Скука

Очередь была огромной, и казалось, что она никогда не кончится. Само слово уже говорит о том, что произошло это во времена совей(т)ского союза. Естественно, она была за вином (ну, и за водкой с коньяком тоже, просто, нам хотелось вина, а по сему, стояли мы в этой чёртовой очереди именно за ним). Поскольку, продвигалась она очень медленно, мы, от нечего делать, сначала тихо, потом всё громче и громче стали между собой переговариваться. Переговоры сводились к следующему:
- Какое сегодня число?
- Нашёл у кого спросить. Спроси, что-нибудь полегче.
- А месяц какой?
- Май.
- Нет. Июнь.
- Какой июнь? Май.
- Хорошо. Давай у кого-нибудь спросим.
- Ну, вы, ребята, даёте, - сказал впередистоящий мужик, всем своим видом напоминающий синяка классической формы и внешности, и его глаза наполнились уважением, которое невозможно было подделать.

Год 2000. Лето. Ялта. Дом. Пришёл Алик. Он пьян и немногословен. Прямиком направившись на кухню, уселся там на стул и заснул. Справедливости ради, необходимо отметить, что данное состояние души и тела для него не является обычным. Просто, по всей видимости, сейчас, что-то не складывается в его жизни, вот и пользуется он тем, к чему люди во всём мире прибегают для того, чтобы хотя бы иллюзорно избавиться от проблем. Алкоголь, или наркотики. Других антидипресантов ещё не придумали. Алик не игнорирует ни того, ни другого, однако, глядя на меня, он явно отдаёт предпочтение первому средству избавления от проблем. В то время, когда он совершенно не обременён никакими проблемами, то есть, пьян, как свинтус невменяемый, мне он не нравится. И терплю я его только потому, что он когда-то делал то же самое по отношению ко мне. Всё течёт, всё изменяется. А ведь было время, когда ты, милый мой друг (сейчас я обращаюсь к Алику), гнал меня из своего дома и только за то, что я с початой бутылкой водки и, как следствие, не очень тверёзый приходил к тебе за поддержкой и уходил от тебя не солоно хлебавши, вернее – ни капли горькой не пригубивши. Да. Всё течёт, всё изменяется. Правда, водку я забирал с собой.
Немного проспавшись и поздоровавшись со мной, Алик обнаружил, что в доме, кроме меня и его есть ещё люди, а именно: Паша с Вадиком, убравшие литр водки от Союз-Виктан и теперь гоняющие виртуальные бильярдные шары с помощью моего старенького, но исправно работающего компьютера и Саша, приступивший к Мадере и параллельно к оценке моего, с позволения сказать, творчества, на этом же компьютере набранного. Несмотря на то, что в отдельных ипостасях наши точки зрения кардинально не схожи, я ценю мнение Саши. Особенно, если оно касаемо моей писанины. Наверное, случается это так, потому что ему, если он не врёт, нравится то, что я пишу. Хотя, вот скажем, Алик не в восторге от моих рассказов, а это совершенно не мешает мне прислушиваться к его точке зрения. При условии, конечно, что она, то есть, его точка зрения не пьяная.
Выпив, предложенный Сашей, стакан Мадеры и выкурив, обязательную в таких ситуациях, сигарету, Алик приобрёл разговорчивое настроение, а, приобретя оное, разговорился. Саша, да и я, в меру своих сил, с удовольствием поддержали беседу (Паша с Вадиком были заняты забиванием бильярдных шаров в виртуальные лузы). Сначала Саша цитировал нам (любит он это дело) Пелевина, затем, как водится, мы вспомнили пару смешных эпизодов из Довлатова, после чего переключились на творчество Гребенщикова.
Да так там и остались. Песни Бориса Борисовича многогранны и неоднозначны, а по сему, являются прекрасным объектом, как для похвалы, так и для критики. В проповедниках того и другого Б. Г. не испытывает недостатка. Мы, по вполне понятным причинам, относим себя к первым (и необходимо отметить, что желание быть первым тут совершенно ни причём). Потом пришла с трудовой вахты, которую она несёт в престижном ресторане, Катя, не разделяющая нашей любви к работам Б. Г., однако, к критикам его творчества также не относящаяся. Она относится к нему никак. Ей совершенно наплевать на песни Гребещикова, впрочем, так же, как и на их создателя. Я её понимаю, поэтому не осуждаю. Просто, воспитание в музыке у неё иное, нежели у нас. Однако, Катя пришла и нам приходится прекращать петь здравицы Б. Г. и расходиться по домам. Мне, в отличие от Алика с Сашей, расходиться никуда не приходится, потому что я уже дома. Я раздеваюсь, на что летом у людей уходит крайне немного времени, и ложусь в постель. Засыпаю. Снится мне всякая ерунда.
- Давай, бросим курить, - предложил мне, на следующее утро Паша, не подозревая, что ему, просто, надо сократить количество потребляемого кира.
- «Бросай курить. Вставай на лыжи. Здоровьем будешь не обижен», - вспомнил я, в ответ на его предложение, цитату из антиникотиновой песни.
- Ну, да, - согласился с ней Паша.
- Я бы бросил, но в Ялте проблемы с лыжами.
- Почему?
- Да, лыжи-то есть, а вот с остальным – проблема.
- «Стою на асфальте, в лыжи обутый. То ли лыжи не едут, то ли я гребанутый», - подтвердил мои сомнения, цитатой, ставшей народной мудростью, Паша.
На этом наша беседа о вреде курения была закончена. Затем был обед. Вернее – завтрак. Просто, по времени это являлось обедом, а фактически мы завтракали, впервые, в течение сегодняшнего дня, приступив к трапезе. Потребление пищи мы привыкли совмещать с потреблением кинопродукции. На сей раз, кино было скучным, о проблеме абортов в США, в котором, на протяжении всего фильма, восемь взрослых мужиков и одна, естественно симпатичная, дама решали дилемму: аборт – убийство это, или нет и, как следствие, сажать ли абортируемых (?). А мне, в связи с этим, пришла в голову мысль: если за аборт бедную женщину станут сажать в тюрьму, то почему бы им не начать сажать людей на электрический стул за суицид? Только здесь возникает проблема: как быть с теми, кто удачно справился с поставленной задачей? За неудавшееся самоубийство, давать десять пожизненных заключений, как за попытку убийства – это понятно. А вот, что делать с теми, кто смерть, так сказать, воплотил в жизнь, удачно наложив на себя руки?
После обеда была сигарета (Паша не курил), после сигареты то, что латино-американцы именуют сиестой. Снилась мне всякая ерунда. Катя ушла на работу. Пришёл, разделил с нами ужин и ушёл Алик. Работали телевизор, видеомагнитофон, компьютер, приёмник на волне «Транс-М Радио» и ушастый чайник со свистком, похожим на хор автомобилей. Как в Смольном, звонил телефон.
День, в течение которого Паша не выкурил ни одной сигареты, близился к закату. Не хотелось бы, но, скорей всего мне опять приснится какая-нибудь ерунда.
Спокойной ночи…

11. 09. 00 г. Ялта.