Дневники - 1982

Кажется, 2 января 1982.
 

Здравствуйте Наташа и Николай!

Теперь уже мне нужно приносить свои извинения за то, что так долго не слал ответа. Сейчас собрался наконец. Вы уж простите меня, подлеца! Иногда бывает какое-то дурацкое настроение, ничего делать не хочется, все валится из рук. Вот сейчас у нас зимние экзамены, а я не могу собраться. Я знаю, это пройдет, все будет нормально и я снова буду вспоминать эти моменты подавленности с усмешкой, как вспоминают о какой-нибудь стародавней болезни или о плохом случае, которые от времени теряют свою остроту.

Наташа! Спасибо за поздравления, за музыку, за твои письма. Я часто думаю о вас, Наташа и Коля, и мысль, что есть на свете у меня такие еще молодые, но такие добрые, простые и прекрасные друзья, постоянно согревает меня. Я часто вас вспоминаю и тешу себя мыслью, что этим летом снова смогу приехать со стройотрядом к вам в село.

23-го января у нас — последний экзамен. Потом — каникулы. Наверное, поеду домой. Московская жизнь, как она ни привлекательна, утомляет своей суетой и шумом. У нас в деревне зимой хорошо. Иногда просто мечтаю поскучать недельку-другую в своем занесенном снегом, далеком от городской суеты селе. У нас там хорошая библиотека, зароюсь в книги; когда надоест, буду с братишкой выбегать на каток поиграть в хоккей. Хочется иногда подурачиться. Местные ребята и даже совсем малыши принимают меня за своего парня и нисколько не дичатся, когда к ним на каток выходит такой дядя, как я. С ними могу играть до темноты. В прошлую зиму на катке было установлено освещение, так тогда до полуночи не смолкали наши крики и мама выходила на балкон и, ежась от мороза, умоляла нас идти домой.

Пока же у нас экзамены. И я не могу на них сосредоточиться. Вообще, в этом году (может быть, это было всегда, но в этом году я чувствую острее) я никак не настроюсь на стабильную учебу. Сначала в сентябре, я очень рьяно взялся за учебники и долгое время удивлял товарищей своей прилежностью, потом устал и стал просто делать все то, что было нужно делать, чтобы тебя не считали лентяем, а сейчас замечаю, что меня уже и им можно назвать. Но я не лентяйничаю, нет. Тут, наверное, дело в том, что я сильно разбрасываюсь, не умею сосредоточиваться на чем-то одном, в данном случае, на учебе. Я жадничаю. Мне кажется, что много интересного проходит мимо меня, проходит безвозвратно, и я стремлюсь познать все, часто во вред учебе. Иногда я чувствую себя обделенным, когда узнаю, что есть еще много замечательных книг, которые я не читал, спектаклей, кинофильмов, которые мне не удалось посмотреть, я долго не видел смысла в серьезной музыке. Сейчас мне открыли глаза, а я открыл для себя этот новый и прекрасный мир Чайковского, Моцарта, Бетховена. Хотя и в музыке не все мне нравится. Например, фортепьянную музыку я не перевариваю. Может быть, это тоже пока неоткрытый мною мир. Вот так я спешу, пока имею возможность, вникнуть, почему миллионы людей зачитываются Толстым, Драйзером, Шекспиром, Бальзаком, почему в концертный зал им. Чайковского невозможно достать билеты, не говоря уже о Большом... Иногда прихожу к мысли, что многое упускаю, провожу бессмысленно время, что все объять невозможно, что можно жить проще и главное в человеке — его степень человечности, а не то, как много он напичкал в себя знаний. Это уж определенно так — никогда не заставить себя уважать человека, сколь бы не был он образован, если он, к примеру, груб с женщиной, или порет своего ребенка и т.п. Хотя, конечно, по-настоящему образованный человек так поступать не будет. Об этом много можно писать и говорить. И я стремлюсь все это понять. Но, конечно, это моя глупость и лень, что я забываю об учебе. Это должно быть на первом месте, учеба, я хочу сказать. Пока так не получается. Это идеальный случай, когда любимое занятие, которому ты отдаешь всего себя, является ко всему еще и твоей обязанностью. Это идеальный случай, но к нему надо стремиться и его можно достичь, этого единства. Так что я не расстраиваюсь и с оптимизмом смотрю в будущее.

Пишите. Если бы вы знали, как меня радуют ваши письма.

Слава.

 

Понедельник.
Мне думается, тут больше от психологии, нежели от философии. Но ведь философия разрабатывает психологию, а не наоборот (дурак! — 1999). И все же есть какие-то неосознанные мотивы, не разрешающие мне связывать две эти мысли. Речь вот о чем. Имярек развернул следующую платформу. Общество людей состоит из индивидуумов, каждый из которых имеет (осознанно или неосознанно) свою, ни с кем не одинаковую систему ценностей. Эта система выработалась у него под воздействием времени и окружающей обстановки и его собственными природными задатками. Каждый человек стремится (опять же сознательно или подсознательно) к самоутверждению в своей системе ценностей, что в общем можно назвать стремлением к счастью. Люди с более или менее сходными системами ценностей стремятся к сближению и совместными усилиями к достижению их идеала (более или менее сходному). В общем это все. Все, что можно увидеть в обществе, якобы можно объяснить этим законом.

Это несколько меня взволновало и свойственное мне стремление противоречить заставило меня прощупать это явление и попытаться что-то объяснить. Но тут я встретился с затруднениями.

С моей точки зрения — это — теория индивидуализма, более того, идеализма, т.е. буржуазная концепция. Но — под эту концепцию подходит все и это не противоречит марксизму. То есть с точки зрения теории систем ценностей марксизм — это одна из теорий общества, выработанная кругом людей с более или менее схожими индивидуальными системами ценностей.

Как известно, марксизм отвергает теорию индивидуализма, т.к. эта теория мешает строительству прогрессивного, с точки зрения марксистов, общества. И наоборот, теория системы ценностей ничего не отвергает и ей ничто не мешает. Напрашивается вопрос — какая теория шире, какая более объективна?

Тут имярек, в лице своего сторонника делает несколько странный шаг в сторону. Он говорит, что его теория, в отличие от марксизма и других революционных теорий и религиозных течений не направлена на какое-либо действие или систему действий. Она появилась с первым криком (членораздельным) некоего неандертальца и будет существовать всегда, пока будет существовать хотя бы один индивидуум. У ней нет никаких целей и желаний. Она только констатирует существующее положение, может объяснить прошедшие и будущие события.

После этого заявления напрашивается мысль, что это вовсе не теория никакая. Это — определенно — психология. Психология.

И тут я подхожу к тому, с чего начал. Философия разрабатывает психологию, или не так? Может быть и не так. А если так, то психология не свободна от философии.

А эта психология — психология системы ценностей — она может быть принята любой философией. Т.е. нет, что я говорю! Она учитывается любой философией, конечно, поскольку эта философия объективна, но приниматься она может не всеми течениями философии, как например, марксизмом.

Есть над чем подумать. И как кажется, все таки это все просто и объяснимо. Только надо это обсуждать не одному.

 

Поздно ночью.

Пишу. Лежа. Читал “М и М”. Слушал музыку. Не мною и не в первый раз — великая сила — искусство. Собственно, это — почти все. Много мыслей. Чувств. А ведь Аристотель писал свои труды не для кого-нибудь — для себя. Все пишут для себя. Стараются познать окружающий мир и себя. Стараются все заключить в незыблемые (хотя бы для себя) постулаты. Но ведь жизнь — она не такая. Она — невозможная для описания. Даже гением Бальзака. Ее способен охватить только гений человечества. Не первый раз — а что, если собрать всех гениев в одном романе? Боюсь, что у меня ума не хватит. А ведь было бы славно посмотреть на их собрание.

Оставить их жить где-нибудь на острове — посмотреть, кто из них на что способен! Впрочем — это бред.

Когда шел в душ, думал. Почему так трудно, недоступны многие произведения искусств? Почему трудно посмотреть интересный спектакль? Почему невозможно купить интересную книгу, почему нет показа фильмов, которые я бы хотел увидеть? В чем причина? Кто этому мешает? Почему “Мастер и Маргарита” продается в “Березке”? Почему я хочу и не могу послушать “Болеро” Равеля? или 5-ю симфонию Бетховена? Гессе, Ефремов, список можно продолжить. Приходится смотреть телевизор и читать пустословные газеты. Хочется биться лбом об стенку. Ей богу!

 

Не хочется вспоминать день и число. Впрочем, для истории — это был день моей сдачи фонетики. 3. Так он начинал. Сын крестьянина не вполне осознал всю ответственность перед грядущим и в неведении предстоящих атрибутов он продолжал валять дурака. Между прочим, прочел “Мастера и Маргариту”. Книга бередит ум. Много думается. Как я с недавнего времени начал подходить к искусству. Дает эта вещь что-нибудь новое или нет. Булгаков разбудил новые во мне чувства и мысли. И пусть будут разные мысли, но пусть они будут новыми, а я уж постараюсь в них разобраться. И нужно, чтобы приток их никогда не уменьшался и стремиться узнавать новое и новое. Пусть эта игра или погоня или борьба за новое станет смыслом жизни и не будем делать поспешных выпадов вроде того, что надо и обществу что-то отдавать, не все же потреблять; общество от меня возьмет все, куда мне деваться! Только вес этого “всего” будет зависеть от меня самого.

 

Повесть о человеке, занявшем квартиру умершего ювелира и обнаружившего там миллиард денег. Его приключения.

 

Не потерять в бумажном буме

В навязчивых стремлениях толпы

Мечты о вечном зелеоком шуме

Весеннем шуме, сотрясающем столпы.

 

Не притупить сочувствия к вселенной

Замкнувшись в круге кем-то данных аксиом

Не обмануть себя уютной жизнью плена

Каким бы безопасным не был он.

 

И высшей благодарностью считать

Твоих друзей приход без приглашенья.

 

Среда.
Что может быть благодарнее безоглядной помощи. Просто можно запьянеть от слов благодарности за твою помощь. Все — ерунда. Помочь тому, кто нуждается в помощи, кто без нее не может — прекрасное ощущение.

 

Кажется, 21-е, глубокой ночью
Доброта, но не просто доброта, а бескорыстная доброта должна быть ценима в людях.

Ведь этот Халден жесток к людям, но прав, найди сейчас человека, свободного от мещанской морали и мысли не на словах и даже не в поступках, а в душе. Есть люди, которые с виду добренькие, радуясь, улыбаясь, вернее (радоваться можно искренно только в душе, радость показная не может быть необнаруженной, вернее, фальшь поддельной радости видна будет) будут благодетельствовать тебе, и то недолго.

Купеческая Москва.

А ведь правильнее было бы так: хвалить наш дом — это дело гостей и соседей. Наше дело — быть им недовольным.

 

13 февраля. Вечер.
 

Я возвратился из дома.

Дома почти все хорошо.

Мама только немного хворает

А все остальное — нормально.

 

В деревне по зимнему скучно

Мало знакомых людей.

Да я не искал никого

Хотелось просто поскучать.

 

В деревне есть хорошая библиотека

Я много читал и думал.

Шукшин, Лавренев...

Как хорошо они пишут!

 

Ходил с Вадимом на речку

Зимой холодно и ярко

Ветер обжигал лицо

И хотелось в тепло.

 

Ездил в Куйбышев, был у тетки.

У них все по прежнему.

Сережа мне понравился —

Учится, живет серьезно.

