересовали меньше всего. Он думал о своём недалёком будущем. Он думал о предстоящей дуэли. И угораздило же его вляпаться в эту мистификацию. «Ну, няня! Ну, спасибо. Удружила. А впрочем, чего ради я переживаю? Пристрелю этого французика, как куропатку и делов-то», - думал Пушкин, не зная о том, что его будущий противник являлся мастером международного класса по стрельбе из мелкокалиберного пистолета (впрочем, и пулемёта также) и положительный результат в дуэли для него был таким же мнимым, как и выигрыш в карты. Но в голове у аса русской поэзии сейчас крутилось только три слова: французик, куропатка и делов-то. И он выдал не ожидавшему ничего подобного и поэтому удивлённому донельзя французскому монархисту: - хотя, мне кажется, нет, я уверен, что бумага, на которой они написаны, годится только для использования по прямому назначению в клозете и, причём не высшего класса, - Дантес понял - это наезд, только ему была не понятна его причина, однако нужно было, что-то отвечать этому зарвавшемуся выскочке, этому стихоплёту Пушкину.
- Но позвольте. Не соблаговолите ли Вы объяснить мне причину Вашего поведения.
- А чего тут объяснять? Ваши стихи, мсье, дерьмо. И я готов предоставить Вам сатисфакцию в любое удобное для Вас время и там, где Вы изволите назначить, - сказано это было таким тоном, что Дантесу ничего более не оставалось, как принять вызов:
- Как Вам будет угодно. Меня лично привлекают живописные места у Чёрной речки, а время… Время Вы выберете сами, - и он ушёл, не допив свой любимый шартрез.
Исход перестрелки, включавшей в себя, впрочем, всего-то два несчастных выстрела, нам с вами хорошо известен. Но сейчас я о другом… Не знай Пушкин о предстоящей дуэли, состоялась бы она вообще? И не познай он свою карму, может быть он до сих пор радовал бы нас своими бессмертными произведениями с забавными, кучерявыми рисунками на бескрайних, белых полях.


29. 07. 2000 г. Ялта.