Как я ходил в редакцию

Однажды я написал острую социальную повесть с емким названием «Доколе…», и направился с ней в редакцию популярного журнала «Чистые страницы».
В приподнятом настроении, предвкушая удачу, я твердой, державной поступью вошел в приемную, где за изящным столиком с изогнутыми ножками восседала миловидная секретарша. Она сладко улыбнулась и вежливо попросила меня подождать. Пока секретарша аккуратно постукивала наманикюренным пальчиком по клавиатуре, я пыжился придать своему лицу гримасу надменной благосклонности и снисходительности, с которой собирался торжественно объявить о решении печататься в журнале: мол, так и быть, я согласен.
Из кабинета Обругайцева Ивана Никифоровича (как гласила малахитовая табличка на двери) донеслись громкие выкрики, и через мгновение оттуда выскочил как ошпаренный, держась за ушибленную обо что-то голову, тщедушный, плешивый человечек. Человечек тут же убежал, и секретарша, вздернув вострым носиком, разрешила мне войти.
Я шагнул в комнату, где за широким, громоздким столом типа БМП* сидел толстый, грузнощекий господин с похожим на сочную, медовую грушу носом и большими губами, как у представителя африканской национальности.
– Это я! – бесцеремонно, но с чувством провозгласил я.
Господин хмуро глянул исподлобья в мою сторону и буркнул:
– Кто я? Вот я Иван Никифорыч Обругайцев, а вы?!
– Платон Бездарный, – я немного смутился, – псевдоним такой, конечно.
Обругайцев молча ткнул жирным пальцем на стул, и я уселся.
– Чего хотите? – что-то перечеркивая в своих бумажках, спросил он.
– Я написал повесть «Доколе…». Знаете, преинтереснейшая вещичка и…
Мою заранее заготовленную вступительную речь, по замыслу плавно переходящую в бурные аплодисменты, а затем и вообще в овации, нагло прервал телефон.
Обругайцев снял трубку:
– Слушаю… а чего вы хотели с этим мерзавцем Канальинским?! – басил он. – Что?! Это я-то виноват?!! Да тьфу на вас!!! – и подтверждая свою непоколебимую позицию, Обругайцев смачно плюнул в трубку.
Часть брызг, видимо срикошетив, попала на меня и, вытирая лицо платком, я продолжил:
– Вот. Повесть «Доколе…»…
– Так чего хотите?! – перебил осерчавший Обругайцев.
Я немного сник, но уже открыл рот, чтобы дать ответ, как телефон снова заверещал.
– Алло.
Примерно полторы минуты Обругайцев слушал, о чем вещали на том конце провода. За этот короткий промежуток времени его лицо сумело претерпеть огромное количество метаморфоз. В первые двадцать-тридцать секунд заалели щеки и необычно широко раскрылся рот. Когда перевалила минута, кожа стала приобретать красноватый оттенок, нижняя губа задергалась в судорогах, а правый глаз вышел из орбиты немного вперед, что свидетельствовало о тяжелом мыслительном процессе. И, наконец, в оставшееся время все лицо покрылось испариной и запылало цветом флага СССР, о белозубую челюсть забарабанила верхняя губа, левый глаз пришел на помощь своему товарищу, и теперь оба чуть ли не вывернулись на изнанку, а из носа и ушей повалил, как из градирни, густой пар.
– Это я-то?!! – заорал Обругайцев, да так, что стол затрясся и горшок с фикусом, примостившийся на его обрыве, чуть не упал на пол. – Да сами вы это слово!.. двадцать восемь раз!! Тьфууу на вас!!!
Теперь не остаточные явления его воинственного плевка, а весь оный обильно окатил меня волной освежающей влаги.
Происходящее обескураживало, и я стал усердно вытираться рукавом.
– Вам-то чего надо?! А!!! – крикнул Обругайцев.
– Так ведь «Доколе…»…
Телефон затрезвонил.
– Доколе?! Доколе, я вас спрашиваю?!! – заорал в трубку Обругайцев. – А мне насрать с памятника Петру I-ому на ваш отчет, на вашего недоделанного остолопа, и засуньте его талант себе знаете куда?!! Что-о-о-о!!! Плевать!!!! Да тьфууууу на вас!!!!!
Предчувствуя очередную порцию душа, я попытался закрыться папкой с повестью, но было поздно. Слюневой ураган отшатнул меня на стуле назад. Еще бы чуть-чуть, и я принял бы первоначальное положение, но Обругайцев на этот раз кинул трубку не на положенное место, а в меня, и, помахав в воздухе руками, как пропеллером, я сокрушительно рухнул на пол, больно ударившись затылком.
Трубка же, как известно соединена с самим телефонным аппаратом упругим проводом, который строго по закону Гука потянул последнего в мою сторону. И этот последний задел горшок с фикусом, который, в свою очередь, подчиняясь закону Ньютона, номер коего с уверенностью утверждать не могу, разбился о мой многострадальный лоб.
Теперь за происходящим я мог наблюдать исключительно в лежачем положении (что, впрочем, было в какой-то степени удобнее и, если хотите, безопаснее).
Неожиданно дверь кабинета распахнулась и на пороге показались человечек, которому была дана аудиенция до меня, и работник органов с озабоченной, но волевой миной на лице.
– Вот! Это он меня так! – заверещал человечек и указал вначале на продолжавшего источать ругательства Обругайцева а затем на свою макушку.
– Пройдемте, – не терпящим пререканий тоном сказал милиционер.
– Сволочи!!! – завопил Обругайцев. – Да что вы себе позволяете!!!
Но милиционер уже ловко подскочил к нему, при этом нечаянно наступив мне на ладонь левой руки, и так, что я даже пикнуть не успел, схватил под руку Обругайцева и вывел их кабинета. На обратном пути они отдавили мне кисть правой руки и наконец оставшись в одиночестве я издал истошное, внутриутробное мычание – мычание не подоенной вовремя коровы.
Кое-как придя в себя, я потащил к выходу свое бренное тело, покрытое тремя слоями слюней, ушибами и землей вперемешку с осколками горшка и осыпанное, как аппетитное блюдо к столу укропом, листьями погибшего фикуса. Симпатичная секретарша с улыбкой Джоконды на устах произнесла:
– Заходите еще.
Пообещав что-то неразборчивое в ответ, я ни с чем побрел домой зализывать физические и душевные ранения. С того дня я публикуюсь только в Интернете.

*Боевая машина пехоты (военн.) – прим. автора.