Записки рыболова-любителя Гл. 136-141

Здесь, на симпозиуме Виталик практически не общался со своими недавними коллегами по обсерватории, делая вид ужасной увлечённости обсуждавшимися проблемами ОНЧ-излучений. Да они и в самом деле интересовали его больше, чем бывшие соратники по застольям, рыбалкам, охотам и прочим приключениям. За это, помню, обиделся на него наивный Владик Колодкин, наш техник, молодой парень, который приобщал Виталика к охоте и на которого тот теперь не обращал никакого внимания. Для меня же такое поведение Витальки уже не было неожиданностью. Я хоть и раскланялся с ним приветливо, но в гости к себе не зазывал.
В собственно работе симпозиума я никакого участия не принимал, но с удовольствием согласился поехать вместе со всеми участниками на однодневную автобусную экскурсию по Куршской косе, где мы с Сашулей к стыду нашему до сих пор ещё ни разу не были. Сашуля тоже поехала, и Костя Латышев с женой Галкой, мы так и держались вместе, одной компанией.
Перед Нидой автобус остановился, и все лазили на дюны. Такого количества мелкого белого песка, собранного в гигантские кучи высотою до семидесяти метров, я ещё не видел. Пологая сторона вершины похожа на барханы пустыни, только там, говорят, песок темнее, красноватый.
Когда поднимались к вершине этого песчаного нагорья, видели впереди что-то вроде одноэтажных строений, сараев будто бы, а когда приблизились, это оказались какие-то бетонные столбы, лежавшие на боку, толщиной не больше полуметра, невесть откуда здесь взявшиеся: оптический обман из-за отсутствия масштабных ориентиров, столбы перестали казаться зданиями, лишь когда мы подошли к ним почти вплотную.
От вершин дюны круто обрывались к Куршскому заливу, а в противоположном направлении полого спускались к морю, точнее, к шоссе, сразу за которым шли узкая полоса леса, песчаный пляж и море. Здесь, на вершине хорошо ощущается узость и вытянутость косы: ширина два - пять, а длина сто пятьдесят километров. Видно и залив, и море, стоит только голову повернуть. Примерно посередине косы проходит граница между Литвой и Калининградской областью. Нида - это уже Литва, и ощущается это во всём, а прежде всего в ухоженности домиков, в их нарядности, оригинальности архитектуры, в чистоте улиц, целости асфальта, в содержимом магазинов и кафе. Ниду очень любил Томас Манн; дом, где он жил, сохранился и считается музеем, хотя ничего особенно интересного в нём нет.
По Ниде народ (экскурсанты от симпозиума) разбрёлся кто куда, но большей частью - распивать на пляже спиртные напитки. Купаться в море было ещё холодно. День, правда, был тёплый, но солнышко то и дело пряталось за облака, и купались только отдельные энтузиасты из иркутян и северян - раз уж доехали до моря... В заливе же вода хоть и прогрелась, но там мелко и вода цветёт, а в море и вода чистая, и глубина сразу, и песочек на пляже лучше. С нами вместе держался Боря Величанский из Иркутска, которого мы с Костей хорошо знали, а вот как оказалась рядом с нами во время закусывания Соколова - гостремовский агент, что засвидетельствовано на фотографии, где она шпионски выглядывает из-за меня, - не пойму. Подослал как-то Гострем, видимо, да так, что отказать было неудобно.
Поездкой все остались очень довольны, и Сашуля с нетерпением ждала отпуска, который мы собирались провести в путешествии по Прибалтике.

137

Это путешествие у нас планировалось давно. Мне всё хотелось показать Сашуле, да и самому навестить город моего раннего детства - Таллин. Сашуля, кроме того, уже пять лет не была в Ленинграде, по которому всё ещё очень скучала, оба мы ни разу не были в Риге; Крым же, где мы обычно бывали теперь каждое лето, слегка приелся.
