НЕБО

Небо затянуло тяжёлыми свинцовыми тучами. Я, наверное, волшебник, потому что не успел я написать: «Кажется, пойдёт дождь», как последний не заставил себя ждать. На столе чашка кофе. Она зовёт меня к себе, манит своим крепким ароматом, но я, как истый интриган, закурив, подхожу к окну и, уставившись в дождь, жду. Чего-то жду, а чего не знаю. Я люблю кофе, но дождь я люблю больше. Впрочем, как говорил Мюллер, хватит лирики. И не пора ли нам перейти непосредственно к повествованию?

Начинает смеркаться. Скоро вечер. Вообще-то, вечера я пытаюсь проводить вне дома, чтобы не утруждать себя всевозможными приготовлениями к ужину, тем более что ужинать в одиночестве скучно. Но сегодня я не один, и если сказать об этом Алику, он не поверит, но всё же я решаюсь на этот скорбный шаг и набираю его номер телефона. Три, один, пять, один… впрочем, это не важно. Вкратце я пытаюсь изложить суть вещей относительно сегодняшнего вечера. Чего доброго, ещё припрётся сюда со своей очередной партнёршей по танго. Или как он их там величает?

- Ну и как она тебе? – спросил у меня удивлённый Алик на следующее утро.
- Ты знаешь, - отвечал я  ему, - она просто прелесть. Я давно не встречал такой женщины. Правда, я не стал бы говорить, что она понимает меня с полуслова, но двух третей этого самого слова ей вполне достаточно.
- Я имел в виду другое. Как она тебе в постели? – он, затянувшись и выпустив дым, испачкал небо никотином.
- Отстань, ловелас хренов.
- Ну, уж нет. Я, можно сказать, из-за тебя пропустил такой сейшн, - и он, закатив глаза, причмокнул губами, давая возможность понять какой именно сейшн он пропустил.
- Ну и что? В конце концов, это моя квартира. И моя кровать не обязана тебе ни чем таким, чтобы радоваться всякий раз, когда ты заставляешь её принимать тебя, да ещё, к тому же, не одного, - я сознательно попытался его поддеть, потому что в заведённом состоянии Алик иногда выдаёт чудесные перлы словесности.
- Ты ещё скажи, что твоя кровать старая ревнивица, - нет, это не совсем то, чего я ожидал. Вернее сказать: совсем не то. Ну, что ж. Не всё коту масленница. Вполне возможно, что сегодня он не настроен на лингвистический лад, а может быть, просто устал заниматься словоблудием и словесный понос для него не больше, чем два, совершенно не связанных между собой, слова.
Из раскрытого, настежь в лето, окна неслась музыка. Коварная и обманчивая, как прогноз погоды, музыка «Weather Report». Zawinul мастер ритма и африканских напевов. Слушая его, невольно подвергаешь сомнению фразу БГ: «У чёрных есть чувство ритма, у белых – чувство вины». Этот старик в вязаной шапочке, а ля Dizzy Gillesppie, явно дружит с ритмом и, причём, он не просто дружит, а давно и прочно с ним на «ты» и угрызений совести от этого факта, скорее всего не испытывает. Подозревая, что предыдущей фразой я наживаю себе огромное количество врагов в лице любителей творчества БГ, я, всё же, не стану оправдываться, потому что оправдываются, в основном, дураки и виноватые, а я ни к тем, ни к другим себя не причисляю. Извините.
- Да он гандон. Настоящий гандон, - я не знаю кого именно, именем этого резинового изделия, окрестил, пышущий гневом праведным, Саша, потому что не присутствовал при начале разговора.
- А сам-то? - в разговор вступила Таня – жена Александра – как никто другой, знающая повадки своего дражайшего супруга, а по сему позволяющая себе подначивать его.
- Я? Я совсем другое дело, - слегка обидевшись на свою половину за то, что та публично усомнилась в его добродетели, продолжал Александр Кириллович, - я, как мне кажется, более лояльный и более мягкий человек. В общем…
- Не такой гандон, - перебила его, до сего момента молча употреблявшая в пищу пищу, пышущую обилием и разнообразием стола, Марина, как бы поднимая в цене или в качестве, но, при этом, оставляя в значении вышеозначенного оратора.
На Ваш, не лишённый сарказма, вопрос: «Где во всём этом связь?», отвечу, что связь во мне. Ну, начнём, пожалуй, с того, что пишу всё это я; во вторых: всё, что здесь творится, происходит со мной; а в третьих: разговор, в центре которого находилась тема противозачаточных средств, был зачат и развивался в помещении, из окон которого неслась в лето музыка «Weather Report».

