Звёздное Лето

«Я проснулся утром рано (и действительно, половина десятого утра – ни свет, ни заря)
нет Луиса Корвалана
и Альенде тоже нет.
Здравствуй, дядя Пиночет», вспомнил я образчик поэзии из моего пепси-кольного детства. Правда, в отличие от детства Пелевина, моё было пропитано вкусом напитка, приготовленного в городе Феодосия, а не в Новороссийске.
Катя ушла на море, а её папа на пляж. В чём разница? В том, что Катя - местный житель, а её папа приезжий. Все местные ходят исключительно на море, в то время как отдыхающие – на пляж.
Меня на море идти сломало и, хотя я обещал Кате накануне, что составлю ей компанию, однако, проснувшись, но, не выспавшись, отказался от этой авантюры.
В парке, кроме трёх с половиной статуй, из серии «женщина с веслом», двух бродячих псов, семи бездомных котов и трёх кошек, а также несметного количества насекомых в виде мух, муравьёв, кузнечиков, бабочек и прочих тварей, поедаемых вездесущими птицами, но, которых от этого меньше не становилось, никого не было. Около двух часов по полудни. Почти сорок градусов по Цельсию (естественно тепла). И полное отсутствие какого-либо присутствия. Не мудрено, в такую жару то. Трава, доставаемая белым пеклом солнца, не вытерпев этого сорокаградусного безобразия и превратившись из сочной зелени в жёлтую труху, обиделась на светило и пожухла. Ручеёк, некогда весело бежавший неизвестно куда, но при этом мечтавший добраться до моря, высох и теперь его русло, используя вместо автострады, облюбовали муравьи. Муравьи были большие, а с точки зрения птиц, упитанные, которыми те кормились, благодаря Господа за то, что Он обделил мозгами шестиногих тварей, не подозревая о том, что с ними Создатель поступил точно также. Ну, или почти также.
Среди этого летнего разнообразия, сводившегося, в принципе, к умопомрачительной жаре, в том, что когда-то называлось травой, а ныне, просто, было пылью, лежал пьяный, но чистый человек. Казалось, что он не валялся в пыли, а лишь прилег на минутку, которая у него выдалась в ожидании вызванного такси, на огромный диван, позволяющий достаточно фривольно расположиться на себе двоим, в собранном состоянии. А, что тогда говорить, о том, если его разобрать? Впрочем, речь идет не о диване, а о человеке, который якобы возлегал на нём. А человек этот, попав туда, что некоторые из нас называют чёрной полосой в жизни, решил обратиться к первому способу негатива, который сводился к тому, что пьющий, с помощью синего, визуально добивался того, что чёрный цвет становился белым, и, чем больше синего принималось на грудь, тем быстрее и ощутимее становился результат, хотя, на самом деле, наоборот. Что же касаемо второго и третьего способа негатива, то мне о них ничего не известно. Так что, необессудтьте. Свои дипсо-эксперименты он решил продолжать, пока не пойдет дождь. Можно сказать, что он валялся в пыли, ожидая дождя.
Елена прекрасная, без моего на то разрешения, вольготно расположилась в моем подсознании и никуда оттуда уходить не собиралась. Когда мне об этом сказали, я не удивился, но и не обрадовался. Почему именно она? Неужели мало претенденток (к тому же Елен? Ну, почему, скажите мне на милость, не поселиться бы в моей голове той, которую я любил на заре своей юности, или же той, которая любит не меня, а парня, как Бог играющего на саксофоне и имеющего кличку «Харакири»?) Да нет. С их количеством, вроде бы, ни каких проблем. Просто, данная Елена забралась в подкорку моего проспиртованного (и не только) мозга без спроса. Остальные же дамы не столь наглы, или, я бы сказал, более воспитаны.
Затем была сфера. Прозрачная, с серебристо-голубым оттенком сфера, которая без каких-либо плавных переходов и трансформаций просто взяла и стала кубом (я бы попросил наркоманов не вздыхать тяжело и с оттенком ностальгии. Куб – это не только мера объёма жидкости в машине, но и ещё геометрическая фигура). И я, разделившись на трое, одновременно находился внутри этого куба, за его пределами и наблюдающим всё это хозяйство со стороны, как бы смотрящим фильм без сюжета, но зато с самим собой в главной роли. Не смотря на то, что в данном фильме не было сюжета (да и названия, как это не странно, тоже), он мне нравился. Это, наверное, потому что я был в главной роли. Впрочем, продолжалась это кино не долго, каких-нибудь две-три секунды. Потом всё пропало. И куб, и я, и Елена прекрасная. Остался только тот, кто ждал, валяясь в пыли, дождя.