 

Бродил по родному техникуму,

Но учителей видеть не хотел.

Искал только Надежду Степановну

Но ее не было в тот день.

 

В школе нашей деревенской

был вечер, вечер выпускников

Видел много хороших товарищей.

Жаль — не друзей. Не — друзей.

 

В последние дни перед отъездом нахлынула вдруг черная тоска, такой силы, какой я давно не чувствовал. Это как будто выше меня было. Выше моих сил. Я ничего не мог с собой сделать. Пробовал забыться, уснуть — бессонница рвала все мысли и крутила их, крутила. Пил молоко, читал до одури, но спать не хотел.

“Это от безделья” — старался себя успокоить, но не успокаивался. Что-то страшное творится внутри.

 

Много думал, почти не писал. Думал о Наташе, много. О людях, о всех и о каждом. Это страшно — думать о всех и о каждом.

Я чувствую, что мир давит меня, давит и надо выпрямиться и высвободиться, иначе свалит с ног, раздавит в лепешку.

Понравился Шукшин. Сильно понравился. Это верно, что читатель наполовину сам создает рассказ. Подумать только, какое сильное эмоциональное движение вызывает каждый его рассказ! Откуда берется такая сила, как это понять, кто это может объяснить? Чтение редакционной статьи только смазывает впечатление.

Заметил, что первое впечатление (в большинстве случаев) — самое сильное. Как поразил меня “Срочный фрахт” Лавренева! Перечитывать его не смог. После даже не хотелось перечитывать его “Сорок первый” и “Обыкновенную вещь”. Так и кинофильмы (большинство). “Служебный роман”, например — утром на следующий день просто противно было смотреть. Но — “Мертвые души”! Сколько раз я перечитывал эту книгу, то всю, то по главам, с чаем вприкуску, по ночам, с супом, просто. Ведь удивительно — не надоедали.

Привез годичную “Неву”. Там есть интересная статья — “Об интересном в литературе” — смелая и умная статья. Потом — Пикуль — если этот его “Сентиментальный роман” — типичный, то остальное читать не стоит. Обилие интересных якобы “фактов” не делает это литературой. Подвизался бы он тогда по истории, если хорошо копается в архивах.

Сильно мне дома понравились несколько фильмов. Такие чудесные фильмы (не жалко эпитетов!) “Уроки французского”, “Я буду ждать”. Короткометражные грузинские “Семь коротких историй о первой любви”. Смотрел с удовольствием, с большой радостью. Из “Историй” больше всего понравились “Арбузы”. Ведь это здорово.

 

 

Между 13 и 14 февралями.
 

В одной деревне жили-были два брата, Иван и Сэм. Впрочем, в той деревне жило много братьев и сестер, все были на одну фамилию, но история эта в основном про Ивана и Сэма будет. Сэм был постарше Ивана. Как и все в деревне той, Сэм держал свое хозяйство. И хозяйство свое держал неплохо, даже скажем, лучше многих в той деревне. Были лошади у него, чтоб пахать, коровы, чтоб их доить, овцы — с них он стриг, было всякой мелкой птицы много. Держал Сэм и собак. В той деревне не все у братьев и сестер ладилось, нередко они на чужое глаз клали, а один раз даже на Сэма руку один неразумный брат поднял. Так что Сэм своих собак хорошо держал, и воспитывал в любви к хозяйке и ненависти к соседям, с которыми Сэм был не в ладах. Не все, конечно, ладилось у Сэма в хозяйстве, бывали годы тяжелые, неурожайные, бывало лошадям не хватало овса и они тощие, еле волочили плуг, а коровы плохо доились в такие дни и подолгу недовольно мычали в стойле с голодухи. Но как бы то ни было, жил Сэм в общем неплохо и надеялся на лучшее. Были у него хорошие земли.

Тут вдруг родился Иван. Досталось ему старое, хилое хозяйство, но Иван был молод, полон творческого задора и быстро это хозяйство поднимал. И у него все больше было. На краю деревни, с плохим, заросшим кустарником участком. Были и у него лошади и коровы и овцы были и даже собаки. И даже как то так получилось, хоть землица у Ивана плоховата была, бедно жил Иван, а скота у него больше было. Но жил, конечно, тот скот бедно, тощо. И была у Ивана какая-то дурацкая идея. Все ему казалось, что виноват он перед животными своими. Уж плохо они у него жили, и все думал он, как ему им жизнь облегчить. (В ту пору в деревне появились всякие). Вот как-то собрал он всех своих животных и собак даже созвал и начал он им что-то говорить там про будущую их жизнь, что от них все зависит, мол. И поверили ему и лошади и коровы и овцы, и собаки: правда, кошка одна ничему не верила, что Иван говорил и только мурлыкала что-то там себе под нос. Ну, а Иван со своим скотом принялся за землю как следует. Пахал, сеял, сорняки полол, и урожай собирал. И скот его слушал почему-то и все выполнял, как Иван скажет. Стал понемногу Иван сил набираться, для скота хлев подновил, крышу починил.

Увидел Сэм, как сосед его, братишка, сил набирается, какие у него животные послушные, без плетки его приказы выполняют, и соображать начал. Тем более, что у него скот что-то своевольничать начал, безобразничать. То вдруг лошадь ни с того, ни с сего встанет на пашне, заржет, копытом забьет, то коровы молока не дают. Замечал Сэм, что по ночам лошади его не спят, все стоят по стойлам, хвостами обмахиваются и тихонько ржут, переглядываются. Не нравилось это все Сэму. Решил Сэм, что надо ему побольше скот свой кормить, пусть себе даже меньше достанется, хлев надо подновить, как Иван сделал, тогда не будет скот его волноваться, хорошо будет работать. И точно, перестал скот буянить, стал хорошо работать. Радуется Сэм. Хорошо живет. Ходит к Ивану. Смотрел, как тот живет. У Ивана глаза блестят, что-то выдумывает все, какие-то планы составляет. И скотина его повадки переняла — уж, кажется, с чего у нее-то глаза блестят? И в работе он, Сэм, видел Ивана, лошади его так прут, прут. Хозяйство Иваново все крепче становилось, добротнее. Спросил он у Ивана, с чего это у него так дело спорится, что богатеет он с каждым годом все больше?

 

Только в нашем общежитии УДН можно увидеть такое — ребята из Гондураса собирают бутылки по комнатам в помощь революции. Отдаю им бутылки, поднимаю кулак: “Но пасаран!”, говорю.

Смотрел “Мужиков”. Проникновенно поставлен фильм и сильное впечатление оставил.

 

 

Кажется — последний день февраля.

Я засыпаю и встаю с мыслью о ней, о Наташке. Что только я не передумал, куда только не заводили меня безумные мечты! Но это не любовь. Мне просто нравится эта девчонка, ее доверчивость и простота. В своих письмах мы с ней зашли далеко, мы не знаем, что делать. Еще никогда так сильно и долго не болело. И я боюсь. Я боюсь сделать ей больно, у нее, по-моему, чистая и не огрубевшая душа и — юность... Юность в ней живет, трепещет как тростинка и это, видимо, тянет меня к ней. Я боюсь думать о ней. Потому что я боюсь себя. Я могу не выдержать, я могу оказаться подлецом и трусом, могу надломить ее. Ведь я должен думать о будущем, а будущего я не вижу. Она, кажется, сильно привязалась ко мне, и я пасую на каждом шагу, впервые встречая такую привязанность. Мне не хочется обманывать ее и себя. В последнем письме я сказал ей об этом, жду ответа. Ведь это — чистая моя влюбленность, ведь не любовь! А для нее это может оказаться тяжелой болью. И все же я еду, еду к ней и боюсь думать, что после этого лета мы больше не встретимся; что тогда? Как можно это будет забыть? Я тешу себя какой-то мыслью о грустном, но не болезненном расставании, но ведь это трудно будет сделать. Рвать — не в моих силах.

 

7 марта.
Долго нет письма. Неужели это — все? Нет, не может быть... Здешняя жизнь — вредная. Я вижу, что вредит моей душе эта жизнь, а переменить ее не могу, не хватает ума. Глупый я человек. Поводов для самоуничтожения, самобичевания более чем достаточно. “Куда-то все катится, катится бессмысленно, как колесо от телеги старое под косогор, подпрыгивая на ухабах, и никакого-то в нем ума совсем нет — дерево. Все вокруг серо, не радует, не восхищает, любой звук болезненно и раздражительно отзывается внутри. И мимолетные всплески радости, открытая девичья улыбка, доверчиво теплая грудь, прижатая танцем не способны зажечь большой костер: вспыхивает от спички кусок сухой бумаги, пробежит струйкой огня по сухой палочке, по другой — и все, и гаснет, — костер сложен из мокрых поленьев.

 

Иногда я все бросаю, как сейчас — книгу, чай, останавливаю музыку и раскрываю эту зеленую тетрадь только для того, чтобы вспомнить наш стройотряд. Это какая-то жгучая, все переворачивающая любовь. Или это я просто возбужден только что выпитой чашкой кофе? Я думал — почему? Мы были там братьями и сестрами или по крайней мере мы жили кто как хотел (а это счастье — жить как хочешь) и вот мы дома, в Москве, снова разделенные по комнатам, группам и домам. И был у нас осенью вечер. Но весь этот вечер почти ничем не отличался от этих всех обычных, тусклых, липовых, терзающих душу вечеров, где много надуманности, наигранного веселья, личных притязаний и неудовольства соседями по столу, где прощаются после вечера и говорят какие-то бодро-благодарные фразу и тепло жмут друг другу руки и т.п... Ненавижу липу. Или это от Selinger"a или это внутри, но ненавижу все липовое, липовых улыбок, слов, поступков, газетных колонок, “шоколадных” батончиков. И тут, видимо, думаю я, все дело было в труде. Липы не может быть только в труде, в потном, тяжелом труде, где чем больше ты себя отдаешь, тем счастливее становишься. Найти такой труд — счастье. Все остальное — друзья, любовь, мысли — придут.

 

Иногда появляется какая-то мания писать трактаты. О собственном понимании жизни, ее отдельных фрагментов; приходит время, и жажда ставить вопросы перерастает в жажду на них отвечать.

 

Москва, 19 марта 82
Здравствуй, Наташа!