Конечно, путешествием эту поездку называть можно было лишь условно. Мы собирались пробыть в Риге и Таллине по одному дню, памятуя о нашей поездке с Лебле в Вильнюс и не надеясь на гостиницы, а всё остальное время провести в Ленинграде.
Первым пунктом назначения у нас была Рига. Поезд из Калининграда отходил вечером, приходил в Ригу утром, переспишь и на месте, очень удобно. В какой-то закусочной рядом с привокзальной площадью мы попили кофейку, причём я порывался заправиться и чем-нибудь покрепче, благо набор вин был широк и никаких ограничений на время продажи, но Сашуля категорически воспрепятствовала этому, и выяснение отношений, устроенное по данному поводу, несколько испортило нам обоим настроение, но, к счастью, ненадолго.
Ознакомление наше с Ригой состояло в относительно бесцельном брожении по центру города и оглядывании по сторонам. Ага, - вот река - Даугава, вот Домский собор - это мы знаем, а это что такое, и т.д. Целенаправленно мы ездили на мемориальные кладбища - воинское и где похоронен Райнис, там бродили довольно долго, потом посетили музей скульптуры под открытым небом, заходили ещё в магазины, где ничего интересного не нашли, к вечеру изрядно намаялись и попытались отдохнуть в каком-нибудь ресторане. Не тут-то было. Попасть куда-нибудь, не выстаивая огромных очередей у дверей, оказалось невозможным, и мы уже думали не об отдыхе с комфортом, а об элементарном утолении чувств голода и усталости - чего-нибудь поесть и где-нибудь присесть. Кое-как мы первой цели достигли, а отдохнуть удалось только уже в поезде на Таллин, билеты на который мы заблаговременно взяли ещё утром.
И снова ночью ехали, а утром приехали. И с ходу, напрямик от вокзала полезли в Вышгород по какой-то тропке. Вставало солнце. Народу спозаранку было ещё мало. Старина вокруг была более впечатляющей, чем и в Риге, и в Вильнюсе, более древней. Эти места я почти не помнил, да скорее всего и бывал-то здесь только в центральной, магазинной части, куда ходили иногда родители и брали меня с собой; улицу Пик я, например, узнал...
В уютной забегаловке мы пили кофе с ликёром. От "Вана Таллин" и Сашуля не отказалась, выпросили в буфете продать бутылку на вынос - отвезти в Ленинград, в магазинах не было. Потом мне приспичило в туалет, что дало повод заглянуть в новую шикарную гостиницу "Виру", откуда мы пешком двинулись к нашему дому на улице Гоголя, 37. Он оказался на месте и выглядел, как я себе и представлял, только палисадник перед ним показался очень уж маленьким - как же мы тут играли? А двор с сараями, террасой и верандой над ними исчез вовсе в результате пристройки нового здания с улицы Крейцвальди. Окрестности я припоминал с трудом, узнавая и не узнавая их одновременно.
От нашего дома мы отправились в Кадриорг, прошли через весь парк, вышли к заливу, к "Русалке" и оттуда на трамвае вернулись в центр. Учитывая рижский опыт, мы решили как следует поесть в каком-нибудь приличном ресторане, не дожидаясь вечернего наплыва посетителей. Но оказалось, что мы попали в период обеденного перерыва в работе почти всех ресторанов, где-то около четырёх часов. Когда, наконец, рестораны открылись, мы ещё долго искали, где можно попробовать что-нибудь фирменное из мясных блюд. Увы! Удача нам здесь не улыбнулась, пришлось довольствоваться какой-то стандартной грудинкой. Ноги к вечеру у нас опять гудели, и мы, не искушая судьбу, отсидели полтора часа в кинотеатре на каком-то ерундовом фильме. Билеты на ленинградский поезд нам удалось взять только в общий вагон, и в Ленинград мы приехали совершенно измотанными.