Ну вот. Опять этот синяк. Странное дело, я его совсем не знаю, а он мне уже настолько несимпатичен, что хоть волком вой, или Тулипом Киркоровым пой, что, в принципе, одно и тоже. Я, даже, не знаю, кого из них не люблю больше, моего синяка, или (так и подмывает меня написать Вашего, но, я полагаю, что Вы тут ни причём) Тулипа. Наверное, все-таки Киркорова, потому что своего пьянчужку я могу хоть сейчас поднять из пыли и, отряхнув оного, наделить его таким количеством добродетели, что впору ставить рядом с Христом, а вот Филю, не то, что я, он сам врятли сможет отмыться от того дерьма, в которое сам же (и я подозреваю, что не без удовольствия) влез (слово «вляпался» тут неуместно, так как оно подразумевает частичность, а он же именно влез и, причём, по самые уши).
Я, наверное, слишком громко распространялся о своей нелюбви к Ф. К., потому что, похоже, разбудил тогоктовалялсявпыли (по-моему, прекрасная фамилия. Правда, несколько длинноватая, но мы это, как-нибудь переживём), а он, со словами из старого японского мультфильма: «Тулип, мой милый Тулип», встал с, пропитанной жарким летом, земли и пошёл вслед за солнцем, то бишь, на запад, потому что именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту минуту скорби и отчаяния.
Я подозреваю, что даже если бы сейчас пошёл долгожданный дождь, он всё равно бы отправился туда, куда собрался пойти. Да, что дождь? Начнись сейчас вселенский потоп, или упади на Землю астероид размером с Луну, он всё равно, и, возможно, даже не заметив этих катаклизмов, продолжил бы путь к намеченной цели. Его цель была светла, как любовь, глубока, как мысль и непорочна, как святое зачатие. Что может быть возвышенней, чем стакан портвейна, служащего, к тому же святому священнодейству опохмела? Если Вы страдали от синдрома алкогольного похмелья, то Вы сможете меня понять, ну, а если нет, то рекомендую. Стоит попробовать. Для полноты жизненных ощущений, так сказать.
Добравшись до ближайшей точки общепита (какое славное словцо) и приняв на грудь вышеозначенный стакан священной жидкости (у виноделов и в простонародье – портвейн), он, в ожидании, когда попустит, закурил и принялся размышлять на финансово-метеорологические темы. В кармане у него находилась хоть и скомканная, но сотка и, к тому же, зелени, да, дома, ещё одна, точно такая же купюра, только гладенькая (читай: новенькая), ожидавшая своего часа, где-то в недрах двухтомника Бродского. В каком из томов она находилась, он не помнил. Прогноз погоды, услышанный по радио, не сулил для него ничего хорошего, то есть обещали жару и пекло, адские муки обещали. И никакого намёка не то, чтобы на дождь, даже о вшивенькой облачности ничего не было слышно. Вот и размышлял наш герой, как долго продлится эта пьяная жара и хватит ли у него на содержание оной денег?
- Володя, у тебя, что сегодня день рождения? – услышал он за своей спиной мужской голос. И хотя его звали не Володя, он всё равно обернулся.
- С чего ты взял? – вопросом на вопрос ответствовал тот, кого мама нарекла Володей.
- Да вот, сидишь тут побритый, чистый и трезвый, как мудак.
«Значит я не мудак, потому что не трезвый», не уловив юмора в данном диалоге, подумал про себя Тотктовалялсявпыли (фамилия у него такая) и для того, чтобы закрепить, причём, не столько в своём мозгу, сколько в глазах общественности, данное утверждение, он взял себе ещё двести граммов портвейна.
Как-то сразу, без предупреждения на город опустился вечер, а вместе с ним, хоть и относительная, но прохлада. И те, кто прятался от удушливого дня за навороченными кондиционерами и трехлопастными вентиляторами, а у кого не было этого чуда цивилизации, просто пускал пузыри в прохладной ванне, или отсиживался в туалете (потому что туалет – это самое прохладное место в квартире. Лично проверял), вышли подышать запахом моря и магнолий, пиццерий и шашлычных, наполняя собой вышеозначенные заведения к неописуемой радости их работников.