Спасибо за письмо, за твои слова, простые и искренние. Хочу в каждом своем письме повторять, что я ужасно рад каждому твоему письму, что жду от тебя ответа всегда с нетерпением. И знаешь, мне очень трудно тебе писать, представь. Я страшно боюсь любой фальши, в словах, мыслях, чувствах, в отношении тебя. Здесь, в круговерти какого-то сплошного час-пика часто ловлю себя на том, что в стремлении за какими-то мнимыми целями, в беготне или в страшной усталости после нее, где-то кривлю душой, где-то роняю обидные для товарища слова, где-то невнимательно отношусь к окружающим людям, где-то лгу напропалую. Потом приходит время, когда понимаешь, сколько дурного наделал и начинаю искать пути, как все это исправить, что-то успеваю исправить, а что-то остается на моей совести, потому что поздно. И стараюсь впредь не делать глупостей, вести себя сдержанней, вежливее, следить за собой, одним словом. Но то, что уже было, что не удалось исправить, лежит где-то в душе и накладывает отпечаток на отношениях с товарищами — незаметно свыкаешься с тем, что это неизбежно — ошибки и промахи, несдержанность и невнимательность и товарищи твои тоже с этим свыкаются, незаметно. Так мы унижаем сами себя. Вот почему мне трудно писать тебе, и мне трудно будет с тобой, когда мы встретимся. Я боюсь в словах неправильных, неудачных, ложных растерять мое чистое отношение к тебе, заставить тебя привыкнуть к моим ошибкам в словах и поступках. Мне трудно писать тебе, и от этого мне хорошо на душе, понимаешь? Я боюсь обратного, когда в словообилии потеряется глубина наших отношений, когда обмельчает наша дружба и мы сможем с легкостью наносить друг другу уколы в надежде на то, что они не принесут большого вреда, а если и сделают это, то, вероятно, скоро забудутся. Поэтому я никогда не пожелаю себе легких с тобой отношений, легких слов. Очень мало я знаю людей, с которыми у меня хватало сил вести отношения таким образом. Во многом благодаря, конечно, им, их дружелюбию, тактичности, человечности. Это мои самые близкие друзья, это мой “алмазный фонд”, светлые страницы в жизни. Как мало мы с тобой знакомы, знаем друг друга в основном по письмам, а меня к тебе сильно тянет. И мне хочется, чтобы я был с тобой с самого начала искренен (сейчас хотел зачеркнуть это последнее предложение, да ведь оно написано, потом подумал, и мне действительно хочется с тобой быть искренним, прямым; зачеркнуть хотел, потому что это для меня важно, зачем тебе об этом говорить) я хочу, чтобы мы с тобой прожили все то, что нам выпадет прожить вместе так, чтобы, если надо будет прощаться, прощать было нечего, чтобы мы могли все жить, не стараясь что-то забыть.

Ты знаешь, я веду дневник. Правда, сейчас уже несколько месяцев почти ничего не записываю туда, потому что моим дневником стала ты. Говорят, дневник заводят тогда, когда нет близкого человека, с которым можно поделиться всем, что лежит на душе. Теперь всем, что у меня на душе я делюсь с тобой. Хотя что у меня на душе, я сам не всегда понимаю, поэтому мои письма, наверное, странные по крайней мере. Но по другому тебе писать не могу, не хочу.

Наташа, сейчас, когда я пишу это письмо, глубокая ночь, я боюсь посмотреть на книжную полку, где у меня лежат часы — сколько времени. Сейчас посмотрю все же из любопытства — половина пятого, оказывается. Может быть у меня сейчас голова дурная стала и утром я буду по другому думать, но хочу тебя просить, нет, не просить, а... Ты знаешь, я больше не могу тебе писать (правда, какие-то дурацкие слова, но постарайся понять). Я хочу тебе писать и буду. Ведь я получил твое последнее письмо давно, 9 марта, а ответ только сейчас собрался написать. Все эти дни ходил, как помешанный, перечитывал твое письмо, несколько раз садился за ответ, но написать ничего не мог, а сейчас сел, потому что я по себе знаю, что такое — ждать письма от тебя. Когда оно уже должно прийти, а его еще нет и нет. Вот я и пишу тебе, и пишу что-то страшное и несуразное и в то же время я верю, что ты поймешь, разберешь. Ведь не писать мне нельзя, а писать липу тебе — лучше не писать. Разреши мне, вернее, дай мне возможность писать тебе не — реже, нет, просто по сердцу, когда я могу писать тебе. Может быть, я боюсь слов, слов ненужных, лишних, ложных, может быть, мне не хватает тебя, живой, чтобы я смог коснуться тебя, взглянуть в глаза. Опять хочу повторить, что рад твоим письмам, страшно их жду. Но ведь не письма связывают нас, они нам помогают только вспоминать наши вечера. Я никогда не думал, что это возможно — просить у тебя, девушки, из-за которой я забросил свой дневник. На его страницах я старался понять самого себя. Сейчас это делаешь ты.

 

 

After sleepless night. Cannot say what day is now.

 

Встречал утро. Прекрасно. Много стихов. Много, как иногда бывает со мной — идей. Утро пахнет бодростью и ликованием. Радуюсь солнцу.

Живем, ребята, не канючь! На нас с завистью смотрят Платон, Сократ, и Ньютон, Бальзак и Данте, Пушкин и Шекспир. Пожить бы в нашем мире им хотелось. Так что, давай, ребята, не срамись, Эйнштейн и Чехов, Лобачевский, Эдисон пусть нам покажут рот открытый в изумленьи.

Держись, ребята! стыдно будет, братцы, коль некий человек из будущего века начнет смеяться от нас.

Повесть о тараканах (Полунаучный трактат).

Наташа! А можно ли тебя так мучить? За что?

 

28 марта, воскресенье.
Прочитал “Реквием...” Пикуля.

Помню возглас того дяди в “Валдае”: “Как, ты не читал Пикуля?!”. У меня до сих пор хранится салфетка с его списком Пикулевской литературы. Что ж, я прочитал “Реквием”, я пытался прочитать “Три возраста Окини-сан”. Обладая некоторым опытом в ведении дискуссии и понимая, что она требует весьма осторожных шагов, особенно в начале, чтобы не оказаться потом в глухой обороне, я скажу так. Книга нужная. Задаю себе два вопроса — почему нужная и кому нужная? Отвечаю. Сначала на второй вопрос. Любителям популяризации скучных фактов истории. Может быть, я ошибаюсь в определении “скучные”, может быть. Но замысел Пикуля таков — популярно, интересно рассказать о том, о чем было уже написано, и что было уже проанализировано. (тут я окончательно понимаю, что критик я никудышный — ведь ничего правильно не сказал. Попытаюсь с начала. Ведь не статью пишу — черкать нельзя). Во-первых, необходимо определить, к какому разряду относится это произведение Пикуля в литературе. Я могу утверждать — только не к художественному. Это — не литература. И то, что П. пытался облечь свой труд в этакую романтичную форму, убивает во мне представление о нем, как о писателе, о литераторе. Меня также убивает его однобокий, повторяющийся везде и всюду прием драматизации событий, попыток образного подноса материала. Меня поражает его манера, в которой он анализирует исторические факты, с какой легкостью он фигурирует отдельными параметрами той обстановки (я уже не хочу говорить о его “мастерстве диалогов”, речи его персонажей). Здесь он убивает в моем представлении о нем историка. Наша литература знает примеры талантливого публицистического романа, повести, даже не построенных на фактических материалах, где тем не менее видно писателя и политика. Наша популярная литература, я имею в виду популяризированную лит-ру знает примеры по настоящему талантливо, грамотно и интересно, компетентно популяризованных научных и исторических событий. Я хочу сказать о “А-бомбе” и о Дербеневе. Не могу сказать так о поделках Пикуля. Кто он такой, и зачем он пишет — не могу понять. Но подвизался он, надо сказать, сильно.

 

31 марта, зарождение суток.
Хочу что-то to fix. Так — повесть о современном “Идиоте”, что Славик Б. рассказал. Потом. Когда я научусь не только извлекать уроки из своих ошибок, но и не повторять их? Ведь это стыдно. Дальше. Тренировка памяти продолжается. Мне она понравилась. Потому что одновременно с тренировкой учу наизусть стихотворения, а это сильно необходимо мне. В общем, все, хотя о многом можно было написать, например, о дискотеке на “Holy”, о Lata"s parents, about girls on that discoteck, о Голубеве. О Голубове как-нибудь отдельно. Он мне нравится. И многим ребятам. И потом, наверное, все-таки Наташу обидел. Кошмар. В городе весна. Но она проходит за окнами. Маир не такой уж прагматик. Его упорство, думаю, сделает из него неплохого писаку. Хотя очень умный человек должен четко знать, во что верить и во что не верить. А то ведь можно превратиться в слепого. Он, кажется, понимает это. Мне здорово повезло, что я учусь здесь — в Москве, в Университете. Часто приходит мысль, что мне повезло. У меня есть хорошие возможности постичь эту настоящую жизнь, во всей ее полноте, со всех сторон, только не закрывать глаза, не затыкать уши и по возможности поменьше открывать рот.

Написал маленькое письмо Наташе. Почему я ее так люблю? А ведь не люблю. Почему? Ей надо учиться, много учиться. Она еще ведь девчонка. А я позволяю себе такие штуки откаблучивать, как с последним письмом. Я ей написал сейчас, что хотел бы очень, чтобы она поступила учиться. Вот не знаю, как ей помочь подготовиться к экзаменам. Очень хочу помочь, но как? Как можно помочь подготовиться к сочинению... Ведь она на сочинении провалилась. Что там — много ошибок было или что? Надо ее спросить будет. Ведь совсем девчонка и вместе с тем... нет, она ребенок, истинно ребенок, но какая чистая, чистая какая душа. Что это — от девичества или это навсегда? Хочется, как хочется, чтобы она всегда оставалась такой как у Есенина “как снег лучиста и светла”. Мечтаю о том, что смогу ее привезти в Москву, побродить с нею по московским улицам и паркам. Хочу просто прикоснуться к ней; и ведь это не физическое влечение, нет, не думаю об этом, она слишком нежна для этого, просто держать ее руку в своей руке и идти, идти по городу и смотреть на нее. В письмах я не пишу ей об этом, стараюсь не писать. Я боюсь разочароваться в ней, я ее так мало знаю, и даже не это. Я боюсь ее обидеть, если я разочаруюсь, и даже не обидеть, а обмануть, ведь это будет обман, писать в письмах о любви, приехать и охладеть. Это же предательством будет. Лучше писать об этом здесь, в дневнике. Здесь я все могу писать, никто меня не осудит.

 

4 апреля
Проснулся и долго лежал, чувствуя от пробуждения сильное облегчение. Мне снилось, что пришел я в дом Наташи, она вышла, но, не замечая меня, прошла мимо. Я ее окликнул, она узнала меня, но не обрадовалась, лишь равнодушно поздоровалась и потом сообщила, что выходит замуж. Я страшно расстроился и не знал, что делать. Так и проснулся.

Вчера мы ездили смотреть спектакль наших товарищей по курсу “Интервью в Буэнос-Айресе”. Интересно. Много впечатлений. В конце много аплодировали. Когда я обернулся, за собой увидел слезы в глазах у девушек; сильное впечатление. Молодцы ребята. Конечно, не все у них получилось гладко, но сделать скидку на то, что это премьера. Заметил, что, видимо, актерам сильно помогает знание реакции зрителей, — где будет смех, где будет драматическая тишина и на этом играть, но они играли вслепую, а поэтому не совсем уверенно. Но тем не менее, получилось все хорошо и успех у них завидный. Всем понравилось.

 

4 апреля, вечер.
Мне нравится в воскресные дни, проходя мимо остановки 144-го автобуса, объяснять людям, что в воскресенье и в субботу автобус на ул. Миклухо-Маклая не заезжает, а останавливается напротив “Утюга” (ЦДТ). Сначала я делал это из сострадания, глядя, как бедные люди стоят, ежась, и ждут автобуса, который не придет, потом вошел во вкус и, проходя в магазин или в 3-й блок — как сейчас, делаю это с удовольствием (сейчас, с точки зрения русского языка, неправильно сделал перенос слова намеренно, вспомнив English: A-merican).

Сегодня уже апрель, на улице я весны не вижу. Просто исчез снег, обнаружились на серых газонах ржавые газеты и консервные банки и прочий хлам зимы (хитрая она). Стал длинным день — и все. Но во мне нет весны. Я с тревогой жду, когда увижу Н. Придет весна или не придет.

Появилась охота писать. Видимо, оттого, что лежат передо мной учебники английского и французского и ждут, когда их откроют, а я не хочу их открывать. Ну ладно, буду писать, пока не иссяк фонтан.