Кровь с рубашки никак не отстирывалась, и что она не пыталась сделать, все её попытки превращались в пытку и оказывались тщетными. Наверное, придётся её выбросить. А жаль. Это была его любимая рубаха, да и ей она тоже нравилась. Ослепительно белая (в оригинале) вещь от какого-то крутого (читай: модного) латиноамериканского кутюрье, имени которого, в силу того, что это был не французский, а латиноамериканский (хоть и крутой) кутюрье, они никак не могли запомнить.
- Да и хрен с ней, - в сердцах, почти крикнул он, - Богу на неё теперь молиться, что ли?
- Может быть, попытаться ещё раз? – скорее для самоуспокоения, спросила она.
- Проще купить новую. Что-нибудь, типа от Yves Saint Laurent, в довесок к трусам.
- Ну, как знаешь, - тема была закрыта.
- Ты лучше скажи, как тебе Garry Burton с друзьями? – она достаточно хорошо разбиралась в джазе, и он ценил её мнение, по крайней мере, в этой области, а значит и во всех остальных областях также, потому что, он был убеждён: человек, разбирающийся в джазе, не будет дилетантом в остальных вопросах.
- Это та пластика, которую принёс Алик? – ему нравилось, что она называла компакт-диски пластинками. Было в этом, что-то домашнее и уютное. Одно слово – Jazz, - По-моему, Scofield на ней узнаётся с трудом, да и Patitucci не дали поиграть вволю, а в целом – хорошая, спокойная музыка.
- Ты обратила внимание на название?
- Да. А что? – в её вопросе прозвучало недоумение.
- А то, что пластинка называется “Garry Burton & Friends”. Friends, понимаешь? А не “Garry Burton with J. Scofield & J. Patitucci”. Вполне возможно, что если бы в названии диска были указаны имена одного и второго Джона, то они играли бы так, как умеют. А поскольку они обозначены только, как friends, то играют они, как и положено друзьям, то бишь, так, как это необходимо Бартону, - он удовлетворённо вздохнул.
- У тебя получилась мини-лекция. Впрочем, небезынтересная. Я об этом как-то не подумала. А не послушать ли нам, так сказать, в свете новых познаний, эту пластинку?
- Давай, - сказал он, отправляясь на кухню для того, чтобы приготовить себе кофе. Она кофе не любила, она его ненавидела, но это не мешало быть им третий год вместе.
Два с лишним года совместной жизни – не много, но и не мало. Ведь хватает же некоторым недели после свадьбы для того, чтобы понять, что они погорячились и явно поспешили с самым важным шагом в жизни. Или, как там ещё называют процесс бракосочетания? А им ни разу, за два с лишним года, не пришлось пожалеть о том, что они вместе. Хоть и жили они, не расписываясь и не обвенчавшись. Во грехе, так сказать. Однако, все эти достоинства или недостатки совместной жизни не помешали им понять, что они нужны друг другу. Нужны, как синяку необходим последний стольник белой, как наркоману первый куб чёрного во время наехавшего на него, как паровоз, кумара, как спортсмену побитие рекорда, как музыканту наличие того, самого необходимого аккорда, чтобы был понятен простым смертным и, чтобы коллеги с уважением, восхищаясь, говорили: «Ну, ты дал, чувак. Как тебе это удалось?»
- Пойдём спать, - она невольно зевнула, - извини. Так мы идём спать, или да?
- Или, - ему нравилась эта старая и почти забытая игра – уродовать великий и могучий.
- Тогда пойдём, - она ещё раз зевнула, но извиняться уже не стала. Понятно и без того, что ей неловко.
- Ты иди, а я скоро. Только главу добью, - он читал, и, причём уже в пятый раз, «Игру в классики» Кортасара и, забегая вперёд, скажу, что только с пятой попытки он овладел этой безумно интересной и не менее сложной игрой, - спокойной ночи.