Зажглась иллюминация, и музыканты стали настраиваться к ночному покосу. Борис, с труднопроизносимой фамилией Тотктовалялсявпыли, любил музыкантов (более того, он сам, когда-то, был одним из них, пока, как он считал, удача не сделала его бизнесменом), а по сему, собирался честно поделить, пока ещё целую, сотку между собой и ими. Правда, он ещё не знал, с кем именно из музыкантов ему придётся делиться, потому что на небольшом пятачке, вместившем в себя три точки, именуемых кафе, или барами и расположившимися под открытым небом, находилось такое же количество оркестров, сводившихся, в принципе, к наличию минидиска, несущем в себе всю музыкальную информацию, какой-нибудь клавиши, в основном, для понтов и одного-двух вокалистов, которые пахали, как проклятые. Вот и приходилось, в этом крайне ограниченном пространстве, им работать, старательно заглушая друг друга и таким образом, создавая такую джазовую какофонию, название которой лишь одно – бардак. Как-то Лёша предложил им, замидировавшись, исполнять одно произведение на троих, но они, не поняв шутки юмора и даже слегка оскорбившись, отказались от его, в общем-то, вполне логичного предложения и продолжали терзать не только свои уши, но и уши посетителей. Однако, не смотря на весь вышеописанный хаос, людей там хватало, и парнасовые бабки текли, если не рекою, то, по крайней мере, чем-то очень на неё похожим, в которую, полноправным зелёным ручейком, влился и полтинник Бориса. Остальными деньгами он распорядился не по пьяному рационально, купив себе на тридцатку выпить и поесть, на десять баксов букет роскошных роз, для не менее роскошной дамы, находящейся за столиком напротив и ещё оставив десять грин про запас.
Безумству пьяных поём мы песню. Правда, никаких пьяных безумств Борис не вытворял, если не считать большого арбуза, купленного у азербайджанцев и тут же отпущенного в море, как он выразился: «В родную стихию». После чего, отхлебнув из бутылки, купленной в одном из трёх кафе, с гансовским названием «Русалка» и выкурив сигарету, он последовал, не утруждая себя раздеванием, вслед за арбузом. Однако, море его не приняло и, дав волной пинка под зад, вытолкнуло его на пляж, усеянный мелкой галькой и мусором, оставшимся после отдыхающих.
- Ну, и что это значит? – вопрос был риторическим и не требовал ответа, но, не смотря на это, ответ последовал и, причём незамедлительно:
- Да ты же пьян, как сапожник.
- Да. Ну и что? – он был настолько невменяем, что совершенно не удивился тому, что с ним беседовало море, потому что рядом никого не было и с ним некому, кроме моря, было разговаривать.
- А то, что пьяному море по колено, - голос у моря, как это ни странно, был прокуренным, но приятным, - а для меня это оскорбительно и приходится вас топить, как котят.
- А как насчёт исключения?
- А с чего бы это?
- Я же тебе арбуз подарил.
- Это какой? Вот этот, что ли? – и море, показав Борису свою изнанку, изрыгнуло на поверхность то, что некогда было арбузом.
От арбуза остались только воспоминания, выраженные в полосатой, чёрно-зелёной окраске. Всё остальное напоминало ужас из «Чужих» (любой части), и этот ужас с угрожающей скоростью и голодным желанием в глазах двигался в его направлении, но он не испугался, потому что не успел этого сделать, покинув опасное место чуть раньше, чем стали развиваться события, приобретя рискованный для него оборот. Как только он понял, что приезжие южане продают под личиной арбузов чёрт знает что (а понял он это довольно быстро. Достаточно было одного взгляда на эту тварь, чтобы понять, что с арбузом она ничего общего не имеет), он сразу же направился к ним для того, чтобы учинить разборки (выражаясь более цивилизованным языком: для предъявления своих претензий, как покупателя, мол: «Вы чё, пацаны, в натуре, фуфло братве двигаете?») и, испортив, в праведном гневе, бедным торговцам две трети товара, угодил в милицию, где его рассказу об арбузах-монстрах никто не поверил, и где, на всякий случай, его поместили отдельно от остальных задержанных.
