Выставочный зал 2. Картина

Итак, галерея. Вход по цене семьдесят пять центов с рыла. Унылая и вечно сонная старушка, божий одуванчик, в качестве бесплатного приложения для посетителей, но обходящаяся администрации хранилища прекрасного в пятнадцать долларов в месяц. И огромный полосатый кот, прямо не кот, а тигр после менингита. Самая большая местная достопримечательность. Он об этом знал, а по сему позволял себе валяться, где ему вздумается. Чаще всего это происходило в самых неподходящих местах и люди, восхищаясь его размерами и расцветкой осторожно (не дай Бог побеспокоить) обходили чёрно-рыжего нахала. Однажды, какой-то зевака, залюбовавшись одной из работ (необходимо заметить, что есть чем) Сорокиной Зои Васильевны, местной кудесницы, кота не заметил и наступил ему на хвост. Поднялся дикий вой, сравнимый разве что с сиреной во время авианалета, но не это главное. Главное заключалось в том, что кот, как лежал, так и остался лежать на полу. Большое и ленивое животное. И вообще, в галерее царила довольно ленивая атмосфера. Причём, нельзя сказать, что лень вызывали экспонаты. Отдельные из них были лучше, или хуже, но воплощением движения. На одной из картин местного хиппи даже был изображён убитый, двигающийся наркоман, в огромном шприце которого была жидкость, состоящая из цветов. Что именно хотел сказать автор этого, с позволения сказать, произведения, я не знаю, но подозреваю, что связывал он это хозяйство с детьми цветов, то бишь с теми, кого представлял сам, то есть с хиппи. Цветы, наркотики и смерть, как воплощение жизни.
Я приходил туда раз в неделю. В понедельник. Для некоторых понедельник – день тяжёлый, пропитанный вино-водочными парами, для меня же это день общения с творчеством, выраженным преимущественно в изобразительном искусстве. Приняв на грудь два стакана портвейна и нарезав, в ожидании когда же заберёт, три круга вокруг выставочного зала и, дождавшись желаемого, я, в ослепительно белом, с двумя-тремя каплями портвейна, плаще, проникал в храм красоты. Необходимо заметить, что делал я это совершенно бесплатно, так как, намозолив глаза, за два с лишним года, своими еженедельными посещениями служителям этого храма, я добился того, что стал ими узнаваем и впоследствии бесплатно пропускаем туда, где сеяли вечное, доброе и иногда разумное.
Мне нравилось, не спеша переходить из зала в зал, рассматривая работы местных Пикассо и КуКрыНиксов, Сальвадоров Дали и Айвазовских. Было в них, что-то первобытное и по-детски непосредственное, то, что навсегда утратили, приобретя мастерство, мэтры от живописи.
Именно здесь, в зале номер два, возле картины, которая называлась «Галерея» я познакомился с тобой и джазом, потому что если бы не ты, я бы до сих пор носился со своими Лордом и Пейсом. Впрочем, ни слова о музыке. Сейчас речь идет о живописи. Кстати сказать, тебя уже давно нет, ты ушла из меня так же молниеносно, как и вошла, без каких-либо опознавательных знаков, а картина до сих пор висит на своём прежнем месте и вызывает во мне те же самые чувства, какие я испытал от общения с ней в первый раз. Разве что, может быть, к ним примешалась ещё всепоглощающая радость утраты.
Итак: «Галерея». Вся картина, состоящая из толпы, глазеющих на меня людей, выполнена в черно-серых тонах и только в центре, ярким пятном, выписанным с особенной тщательностью и вобравшим в себя все краски мира, даже те, которых в нём нет, находишься ты. Хотя, это, конечно же, не ты, а просто молодая, симпатичная женщина, очень похожая на тебя. Однако, после того, как мы расстались, она, для меня, без всякого волшебства, в первый же понедельник моего одиночества, вдруг, ни с того, ни с сего стала тобой. Ты стоишь и, ничего не говоря, смотришь на меня. Взгляд твой излучает, в зависимости от погоды на улице и, как следствие, в моём мировоззрении то некую заинтересованность (я надеюсь, что мной, хотя, как знать), то откровенную антипатию, а однажды, употребив три стакана, вместо двух положенных и совершив лишь два круга, вместо положенных трёх, я узрел в твоём взгляде желание. Ты хотела меня. В принципе, тут нет ничего необычного. Меня многие хотели и, надеюсь, что продолжают это делать. Просто, совокупляться с картиной мне ещё как-то не приходилось… На которой находилась ты. Яркое пятно среди серости и откровенной темноты. Ты была в красной спортивной куртке, а твою, хочется надеяться, красивую шею прикрывал длинный белый шарф. Я восхищался тобой. В принципе, я, каждый понедельник, сам того не подозревая, приходил к тебе. И ты ждала меня, с трудом, но, тем не менее, стойко выдерживая ненавистные тебе взгляды других посетителей, для того, чтобы дать мне возможность полюбоваться тобой. Тебе нравился мой взгляд, сначала изучающий, затем восхищённый и лишь потом отождествляющий тебя с памятью, которую я, аккуратно сложив, словно носовой платочек, старался спрятать подальше, куда-нибудь во внутренний карман своего ослепительно белого, с двумя-тремя каплями портвейна, плаща.
Она, всякий раз, просыпаясь в понедельник, испытывала нечто вроде предвкушения морального оргазма, потому что по понедельникам она развлекала себя тем, что с самого утра, выпив чашку бодрящего чая, отправлялась в галерею и убивала там время за разглядыванием картин местных художников. Ей нравился этот процесс ничегонеделания. Вроде бы не делаешь ничего, а вместе с тем, культурно просвещаясь, морально растёшь. Вот где не паханая отрасль сельского хозяйства, так сказать, целина для философов, или для тех, кто мнит себя таковыми. Из основной массы работ, симметрично расположившихся на белых стенах, она выделяла несколько абстрактных полотен и всякий раз, подходя к ним, находила в них для себя, что-то новое. Однако все эти поиски служили лишь для того, чтобы оттянуть момент, когда она окажется в зале номер два, возле своей любимой картины «Галерея», на которой среди серо-чёрной массы ничего незначащих людей, ярким пятном, стоял и смотрел на неё молодой человек в ослепительно белом плаще с двумя-тремя каплями жидкости цвета вишни. Она почему-то думала, что это портвейн.

19. 08. 2000 г. Ялта.