плюс молоко бесплатно
Так что, как видите, на примере простой рабочей семьи я показал, что незачем так бояться моей работы, - я ведь не на ядерном полигоне мишенью работаю, и не на химкомбинате, дегустатором отравляющих веществ, а обыкновенным стропальщиком числюсь я в табельной …ного цеха номер шесть, в котором, по слухам, из-за вечновисящей пыли, спустя год работы, человек напрочь лишается легких и верхних дыхательных путей. Зрение же теряется (по тем же недостоверным слухам) в геометрической прогрессии. Опять же от этой зловредной пыли, мол, за три месяца, ворошиловский стрелок превращается в беззащитного крота.
Вот ведь, говорят такие болтуны, не зря вам большую прибавку к зарплате дают, отпуск продлевают и на пенсию раньше выпроваживают, плюс молоко бесплатно. И качают своими тупыми головами. Вредность, вздыхают, неизвестно как скажется…
Мне ли вам доказывать необоснованность этих дурацких слухов, неизвестно по каким мотивам и кем сочиненных. Пусть уж лучше бригадир мой, Федор, сделает это – пригласит всех тех горе-сочинителей, и разольет литру самогонки в их стаканы, протянутые дрожащими от испуга руками. С первого раза, несмотря на то, что они на весу ходуном ходят, - поровну. Глаз-алмаз!
Федор также отравлен дурацкой пропагандой. Постоянно пеняет на мифическую вредность. «Я пью, - говорит он, - ибо алкоголь, - (и непременно с ударением на первом слоге), - изгоняет из моего организма всю эту хренотень, и не пускает ее извне.
Он одним духом выпивает стакан, морщится, занюхивает рукавом давно не стиранной спецовки и закуривает «Приму».
- Не дыми, - подкалывают его. – Ведь и так в цеху дышать нечем!
А Федор на это молчит. Он еще не придумал хорошего ответа. Всякий раз пытается, мыслит, а не выходит.
Но люди считают, мол, зря подкололи. Молчит – значит обиделся. Ведь как ни крути, а сын-то без ноги родился, да и внук немой, - словно забывчивый диктор ТВ шевелит губами, причем уверенно и даже вроде с какой-то интонацией.
Я лично считаю, что алкоголизм Федора не профилактика от вредности, а обыкновенный человеческий порок. Результат неустроенности быта, несчастливой личной жизни, неуверенности в завтрашнем дне и прочих типических проблем человека.
Мастер дядя Гоша по этому вопросу со мной согласен.
Мастер дядя Гоша, усатый, хитроглазый, краснощекий, в когда-то белой каске, никогда не высказывает собственного мнения. В душе он, вероятно, с чем-то согласен, а с чем-то нет, но прилюдно выражает лишь положительную реакцию, даже на диаметрально противоположные мнения. Скажем, посоветовал я окрасить шкаф для инструментов в красный: так, мол, и так – обосновал я.
- Согласен, - ответил дядя Гоша. – Пускай будет красный.
- Но, - возражает Федор, - это ведь не противопожарный инвентарь, а инструментарий, и стало быть он должен быть нейтрального, к примеру, синего цвета.
- Да. Он должен быть синим, - соглашается дядя Гоша.
- А мне больше нравится красный, - из вредности продолжаю я.
Дядя Гоша, подумав, изрекает: «Мне тоже импонирует красный цвет. Это хорошая идея.»
И так можно перебирать два цвета до конца смены. И с каждым дядя Гоша будет поочереди соглашаться. Причем если мы с Федором нарочно поменяемся предлагаемыми цветами, его это нисколько не выведет из себя. И ни за что он не ответит на вопрос какой бы цвет он сам предпочел. Не ответит и все. Даже если спит и видит этот шкаф зеленым.
Вот я сейчас стою на галерее, курю и думаю то, что вы сейчас читаете. Разве можно дядю Гошу считать жертвой пресловутой вредности? Нет, скажете вы. Его уступчивость, его болезненное соглашательство, вероятно является следствием неправильного воспитания. Так-то вот. Сами сказали. А слухи, тем не менее распространяете и меня сторонитесь, словно я псих ненормальный, раз здесь работаю.