Проснулся он оттого, что кто-то нежно, но настойчиво теребил его за плечо, призывая проснуться. Открыв глаза, он узрел сначала милицейскую фуражку, а уж потом её обладателя, огромного мордоворота в форме подстать его головному убору, который одной рукой всё ещё держал его за плечо, а на второй был поднос с водрузившимися на нём поллитровой бутылкой минералки, чашкой ещё горячего и ароматного кофе и, что важнее всего, бутылочкой армянского коньяку, рядом с которой стояла пустая коньячная рюмка.
- Как Вы себя ощущаете, Борис Борисович? – поинтересовался бравый и очень похожий на халдея страж правопорядка, - не желаете ли кофеёчку, или коньячку, - в данной тираде не хватало лишь буквы “с”, приставляемой в конце почти каждого слова.
- Спасибо за заботу. Отвратительно. И желаю, но спачала я выпью минералки, - и он, игнорируя стакан, через бутылочное горло вылил содержимое бутылки в своё, истосковавшееся по влаге за ночь, после чего произнёс: - а, что случилось?
- Вы о чём это? – искренне удивился вопросу мусор-халдей.
- Как давно вы практикуете подобный сервис? – он налил себе коньяку и незамедлительно его выпил.
- А мы его не практикуем. Это только для Вас, - казалось, что он сейчас произнесёт: “сэр”, но он этого не сделал.
- Почему же мне такие привилегии? - он принялся за кофе, - сигаретки не найдётся?
- Да. Конечно, - мордоворот достал из нагрудного кармана пачку «Kent» и протянул её Борису с труднопроизносимой фамилией. За ней последовала зажигалка, - а, что касаемо привилегий, то я ничего не знаю. Мне просто сказали, чтобы я принёс всё это во вторую камеру, к Борису Борисовичу Тотктовалялсявпыли. Это Вы?
- Да. Это я. А кто же этот добродетель? Кого мне благодарить за свалившееся на мою голову счастье?
- Наш начальник. Подполковник Лаврентий, - он был горд. Только, не понятно почему. То ли за своего начальника, то ли потому, что называл его просто по имени.
- А фамилия, или хотя бы отчество у Лаврентия имеются?
- Так это и есть его фамилия, - теперь становилась понятна причина гордости. Это была гордость подчинённого за своего боевого командира, по старинке, рубавшего шашкой отбросы общества, в лице извращенцев и маньяков, рэкетиров и воров, взяточников и насильников, а также самых обычных убийц. Тех же, кого не удавалось прикончить на месте, он отправлял на скамью подсудимых, откуда их, после непродолжительной нотации, переправляли на зону, варежки с домашними тапочками шить, или лес валить – это уж кому как подфартит.
- Здравствуйте, - сказал Боря, входя в кабинет Лаврентия, в одной руке которого находилась бутылка коньяка, а в другой, работающая, как паровоз на станции Москва-Депо-Сортировочная, сигарета. Надо заметить, что он очень быстро привык к услужливому обращению к себе, а по сему, кайфовал в милиции - месте, в котором, как я подозреваю, и самим милиционерам не очень то нравилось находиться.
- Здравствуйте, Борис Борисович, - засуетился Лаврентий, вставая из-за стола и направляясь навстречу Борису для того, чтобы пожать ему руку, - как Вам у нас?
- Спасибо. Сервис на высшем уровне, - сказал Боря, ставя на стол бутылку и освобождая свою руку для рукопожатия с бравым подполковником, - только вот, так сказать, кровать, мягко выражаясь, жестковата.
- Видите ли, дело в том, что подробности, связанные с Вашим задержанием, нам стали известны лишь к трём часам ночи, а Вы в это время уже спали. Вот и было решено оставить Вас у нас до утра.
- А, что за подробности? – ему, откровенно говоря, было наплевать на какие-то там подробности, однако правила этикета обязывали его задать этот вопрос.
- С Вашей помощью, Борис Борисович, - голос Лаврентия наполнился пафосом, - мы задержали триста семьдесят три кило инопланетян, а также их распространителей, - создавалось впечатление, что инопланетных товарищей по разуму продавали на рынке, словно картофель. Судя по всему, подобное сравнение пришло не только в мою бестолковку, но и в голову Бориса:
- Как картошку, что ли?