Днем выспался. К нам переселился Норман, но, кажется. ненадолго. Он думает переселяться к Гектору, что живет напротив. Let it be. Мне уже надоело это. Пусть все переселяются, как хотят. Вчера было много дел. Я устал, как обычно. Дела были не в обычном понимании слова, просто не нашел слова, которым можно было бы назвать мое отношение к людям. Let me be simpler. A meeting was yesterday, first. Our group, except Boris. It was interesting to notice our stupidity. I like Slava only. Not me. I am the stupidest one. How many times I have said myself not to deal with stupid girls. Let them themselves show their foolishness. After it we were at performance, but I have written about it already. Something about an American film. I went to see it with Slava. It was original sound without translation. We like it, me and Slava. Now a lot of wish to study Eng. So, bye-bye!

 

Ведь даже в супе, что кипит в кастрюльке

Все перемешалось и брось гадать, где

Вынырнет приметный тот кусок картошки,

С какого краю. А сколько неприметных!

 

А ты собрался мир предугадать, не слишком ли

нахален? Вот дворник перед окнами

куски бумаги и бутылки собирает — подснежники,

Так он ведь делом занят, ну а ты?

 

Ты просто ищешь бога и найти не можешь

Бывает, кажется, находишь, а потом находишь

в нем изъян, тебе же надо идеал найти

Спеши, товарищ, время не стоит.

 

Я чувствую, что не умею обобщать, охватывать события в объятья, людей делить на наших и чужих, что я потерян, что уходит время. Что нет во мне способности любить, дружить, бороться и искать, мне двадцать три, а я своей судьбы не знаю, цыганку не спросить, она червонец красный просит, своим умом держаться не научен. Прочел немало, умею умиляться и даже слезы лить, когда темно в кинотеатре, болтлив ужасно, кто-то тянет за язык, а там уже черед и с совестью ругаться. Я страшно совестлив, любое слово, думаю, они возьмут за оскорбление, и очень глуп и не умею говорить, и туп бываю (где тот валенок сибирский?!). А как же я тщеславен, честолюбив! Какие глупые, высокие мечтанья! И в то же время страшные страдания от тихой глупости и лености ума. Мне девушка хорошая себя вверяет, а мне, признаться, сразу лестно, разомлел, подумать стыдно, ведь пройдет то лето и — конец, и надо будет забывать, а не забудется, я знаю свою память, кто бы ее взял! А то, что я мечтаю, что сумею сделать так, что будем мы с ней лето вспоминать, как радость и тепло, что расставанье будет боли лишено, так то — обман, в который верить я хочу. Уходящее счастье все рвет больно, если только это счастье было непритворно.

 

Солнце в облаках осталось лишь

Скоро и они погаснут. Тишь

Не идет сумерничать в квартал

Слишком громким к лету шум дороги стал.

 

Все может быть по другому. Совсем по другому. Мечта — слишком ненадежная подруга. Потому и приснился ему тот горький сон. Он устал мечтать, он устал. Он устал от неизвестности. Это было у него впервые. Он был абсолютно беспомощен, и не скрывал это в своих письмах к ней. Но что-то он скрывал. Чувство предосторожности не давало ему права писать все; тут была не только предосторожность, еще какие-то темные чувства, о которых он и мне не говорил, и ей не писал. Он не знал, как поступать, в какой мере открываться, но он и не лгал, он старался быть честным, старался, хотя все можно было объяснить иначе. Все можно объяснить по-разному. Иногда ему казалось, что только искренностью, голой правдой можно найти счастье, построить его, если не найти. Потом думал иначе, думал о ее природе, думал о том, что эта голая правда и искренность — ведь все это построено на почти пустом месте, ведь он ее совсем не знает, он ее идеализирует, как бы он этого ни хотел, ведь мечта всегда розового цвета, черной бывает лишь тоска. И он жаждал встречи, ждал. И бросил писать, все, что можно было написать, он написал. Теперь оставалось только ждать. И тут — этот дурацкий сон. Утром, нет, ночью, когда он проснулся после этого видения, его потянуло писать ей, так все было реально, он хотел ее спрашивать и рассказать самому о себе все, он хотел ее поддержки. А она — ей всего лишь семнадцать. Это же девочка. Что она могла ему сказать, она сама его ждала, и все.

 

8 апреля, вечер.
Зашел под вечер в фотомагазин на Калининском. За прилавком фотохимикатов обслуживала покупателей девушка лет двадцати, русоволосая, симпатичная, но с косметикой. Услышав ее голос, усталый и нервный, когда она переспрашивала или отвечала на бесконечные вопросы я вдруг понял, как ей тяжело здесь. Весь день, в полумраке гулкого зала стоя за прилавком, заворачивать наверное уже опротивевшие ей таблетки закрепителей, проявителей, пакеты бумаги, отвечать на глупые вопросы бестолковых покупателей, не догадывающихся взглянуть на витрину у входа — там все написано. Очередь никогда не кончается и в ее глазах я читал одно — когда кончится этот рабочий день, я смогу выйти на улицу, пройтись по проспекту, а сейчас, скорей бы он кончался. И разве о такой работе мечтала эта девушка, да ведь здесь можно свихнуться! Закрепитель, проявитель, бумага. “Сколько? Двадцать таблеток? А рубль что такое? Какую бумагу? Она девяносто копеек стоит. Нет, нет у нас цветной бумаги. Что? Нет, это не цветная. Положите пакет на место, вы что, не видите, сыпется из него! Посмотрите на витрину, там все написано. Рая, сколько времени? Сколько? О, боже! Еще час. Да, руб шестьдесят. В кассу. Давайте заверну”.

 

 

11 апреля. 81
Наверное.

 

13 апреля
“Дружба требует равенства во что бы то ни стало”. Ив. Ефремов.

 

 

20 апреля.
 

Долгая, трудная, тяжкая лестница,

Многое множество, тьмущая тьма!

Все из вас, не уйдешь, не открестишься, —

Крепкая сложена плотью тюрьма”.

 

Из Шкапской.

 

Лена достала мне почитать Ефремова “Лезвие бритвы”. Читал, правда, слишком торопливо из-за нехватки времени. Но, может быть и не только по этой причине. Я искал в этой книге знаменитого автора новые идеи, мысли, но, по сути, он повторялся. “Час быка”, мне кажется, его наиболее интересная и полная книжка. Хотя идея о тонкости существования нити к счастью — это новое мне, хотя сам это чувствовал, но не давал таких фундаментальных обобщений, понимал это лишь в немногих областях человеческого существования, в частности, в проблеме общения с другими людьми. На Лену эта книжка произвела, видимо, впечатление не меньшее, чем на меня — “Час быка” — потому что это была ее первая встреча с миром Ефремова. Постараюсь ей это выразить, она ведь так ожидает моей восторженной оценки ее автора.

Вчерашнее недоразумение с Ваней и мною еще раз доказывает мне, какой я еще дурак. Даже такие простые вещи, как элементарное чувство меры в общении с людьми, чувство такта и расстояния — для меня — неподвластны. Когда научусь я этому? Ведь уже не мальчик и даже не юноша зеленый.

Наташу, видимо, обескуражил своим письмом, шокировал. Она мне не пишет. Испугалась девчонка. Милая моя девчонка, что я мог сделать?

 

25 апреля 81.
Наташа, ты помнишь наше лето.

Оно прошло, потом прошла осень и зима.

И вот на крыльях теплоты и света

Твой день рожденья принесла весна.

 

Она пришла. День твоего рожденья.

Мы вместе празднуем с рождением земли.

Пусть неба синь, цветы и птичье пенье

И солнца луч тебя поздравит лучше строк моих...

 

А я надеюсь, что в лучах его ласкаясь

Чуть-чуть теплей тебе покажется оно:

Я в этот день послать с ним собираюсь

Всю теплоту своих невысказанных слов.

 

Сегодня первое мая и я как всегда провожу праздник один. Я люблю одиночество. Пока это лучший мой друг. Был на демонстрации, пленки сушатся. Смотрел “Душу”. Не понравился. День завершается тяжелым впечатлением от сцены на вахте общежития. Впечатление тяжелое, но поучительное. Я видел, как из-за рюмки вина, взмутившего рассудок человека, человека к тому же запьяненного недавней удачей и нахлынувшей популярности в последнее время на студ. сцене он теряет свое лицо, лицо человека, человеческий облик и становится зверем, жестокой и безрассудной тварью, против глупости которой трудно найти способ защититься человеку, подвергшемуся агрессии этого выродка. Но хватит об этом.

 

3 мая.
Сегодня у Наташи — день рождения. А накануне я получил письмо, где она пишет, что ей трудно и не меньше, чем мне. Зря я ей писал так. Я требовал от нее невозможного — разобраться во мне, когда я это сделать оказался не в силах — не так то просто подписывать себе приговор. А подписать его можно — он готов. Хоть не всегда до меня доходит, какой я подлец.

 

Наблюдаю за журналистами нашими, факультетскими, радуюсь их творчеству, энергии. Пора, пора мне начинать работать, ведь мне хочется писать. Правда, хотения — мало. Как Тургенев в “Асе” написал про русское хотенье?.. Надо писать. Брать небольшие темы и писать. Работать над словом. И жить среди людей и слушать и смотреть их. Понимать. Впитывать их суть. Побоку все амбиции, тщеславие и т.п. Сделаться слугой пера. Звучит напыщенно, конечно, но это — необходимая цель. Хотя, может быть и не так. Это я не думал. Работать, гранить фразу, звук. Наблюдать и запоминать. Любой эпизод годится для работы.

По университетскому курсу хочется учить психолингвистику.

 

Глазок в двери входной.

Как он унижает!

 

Сцена в билетной кассе “Звездного”. Описать.

 

 

12 мая 82, уже в постели.
Хочется рассказать о Первомае, о Дне победы. Много думаю о Н. Как бы мне хотелось походить с ней по Красной площади, по Калининскому проспекту, показать ей наш Университет, ведь не так уж он и плох с первого взгляда! Но, шучу, шучу. А мне тебя сильно не хватает. Но и думать и мечтать боюсь. Наверное, это — обычная, очередная, очередная влюбленность, и держится она лишь на большом расстоянии и на возможности встречи. Ведь, если честно, писал бы я ей письма, думал ли о ней столько? Ведь душа искала бы другую душу, а здесь живет на ожидании.

Живу и постоянно ощущаю необходимость жесткой работы над собой. Ведь можно всего достичь, надо только работать, жить, работая. Для этого есть все условия. Но предательская слабость постоянно побеждает любое стремление к насилию над собой, кладет на лопатки все благие помыслы мои.

Через месяц увижу Н. Как хочу ее видеть, почувствовать ее свежесть и доверчивость. Кажется, все свободное время проводил бы с ней, и не надо думать, чем мы будем заняты. Я бы просто с ней стоял под звездами и дышал ее волосами.

 

13 мая, полночь.
Хочется немного пожаловаться. С утра — больной. Завтра могу не пойти на занятия, но наверное, пойду.

Время проходит, и ничегошеньки не делается. Время проходит, жалко. Завидно древним грекам. У философов, кажется, времени была уйма. Подумать, “за жизнь”.

Голова гудит и пишу ерунду. Сегодня пришел с занятий и завалился спать. Проспал до одиннадцати вечера. Сходил в душ, старался не упасть там, как прошлый раз.