Итак, я стою на галерее, пять метров над уровнем рельсов, по которым снуют трансферкары с отходами производства. Курю, разглядываю цех (даже отсюда из-за запыленности не очень-то много видно), и думаю то, что вы сейчас читаете.
Люди в цеху заняты делом полезным стране и народу, но вредным, как утверждают в стране и в народе, этим самым людям. Бегают под крышей цеха кран-балки: скрипят, искрят, плюс спецвопли крановщиц – мне, как стропальщику, понятные. Визг крановщиц запросто перекрывает шум цеха, ибо иной частоты. Различая едва заметные колебания частоты и продолжительности этого чудо-визга нетрудно ориентироваться в рабочем пространстве-времени. Такая-то модуляция – обед, вроде как такая же (на слух непосвященного) – отойди, везу сыпучий груз, и уж ну точно копия предыдущей, ан нет, совсем иное: «Ира, получи, пожалуйста, за меня аванс, мой табельный номер, если ты забыла - сорок девять ноль шесть».
Вон, вижу, какой-то мужик, внизу, тащит ведро со смолой; другой мужик получил новые спецботинки и на ходу гнет их руками, испытывая штампованную подошву на прочность; женщина в зеленой каске, купила в буфете колбасу и несет ее в руке. В другой ее руке, несколько небольших гнутых профилей – заготовки под что-то.
Оба мужика перебегают колею прямо перед тупым носом трансферкары. Женщина –таки подождала пока та проедет.
Вообще-то травматизм у нас очень высок, но нетипичен в сравнении с другими цехами: то дверью буфета нос кому-нибудь сломают (ведь она металлическая, массивная и не видать изнутри, что на кого-то открываешь), то упадет кто на ровном месте, а потом утверждает, что толчки подземные, еще и кучу свидетелей с обмазанными йодом костяшками пальцев найдет… А эти мужики, что перебегали колею… Могли ведь под колеса угодить, головой думать надо. Тем более, что не ослы какие-нибудь. Один из них, вон тот, в желтой каске, Иван из травильного, мой сосед по бане. Толковый мужик, не раз помогал мне то силикатного клея из бака набрать, который у них в травильном зачем-то для производства используют, то в кассу очередь займет, а я помогал ему на похоронах, когда его отец умер.
Второй – мастер прокатного отделения. Вместе в заводском автобусе на работу и с работы ездим. В одном районе живем. Они друг друга не знают, Иван и тот мастер. Просто идут в одном направлении, через галерею, на которой я стою. Скоро поравняются со мной.
Я поворачиваюсь к ним, чтобы поздороваться. Иван – густобровый, с нелепой по-женски кокетливой родимкой над верхней губой. Из-за нее за ним приклеилось прозвище «Мамзель».
Мастер-попутчик, невысокого роста крепыш, с пятого класса занимался штангой, отчего сильно не вырос, хотя генетически был предрасположен. Это он сам так всем говорит. Я в этом не разбираюсь. Главное, что он знает много просто улетных анекдотов. Про один только клитор – восемь штук, и все непошлые, никто не смущается, а наоборот, вне зависимости от пола или ориентации – возбуждаются и хотят.
Отбросив сигарету, я приветственно подаюсь им навстречу, улыбаюсь. Но Иван как-будто меня не замечает, словно я не я, а примелькавшийся наплыв металла на перилах ограждения. Мастер же, улыбается в ответ, кивает загодя и, вижу, пробует, исподтишка, отереть вспотевшую ладонь, которую протянет мне через несколько секунд.
Иван уже поравнялся со мной и, чувствуется, пройдет мимо не обращая внимания, как если бы я - ненужный предмет.
Я удивлен. Почему? Пока я перебирал в уме возможные обиды, которые разве что ненароком мог ему нанести, он поравнялся со мной и даже сквозь недавно налетевшую облаком специфическую вонь, часто возникающую в нашем цеху, я ощутил невкусный запах только что съеденной им в столовке котлеты.