Остановились мы у Любы в их с Жоркой кооперативной квартире на проспекте Смирнова. В первый же день на углу Невского проспекта и улицы Желябова мы столкнулись... с Серёжей Лебле, который приехал в Ленинград по делам своей диссертации и ещё нигде не устроился. Мы предложили ему поселиться с нами у Любы, и Серёжа с радостью согласился. Жорку он хорошо знал, они кончали одну и ту же кафедру теорфизики, и даже научный руководитель у них был общий. Жорка, правда, сам в это время жил уже в Протвино, Андрюшка был в Севастополе, Люба жила одна. Вечерами мы с Серёжей играли в шахматы, иногда все вместе что-нибудь распивали и распевали - отмечали дни рождения - Сашулин, Иринкин, Любкин, все августовские. Причём заметили, что в Ленинграде стало совсем плохо с приличными винами по сравнению с нашими студенческими временами, да и за любым спиртным в магазинах не пробиться через толпы алкоголиков.
Вместе с Серёжей мы ездили купаться на Финский залив в Солнечное. Навестили родственников - Морозов и Бургвицев. Сашуля очень хотела повидаться с Таней Крупениковой, но та отдыхала на юге, дома застали только её маму, Зою Владимировну, которая поила нас на кухне чаем. Театры ленинградские были все на гастролях. Сходили на спектакль московского Театра сатиры "Клоп" с Андреем Мироновым в главной роли. Неплохо, но и только - таково было наше впечатление. Ходили в ДК Кирова на госфильмофондовские картины, до одури смотрели мультфильмы Диснея. Наверняка ходили куда-нибудь ещё на культурные мероприятия, но ничего не запомнилось. Серёжа слегка волочился за Любкой, и той это нравилось, а нам с Сашулей Серёжа к концу отпуска уже надоел.
Из Ленинграда Сашуля отправилась в Севастополь забирать Иринку и пробыла там неделю с 18 по 24 августа, а я уехал в Ладушкин и в отсутствие Сашули организовал культпоход за грибами по нашему ладушкинскому лесу. С вечера приехали Костя Латышев с женой Галкой и, разумеется, с бутылкой, кто-то ещё, потом пришли Саенко с Ивановым, тоже не пустые, погудели изрядно. А рано утром я, Костя и Галка отправились в лес, где позже нас нашёл Саенко. Иванов горевал, что его не взяли (мы решили, что куда ему - с похмелья да на протезе, и не стали будить), а кто-то из гостей отсыпался у нас дома... Этот поход запомнился тем, что в конце леса, который справа от шоссе, где кладбище, напали на подосиновики, росшие вдоль лесной дороги, и фантастическую зоркость проявила Галка. Она замечала подосиновики аж метров с двадцати, тогда как я из-за своего дальтонизма и в двух шагах их не мог разглядеть. И белые Галке попадались чаще, чем кому-либо. Август был дождливым, и грибов было уже много.

138

Этим летом в обсерватории впервые появился Томашук, наш новый заказчик, вместо Осипова, представитель ЦНПО "Вымпел", загадочной организации, о которой мне не положено было ничего знать. Внешне Томашук выглядел человеком совсем иного склада, чем Осипов. Сухощавый брюнет с тонкими чертами лица, нервным ртом, в очках, часто тёмных, вида вполне интеллигентного, хотя и майор в штатском, кандидат технических наук. Общим у него с Осиповым было - увлечённость делом, то есть работой, и, увы, склонность к поддаче, как тогда говорили. Как и Осипов, обсуждение научных проблем Томашук предпочитал проводить за бутылкой.
Уже в первое своё появление в обсерватории он предложил перенести семинар на свежий воздух, причём добавил не совсем понятное для нас, серых, словосочетание "а ля фуршет", отнесённое, как мы догадались к насчёт выпить-закусить. Это дело мы легко сорганизовали, благо не привыкать. "Семинарили" на склонах спуска к заливу от Ульяновки. Составляли и обсуждали проект технического задания для договора с "Вымпелом" на грядущие два с половиной года - до конца 1975 года. Результаты, полученные нами в ходе выполнения "Квадрата", переименованного потом в "Каучук" при переходе темы из РТИ в "Вымпел", нашего нового заказчика вдохновили на продолжение и расширение работ, что и надобно было и Гострему, и нам.