Сначала шёл достаточно сильный, но при этом слепой дождь. Для меня до сих пор является загадкой наличие слепого дождя. По-моему, это, как музыка «Руки вверх», звучащая непонятно для чего и без которой было бы гораздо лучше. Впрочем, Бог им, за их музыку, а мне за отношение к ней, судья. Итак, шёл слепой дождь. Семь радуг симметрично расположились по семи сторонам света. Было светло и тепло. И, как ни странно, дождь, падая мне на голову, плечи, руки, не мог заставить меня промокнуть. Он не мог меня намочить. Я чувствовал прикосновение его капель, но оставался сухим (прямо, как в рекламе, я чувствовал себя сухо и комфортно). Затем он кончился, вернее, исчез, и огромный белый шар, выйдя из моей груди и, немного послонявшись по небосклону, вдруг, как бы ни с того, ни с сего, раскрылся в белую розу, а затем, трансформировавшись, как это не редко бывает во сне, в белый же, но с едва различимыми голубыми прожилками, гигантских размеров, колокольчик, накрыл меня с головой, руками, ногами и вместе с моим больным воображением. Внутри я чувствовал себя легко и хорошо и, что удивительно, достаточно просторно. Было тихо. Тихо, как в ночи у моря, где плеск волн лишь усиливает ощущение тишины и Музыки Лунной Ночи, добавляя едва уловимые, но такие необходимые, мазки кисти на холсте Тишины. Звуками французского рожка, словно прелюдия к поцелую, тишина звучала внутри огромного, как мир, колокольчика. Она звучала внутри меня.
Я проснулся. Какой странный и хороший сон.
- Ты знаешь, мне приснились стихи, - он иногда грешил стихосложением.
- Что за стихи? – ей было интересно.
- А вот послушай:
                Грузинка, японка, иль итальянка…
                Стихосложение талых вод.
                Это моя прощальная танка,
                Для тех, кто сегодня, быть может, уйдет.
                Уйдёт, чтобы вернуться вновь,
                А может, чтобы не вернуться.
                Во сне устало повернуться
                И выстирать мою любовь.
                Любовь, как кровь.
                Кровь, как любовь.
                Её стирать довольно сложно.
                Хоть, в принципе, вполне возможно.
                Однако, нужно осторожно
                Отстирывать мою любовь.
                Моя любовь грязна, как кровь.
                Во сне устало повернуться
                И постараться не проснуться,
                Чтоб досмотреть шальные сны
                Безумной, молодой весны.
                Шальные сны весны просты.
                Они звучат зимой о лете,
                Хотя никто её не просит
                Просить промокшую, как осень
                Дождём звучащую на свете,
                Любовь, как кровь.
                Кровь, как любовь.
                Шальные сны весны просты
                И ненавязчивы, как лето,
                Как прозаникновенье света
                Сквозь проблески в тени листвы.
                Не столь навязчивы, как лето,
                Простые сны шальной весны.
                Забавы для и смеха ради
                Мне «баттерфляй на водной глади
                Продемонстрировали девы»
                Чуть угловато, неумело
                Слегка коряво и несмело,
                Но их винить я не намерен
                Хотя и не вполне уверен
                Я в спелости вчерашних снов,
                Как в прочности стальных оков.
                Шальные сны весны
                просты.
                Любовь, как кровь.
                Кровь, как любовь…

