1 января 1984. 4 часа 34 минуты.
Вернулся из интерклуба, где у нас вечер был. Столько липы... A lot. Much phonies. Но весело, черт побери. И грустно. Грустно на этой земле без друга. Ну да ладно. Работать надо. Веселиться надо уметь, а я не умею. Значит, надо работать. А я так понял своим гнилым умишком, что для веселья планета наша мало оборудована. Помню, много счастливых мгновений прожил, но ни одного — в этот вечер. Да ладно, чего уж там... Видно, сам виноват. Такой уж. Урок мне. Но скоро — утро. Новый год идет и впереди — много интересного. Экзамены. Будем драться!
2 января. 5 минут от второго января.
Не докажешь ему, что ты прав
в споре
в споре о Толстом
И не надейся, что жизнь покажет
Кто был более умен
Кому-то, правда, она покажет,
Тому, кто силен ее судить и оценивать.
Я, слава богу, не силен, т.е. был силен.
В году 365 дней. Но как это скучно!
2 января, вечер.
Володя видел мою мечту! 252 автобус — дальше нашей остановки, в белом с дипломатом! — около трех. Сегодня — понедельник.
3 января, 3 часа ночи.
Но ведь не всегда — ответ однозначен. Вот: Родители воспитали дитятю, которому врать не хочется и он не пишет писем. Но ведь он должен им, обязан, так что же — врать, писать о своей сыновьей заботе и любви, делать вид, что он их любит, что они ему не безразличны, не чужды и тем самым идти против своей совести?
11 января, The night.
Мечта поехать after all к себе в Купино учителем.
Видел в метро пацана с бабушкой. Она держала его клюшку, а он читал “Известия”
Видел в библиотеке: “Где здесь книжки о войне, кто знает?” Отвечает одна женщина: “Где-то там я видела полку” — показывает рукой. — “Я-то не читаю, одну видела — с меня хватит”.
11 января
Если бы кто увидел, я бы сгорел от стыда.
Сегодня — молчу. Т.е. совсем ни слова. Славик сказал: “Новиков, я тебя зарежу”. И я замолчал. Молчу. Так здорово! Вот бы молчать все время — так много энергии сохраняется. Ее можно употреблять на более важные дела.
16 января, I suppose.
Lived by Tutchev for about two days and failed. But for the first time it is enough. I will try further. Another problem with not so simple matter. To deal with it properly it is not easy. But I feel that I must deal with it. Somerset Mougham (it is another, not the privies deal) is going well. I suppose will show it Nataly after holidays. Something I began to understand in life. But it will be foolly to say that now I am understanding everything. Nevertheless, may be I am near to catch the line.
The 24th of January.
Have been in Politech and Majakovsky museums. Got a job. It is nice! Have been in the Architector museum.
The 26th of January.
Sorry, it is already 10 min past 00. So long here!
The 27th of J.
Yesterday — the work was. Funny day. A lot of to remember. Recently I was on that invitation ticket. Good! Got a plenty of them. I mean tickets for holidays. Unfortunately some days it will be necessary to work instead of going to watch performances.
The 29.
The second day of working period.
Necessary to get some Barbara Dane — American singer (she) then my saying: first — me — it is what I am interesting in.
It is 11 o"clock of the night.
I have came from the evening in that interclub. Saw there two films. About SWAPO and Namibia made by some American or English journalists, don"t know. But films were good. It turned out that there in Africa the ground is red and the nature is not so rien as I saw it in photos and films. People with Kalashnikov"s working the earth, a woman with her breasts nude, refugees, soviet emblem on that mashine-gun man.
Today was a good day. I wish a lot of days were like this one. And I did not say anything about that girl that I saw and spoke with there on duty evening yesterday. I will see her in eight days I hope.
1 февраля
Думал не раз, почему так: фотография, память, то, что человек сделал, и то, что о нем написано — все отличается. Сейчас листал книгу А.Блока — там есть его фотографии, искал, что соответствует моему представлению о великом поэте. Не нашел. Все снимки — прозаичны и мало говорят о поэтичной душе Блока. Нашел то, что искал в портрете, сделанном художником Гиппиусом (1906), во всяком случае похоже на мое представление. Что это? Warren Penn говорит, что это — неправильная картинка мира, что ее надо менять.
Еще я писал в этом роде о воспитанниках колонии им. Горького. Стоит подумать.
Сегодня — после дежурства. Да! Еще видел Наташу. Ее, оказывается, зовут Наташей. Что за дела!
5 часов вечера.
Slava has arrived. OK.
Они называют себя авангардистами. Они говорят: “Да, у нас нет вельвета, да, у нас нет джинсовки, нет кожи и нет меха, но у нас еще есть драп и мешковина, у нас есть кожзаменитель — вперед! Пусть наша тяжелая промышленность и дальше тяжелеет. Мы не подкачаем!”
Час ночи. Воскресенье, кажется — 11-е.
Дни траура. Недавно дежурил на М. заводе инструментов музыкальных. Дед там интересный был. Реакция Славика. 1 баян — 5,5 тыс. Начали новый семестр. Читаю “Детство” Горького.
14 февраля. Вечер.
Что было сегодня, совсем недавно, об этом хочу писать нежно красиво. Хотя не все было красиво. Я пригласил Н. в театр. Чудная девчонка, она согласилась, хотя и испугалась моей косолапости. Итак, 16-го — рандеву, и хочется петь, и хорошо на душе. Так бы всегда — идти вперед!
Немного злости: хотя нет, просто грустно: еще не похоронили, т.е. только что похоронили петрозаводца, уже нашлись молодые люди, сочиняющие песни про Сибирь.
20-е февраля.