Но думаю, все будет хорошо. Недавно были на дне рождения у Оли. Ничего. Нормально. Экзамены идут, зачеты, а у меня нет о них мыслей. Надеюсь, как-нибудь сдам. Надоело. Выматываюсь страшно. Хроническая усталость. С такой работоспособностью многого не достигнешь. Мечты останутся мечтами. Ну, все, кончаю плакать, это — слабость. Пройдет.

 

17 мая
Сегодня, после экзамена по английскому, пошел в кино. Смотрел “Портрет жены художника”. Мне очень понравился фильм. Заворошил в душе, помог думать. Прекрасно! И ведь удивительно, ну просто слов нет. Это по Нагибину Юрию. Я ясно в одно мгновение почувствовал словесное повествование в картине. Просто как-то слова проступили с экрана. Никогда такого не испытывал. И было просто приятно. И все слова напрасны.

Как много хочется. Наверное, это от молодости такая прыть. Хочется пожить многими характерами, ведь все люди чувствуют по-разному, мыслят, любят, страдают от разных причин. Бывает иногда все очень просто, иногда же голова кружится от бесконечности пространства и времени. Хочется писать, жить своими героями. Любить их, ненавидеть. Хочется танцевать, радоваться жизни, много знать, много уметь, хочется меньше пропустить в жизни, хочется не растерять себя в толпе, не броситься из окна в трудную минуту, иметь близких людей и не иметь врагов. Хочется видеть все и понимать все, иметь хорошую память, и хочется легкости тела, чтобы лететь в пространстве города и не чувствовать притяжения, чтобы всегда была весна, и всегда девушки были такими красивыми, и хочется иметь свою, близкую и счастливую с тобой, доверчивую и добрую. Хочется хорошего, захватывающего, любимого дела, чтобы не спать ночами и забывать про все.

 

Тот же вечер, но уже другой.
Почему не люблю читать предисловия и тому подобное — это из-за таких вот строчек: “Сын своего времени, писатель видел, как нельзя жить, но не знал, как жить нужно” и т. подобное. И бранить некого, подписи под предисловием нет. Это я взял из “Невы №3”, где напечатан Стейнбековский “Консервный ряд”. Интересно, знает ли автор предисловия, как нужно жить?

 

Необходимо научиться сдержанности, сдержанности, чувству меры и не запаляться, знать, что нужно сказать, и что говорить нельзя.

 

Вчера на концерте в “Олимпийском” “Круиз” пел свои три песни. Что-то интересное. Идея. Простота слов и мотива. Я думаю, скоро мы услышим “У кошки четыре ноги и хвост” или что-нибудь в этом духе. “Рок”.

Аристократия 19 века. Мы идем к ней или — в свою сторону? Coffee made me a fool. I am crazy like a fool. >What about...

Любая мысль высказанная есть ложь. Верно. Убеждаюсь в этом.

 

В комнате — стол. Горит лампа на столе. Стол у окна. За окном ночь. Кофе разогнало сон и не спится и не пишется. И понимаю, что слова дребедень, прозвенели и то хорошо, что не продребезжали или еще хуже — не проскрипели, но так или иначе растаяли в воздухе и все.

Я счастлив. Но этого мало. Это эгоистично. Стремление выйти на простые, элементарные вещи.

Учиться мыслить. Не оригинальничать, но думать, отбросить все временное, фальшивое (но как его понять, раскусить, это фальшивое, и как понять, где временное, где вечное?). Может быть, вечное — это то, где нет конкретности времени изображения действительности, нет газетных строчек, нет митингов? Нет, так тоже нельзя. Митинги — тоже наши явления, их не выкинешь (?). Или это — искусственное.

 

Ночь. Но за окном — город и светятся окна. Там тоже не спят люди. Когда все окна погаснут, я смогу четко видеть свое отражение в окне. Но только когда погаснут те окна.

 

Сегодня я посмотрел интересный фильм. “Портрет жены художника”. Невозможно стараться быть похожим на того или иного героя, как это казалось возможным раньше. Это бесполезно. Но надо это все, все, что нашло в тебе отклик, аккумулировать в себе, обогащать себя, впитывать в себя, не забывать.

 

В комнате 471 жил таракан. Вообще, в этой комнате жило много тараканов, как и во многих других, где студенты имели хорошую привычку готовить пищу дома, а не ходить в столовую. Тараканам жилось не бедно. При их способности сосуществовать при человеке они не испытывали особых хлопот.

Но речь пойдет о таракане необычном, а хотя что же в нем было необычного? Что его звали Кузьмой Терентьевичем, фамилия его Усатов, что он был средних лет и вел умеренный образ жизни? Нет. Это был совсем обычный житель студенческого общежития, просто тянет меня рассказать о его истории, потому что надо ведь с кого-нибудь начать!

А началось все с того, что родился Кузьма Терентьевич (хотя у него не было тогда ни имени, ни тем более отчества) на книжной полке, между томиком Есенина и “Войной и миром” Толстого, при свете дня, когда людей в комнате не было (они были, видимо, на лекциях). Тогда, конечно, он и ходить еще не мог, и читать не научился, но впоследствии он очень гордился местом своего рождения и часто рассказывал молодежи о своих первых минутах мироощущения.

 

19th of May, 1982.
 

Yesterday I saw a good film. In an hour I will pass my exam on French. Raining outsides. It is OK. Perhaps I have found. It is good. The style. The style of behavior.

 

23 82.
 

I think it is necessary to be understood that our society is a very human one and it needs everybody"s comprehension.

It is wonderful to study a foreign language. Just complain: “I have guts to do with” and Russian “ Кишка тонка!” What was the first?

 

Have looked through the “Short Story of the USSR”. Like it. Necessary to get for myself.

 

Это вечно

Это просто

Степь и ветер

Дни и ночи

 

Как родиться?

Как подняться?

Как увидеть?

Как сказаться?

 

Слабость лжет и сила уступает

Ложь же слабостью теперь уж не страдает.

 

История про мол. человека, остановившегося, пораженного своими поступками, решившего начать сначала, с “честного” ноля. Университет. Партия. Круг товарищей.

 

Мне кажется, что это первая действ. стоящая вещь, которой необходимо заняться, хотя подозреваю, что это временное желание — сколько раз я уже так думал? Но это — мне кажется — идет по всем параметрам — и это новое. Дрожат руки.

Повесть. От первого лица. Исповедь.

 

27 мая 82
Скамейка в парке, нет, на вокзале. Нет, полка в вагоне поезда. Куда? Куда-то на восток. Нет, не полка. Я стоял в тамбуре. Дверь была открыта и в тамбур врывался плотный ветер, поезд болтало и проводница с укором поглядывала на меня, мол, отойди от двери-то, ведь свалишься!

В вагон идти не хотелось. Там было душно и людно. Я стоял у двери, подставлял лицо встречному потоку воздуха и, глядя вперед, все думал, думал...

Изменится ли что-нибудь во мне, кому я хочу что-то доказать? Себе? Мысли не давали мне покоя, и я, зная, что от них никуда не деться, стоял и думал.

Когда это началось? И имело ли это какое-либо начало? Может быть, вся моя жизнь так была кем-то задумана, решена? Нет, это ерунду я несу про “кого-то”. Я старался понять, где, когда я потерял единство, кто меня научил сомневаться.

Вспоминая все сначала, с детства, вижу все, что влияло на мою душу, вело ее только по тому пути, по которому она должна была идти при тех обстоятельствах. Я был ребенком и никто не учил меня сопротивляться обстоятельствам.

Я жил, как и много других сельских мальчишек в мире своих увлечений, собирал этикетки, играл в лапту, курил окурки, болел детскими болезнями, гонял на велосипеде, выливал сусликов.

 

28 мая 82
 

В “Москве”, в пятом номере за этот год напечатали “Ноктюрн пустоты” Е.Велистова. Наша публика, кажется, в восторге. И есть с чего. Е.В. — ловкий продавец печатного слова. Закручен лихо сюжет, отлично передана атмосфера антигуманного общества, материал подан хорошо разжеванным и красиво уложенным на 70 страницах журнала. Не посчастливилось читать начало (№4), но в этом нет необходимости. По-моему, все ясно. Советую почитать, думаю, понравится. Кому не понравится, значит у того что-то не в порядке.

 

Если просто: мы — строим, а они — живут.

 

29 , I guess.
 

I was on my way to the University (sorry, it is 30th of May already), when I saw Ivan. He was walking holding his arm on the shoulder of a girl. Because of distance I couldn"t see her properly and went by my way. “ Yes, — I thought, — it is nice. That was all, that I thought, nothing more. What my surprise was when I glanced at that sweat couple through the window of the canteen, when they were passing it by. Who was she? Guess it!

 

 

June 3rd, 82 — right
 

Today I have really understood what it meant to be oneself. Really. If you want to know the truth. To be myself. Only this way of behavior, this way to get the best. To get the best. Not to try to be alike with smb. anybody. Me, myself. And it is not egoism. It is the way to reach smth.

Today I have passed my last “zatchot”. The last one is left — Russian phonetic.

 

June 4th, 82
Yesterday heard Morris Rovel"s “Bolero”. Had an opportunity. But can"t get it for myself. I mean the recorder.

Everybody must have its own way of living. One likes fighting, another one — calmness. We should get free from the chains, holding us to people"s prejudices.

May be the God is right saying that everybody is born what he was to live and none of his... Sorry. I guess that not everything will be understandable for me to read this nonsense. Next time.

 

June 7th. 82
Jenny was sweet

She always smile for the people she meet(s).

On trouble and strike

She had another way of looking at life.

 

June 12th. 82
 

Приехал из дома. Есть впечатления. Но сейчас — not about it. Как-то я завел тетрадь — светло-коричневую, где записывал разные мысли, стихи, отрывки из произведений разл. авторов, то, что в свое время сильно взбудоражили меня. Но начал я ее неправильно, зачем-то наделал разделов — как бы по тематике, по мере серьезности и т.п. Потом начал думать, что лучше бы писать все подряд, т.е. конечно не все, что попало, а то, что нравилось, но только одно за другим. Теперь же кажется — зачем лишняя тетрадь? По ней я не могу определить, когда была сделана запись и как она влияла на меня, и с какими чувствами я ее записывал. Решил все, что уже записано, переписать сюда, в зеленую тетрадь, а потом уже все записывать сюда.

 

Чувствую, что не этим бы сейчас заняться, но ни на что другое рука сейчас не лежит. Да и на это тоже не лежит. Бросаю.

Сегодня по “Времени” выступал посол Великобритании в Сов. Союзе. Так что и “Время” иногда можно смотреть. Листаю свои прежние записи. Как интересно и порой удивительно а иногда и странно читать то, что думал и пытался записать тот человек. Он ведь не был одним и тем же. Иногда добрый, иногда злой, иногда бодрый, иногда усталый, чаще — злой. Значит, характер не меняется. Меняется... Что меняется? Меняется сила души — то она сильна, то ослабевает. Дома принимался за писание трактатов. Интересная штука — писать собственные философские размышления — тренирует мозги, заставляет самостоятельно мыслить.

 

В безграничном пространстве заскучалое время

Не придумало лучше человечьего племени...

 

13 июля, вечер.
 

Дикий, ошеломляющий вопль разнесся, словно эхо от снежной лавины, когда я подошел к подъезду своего блока. Крик несся со всех сторон, со всех окон, и трудно было сразу сообразить, что случилось. Но тут я вспомнил — это наши болельщики были свидетелями очередного острого момента транслирующегося матча, первого матча чемпионата мира по футболу из Испании. “Аргентина-Бельгия” — 0:1. 35-я минута матча.

 

15 .
 