                Грузинка, японка, иль итальянка…
                Стихосложение талых вод.
                Это моя прощальная танка,
                Для тех, кто сегодня, быть может, уйдет.

- Похоже, что тебе не даёт покоя твоя рубашка.
- Ты это о любви и крови?
- Конечно.
- Не знаю. Я не психолог. Во всяком случае, ничего подобного мне не снилось, - затянувшись, он приобщился к многочисленному обществу курильщиков, - А, вообще, как тебе мой зарифмованный сон?
- Ничего. Только мне не понравилось о том, где баттерфляй на водной глади, - она тоже решила примкнуть к обществу любителей того, чья капля является убийцей ничего не подозревающей и ни в чём не виноватой лошади. Бедное животное.
- Ну, знаешь ли, я неволен управлять снами, пусть даже собственными.
- То есть, ты хочешь сказать, что написал это не ты? – она отхлебнула из кружки зелёный чай с жасмином, который он приготовил специально для неё. Он, как было сказано выше, предпочитал кофе.
- Конечно не я. Ты полагаешь, что Пушкин писал сам? – он посмотрел на неё. Она утвердительно кивнула, - Ты заблуждаешься, малыш. Просто Некто – называй его Богом, или Высшим Разумом – выбирает кого-то из нас для того, чтобы донести закодированную информацию в виде стихов, картин, музыки и прочей, тому подобной ерунды до человечества.
- А зачем ему это надо? – в её вопросе не было сарказма, лишь искренний интерес.
- А зачем он вообще создал людей? – впервые за два с лишним года они беседовали на теософскую тему.
- Не знаю, - она действительно не знала ответа на этот простой вопрос. Вопрос простой, а ответить на него безумно сложно. Он тоже не знал ответа.
- Я тоже, но зато я могу ответить тебе на твой вопрос, - он выдержал паузу для того, чтобы посмотреть на её реакцию. Она не заставила себя ждать:
- Будь любезен. Я – само внимание.
- Для того чтобы оно стало лучше.
- Кто – оно?
- Да человечество же, - он начинал раздражаться, - Кто же ещё?
- Не психуй, - очень хорошее слово. Нечто сродни психическому фаллосу, - Значит, ты причисляешь себя к посланникам Божьим?
- Мы все Его посланники. Просто кто-то обладает большей связью с Ним, а кто-то меньшей.
- Интересно, а есть ли такие, кто вообще не обладает этой связью?
- Есть. Более того, есть такие, кто обладает двухсторонней связью, то есть те, кто может не только слышать Бога, но и быть услышанным Им и, при этом, знать о том, что Он его слышит. Таким человеком был Ной.
- Это тот, что построил ковчег? – она знала кто такой Ной, но спросила просто так. Он тоже знал о бесполезности её вопроса и потому не стал отвечать.
В комнате повисло молчание. «Сегодня лучше, чем вчера, а вчера было лучше, чем позавчера. Прогресс на лицо. Не правда ли? Так неужели непонятна надежда на завтра?», - написал, как-то в процессе употребления белого вещества, именуемого в народе джефом, болтушкой, мулькой, дядей Фёдором и имеющего официальное название – эфедрон, Алик. Прошу не путать русоволосого губошлёпа, мечтающего покорить джазовый Олимп и, надо заметить, предпринимающего в этом направлении определённые шаги, с моим Аликом. Алик – образ собирательный и хотя он и имеет много общего с тем, кого я обозвал (за, что покорнейше прошу прощения) губошлёпом, однако же, есть ещё один прототип, к счастью, Ялте почти не знакомый, отрицательно-положительными чертами которого я и наделил своего, не главного, но такого необходимого, для создания полной картины, героя. А он, словно почувствовав, что речь идёт о нём, заявился в полдевятого утра, с двумя дисками от Chick Corea и синий до неприличия. Кроме всего прочего, в его пакете имелась бутылка «Ахтамара», который я пробовал первый и последний раз лишь на заре перестройки, а именно, в 1986 году, в Городе Королей, то бишь в Кёнигсберге и, почему-то до сих пор, именуемого Калининградом. Не Chick Corea, а именно «Ахтамар» решил мою дилемму: гнать или оставить, синего Алика в пользу последнего.
Убрав, почти в одиночестве, бутылку вышеозначенного напитка (интересно, где он берёт такие вещи? Может быть, у него договорённость на прямые поставки?), я понял, что это только начало. Было бы начало, а концовку мы уж, как-нибудь организуем. Похоже на рекламный слоган, но эта фраза ничего общего с рекламой не имеет. Просто так говорили мои партнёры по портвейну, в пору безоблачного детства, которое я провёл в Ливадии. Хорошо там было. Весело и беззаботно. Успокаивает только то, что я до сих пор бегаю, где-то там, в своём босоногом детстве.
Время. Нам только кажется, что оно движется. На самом деле, время – величина постоянная и мы навсегда остаёмся там, где нам было хорошо. В противном случае память бы просто отсутствовала. «Тогда, почему же мы помним не только хорошее?», - спросите вы, на что я отвечу: «Это, чтобы жизнь малиной не казалась», или, как говорили древние: «Memento Mori», то есть, помни о смерти.
- Да пошёл ты в жопу, - это говорю не я, а коньячно-водочный коктейль приготовленный, впрочем, уже внутри меня.
- Вы, молодой человек, пьяны…
- Как кто? – перебил его он (он – это коктейль, о котором я только, что распространялся).
- Как…
- Ну!
- Как…
- Ну!
- Как свинья, - видимо, моё «ну» не дало возможности ему, как следует сосредоточиться для того, чтобы подобрать то, самое оригинальное слово, которым он собирался окрестить моё крайне не приличное состояние. И, обидевшись на меня за то, что я не дал ему найти это слово, а не за то, что послал его в такую темень, ушёл не столько от меня, сколько от своей обиды и, судя по всему, сам того не подозревая, он направился именно туда, куда я порекомендовал ему пойти. Так мне, по крайней мере, показалось.
- Куда же ты, мой друг любезный?
- Как это куда? Конечно в жопу, - раздалось у меня за спиной. Я медленно и неуклюже повернулся. Передо мной стоял выспавшийся и в меру трезвый Алик, который продолжал:
- Да ты, парень, пьян.
- Как кто? – по всей вероятности, во мне, что-то заклинило.
- Это уже не смешно, -  по-моему, я ошибался и Алик был не в меру трезв.
- Водочки? – вопросом предложил я.
- Пожалуй, я воздержусь. Да и тебе не рекомендую.
- Тогда поссать…
Туалет был испещрён наскальными рисунками и надписями. Граффити над писсуаром Алика гласило: «Не льсти себе. Подойди поближе», над моим же мочезаборным агрегатом надпись была более лаконичной и, к тому же, аристократично англоязычной: «Shake it»…