- Почти. Их распространяли, под видом арбузов, два азера, которые, правда, не знали, что именно они продают. Мы проверили. Они купили, по копейке за штуку, тонну арбузов на трассе, у водителя какого-то красного КАМАЗа и заплатили за это один рубль, - достав из недр своего дубового стола калькулятор, он произвёл какие-то вычисления и продолжил, - не сложно догадаться, что арбузов было ровно сто, и каждый из них весил по десять килограммов.
- Должно быть, ребята не хило поднялись? – предположил Борис. Коньяк, возвращая его на грешную землю, не давал ему возможности подняться до высот инопланетного разума.
- Не успели. Они продали всего семь арбузов, один из которых купили Вы, а остальные Вы же разбили, а, что не разбили, то мы конфисковали, - в его голосе чувствовалась гордость за свою оперативность, - и, что интересно, - продолжал подполковник милиции Лаврентий, - те, кто съели арбузы, через час превратились в монстров…
Его содержательный рассказ был прерван, на самом интересном месте, людьми в белых халатах – четырьмя амбалами (каждый под два метра), руководимыми сухонькой, но очень волевой и властной женщиной в пенсне, которые без стука вломились в кабинет и, не дав Лаврентию не то, что воспользоваться пистолетом, а, просто, даже расстегнуть кобуру, скрутили последнего, а вместе с ним и Бориса.
В психиатрической больнице имени Ф. М. Достоевского (по всей видимости, Фёдор Михайлович был удостоен такой чести за написание романа «Идиот»), в кабинете главного врача их ждал радушный и радужный приём.
- Так значит, вы видели инопланетян? – голос у главврача – сухонькой, но очень волевой и властной женщины в пенсне, был вкрадчиво мягким и профессионально приятным.
- Да. Конечно, - Лаврентий был возбуждён, а Борис, убаюканный действием продукции Ереванского коньячного завода, молча и, как бы со стороны взирал на происходящее, которое его вроде бы не интересовало.
- И, что же это было?
- Арбузы.
- Арбузы? – это был, чистейшей воды, сарказм, которого, впрочем, Лаврентий не замечал, а по сему продолжал, как ни в чём не бывало:
- Да. Арбузы, но не простые, - «а золотые», - мысленно довёл фразу до логического завершения за него Борис.
- А какие? Золотые что ли? – прочитала мысли Бориса обладательница раритетного пенсне.
- Ну, почему же золотые…
Продолжить ему не дали. Распахнулась дверь (и вновь, без стука), через которую в кабинет ввалилась пьяная компания. Властная дама в пенсне хотела, что-то возразить, но, как она не силилась, ей не удалось даже рта раскрыть, не говоря уж о том, чтобы, что-то там произнести. Остальные работники психиатрической лечебницы имени Ф. М. Достоевского ощущали себя так же, как и их шеф. Психи же, напротив, почувствовали такой прилив жизненной силы, что с утроенной энергией полезли на стены и, к удивлению парализованных, но не утративших способности мыслить докторов и санитаров этого гуманно-оригинального заведения, некоторым из них это удалось. Среди множества наполеонов, лениных, гитлеров и иже с ними, поражал своей прытью один необычный и ярковыраженный гомик, который мнил себя исключительно гетеросексуальным, эдаким мужиком, трахающим всё, что шевелится, а не наоборот, как это являлось на самом деле, и умудрившимся забраться на потолок и совокупиться там с люстрой. После этого случая все, пусть скромные, но всё-таки люстры убрали, оставив голые стоваттные лампочки, которые, несмотря на свою обнажённость, никого не возбуждали.
Напрошенными гостями оказались, те с кем Лаврентий начал непримиримую войну и из-за кого угодил в психушку. Им очень понравилась настойчивость и неподкупность бравого командира. Именно таких не хватало в их космофлоте. Уговаривать Лаврентия не пришлось. Его ничего не держало на Земле, к тому же ему пообещали дать для начала в подчинение космолегион, что равнялось, по земным меркам, полку и было для начинающего космического командира совсем не плохо.
Борис, со словами из старого японского мультфильма: «Тулип, мой милый Тулип», встал с, пропитанной жарким летом, земли и пошёл вслед за солнцем, то бишь, на запад, потому что именно в том направлении находились питейные заведения, в содержимом которых он так нуждался в эту минуту скорби и отчаяния.
06. 09. 00. г. Ялта.