Today I am leaving. Again. Over. I like it. Move, boy! Yesterday there was a play. On TV. Fine. Remember. Today — leaving. Till the autumn. Bye-bye, boy!

 

 

background:yellow;mso-highlight:yellow">Где летние записи???

 

 

 

6 сентября 82
 

Лето прошло

Был я грустен и счастлив

Я ругался и пел

Словом — жил.

Жил. Вернее, учился жить.

Было мне нелегко

С тобой жить.

 

Лето прошло. Я снова в Москве. Снова суматошная жизнь столицы взяла меня в оборот. И все же длинными черными осенними вечерами, когда отпускает меня суета дня, ко мне снова и снова приходят те дни и ночи лета 1982 года, дни и ночи моей

Лето прошло. Снова я в Москве. Столичная суматоха снова взяла меня в оборот. Снова — деньги, беготня по магазинам, скоро — лекции, семинары, зачеты. Метро, автобусы, столовые, общежитие, давно ли вырвался из круга этих атрибутов студента — и вот я снова здесь, в Москве. Как грустно.

Дни двух с половиной месяцев пролетели, как стая стрижей, лишь шелестнув в воздухе и исчезнув за изгибом балки.

Почему-то болит сердце. Зачем? Отчего ему больно? Что за сантименты?

Дни и ночи пролетели, прошелестели и не вспомнить, что было сначала, что было потом; лето прошло, как проходит день, начиная гореть восходом, полыхать жарким полуднем и отдавая тепло свое закатному зареву.

Лето прошло. Оно прошло и осталось у меня у меня. Не оттого ли болит сердце, что трудно ему держать так много в себе?

Иногда берет такая тоска, что нет сил с ней справиться и остается только ждать, когда сама отойдет.

Иногда думается, что так нельзя, кончить и все, пусть грубо, пусть жестоко, ведь трудно так, но это — еще труднее. И я живу.

Откуда это берется? Где найти этому название? Ведь это не любовь, нет. Я гоню это слово. Нет. Неужели любовь такая? Тогда никому не желаю любить. Нет, это не любовь. Это сильнее ее. Любовь — это когда забываешь о себе и думаешь только о ней и весь мир тебе — теплый и светлый. Я же живу в страшном плену, в памяти кружатся дни и ночи, ты живешь в мире этом.

Лето прошло. Я снова в Москве.

Снова один. Ты осталась одна. Лето прошло. Будем ли нового ждать? Хватит ли счастье печалить... Уж не я ли мечтал светлой грустью дремать, вечерами тебя вспоминая? Уж не я ли просил...

Здравствуй, хорошая моя.

Будет, не грусти...

 

Ночь на 15 сентября.
В доме спят. Тихо. Только редкий дождик постукивает по жести подоконника. Зеленая настольная лампа освещает стол; я сижу и пишу. Я пишу потому, что мне надо писать, мне надо что-то делать, иначе можно сойти с ума. Я смотрю на ее фотографию и думаю о ней, о себе. Я бессилен охватить умом то богатство, которое этот человек дарит мне. Сколько надо иметь души, чтобы понять и быть благодарным. (Господи! Снова и снова меня уводит моя дремучая мысль в такие тупики, где садишься в темный угол в безнадежности и усталости и начинаешь плакать от беспомощности). Я смотрю на ее фотографию и думаю о ней. О себе. В ее глазах я видел себя: я был нехорош, я был отвратителен, как я мог ее обманывать? Сейчас я не могу ничего ей писать. Не могу; всех моих писем мне дороже одно из тех мгновений, когда я чувствовал, что она счастлива со мной. А как больно сознавать, что после тепла — холод, после счастья — тоска, после лета — осень. Я спрашивал ее — к чему нам наши встречи, — когда приходит время расставаться и ты и я готовы плакать от тоски? Я спрашивал себя — если бы я знал, что это так трудно — быть счастливым, то стал бы я искать с нею встречи? И что такое счастье? — неужели — страдание? Когда я вспоминаю это лето, я вспоминаю все: ожидание, нетерпение, тревогу, радость, сладость, смех, свет и темноту, я вспоминаю тебя, я вспоминаю счастье. И понимаю, что нет несчастья и страданий в прошлом. В прошлом — или пустота или — счастье. Как это банально, говорить о том, что “мир стал другим” и т.д. Сколько прочитано, посмотрено и услышано и увидено. Но почему? мне, сейчас, один, в ночи, в пустоте? Если бы я на что-то надеялся, чем-то тешился, чего-то ждал, и что-то обещал. Нет. Я ни себе, ни ей ничего не обещал. Зачем тогда, к чему? Зачем себя обманывать? Все — в первый раз. Потом такого никогда не будет. Или все повторится? Нет, не верю, невозможно, говорю я себе. Кощунство — так думать. Что может подлый мой ум преподнести в подарок — какой циник додумается до такой изощренной пытки: думать, что будет кто-то (ведь будет же, согласно всему) после нее, и лаская ее, я буду сравнивать ее с ней, и неужели, в порывах откровенности я расскажу о тебе ей, о тебе — первой? Но не верю я этому — а надо верить — но не верю и я обещал тебе о тебе не говорить той, что будет после тебя — будет лучше тебя, но не будет тобой. Никто не будет тобой. Я вспоминаю тебя, радостную и грустную, милую и отвратительную, беспечную и настороженную, любимую и... нет, нет, только любимую я вспоминаю, любимую. Я вспоминаю тебя, светлую. Я не любил тебя иногда. Иногда я любил тебя. Иногда я чувствовал себя счастливым, иногда несчастным. Но когда я жил такой жизнью? Когда моя душа так высоко взлетала и так страшно падала! Будет ли у нее силы теперь просто передвигать мое тело по земле в поисках корма? Заставит ли ее кто-нибудь глядеть в небо, мечтать о полетах? Или отлетала она свое, отпадала? Разонравилось ей так испытывать себя? Ведь нет. Ведь тревожится она, а значит, помнит и мечтает и знает, что, даже падая, искать счастье надо, ведь все находится в пределах жизни — а жизнь — это все, и жизнь — это счастье, нужно только знать это, падая и взлетая. Я говорил тебе спасибо, спасибо за то, что ты есть, что ты заставила меня жить, страдать и быть счастливым, за тепло и радость, за тоску и темноту, за рассветы и за все, за все, что связано с тобой, за мир, который ты мне подарила (я не устану повторять), за боль и совесть, за соль и сладость, за дни и ночи, за ревность и любовь, за руки, плечи и глаза. За ласки и пощечины. Я помню все, и не умею и не смогу забыть, спрятать, утаить — слаб слишком и счастлив. То, что пишу — читать нельзя, можно только писать. Зачем? Не знаю.

 

Вечер 18
 

Спасибо — Спаси бог.

 

20 сентября 82
00:10
Сегодня был в Лужниках. Потом смотрел “Странную женщину” Райзмана. Все эти дни, читал ли книгу, смотрел ли фильм, гулял ли по городу, везде, где я вижу “ее” и “его”, я вижу себя и Наташу. Сегодня на фильме это все так забурлило, захлестнуло, что случилось со мной и я... стыдно писать, но я плакал, я шел, не выбирая пути и плакал. Наверное, я плакал потому, что я одинок, потому что у меня не хватает душевной силы понять всю лаву проносящийся мимо жизни, у меня нет таланта быть счастливым, быть любимым и любить. Я плакал от несчастья. И от счастья. Ведь я счастлив, как счастлив любой живущий и способный лить слезы человек.

Как бы ни была величественна панорама жизни человеческого общества, его свершений и дерзаний, сколько бы ни творил человек прекрасного на Земле, всегда оставалось, остается и останется для него самым прекрасным, самым благородным, высоким, искренним и чистым стремлением стремление к любви, любви настоящей. И любое отображение ее на страницах ли книг, на экранах ли кино, в картинах ли или в музыке лишь будет ее фотографией, бесконечно приближающейся по мере таланта художника к оригиналу, даже копией, даже красивее оригинала, но не оригиналом, это невозможно — отобразить это, как невозможно представить бесконечность вселенной.

Дай мне бог силы стремиться к такой любви на Земле. Вчера катался в “Патриот” смотреть Тарковского “Андрея Рублева”. Фильм понравился своей нештампованностью, без ура-патриотизма и в то же время с богатой любовью и мукой рассказывающий о Руси, русских, о народе; о зарождении в муках, слезах, глупости, жестокости и счастье нашего русского характера. Особенно задела история о отливке колокола (хотя образ мальчика, сына и ученика умершего колокольных дел мастера несколько похож на образ Вани из “Иванова детства”). Но это не важно.

 

18 октября 82
22:30
Прошел почти месяц с последней записи. A lot of events since that time. The letter from her. My answer. May be I was too sharp but I was sincere. She will come. Difficult not to believe in that. I do not stop thinking about her.

A lot of was read, seen. Just afternoon read Jack London"s “How I Understand the Life”. He writes very truly, honestly. “Richard III” — right now. By Uljanov. Nothing to think about.

 

19 октября 82,
Вечер.
Почему-то грустно. И пусто. Наверное, потому, что трачу время понапрасну, прожигаю его впустую, лишь бы не заниматься делом. А ведь я замечаю, что, действительно, чувствую себя человеком, когда занят чем-то полезным, нужным.

 

Сквозь дни и ночи

В толпе, одинокий

Глаза ее, ее руки

Вижу.

 

Памятью лета

Мечтою о встрече

В жизни суетной

Живу.

 

Быть счастливым — быть честным перед собой.

Правда, это не о тех семи копейках и не о тех трех рублях, что были мной возвращены в кассу. Боже мой, какие деньги! Разве в деньгах смысл! Нет. Есть вещи более высокого порядка. Жить так, чтобы сердце болело, ум трещал от мыслей, руки чесались.

Подсчитать, что положено студенту делать по программе обучения, перевести это во время и сравнить с 24 часами. Слушаю концерт Равеля. До этого — Грига (!).

Всему наступает конец. Хотя “разумно все то, что существует”. То, что неразумно, уходит. Куда уходит любовь?

 

Не расточай ни клятв, ни обещаний

перед любимой —

люби ее и будешь ты спасен

И перед богом и перед совестью, однажды.

 

Рассказ о том, как один спортсмен, потратив много сил на то, чтобы продемонстрировать свою технику и скорость перед мальчиком, надеясь на то, что он скоро уйдет со стадиона, отдал последние силы, чтобы не упасть в его глазах (мальчик решил до конца посмотреть забег такого опытного мастера), добежал свои пять километров не сбавляя скорости и превзошел лучшее свое время.

 

22 октября, вечер.
Сегодня много было интересного, много чувств, мыслей, впечатлений. Во-первых, урок французского. Приятно ощущать, что ты — хороший ученик. Это не мудрено — быть хорошим учеником после того, как окончить первый год обучения и снова начать курс по-новому. Но, тем не менее, понимаешь, что можно так учиться с самого начала. Хотя, когда это все проходишь второй раз, интереснее. Знаешь, на что надо больше обратить внимание, что можно опустить. Самое главное, что мне интересно. Интересно учить иностранный язык, specially — лексику (параллельность с родным или английским). Многое понимаешь в мире слов.