      И снились ему корабли с парусами,
      Бананово-жёлтые синие страны
      И, как бы вдруг, посреди одной
      Торчал, словно мачта, розовый хой,
который был, почему-то, с руками в белых перчатках и ногами, обутыми в изысканные лакированные штиблеты, а может быть, это был человек в дорогом костюме, вместо головы которого, опять же почему-то, находилась огромная (однако, не больше самой головы) залупа. И танцевал он (хой, или человек) некогда заморский, а с отдельного времени интернациональный (более интернациональный, чем сам «Интернационал») танец шейк, вопрошая при этом у невидимой партнёрши: «Ну и как тебе мой размерчик? Неужели при таких размерах возможно себе не льстить?», после чего, становясь в позу декламирующего Маяковского (декорации, при этом менялись на большевистскую пропаганду «Окон РосТА»), начинал, подражая Владимиру Владимировичу, читать:
      достаю из огромных штанин
      сам себя, с консервную банку
      завидуйте, люди, я гражданин,
      а ни какая-нибудь там гражданка.
И эхо, застигнутое врасплох, словно спросонья, принималось вторить ему: «Анка, Анка, Анка». А он, довольный тем, что смог насолить безобидному эху, вновь брался за свой неистовый шейк, и танцевал его до тех пор, пока я не начинал понимать, что это просто Луна дарует мне свой свет. Облака набегали на Луну со скоростью ветра и это очень сильно мешало, даже, несмотря на то, что их прикосновение было приятно. Дело в том, что это она была Луной и, домогавшийся ее уже которую тысячу лет, ветер дарил ей облака – эдакие небесные цветы. Именно поэтому это мешало. Она бы с удовольствием отдалась Посейдону, но тот не замечал ее, влекомый прелестями земли и надо заметить, что земля отвечала ему взаимностью.

«Мы часто любим того, кто не любит нас», - говаривала одна моя знакомая и с ней трудно не согласиться.