Стержнем новой договорной работы должно было стать создание в обсерватории того самого ИДК - ионосферного диагностического комплекса, бередившего воображение Юры Саенко и одним своим названием ласкавшего слух Гострему - как же, комплекс!, о котором давно шли разговоры, и который непременно фигурировал в прожектах Гострема, в планах работ обсерватории и университетской ЛПФ, но который существовал больше на бумаге, будучи пока весьма скромным по своему материальному воплощению.
Этот комплекс должен был проводить автоматизированные наблюдения за состоянием ионосферы и их обработку в реальном времени, то есть прямо по ходу наблюдений, чтобы эти данные можно было закладывать в нашу модель в качестве входных параметров, а с помощью управляемой таким образом модели предполагалось вести расчёты параметров радиотрасс для каких-то важных целей. Самоё нашу модель требовалось, разумеется, улучшить, обобщить её на все случаи жизни, то есть сделать глобальной или хотя бы, для начала, включающей экваториальные области помимо среднеширотных, и пригодной не только для спокойных, но и для возмущённых условий, когда происходят солнечные вспышки, магнитные бури и тому подобные безобразия.
Тем самым в одной теме предполагалось объединить экспериментальные разработки, которыми занимались Саенко, Иванов, Пахотин, Тринчук, и наше направление - моделирование ионосферы. На стыке этих двух направлений предстояло создать третье - по автоматизации наблюдений на базе собственной (!) ЭВМ, которую предполагалось приобрести  за счёт средств заказчика. На работу по этому новому направлению Гострем принял в обсерваторию очередного нового специалиста - Анатолия Францевича Лаговского, чуть помоложе нас (1946 года рождения), работавшего после окончания Томского университета на "Вымпеле", где ему не светило с жильём, и прельстившегося обещаниями Гострема дать квартиру на первых порах в Ладушкине, а потом в Калининграде. Лаговский оказался нашим соседом по лестничной площадке, но о нём чуть позже.
Таким образом, тема, которую нам предстояло выполнять, разворачивалась в мероприятие, вполне соответствовавшее обещаниям Гострема устроить нам научную жизнь с размахом. Объём финансирования по новой теме превосходил миллион рублей, не считая стоимости ЭВМ порядка двухсот тысяч. Возможные трудности нас не пугали, во всяком случае, нас с Костей по нашей части - моделированию. Мы благодушествовали на волне весеннего успеха и оптимистично глядели вперёд, где Косте уже маячила его кандидатская диссертация, а мне - давно обещанная должность старшего научного сотрудника.
Взаимоотношения с Томашуком наладились прекрасные, благо поддержать его в его слабости мог практически каждый из нас, а в особенности и всегда с удовольствием - Костя. В геофизике Томашук ориентировался, конечно, хуже, чем Осипов (тот, слава Богу, собирался докторскую защищать), но достаточно прилично. К Гострему относился внешне почтительно, но за глаза - явно иронично. Гострем же вился перед ним ужом и первым делом устроил ему на пару недель в июле дачу на Куршской косе - в Лесном, где Томашук поселился со своей женой Леной и сыном-дошколёнком.
Сам Томашук был лет этак на пять постарше нас (меня, Кости, Саенко, Никитина - все 1942-1943 годов рождения), а жена его - примерно нашего возраста, то есть где-то около тридцати. Лесное - место очень симпатичное, но почти абсолютно нецивилизованное. К тому же у Томашука не было пропуска для свободного проезда в Зеленоградск и обратно (Куршская коса закрыта для рядовых трудящихся масс, тогда только милицией, как заповедник, а теперь и пограничниками, как погранзона), тут Гострем недоработал, и Томашуки, конечно, заскучали, хотя погода стояла отличная и купаться в море можно было целыми днями.