Не успеваю я произнести пришедших мне на ум слов укоризны, как Иван резко, словно сработал стоп-кран, остановился, схватил меня за плечи, развернул, продел свою руку сзади между моих ног и, таким образом подняв меня, попытался свергнуть вниз. Я уцепился за перила и стал что-то орать. Он тут же отстал, и так же молча пошел дальше.
Мастер-попутчик, пожимая мне руку спросил:
- Ну что, понравилось?
- В смысле, понравилось? Ты что, дебил? – грубо выкрикнул я, огорошенный таким обращением.
- Не груби, пацан, щас быстро тебя в чувство приведу, - брызгая слюной мне в лицо прошипел мастер-попутчик и с такой силой сжал мою ладонь, что я увидел цветной калейдоскоп.
Вдруг откуда ни возьмись выскочили дядя Гоша и какой-то незнакомый мне рабочий. Подбежав к нам, они принялись сообща перегибать нас за перила. Поскольку мастер-попутчик оказался для них физически несгибаем, они молча приняли его себе в союзники и уже втроем, без особых проблем вынесли меня за перила. Я повис над стоящей в пяти метрах подо мной женщиной в зеленой каске и лишь несогласованность действий моих мучителей держала меня их усилиями в воздухе.
Женщина, запрокинув бельмо неразличимого в смоге лица, вдруг как-то неприятно закудахтала, отшвырнула прочь колбасу и принялась с каким-то диким упоением швырять в меня металлические уголки заготовок. И хоть не одна из них не долетела, а одна даже упала ей на каску, заставив прекратить кудахтанье и действия, мне все равно было не легче, ибо держали меня уже лишь за штанины, а те, с моего худосочного зада, неумолимо сползали.
- Что за ***ня?! – вдруг услышал я властный окрик. Не прошло и десяти секунд, как я снова стоял на своих двух на галерее.
Все переминаются с ноги на ногу и неловко сутулятся, боясь встретиться со мной взглядом, долго ищут по карманам сигареты и спички, терзают дрожащими руками зажигалки…
- Совсем крыша поехала? – негодует вернувшийся Иван, мой вызволитель.
Снова налетело облако вони-эпонима нашего цеха. И я вдруг как двину Ивана коленом в пах. Мгновенно подключилась вся команда. Мастер-попутчик стал методично бить полуприсевшего от боли в яичках Ивана кулаком по темени. Пожалуй ему самому было даже больнее, но он этого не замечал. Его пухлые щеки колебались как у бульдога и он бил, бил, бил… Неизвестный рабочий ничего такого не делал, а лишь, наклонившись к самому уху жертвы, орал: « Хуууяяяааак! Хуууяяяааак!», войдя в ритм с кулаком-молотом мастера. Дядя Гоша снял каску и по-педовски несильно шлепал ею Ивана по-спине, при этом часто восклицая фальцетом: « Ай! Ай! Ай!».
- Отвратительно! – вскричал я указывая на дядю Гошу.
- Противный, противный, - причитал он и слезясь, даже пуская сопли, продолжал шлепать Ивана каской.
- Гадко! Гадко! – кричал я исступленно, продолжая показывать на дядю Гошу. Все остановились. Иван поднялся. Дружно, мы схватили по-щеночьи скулящего дядю Гошу и, неторопясь, согласованно, скинули его вниз.
Потянуло сквознячком. Мы дружно прокашлялись, Иван смачно высморкался через нос, а я, напротив, втянул в себя и схаркнул.
Не сговариваясь мы дружно глянули вниз. Рыдающая женщина, пыталась вытащить из-под трупа дяди Гоши свою колбасу.
- Да бросай ты ее! – пробасил Иван. – Она уже плохая. Новую купишь.
- А ты мне купишь? – огрызнулась женщина. Зеленая каска с нее свалилась и лежала поодаль, заляпанная дядьгошиной кровью.
Мастер-попутчик закурил и сказал:
- Начало месяца, блин, айда посмотрим, может талоны на молоко начали давать.
Он двинулся по направлению к чайной, где выдавали талоны на положенное за вредные условия труда молоко. Мы последовали за ним.
Где-то вдалеке, в другом конце цеха, невидимые из-за смога, перевизгивались крановщицы.
26.12.1995 / 12.08.2001
Свидетельство о публикации №201081200079