Я неоднократно описывал своё пробуждение с бодуна, и это также не было исключением, а по сему, опустим за ненадобностью описание факта утреннего синдрома алкогольного похмелья. Она, войдя в комнату и моё печальное состояние, принесла стакан минералки и чашку прекрасно приготовленного кофе (не смотря на то, что кофе она на дух не переносила, готовила его она мастерски) в постель, за что я был ей несказанно благодарен. Залпом осушив стакан минеральной воды, я погрузился в кофейно-табачные грёзы.
- Ты знаешь? - она ничуть не была расстроена моей изменой ей с водкой и с «Тамарой, которая Ах», - мне приснилось, что я была Луной.
- А я Посейдоном.
- Да. Откуда ты знаешь?
- И тебя всю ночь, на протяжении ни одной тысячи лет, домогался ветер. Интересно, кто ветер?
- Но откуда тебе…
- Интересно, кто ветер? – он, как будто не слышал её вопроса, но потом, спохватившись, успокоил её (если только подобное заявление способно успокоить), - я был в твоём сне.
- Это как?
- Это, как кофе. Приготовила ты, а пью его я, - он отхлебнул из чашки и сладко затянулся. Однако, прелесть подобных манипуляций была омрачена следующим вопросом:
- В таком случае, кто земля? – не смотря на то, что она улыбалась, голос её звучал угрожающе серьёзно.
- В смысле? – я понял вопрос, но, попытавшись прикрыться ширмой непонимания, добился лишь того, что улыбка её – эта милая пушистая кошка, выгнув на прощание спинку – гордо и чуточку лениво ушла с её лица. Необходимо было срочно восстанавливать status quo безоблачных и, что немаловажно, доверительных отношений, - я не знаю, кто она такая, но подозреваю, что какая-нибудь бяка. А если серьёзно, то не стоит всерьёз относиться ко снам (если только, конечно, ты не Фрейд), по крайней мере, к таким, как этот, потому что если бы ты узнала, что мне снилось до того, как ты стала Луной, ты бы или рассмеялась, или расплакалась, а может быть и, что скорей всего, расплакалась бы от смеха.
Мне пришлось выложить ей содержание моего сна и предшествующее ему посещение неардельтальского туалета. Её очень развеселила надпись «Shake it». В языке она разбиралась слабо, но её познаний хватило на то, чтобы осознать неоднозначность, в своей конкретности, фразы написанной в таком месте.

Я не планировал планировать на планере без плана, потому что у меня не было ни планера, ни плана, ни планов относительно их применения. Причём, если, скажем, на авантюру с планером я, пожалуй бы, подписался и, наверное, не без удовольствия (хотя, для меня, всегда будет загадкой: как можно летать без мотора, используя лишь восходящие и нисходящие потоки воздуха, при условии, конечно, что ты не птица?), то на план, сиречь, дрянь меня никакими коврижками не заманишь. Дрянь – она и в Африке дрянь.

Как-то раз она вернулась домой мокрая (на улице шёл дождь) и довольная (на улице шёл дождь). Достав из пакета жёлтый (цветом и содержанием) журнал, она раскрыла его на странице двадцать один и протянула мне. В нём я узрел следующее:

                ТЕСТ.
Давайте представим, что милая беременная женщина, по непонятной причине, выронила свой кошелёк и не заметила этого. Ваши действия:
a) Вы поднимаете кошелёк, догоняете, хоть и беременную, но раззяву и, с чувством                выполненного долга и снисходительной улыбкой на устах, возвращаете ей утрату.
b) Вы оставляете всё, как есть, руководствуясь восточной мудростью: «Не просят – не делай» и проходите мимо злосчастного кошелька.
c) Вы дожидаетесь, пока колобок откатится, как можно дальше и, предвкушая, как минимум, шаровую пьянку, а, как максимум – и представить, даже, страшно, берете предмет, в простонародье именуемый лопатником, и совершенно ничего не подозревая о том, что у Вас вместо совести – просто руки, идёте в ближайший туалет, для того, чтобы получить информацию о содержимом вышеозначенного предмета.

Итак. Выберете из трёх букв, ту, которая соответствует Вашим действиям и посмотрите, что получилось.
a) Вы, конечно, очень хороший и глубоко порядочный человек, но, откровенно говоря, полный придурок, потому что, в наши времена, Ваши действия являются чистейшим анахронизмом.
b) Вы, просто, придурок.
c) Вы конченный, непорядочный и очень злой, но утешает только то, что, все-таки придурок.