Чтобы развлечь заказчика, Гострем организовал выезд к нему в гости на обсерваторском "газике". Набилось человек восемь: Гострем с женой и Соколовой, Костя, Лёнька, Саенко и мы с Сашулей. Кажется, и Галка Костина была. Гострем с женой и Соколовой высадили остальных в Лесном, а сами поехали дальше, в Ниду. Мы же набрали водки в местном магазинчике и отправились к Томашукам, которые снимали мансарду в небольшом особнячке. С Томашуками пошли на пляж, загорали и купались, пока не проголодались, а остальную часть дня обедали, пока за нами не приехал Гострем.
Лесное - посёлок рыбацкий, и из жратвы вдоволь только свежей рыбы было, в том числе и угря, столь редкостного в других местах. Томашуки освоили приготовление блюд из этой чудесной рыбы, жирной и абсолютно без костей, один хребет только. Сам Томашук ловко сдирал чулком шкуру с угря, подрезав её вокруг головы и охватив тряпкой, чтобы не скользила рука. Тушка нарезалась ломтиками, которые слегка обжаривались. Затем на сковороде обжаривалась молодая картошка, только появившаяся в местных огородах, потом сверху (!) клались обжаренные ломтики угря, посыпалось всё зеленью - петрушкой, укропчиком, накрывалось крышкой и ещё тушилось на огне некоторое время. Результат получился исключительно вкусным, и даже Сашуле, к рыбе относившейся без энтузиазма, очень понравилось; потом мы и сами угря старались готовить именно так.
С Томашуком семинарили ещё и на Лебедином, продолжая осиповские традиции. Тогда искупали Гострема в одежде - перевернули резиновую лодку, в которой он вздумал кататься, отличился Женя Кондратьев. Ну и злился же Гострем!

139

Итак, в обсерватории появился Лаговский. Поселил его Гострем в однокомнатную квартиру, освободившуюся после смерти тёти Тони Королёвой, нашей соседки, бабушкиной подружки, работавшей уборщицей в обсерватории. Тётя Тоня жила одна, вечно жаловалась на свои болячки, хотя выглядела отнюдь не больной и старой, будучи намного моложе нашей бабушки Фени. Её хватил удар, то есть произошло кровоизлияние в мозг, когда она была одна в квартире, да на беду ещё закрывшись. Парализованная, она лежала на диване и не могла позвать на помощь, только слабо мычала. То ли наша бабушка, то ли их общая подружка Матрёна лишь к вечеру заподозрили неладное. Заглянули к ней в окно (квартира на первом этаже) и увидели её лежащей в странной позе на диване. Взломали дверь. Тётя Тоня лежала вся обмочившись, дрожала от холода. У неё отнялась половина тела, она издавала какие-то звуки, но, кажется, не узнавала никого. Позвали Лену Шагимуратову. Она распорядилась осторожно перенести тётю Тоню на одеялах в машину - наш фургон и отвезти в больницу.
На следующий день тётя Тоня умерла. По просьбе бабушки я помогал в похоронах, участвовал в рытье могилы, нёс с другими гроб, фотографировал похороны по просьбе родственников, среди которых оказался Вася Королёв - тот самый, который вёл курсы мотоциклистов. Его брат на поминках скандалил, обвинял присутствовавшего тут же Николая Андреевича Коновалова, занимавшего у нас странную должность товароведа, но бывшего фактически завхозом обсерватории, в том, что тот заездил тётю Тоню, заставлял уголь грузить и так далее, что, конечно, было несправедливо, хотя уголь скидывать в кочегарку и приходилось всем нашим уборщицам, и, наверное, тётя Тоня жаловалась на Коновалова родне.
