Желтая кружка гения

Ярослав Двуреков

ЖЕЛТАЯ КРУЖКА ГЕНИЯ
Он твердо решил стать знаменитым писателем. Который вечер сидел, и сосредоточенно ждал вдохновения. Перед ним тускло мерцал монитор утильного компьютера, взятого напрокат у старого друга, дымилась в пепельнице четвертая за полчаса сигарета, и безнадежно остывал крепчайший чай в большой желтой кружке. На верху, этажом выше, на высокой ноте голосила женщина  - привычное дело - семейная ссора.

Он поскреб небритый подбородок, и постарался сосредоточиться на смутных  отголосках мысли, которая вот-вот должна была его посетить. Он бы даже сказал "Мысли", с Большой Буквы, поскольку, вне сомнений, она явится порождением и, одновременно бесспорным подтверждением его если не гениальности, то могучего  таланта Мыслителя и Словесника. Однако чай остыл, сигарета погасла, соседи сверху помирились ненадолго, а Мысли все еще не было. Он стал представлять себе весь ее многотрудный путь из космических глубин своего мозга к свету, все перевоплощения и причудливые  ее трансформации в дороге от смутного озарения до материализации в печатном тексте или произнесенном слове.

Через четверть часа откуда-то, из глубины его, утомленного полуночным  бдением, сознания раздался едва уловимый звук, похожий на свист летящего снаряда. Пальцы забегали по клавиатуре, вдавливая клавиши с полустертыми буквами, до упора, отчего те скрипели и стрекотали, как кузнечики в траве. Снарядный звук становился громче и ближе. Еще мгновение и белый взрыв шрапнели возвестит миру: "Все ниц! Новая звезда взошла на небосклоне!" Он остервенело стучал по клавишам, словно в отместку за долгое бездействие и предательскую стройность их рядов.
"... Он крепко сжал ее ладонь, и заглянул в глаза. В них застыл страх перед неизвестностью, перед..."

- Я тебя еще раз спрашиваю, где ты шатался до часу ночи?! - перемирие наверху неожиданно закончилось и пограничный конфликт перерос в полномасштабные боевые действия. Дело дошло до рукопашной схватки горячо любящих супругов. Задрожали тонкие стены. Стук клавиш прекратился. Он про себя выругался, взял швабру и принялся методично стучать по радиатору отопления. Наверху все стихло. Но, поскольку отопительная система, кроме своего прямого назначения служит еще и средством аварийной  коммуникации соседей, в ответ на его морзянку раздались сигналы нескольких жильцов, несмотря на поздний час, напряженно слушавших эфир. Он убрал швабру на место. Все стихло. Включая свист так и не разорвавшегося снаряда его мысли. Недолет.

Он печально вылил подернувшийся пленкой забвения чай в раковину и зажег под закопченным чайником газ. Он заворожено смотрел на синее пламя горелки, старательно прислушиваясь к своим ощущениям, лелея надежду отыскать среди утихающего шума раздражения слабый след убитой влет зарождавшейся мысли.

И о, чудо! Свершилось! Тот же робкий, но неумолимо нарастающий протяжный свист снаряда! Спустя мгновение горькое разочарование постигло гения. Он погасил газ, и вынул горячий свисток из носика вскипевшего чайника.
  Прошел еще час. Пепельница ощетинилась десятком окурков. Чай снова остыл. Скорбное безмолвие безмыслия. По экрану монитора проносились мимо и исчезали в неведомой дали звезды. Много звезд. Сигаретный дым достиг концентрации, при которой топор уверенно провисел бы до утра.

Снова знакомое жжение в затылке, предвещающее появление музы. Затаив дыхание, он, как охотничий пес, встал в стойку. То есть, конечно же, остался сидеть на привычной и единственной табуретке, а только лишь занес напряженные пальцы над холодными клавишами. В подобной позе Отелло интересовался у своей не вполне благоверной относительно вечерней молитвы.
И...