- Ну и, что я должен сказать на это? – в его голосе она услышала апатию.
- Как это, что? Тебя напечатали, - её восторгу не было предела.
- Напечатать то напечатали, но не заплатили, - теперь апатия была слышна не только ей.
- Ну и что? Главное…
- Главное, что не заплатили. Хотя, было бы из-за чего расстраиваться. Но, однако же, я почему-то расстроился.
Она подошла к нему и поцеловала. Он мог бы продолжить эту игру, так мило и непосредственно предложенную ею, однако, взгляду его открылась ахинея в виде фотографии, расположенной на странице двадцать два злосчастного журнала, на которой фривольно расположился портрет Аллы Борисовны Пугачёвой. Глядя на не молодое, но достаточно уверенное в себе лицо, мне, вдруг, пришла на память история появления на советской эстраде этой рыжеволосой бестии. Правда, сколько и как я не пытался припомнить, откуда именно она взялась в моей голове, сделать этого я не мог. Вкратце эта фантасмагория сводилась к следующему:

                ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ПОЯВЛЕНИЯ НА ЭСТРАДЕ  А. Б. ПУГАЧЁВОЙ
                РАССКАЗАННАЯ НЕИЗВЕСТНО КЕМ.

Вы, верно, слышали о Степане Разине и Емельяне Пугачёве? Правильно, были такие бандиты, поставившие на уши всю Россию. Об одном из них некий Баян даже песню сложил: «выплывали расписные Стеньки Разина челны». Но, то ли сказитель был в дым пьян, то ли у Степана было денег побольше, чем у его коллеги или, и что скорее всего, просто Емеля не заплатил обещанное поэту и композитору с балалайкой в руках и тот, в знак протеста, взял да перенёс содержание песни на сотню лет вперёд, а именно: в середину XVII века, где орудовал, как известно, Степан Разин, а родителей Пугачёва ещё и в помине не было, и стал рассекать в песне на яхте с золотыми ручками и серебряным якорем не Емельян, а Стёпа, что является художественным вымыслом и к историческим событиям никакого отношения не имеет. Неоспоримо одно – история переврана, и сейчас я на ваших глазах (хотя правильнее было бы написать: на этой бумаге) стану вершить историческую справедливость, то бишь поведаю вам о том, как всё было на самом деле.
Итак. Жил был некто Ус – соратник по пропою награбленных средств у зажиточного населения России, Емельяна Пугачёва. И была у него сожительница Алла по фамилии Денегмало, которая зарабатывала на жизнь тем, что пела в трактирахъ, а если звали, то на свадьбах, похоронах и других празднествах, коих на Руси в то время было предостаточное множество, пока, на одной из таких пьянок, её не заприметил Ус, а заприметив, не забрал с собой. В те времена женщины ещё ничего не знали об эмансипации, а по сему у убитого алкоголем Уса не возникло проблем с присваиванием того, что принято звать женщиной. Чуть, что ни так – в лоб. И весь расклад. А может быть, сия певица сама последовала за ним, я не знаю, а история об этом умалчивает. Важно другое, а именно: стали они жить вместе, и прожили достаточно долго (что-то, около двух дней), пока её не увидел, за оправлением естественных надобностей (туалеты в те далёкие (в прямом и переносном смысле слова) времена были доступны далеко не каждому а, только избранным, коих и было-то, раз два и обчёлся, остальные же ходили до ветру), всюду сующий свой нос, Пугачёв. И так его заворожила эта картина, что он как-то сразу весь обмяк и, как пацан, влюбился в ветреную гражданку Денегмало. Мольбам атамана Ус не внял, и только получив за своё счастье щедрый и размашистый удар в нос, пять копеек (что, по тем временам, являлось суммой не малой), бутылку «Абсолюта» и три пачки «Marlboro» (что, также мелочью не являлось), уступил примадонну Емельяну Ивановичу, отчего тот, на радостях закатил пьянку, плавно переходящую в свадьбу, которую играли то ли неделю, то ли месяц, дважды, за это время, совершив в пьяном угаре, набеги на близлежащие имения, для пополнения запасов продовольствия. А, что поделать? Ведь пить-то, на что-то надо.
Вот таким простым макаром
Стала Алла Денегмало,
В диком полупьяном вое
Примой – Аллой Пугачевой,
от чего, надо заметить, настроение её ничуть не испортилось, а, напротив, приобрело новые, доселе не изведанные краски власти и вседозволенности. О вокале новоявленная Пугачёва позабыла напрочь, что говорит о том, что пела она не искусства ради, а денег для. Теперь же её развлекали своими голосами заезжие цыгане, а она, сидя рядом со своим новоиспечённым мужем во главе стола, лишь отпускала реплики относительно их вокального мастерства. Нетрудно догадаться, что реплики сии были исключительно критического содержания. Дальше – больше. Стала Алла совать свой нос в административные дела атамана: этот, мол, не так рубит, а этот, мол, не так стреляет, а тот, вообще, не рубит и не стреляет, по причине беспробудного пьянства. Короче говоря, достала она пугачёвских корешей. И пошёл по войску ропот: мол, «нас на бабу променял», и ничего не оставалось Емельяну Пугачёву, как, словно Герасим Муму, утопить ненавистную казакам стерву, бросив последнюю «в набежавшую волну».
Но это ещё не конец истории. Это, можно сказать, только начало, поскольку для нас лишь с этого момента стала известна Алла Пугачёва. Ну, или почти с этого. Я бы попросил вас вдуматься в словосочетание «набежавшая волна». Не кажется ли оно вам несколько странным? Или, может быть, кто-нибудь из вас наблюдал явление стоящей волны? Сказитель знал о том, что произошло на самом деле, но, видимо, боясь быть посаженным на дыбу за ересь, предпочёл умолчать о произошедшем, завуалировав это событие под невинную «набежавшую волну». А между тем, за этой банальной, на первый взгляд, фразой скрывается, до сих пор неизвестный науке, факт совмещения временных колец, благодаря которому и появилась в нашем времени, с готовыми родителями и безоблачным детством, Алла Борисовна Пугачёва (в девичестве – Денегмало). Не спроста же она начала свою карьеру певицы в нашем времени с песни «Ой, хорошо!», которая является явной стилизацией под русскую народную песню.