После факультатива я поспешил в “Звездный”. Смотрел “Жизнь взаймы”, по Ремарку. Фильм на английском, и мне был интересен, прежде всего как средство для тренировки языка, тем более, что смотрю его второй раз. И фильм сам по себе интересный. Игра актеров. С нами (со мной и со Славиком) увязались Ольга с Шурой. У них видимо возникла какая-то привязанность друг к другу. Мне кажется, временная, хотя, может быть я думаю оскорбительно для них, может быть не понимаю их отношений, или, наоборот, все хорошо понимаю. Специально я на них во время фильма, конечно, не смотрел, но не видеть ничего кроме экрана не получалось у меня. Пусть они меня извинят (как они меня извинят, тут только я себе судья). Но неужели я и Наташа — были такими же глупыми для окружающих? И мне думается, да, именно такими. И тогда мне хочется воспеть эту глупость — она прекрасна. Но что делать с окружающими? Закинуть их всех на Луну.

Поужинал в столовой и остался смотреть в университете “Премию”. Сильное впечатление. Сейчас проэксперементирую — свободное мышление — попробую изобразить на бумаге, насколько буду успевать. Итак:

Играют Янковский, Леонов, герой в “Самом жарком месяце”, многие известные актеры. Двери, коммунизм. Премия, 30-70 рублей. Восемь человек получили. Тетради. Уходит с ними Леонов — бригадир. Янковский говорит — если сейчас эти люди не поверят нам, разочаруются в нас — тогда наша стройка (подразумевается страна) полетит в тартарары. Брежнев — С.П. цитата Ленина т.стр. Молодой парнишка с Леоновым, комсорг. Женщина, что помогала им считать цифры. Начальник стройки. Все герои типичные, яркие, правдоподобные. Вообще, фильм очень честный, отличная игра актеров. Рельсы. Мысль про пословицу — народная мудрость. “Молчание — знак согласия”. Если все — сначала правильно, а? Не ходи завтра в партком, скажи — заболел, говорит сын Джигарханяну. Прозрачны все герои. Очень остро воспринимаются. Тот, что одобрял Леонова, оппортунист. Янковский — молодец. Его слова, обращенные к зрителям! Леонов всегда играет бесподобно. Что за актер! И т.д. и т.д. Много мыслей. Я не ожидал, что такие фильмы, фильмы подобной тематики еще могут меня волновать. Могут. Да он и выходит за рамки производственного конфликта — это конфликт общества. Настало время, когда надо расстаться с посылкой — “пережитки капитализма” и взглянуть на нашу жизнь честно, на нас самих, а не на дедушек.

Вечером приходил Славик, рассказывал ремарковскую “Жизнь взаймы” (книгу). Он очень интересно рассказывает, мне доставляет большое удовольствие его слушать. К сожалению, вечер был испорчен моим пересказыванием “Премии” — из меня плохой рассказчик. Эх, научиться бы этому! Приходил Володя П., рассказывал о фильме, что им показывали по служебной линии. Много неприятных вещей. Тем не менее, вижу смысл, вижу цель, средства и успех.

Если человек до конца честен перед собой и перед людьми, он будет жить трудно, но счастливо.

 

23 октября 82, вечер.
Повесть о том, как парень женился на девушке по расчету: получить московскую прописку. И он и она собирались после этого развестись. Живя вместе и не требуя друг от друга никаких обязательств, они понравились друг другу и прожили вместе до старости, так и не расставшись.

Сегодня работали в интерклубе. Мне интересно, есть где поработать, есть движение вперед, ребята неплохие в целом.

Девушка попросила меня вызвать из 313-й парня. Я, зайдя в эту комнату, увидел его вместе с девушкой. Он вышел вместе со мной, я ему сообщил о гостье. В крайнем смущении он поплелся за мной, но, как я и предполагал, задержался и пошел назад. Я завернул в красный уголок и минут через десять прошел мимо вахты. Девушка, просившая меня, сидела на диване и ждала. Я ей сообщил, что я его вызвал. Потом я удалился.

Сегодня в заботах, связанных с интерклубом, почувствовал настоящее дело и особое чувство, когда это дело делаешь. Хорошо!

Ромадинова сильно ценит в людях самокритичность и мягкость, и доброту. Лишь умный человек не валит все на других, а принимает на себя. Лишь сильный человек способен быть мягким и добрым.

Сегодня видел фотографии ТАСС. Удивительно. Как качественно сделаны фотографии. Размером вот с этот стол, за которым я сижу, цветные, поражают своей резкостью и богатством краски. Кажутся до неестественности красивыми.

 

Новелла.

 

Бегун, решил показать свое превосходство перед подростком, бежавшим по дорожке вокруг стадиона, перерасходовал свои силы и видя, что мальчик, закончив последний свой круг, сошел с дорожки, продолжал бежать в прежнем темпе, решив его сбавить, как только мальчик уйдет со стадиона. Однако тот и не собирался уходить. Ему понравился бегун и он сел на скамейку посмотреть, как закончит свой бег такой опытный спортсмен... Бегун под страхом разоблачения сумел из последних сил закончить свою дистанцию. Это был его лучший результат, который он потом долго не мог побить.

 

30 октября 82
за полночь
Вчера был в театре им. Пушкина. Смотрел шиллеровских “Разбойников”. Тронут игрой, музыкой, словами. Первый спектакль, который я смотрел всей душой.

Чувствую, вижу, ищу, если не вижу, прекрасное вокруг себя, нахожу его и удивляюсь ему, и приветствую. Сегодня смотрел “Tess” в “Звездном”. Понравился фильм.

Зеркало, огромное, во всю стену. Почему мне неприятно смотреть в него? Неприязнь растет по мере того, как я смотрю на себя через него. Зеркало — совесть?

 

 

Начало ноября.
I wonder weather the people knew about antic more — in the time of e.g. Shakespeare. or present time?

 

5 ноября 82
Получил, наконец, Наташино письмо. Она пишет, что... Я страшно ухудшаюсь. Со мной творится что-то ужасное. Я не нахожу себе места, меня все раздражает. Я сильно устаю. Меня гнетет все окружающее. Ничего не хочется делать. Даже писать.

 

8 ноября 82
Очень много впечатлений.

Как сильно, страстно полюбил я жизнь! Все к черту — неурядицы, стужу, усталость — все. Зло уходит, остается правда. Как трудно, как тоскливо счастливо жить на земле. Как интересно внимать свежести дня, с каким восторгом я принимаю новое — я научился не читать газеты. Я учусь любить.

Прочитал “Онегина” Пушкина. Прочитал его — первый раз. Пушкин — второе мое открытие после Есенина. Мое. Мое открытие, а не учительницы литературы, не Бонди и не Андронникова. Это я говорю ему — “Спасибо!”. К чертям всех критиков-писак!

Какое кощунство — в шестом-седьмом классе — “проходить” Евгения Онегина”! Я его прошел в 23, благодаря не Марье Ивановне, классной даме, а своей девочке, такой простой, такой веселой, такой доброй и такой беспечной, такой умной и так мной любимой.

 

13 ноября, вечер.
Мне надо что-то делать. Трудно становится жить. Что происходит? Но — не буду. И — все-таки. В чем причина? Во-первых, в стране — траур. По началу для меня, да и для других таких же как я известие о смерти президента было чем-то странно незначительным. Сейчас только понимаю, что событие это гораздо серьезнее. На душе тяжело. Умер человек, который руководил жизнью в стране, где я живу на протяжении всей моей жизни, с его именем связывались все значительные события в истории последнего времени. Что-то нарушилось сейчас и это вызывает тревогу. Ведь в политике... Ведь простому человеку от политики требуется достижение демократической стабильности в стране. Когда он будет освобожден от размышлений о политике, об идеологии, значит, цель политики достигнута. Сколько уходит душевных сил человека на усилия по осмыслению противоречий в политической жизни планеты! Разве для этого живет человек? Работать, любить, наслаждаться жизнью, искусством — предназначение человека. Политики должны создать для этого условия. Они их создают, однако, привлекая как можно больше людей. Но, тем не менее, в стране была достигнута определенная стабильность, созданы возможности спокойно учиться, жить — в какой стране еще есть такие условия? При новом руководстве сохранится ли эта стабильность?

Наташа. Что это — инстинкты? потребность в человеке, понимающем тебя? Но какой смысл в разлуке? Она мне доставляет одни страдания. Я страшно опустился. Дезорганизовался. Потерял стержень, опустошился, не знаю, что делать. А Наташа — что это — девичье кокетство или простая мудрость? Наверное, она права. А так ли я ее понимаю, как она хотела бы? Я не написал ни слова ей в письме о необходимости для меня, во всяком случае, видеть ее in December and January. Isn"t she eager to see me either? I guess she will give me the opportunity to see her, but I hesitate of her pride. She is a very proud girl. Yes, she is. I need to see her to be with her or to leave her. She writes that would not be able to go to a sea with me because of her weakness. Weather she hides, conceals smth from me? Why? If she is not, then why she refuses our meeting? I am upset. In any way I believe that I"ll see her winter.

Статья в “Октябре-10” натолкнула меня на идею заняться собиранием стихов Высоцкого. Только боюсь, что меня, как обычно, не хватит надолго и в этом предприятии. За что я ни возьмусь, никогда не заканчиваю до конца, все мне надоедает. Пора с этим кончать. Пора заняться какими-то конкретными полезными делами. Ведь I could to continue the learning by heart the poems before going to bed. So I can do smth. So it is necessary to begin to add to this business another such work, permanent work, I mean. It will do only help. But not to speak about — just do! It is necessary to work out some rules which will not limit my life but organize it. I must do more then I do.

Недавно смотрел два фильма, мне понравившихся — “Полеты во сне и наяву” и “Влюбленный по собственному желанию”. Оба с участием Янковского. Let"s write in English. May it be the second rule in my present life after the learning poems before sleeping? OK. It is not difficult to explain my humble thoughts in this language. But the first rule of importance would be the rule to fulfill every work on University"s lessons. (It is a mistake to write “the University"s lessons”, but what was written by the plume can not be liquidated by an ax.

 

November 15, 1982.
I am tired of myself. It is necessary to do something anyway. First it is necessary to organize myself. In what way? To eliminate my business. To call the most important and organize them. From my point of view they are: study, sport and... (difficult to call the third one). OK. Study. It consists of English, French and other subjects. Already I have made up my foreign languages: for me it is necessary to take 2 hours for English, 1 hour for French a day, not considering the free reading. It is necessary to do clear the matter that it is necessary to do everything what will be given as a home task not only in the field of foreign languages but in other subjects, too.

It is absolutely necessary to have it cleared that in spite of all interests of mine I must fulfill this rule. As it touches my way of doing this rule I do not promise myself that I will do properly from the very beginning. But I will do it in same time, I must consist myself in it. Because it becomes funny, I am going to kill myself, break down! I must to respect myself a little. And I promised Nataly. She is too good to conceal her. She believes me.

Further. It is necessary to put off my dream of becoming any personality and to begin to take common but necessary things such as study, sport and so w.

Why I so decisive? Because I have some little experience of doing such things. Learning poems before sleeping. It is worth something. So I can do it. It is necessary just to take the habit of it.

 

We believe that the life is beautiful somewhere. But no. Nowhere it is nice. It depends of you. Make your life better. Do your life interesting. Try! Fight!

 

November, 18, 1982
17:20
I must to respect myself. It is necessary to make my own decisions, to take up my order to myself. In other way nothing will come. So on the way home I understood two things which are only bad. They are losing one"s temper and... forgot.

But it is right time to make up something for myself because I see that by not working nothing will come. It is true. It is one thing that I have come to. From this point I can go further.

Received the letter from N. but not for me — for Vasja. Nevertheless I know now, from N (another one) that my N will come to celebrate the New Year.