Претензии родственников на тёти Тонину квартиру Гострем и слушать не стал под тем предлогом, что квартира, мол, ведомственная, хотя это было и не так, и поселил в неё Лаговского. Наш новый сосед - роста повыше среднего, редковолосый, с "поляцким", то есть горбатым и слегка отвислым носом, в очках - внешне производил поначалу уныловатое впечатление. Но вскоре мы с ним сблизились, он частенько заглядывал к нам домой, был не прочь поболтать, интересовался нашей библиотекой, сам тоже собирал книги, не проявляя, правда, при этом особого вкуса, и хвастался принципом приобретать только всё самое лучшее. У него, действительно, был хороший финский холодильник, удобная стенка для книг, дорогая, по нашим меркам стереоаппаратура, хотя пластинки - так себе, как и книги, были хорошие, было и барахло.
В нём чувствовалась увлекаемость, а я к таким людям тянулся, заводил свои разговоры о политике, советской власти и демократии, давал читать сохранённые со времён моих встреч с Лужбиным перепечатки самиздата, раннего Булгакова и т.п.
Толя, будучи молодым коммунистом, ортодоксальности отнюдь не проявлял, скорее наоборот - легко соглашался с позициями инакомыслия. По его словам, к этому склонял и его собственный опыт работы в оперотряде дружины, где он пытался бороться за справедливость. Между нами установилось взаимопонимание, которое было тем более важно, что мои отношения с Гостремом становились всё более натянутыми, а Лаговский, как и почти все новички на первых порах, ходил в фаворитах. Его научная деятельность у нас заключалась пока лишь в проектировании будущей оснащённости обсерватории вычислительными средствами, которые предстояло ещё раздобыть, установить и запустить в действие.
Кроме того, Гострем поручил ему оформление бумаг по квартирным делам - Гострем затеял пробивать квартиры в Калининграде для сотрудников обсерватории, называя меня и Лаговского в числе первых претендентов на жильё в городе. Я к этим его обещаниям относился с недоверием, да и совершенно не рвался в Калининград в противоположность Лаговскому, которого жизнь в Ладушкине устраивала лишь как временный вариант. К затее Гострема он относился серьёзно и с энтузиазмом, часто ездил в Москву, ходил там по разным инстанциям, главным образом, в Президиуме Академии Наук, от которого следовало добиться денег на долевое участие обсерватории в строительстве жилья в Калининграде. Вскоре Лаговский привёз в Ладушкин семью - жену Нину, спокойную, приятную женщину, только что окончившую пединститут, с годовалой дочкой Юлькой. Однокомнатная квартира Лаговских была угловой, холодной, продуваемой, поэтому для них получение новой квартиры в городе было заветной мечтой, и Толя не жалел энергии на беготню, связанную с долевым участием. С Гостремом он, естественно, не конфликтовал, хотя порой и жаловался мне на невразумительность и противоречивость его распоряжений.

140

С 20-го по 22-е сентября 1973 года в Калининграде проходил 2-й Всесоюзный семинар по моделированию ионосферы. В предыдущем году в Иркутске, где проходил 1-й семинар, Гострем предложил провести следующий в Калининграде. Ионосферная научная общественность с удовольствием поддержала его инициативу, так как Калининград для большинства являлся незнакомым местом, куда интересно было бы съездить. Для нашей группы этот семинар был очень важен, так как теперь мы могли представить на суд широкой публики уже не благие намерения, а конкретные результаты расчётов, работающую модель. Воспользовавшись привилегиями организаторов, мы заявили восемь докладов на этот семинар, соавторами которых числились я, Костя и Лёнька (эти трое чаще других), а также Никитин и Суроткин, причём Миша Никитин всё ещё продолжал выступать с общими рассуждениями о том, как надо моделировать внешнюю ионосферу, остальные же представляли численные результаты.