- Вам нужно чаще себя любить, - сказала тётя Нина.
- Какой рукой? – спросила её Катя.
По-моему, изумительное начало для чего-нибудь смешного. Однако, ничего подобного в голову не лезет, а по сему, отложим эту затею до лучших (читай: более вдохновенных) времён. Впрочем, сегодня, возвращаясь от врача домой (приболел я слегка), я видел мальчика, катающегося на санках (человек, что меня вёз не даст соврать). «Ну и, что же здесь необычного?» – спросите вы, и я отвечу, что все дело в дате. А на дворе нынче, ни много, ни мало, июнь месяц, а если быть совсем точным, то 21 Июня 2000 года. Санки не ехали, но пацан не отчаивался и, с довольным выражением лица, как ошалелый, работал ногами, пытаясь преодолеть трение асфальта, а в его лице законы физики, наплевав на последние. Захотелось ребёнку на санках покататься. И какое ему дело до того, что стоит лето. Жаркое и душное. Главное, что есть желание и, что немаловажно, санки. Всё остальное – ерунда.

Я давно хотел написать нечто вроде: «заварив себе матэ…», но не было основной составляющей, то бишь, не было у меня матэ – парагвайского чая, по вкусу напоминающего мне нечто среднее между зелёным чаем и слабо заваренным кофе. А тут приходит, как-то ко мне Саша длинный (хотя, вопрос, почему люди (люди – это Алик и я) зовут его длинным (огромные плечи и руки, да и задница с ряхой не подкачали)? остаётся открытым. Он скорее большой, а не длинный. Вот, скажем, Эндрю – типичный представитель длинного населения планеты) и приносит сей волшебный напиток, прямо-таки воспетый Кортасаром в своей «Игре в классики», и я, словно истинный аргентинец (не смотря на то, что чай парагвайский, у Картасара его пьют исключительно аргентинцы), заварив себе матэ, жду, уставившись в ночное небо, пока он немного остынет. Однако, мой матэ остывать не желает, и я терпеливо жду когда остынет чашка с горячим, как небо напитком.

                21. 06. 2000 г. Ялта.