 

November 19, 82
Now I have some free time for placing here some thoughts about my life. ... but no thoughts...

Yes, there is one. Not thought but news. I have copied down some songs of Vysotsky. He said in his tour in Toronto (Canada) he had 800 songs so I"ve enough work to do for it.

 

2 декабря 82.
Здравствуй, Наташенька!

Ваши неприятности, неурядицы (как лучше сказать?) с Колей — это и мои неурядицы, и я понимаю, как тебе трудно бывает. Понимаю, но ведь этого мало; мало тебе от меня одного понимания. Если бы я был рядом с тобой, с Колей, — и тогда я не уверен, смог бы я что-нибудь сделать, чтобы помочь вам. Перечитываю твое письмо и гадаю, в чем же причина происходящего между вами. Не рискую что-либо советовать тебе, ведь ты — умница, наверное, все перепробовала, чтобы понять это такое Колино поведение. И ведь, конечно, задавала себе вопросы: в чем причина нежелания Николая объяснить его к тебе отношение в этих случаях, о которых ты пишешь; все ли действительно ты предприняла, чтобы вызвать его на откровенный разговор (ведь если это серьезно, то можно придумать и какую-нибудь женскую хитрость), в крайнем случае пусть будет скандал, но пусть он выговорится, пусть все тебе скажет в лицо, если у него есть что сказать, — и наверное, есть, если такие случаи — система. А если это — просто мальчишеская глупость, горячность? Может быть обида на себя, какая-то зависть или неловкость, возникающая у него, когда ты находишься с ним на одном вечере, скованность в общении товарищами. Наблюдала ли ты за ним, когда он — на вечере в кругу своих товарищей — и не знает о твоем присутствии (наверное, это звучит нехорошо, как подсматривать, но, на мой взгляд, в этом случае здесь нет ничего предосудительного). И опять возвращаюсь назад — Наташа, ведь я немного знаю тебя — ты же умеешь расположить человека к откровенному разговору, а ведь Коля — любимый тобой человек, попытайся еще раз, в удобный для этого момент, поговорить с ним по душам. Все-таки, видишь, не удержался от советов. И еще, как это ни трудно, попытайся причину найти в себе самой, или встань на место брата, посмотри на себя его глазами. А в конфликтах старайся не раздражаться, может быть Коле хочется тебе испортить настроение и наверное у него это получается. Будь к нему доброжелательна.

Наташенька, ты прости мне это нравоучение, я сам в них нуждаюсь, прости, если где-то я написал нелицеприятные вещи; или может быть я сгущаю краски и все на самом деле у вас с Колей не так, как мне кажется отсюда, издалека. И, вообще, я надеюсь, что эти мои слова уже ни к чему, что у вас все в порядке. Но в любом случае пиши мне обо всем. К Коле у меня остается самое дружеское расположение. Я верю, что все будет хорошо. Пиши.

Твой Слава.

 

December, 6. 82
По поводу “словесного” образа мышления. Случай с переводом. Я перевожу “You mustn"t go near her, pet, do you hear?” — Тебе, ласточка, не следует приближаться к ней, слышишь? “Pet” — в словаре не имеет значения “ласточка”, но в этом предложении, русском предложении, оно подходит больше, чем “баловница”.

 

December, 11, 82
A new year is coming. The time to see it through is coming up. But not now. I want just to note smth. Just some thoughts. First. Don"t you remember, Mr. Slava what did you trust, what did you swear upon? Yes, I remember. But what is happening? Who can tell me? Nobody except me myself. Yes. And I must do it sooner or longer. I wanted to lift myself. Did I do it? No I guess. I became worse. But it is not useful to abuse myself, it is no use at all. The point will be better to try to be better. I understand almost everything, do I? So, why I am not able to lead myself in my way? In a way I prefer? In a way I like? Because of what? Hell! For example with Bazel I can be patient and polite with him, can"t I? So why I give him an occasion to keep from me, he did consider me as a good chap sometime ago.

I must understand what for it is necessary to be polite to be attentive kind. I must to do these little lies, people like it. If people like it why I will not? I can let them think I am good man. And not to forget one thing. Not to lie myself. To be able to explain everything to myself, to be trust with the people you like, you love. To listen to everybody very attentively, speak when you are asked to. Do not be eager to satisfy your wishes, you will not have them at all.

It is not a panacea, it is some foolish thoughts, which come to me sometimes. It is shit. I hate it.

 

December 13, evening.
Deeply impressed by L. Tolstoy"s “Resurrection”. Powerful, suppressive, fearful...

 

 

Декабрь, 13. 82,
Здравствуй, Наташа!

Приближается Новый год и мне очень хочется, чтобы ты была вместе со мной в этот праздник. И не потому, что я боюсь провести его без веселья, скучно, если ты не приедешь. И вообще я не связываю новогодний праздник с твоим приездом. Приехала бы ты в любые другие дни — эта встреча была бы для меня знаменательнее и праздничнее всех красных дат в календаре. А уж если приедешь в канун Нового года — это праздник вдвойне. Это письмо дойдет до тебя тогда, когда все уже будет решено, да и сейчас уже, наверное, все решено, когда я пишу эти строки — едешь ты или не едешь. И, может быть, поздно я это пишу, но я боялся писать и просить тебя раньше, когда еще можно было переменить свое решение — а вдруг мое письмо как-то повлияет на твое решение (молю бога, чтобы это письмо никак не повлияло на это). Но мне показалось, что я должен написать его. Ведь мне ты писала, что к тете ты решила поехать точно, а вот заезжать ли в Москву — тут ты колеблешься. А я думаю, ты ждешь моего слова, моего желания — тебе не хочется меня как-то связывать, обременять своим приездом. И мне хочется тебя упрекнуть: ведь ты же помнишь наш последний разговор, где я просил тебя обязательно приехать, я тебя просил. Ты умная девчонка, ты все понимаешь, ты добрая, ты говоришь себе — а вдруг он переменился за эти четыре месяца, и ему не хочется, чтобы я приехала? Так я хочу тебе сказать, что сейчас я больше чем когда-либо хочу, чтобы ты приехала. И точка. Извини за резкость.

И если просто (ты мне часто говорила и писала, что надо быть проще, чтобы быть понятым), мне будет тяжело, если ты не приедешь, и сейчас тяжело от мысли, что это может быть возможным. Вот видишь, я уже в Ваню Жукова превращаюсь, осталось написать как мне тут одиноко и холодно. Но это были бы враки, как и то, что если бы я написал, что жить без тебя не могу. Живу вот, и надеюсь, что приедешь. А вместе со мной надеются и все наши общие друзья по стройотряду. Мы уже спланировали все вместе встретить Нов. год в Университете и взяли вам с Колей билеты.

Приезжайте.

Целую, Слава.

 

 

December, 14.
Was going to send the letter and at the post office suddenly was gotten to speak with Her by the wire. It was so unexpectedly that I didn"t know what to say. So I didn"t send this letter. Nataly will be here 1st or 2d or 4th of January. Not an New Year. Of course first I was upset by this news, then understood that there was no difference for me when she would come. She will. That is all. I am going to Bulgaria in my holidays (in winter). Now I read Steinbeck"s “Travel with Charley in Search of America”. Working, if I can say so at the Olimpiada of Russian language. Did my translation of “Guilty Party”, gave it to Slava, he had asked me to. Then — to... may be I know to whom but forgot their names. Fool!

And I have to ask of 12000 km for may be 60 days = 200 km a day! Impossible! And 90? = 177 km. Unreal. Possible — 70 km a day. So for 90 days = 6300 km.

 

December 16, 82
 

Есть своего рода табу. Что правильно. По первому зову души человек говорит любимому человеку, как ему кажется, правду, ... нет, ускользает, ускользает тонкая мысль! Или догнать? Поймать? Попробую. Я говорю, вернее, пишу Наташе... Вот. Всегда ли правда — справедлива для любимого человека. Все ли ему можно говорить, можно ли быть до конца откровенным, не обедняет ли это тебя самого? Честность — всегда ли это правда? Быть честным — быть правдивым? Нет, уходит, не нахожу. А ведь много раз эта мысль мелькает у меня (носить записную книжку и карандаш — единственное решение).

 

later the same evening

Нельзя говорить о том, что я сейчас скажу: нельзя быть до конца искренним, беспечно искренним... нет, снова: нельзя, нет, снова: можно быть беспечно искренним с любым человеком, но не с любимым. — Но этого никогда никому говорить нельзя. Наверное, это Тютчев.

 

December 19 evening.
Я безмерно уважаю тех, кто находит в себе силы, находит право, по которому они судят других людей и даже осуждают их. Видимо, сами они безгрешны.

 

December 19 just more late.
N is coming (the telegram). Здорово! 30-го. С Колей, кажется.

 

December 24 evening.
Have read “The Capitan"s daughter”. What a wonderful book! И не надо ничего to explain, любое слово о таких талантливых произведениях его портит, покрывает его тусклой пленкой.

 

26 декабря 82
Сережа: “Сказки старого Арбата”? Чушь! Еле досидел до конца!”

Heard the songs of Vysotsky yesterday. >Nice!

Читал Дубровского. Читал не как социальную повесть, нет. Это же прекрасная повесть, при чем здесь проблемы феодального общества!

"Times New Roman";mso-ansi-language:EN-US"> переводить second story by O"Henry, about a safe cracker.

 

 

Лес был пуст и красив

Меж деревьев — тропа

Мне дедуля лесник

Ту тропу указал.

 

Перед тем, как мне дверь

В лес густой распахнуть

Говорил мне: “Не верь

стороне, верь в свой путь.

 

И не вздумай сойти

С тропки этой прямой

Если хочешь прийти

Невредимым домой”.

 

Долго мне говорил

тот дедуля —лесник

Про каких-то манил,

Про какой-то тупик.

 

Плохо слушал его

Рвался вырваться в лес

Был я глупый еще

Был совсем я малец.

 

Вот уже я в лесу

Тропкой верной, прямой

Ноги сами несут

Молодые, домой.

 

Дом мой светел и добр

Что о нем говорить?

Есть у каждого дом

Чтобы в доме том жить.

 

Каждый лесом бежит

Иль идет иль ползет

Чтобы в доме том жить

Если вдруг повезет.

 

Я ж пока и не знал

Что в лесу не один

Я по тропке бежал

Выбиваясь из сил.

 

Веткой — хвать по лицу!

Мой задор вдруг пропал

Быть ли скоро концу?

Я давно уж устал!

 

Шел я впроголодь, хоть

Сделать в сторону шаг —

Ягод полную горсть

Мог сорвать бы за так.

 

Но нарушить боялся я

Дедов урок

Говорил он, что ядом

Был замешан их сок.

 

И я шел, веря деду

С пути не сходил,

Много всяких желаний

В лесу том убил.

 

Вот уже и просвет

Где же дом?

Его нет.

 

 

 

27 дек. 82
 

Вернулся из Вахтангова. После ужина собираюсь писать работу по античке. Завтра — зачет. Сей трактат назову “Размышления в ночь перед зачетом по античке” или как-нибудь так.

Да, смотрел какую-то постановку, а (посмотрел программу). Правда памяти об имяреке. Показан простой, рядовой коммунист. Сидел в первом ряду.

 

28 дек. 82
 

Все, что делает человек, он должен делать так, как если это — работа всей его жизни. Нужно вложить душу. Пусть меньше, да лучше. Надо жить красиво, окружать себя красивыми людьми, вещами, мыслями.

 

 

 

конец записям 1982 года