Оргкомитет семинара состоял из Полякова (глава иркутской школы моделирования, председатель оргкомитета), Гострема (зам. председателя), Беньковой, Фаткуллина, Намгаладзе (учёный секретарь) и Латышева. Председатель и его зам между собой не взаимодействовали, поскольку терпеть не могли друг друга (они друг друга ещё по Иркутску знали). Поэтому иркутяне даже тезисы своих докладов выпустили отдельным сборником. В Калининград их приехала большая орава, и докладов от них было вдвое больше нашего - семнадцать (от СибИЗМИРа и ИГУ). Впервые тогда среди докладчиков появились совсем ещё молодые, но очень шустрые ученики Полякова - Миша Коен и Жора Хазанов. Среди приехавших на семинар было очень много знакомых, старых, таких как Серёжа Авакян и Лариска Зеленкова, и новых, с которыми мы познакомились на прошлом семинаре в Иркутске; всем надо было уделять внимание, и в то же время - доклады, которые надо было делать, и доклады других, которые надо было слушать, дискуссии, всевозможные организационные проблемы типа налаживания показа слайдов, которые я принимал очень близко к сердцу, нервничая из-за всяких мелких неурядиц, - всё это изрядно замотало меня, и выглядел я слегка ошалевшим.
Доклады наши прозвучали солидно, чувствовалось, что у нас появляется авторитет. Классики физики ионосферы - Поляков, Бенькова, Иванов-Холодный, Гершман проявляли интерес к нашим выступлениям, нападок практически не было, хотя темпераментный Юрий Гаврилович Мизун и не удержался, чтобы не съязвить по поводу многочисленности наших и иркутских докладов - одни и те же фамилии там-сям по десять раз, могли бы и объединить доклады... Тем не менее Мизун был настроен по отношению к нам очень дружелюбно. Я вообще-то знал его, хоть и не близко, очень давно. Он в своё время тоже был аспирантом Бориса Евгеньевича, года за три до меня, кончал наш физфак (кстати, когда мы учились на первом курсе, Славка Сазанов жил с ним в одной комнате, Мизун был тогда уже на четвёртом или пятом курсе), с тех пор работал в ПГИ, но не в Апатитах, а в Мурманске, где недавно возглавил ионосферную лабораторию.
Мизун - обладатель привлекательной внешности (роста выше среднего,  выразительное лицо с высоким лбом, прямым носом и интеллигентной бородкой) и уверенных манер иностранца, говорящий к тому же с небольшим, но заметным акцентом (сам он из Закарпатья), что вызывает почтительное отношение к нему официантов и прочих представителей сферы обслуживания, даже гостиничных  администраторов. Мизун этим умело пользуется, на что когда-то с восхищением обратил моё внимание Славик Ляцкий.
Со своими докладами Мизун выступал всегда очень эмоционально, образно, но порой сумбурно. В нём чувствовалась кипучая энергичность скорее организатора, чем учёного, и чем-то он напоминал Гострема, хотя, конечно, был несравненно ближе к науке, чем наш Рунар Викторович. Он занимался моделированием полярной ионосферы ещё в аспирантуре у Б.Е., а теперь пытался поставить это дело на более широкую ногу у себя в лаборатории.
После окончания последнего заседания Мизун пригласил всю нашу калининградскую группу моделирования к себе в двухкомнатный номер гостиницы "Москва", в которой поселились все приезжие участники семинара, а в этом номере с ним жили его молодые сотрудники Володя Власков и Витя Мингалёв, поставил бутылку коньяка, тогда уже подорожавшего, у нас тоже с собой было - водка, разумеется, и мы прогудели в спорах за науку чуть ли не всю ночь, пока не свалились все тут же в номере, а расходились, когда остальные участники семинара садились в автобусы, чтобы ехать на косу, где предполагался банкет в Ниде.
У нас сил на это мероприятие не оставалось, и мы не поехали. Те же, кто ездил, рассказывали потом, что мы много потеряли, не посмотрев, как Гострем бегал по пляжу, вылавливая из моря участников банкета, вышедших из-за столов освежиться, не взирая на то, что был уже конец сентября. Погода, правда, весь сентябрь стояла солнечная, и вода была ещё сравнительно тёплой, как, во всяком случае, уверяли купавшиеся.