Мысль, как чугунный язык колокола ударила в черепную коробку и вызвала ровный "бумм-мм" в районе "си" контроктавы. Удар, то есть озарение было настолько сильным, что у него потемнело в глазах и перехватило дыхание. Когда темная пелена упала с глаз, он увидел дородную женщину, в простеньком ситцевом халате и босиком. Она стояла посреди кухни, служившей нашему гению не только местом трапезы, но и рабочим кабинетом, скрестив руки на могучем бюсте, достойном установки на родине героя, и внимательно смотрела в глаза литератора. Не мигая. С вызовом в пылающем взоре.
- Ну?!
- Чего? - Он смотрел на нее, как котенок, которого собираются утопить.
- Это я спрашиваю - Чего?
- Кому?
- Тебе!
- Что мне?
- Что, что, заладил, кому-чему, кого-что. Ты еще падежи изучаешь, или творение бессмертное пишешь?
- Я - пишу... - Неуверенно прошептал он.
- Ладно, расслабься, чем смогу - помогу. Нобелевскую премию, конечно, не обещаю, но напишем! Не хуже некоторых. - Она по-хозяйски подвинула к себе клавиатуру, повернула экран компьютера и застучала по клавишам, просматривая текст.
- Вы... собственно... Кто вы такая, и что здесь делаете? В два часа ночи, в чужой квартире!
- Я? Ты что, не понял? Я муза! Эх! - Сокрушенно вздохнула женщина. - Призывают посреди ночи, и начинают хамить! Я - муза! Му-уза-а! Понятно?
- А почему босиком? - он опешил и сказал первое, что пришло на ум.
- А где ты видел музу в тапочках, например? И вообще, сам-то в майке тут сидишь, а хочешь, что бы я в бальном платье являлась! Не привередничай! Давай лучше начнем работать, а то так и помрешь в безвестности. И прекращай дымить, как паровоз, у меня голова от дыма болит. Последний абзац будем переписывать - чепуха какая-то. Диктую, пиши. - Она придвинула к нему клавиатуру, снова скрестила руки на груди, и подняла глаза к давно не беленному потолку.
- Вы мне кого-то напоминаете. - Он неуверенно посмотрел на Музу. Вспомнил! Клавдию Львовну из сто восьмой. - Он поднял палец к потолку. - Там, сверху.
- Молодой человек! - Тон Клавдии Львовны, то есть Музы стал назидательным, вы меня утомляете. Уж позвольте мне самой выбирать, в каком образе посещать будущих гениев. Ты что  же, хочешь, чтобы я являлась в образе семнадцатилетней вертихвостки, у которой, как у тебя, ветер в голове? Или я должна быть "Рубенсовской женщиной"? Увольте! Какая же это работа у нас получится? Я  буду о разумном, добром, вечном - а ты будешь  разглядывать мои не главные, но видимые достоинства? И думать об отнюдь не литературных формах? Не будем отвлекаться. Начали!
- Нет, постойте. - Он приложил ладонь ко лбу, однако, вопреки ожиданиям, жара у него не было. - Бред какой-то.
- Бред, молодой человек, - это то, что вы тут написали. А я - муза, между прочим, со стажем. И давайте оставим пререкания, и не будем терять время. У меня еще два вызова. А я ведь не железная. И что вам всем не спится? Писали бы по утрам, на свежую голову. На последних словах она сладко зевнула. Кофейку бы, что ли предложил даме. И стул. А лучше кресло.

Спустя полчаса работа кипела. Гений покорно стучал по клавишам под диктовку вольготно расположившейся в кресле музы. Она прихлебывала чай из его желтой кружки, и мечтательно смотрела на него.

Под утро она ушла. По-английски. Не прощаясь. Когда обессиленный писатель задремал, уронив голову на грудь. Муза приходила еще несколько раз. Так же в халате и  босиком, в образе дородной Клавдии Львовны.

Через полгода, наш гений, заканчивая лечение в психиатрической клинике, и с потухшим взором беседуя со старичком - психиатром, почувствовал, что больше ему не увидеть столь милой его сердцу музы, не услышать ее, ставшего родным, голоса.

Вернувшись домой, он утащил кресло на место, и вернул компьютер другу. Его большая желтая кружка пропала. Пусть, думал он, останется у нее на память...
2000