141

В сентябре же произошло ещё одно знаменательное событие - мы купили в нашем ладушкинском универмаге телевизор "Рекорд-333". Наш техник Саша Крушельницкий сделал мне антенну - "восьмёрку", на какие все у нас принимали Польшу, и я укрепил её на крыше. За антенну я заплатил Крушельницкому десять рублей, чем, к своему удивлению, вызвал неудовольствие его жены, тоже работавшей у нас: оказалось, он пьёт... Вид у него был до унылости скромный, на работе у нас считался умельцем по части радиотехники, и я вовсе обалдел, когда узнал, что его уличили в порче овец в пьяном виде, после чего он исчез, уехал из Ладушкина. А телевизор работал отлично, прекрасно показывая и Калининград, и Москву, и Польшу, чьи телепрограммы разительно отличались от наших своим разнообразием, раскованностью и изобилием западных фильмов и телешоу.
И, наконец, опять-таки в сентябре появился в Ладушкине, а со 2-го октября начал работать в обсерватории Юра Кореньков - скромный на вид парень, в очках, 1946 года рождения, троюродный брат Юры Саенко, который завлёк его сюда. Кореньков, как и Саенко, окончил Новосибирский электротехнический институт, после чего отслужил два года офицером в армии. Ладушкин привлёк его гостремовскими обещаниями квартиры, а пока Кореньков поселился у Саенко, к которому в это время уже приехала жена - чернявая шумливая Марина с сыном Максимом, на год младше нашей Иринки. Марина только окончила медицинский институт и устроилась работать в санаторий к Бирюковым. Кореньков тоже был семейным человеком, в Новосибирске поначалу оставалась его жена Нина с малолетним сыном Алёшкой, но вскоре приехали и они, и оба семейства - Кореньковых и Саенко зажили одним колхозом в двухкомнатной квартире.
Нина Коренькова - темноволосая, выше среднего роста, спортивного сложения, общительная, энергичная женщина. До рождения сына ходила вместе с мужем в горы (Кореньков - активный альпинист-перворазрядник), тоже окончила НЭТИ, инженер-электронщик, специалист по ЭВМ, работать поступила, разумеется, тоже к нам, правда, вначале не в обсерваторию, а в ЛПФ КГУ, но тогда это было почти что всё равно. Её фактическим непосредственным начальником стал Лаговский, самого же Коренькова Саенко сосватал мне, дабы не разводить семейственность - неудобно, мол, родственника брать к себе под начало.
Я не стал возражать и поручил Коренькову разработку отдельной фотохимической модели, пригодной для описания нижней ионосферы, так называемых Е и F1-областей, расположенных на высотах 100-200 километров. Кореньков производил впечатление человека грамотного в смысле подготовки по физике и математике, чувствовалась новосибирская школа, усердного, не требующего особой опёки над собой. Ему в напарники я вскоре определил Сашулю, и они довольно неплохо сработались вместе. Кореньков быстро освоился в своём направлении как по части геофизики, так и в плане численных методов и программирования, и несомненно усилил нашу группу. Влились они с Ниной и в нашу обычную застольную кампанию, тогда как с Саенко у нас дружеские отношения не складывались. Я, во всяком случае, относился к нему с настороженной недоверчивостью, многое в нём меня раздражало, а особенно его если не восторженное, то безусловно положительное отношение к Гострему, к которому, правда, ещё совсем недавно я сам относился в точности так же. Но ведь тогда Гострема никто здесь ещё не знал... Когда позже Саенко созрел вступить в ряды КПСС, то чуть ли не слёзы были в его глазах и голос дрожал - так он расчувствовался на открытом партийном собрании. Это, конечно, не усилило моих симпатий к нему. Вредным я его не считал, но особого ума в нём тогда не находил, хотя специалистом он был, безусловно, толковым. Саенко же вроде тянулся ко мне, хотел сблизиться, любил поболтать на общие темы, впрочем, не отходящие далеко от проблем, связанных с Гостремом и всеми нашими производственными делами.
(продолжение следует)