Что-то со мной происходит. Что-то я теряю. Это не недельное настроение, это — на протяжении 2-3 лет. Может быть это началось с “Панасоника”. Смотрел вчера “Картину” Малого. Жду 22-е, когда пойду к Наташе. Рассказ заглох на “трусиках”, перевод не закончен... Правда, “Идиот” вышел и сегодня был читан в аудитории.
Из разговора: “Это все эмансипация! Если она в брюках, да еще сигарету сосет, почему ей нельзя в морду вдарить?!”
26 февраля, воскресенье.
Пробежал 5 км. на лыжах за 18.02. Подвел Сережу Смирнова с лыжами. Что делать — не знаю. Какие-то мысли о совести хотел записать... Да. Что совесть — это вроде бампера, вроде амортизатора между несовершенностями человеческих взаимоотношений. Со временем чувство это исчезнет.
29 февраля, среда.
Вчера что-то было. А! Дежурил в Доме науки и Техники. Учил Бетховенскую сонату там. Разговор завхоза с дежурной по поводу визита of one journalist. Как я пил чай у дежурного по выборам. А сегодня разыскал Наташу. Мы оба так заняты, что я теряюсь что-либо предпринять. Она тоже смеется. Глаза у нее светло-серые, а сегодня были зелеными. Вообще, она хорошая. Дала мне телефон. Да, еще смотрел “Провинциалку” — такое чудо! Да! И еще it seems to me that I may visit Hungary
3 марта
Стучу на пианино. “В лесу прифронтовом”. Сон видел длинный, такой интересный. Целый рассказ можно написать. Приезжаю я домой, в село. Встречает меня Тома, уже обветренная, губы крашеные, встречает на дороге и зовет в сельсовет ТВ смотреть. Тут подошла ее мать Зоя Федоровна. Я с ней поздоровался, но имя неправильно сказал — она чуть-чуть обиделась. Дальше мы с Томой спускаемся к сельсовету. И у дверей встречаем какого-то дядьку. Какого-то диссидента — ей богу! Тут я уже сейчас смутно помню, но помню, что я его схватил, руки заломил и повел в контору. Долго мы шли, я все боялся, что он вырвется, но он шел смирно. Так мы с ним дошли до конторы. Ведя его ко входу, я с ним там все клумбы потоптал, так решительно я его вел. В конторе, похожей на какой-то склад, типа тока, я спросил кого-то, мне показали, мы прошли вглубь. Какой-то склад, крысы шныряют везде. Какая-то женщина-кладовщица увидела нас. Хихикает. Показала мне какие-то бумаги типа листовок. Все, дальше не помню.
И еще один сон, не такой веселый. Ушел из дома братик и третьи сутки не приходит. Так мне жалко было. И горестно, и страшно.
Зачем читаю книги? Зачем? Если в жизни у меня они не дают ключа. Я ими не могу руководствоваться. Я веду себя как дурак безответственный. Тщательнее надо! Надо управлять собой. Научиться ладить с людьми.
8 марта.
Записи, сделанные мною во время дежурства в ночь с 7 на 8 марта (и переписанные сюда).
Писать. Зачем? Для чего? Читать. Читать интересно то, что полезно человеку, что может ему пригодиться. Писать — значит, делиться своим опытом. Если знаешь, что твой опыт никому не нужен, можно не писать. Конечно, можно писать для собственной забавы, для забавы других, для своего душеуспокоения, так сказать — исповедь; или писать в потребности запомнить как можно больше для себя, ведь многое забывается из прожитого. Какие чувства, мысли, тревоги, заботы — это же ценно некоторым. Но некоторым ценно не это. Ценно то, что он сделал в жизни, ценна сама жизнь, ее настоящее мгновение.
10 марта.
Надо найти ноты — Шопен, Прелюдия, соч. 28 №8 фа диез минор.
17 марта, начало ночи.
Пробовал читать Priestly, but failed (just have returned from workplace). Думаю о другом — думаю о Наташе. Она меня сегодня спросила — верю ли я в судьбу? Спросила отчаянно и смотрела мне в глаза долго. Я ничего не ответил и не знал, что нужно отвечать, но как все странно и как все замечательно у нас с ней. Ведь и познакомились мы как-то не случайно, а как сегодня встретились, трудно поверить, и какая она сегодня была красивая, в своем светло-сером простом пальто, с ее тонким носом и светло-серыми, такими необычными глазами. Как странно и чудно! И она меня спрашивает, верю ли я в судьбу. И смеется, ей радостно было, что мы встретились, а я, дуралей, злой и уставший, возвращающийся с работы, говорил ей несуразицы, опять куда-то приглашал... И еще (как чудно!) — ее подружка по комнате дружит с нашим Риадом, моим соседом и одногруппником. Я не сдержался, ему все рассказал, да как удержишься, такое совпадение! Да не в этом дело, какое мне дело до Риада и Лены, а просто здорово интересно. А вчера мы с ней ходили в Звездный. Интересная она все-таки девушка, я чувствую, все у нас должно быть хорошо, она скромная, застенчивая, не жеманная, милая и я ее так понятно не понимаю. И мы подолгу молчим и не смотрим друг другу в глаза, смущаемся. А сегодня я даже не проводил ее до общежития. Ну и балбес!
18 марта
После 12-ти.
Сегодня я был в Консерватории. Вчера Лёня предложил мне два билета, я сразу согласился и сегодня он мне эти билеты дал. Я ему должен пять рублей (20 копеек он мне сегодня вручил. Вчера я в метро совершенно случайно встретил Наташу. К сожалению, он не могла пойти со мной. Я пошел один. Причем очень боялся опоздать. Подбежал к консерватории ровно в половине восьмого — к началу концерта. Я и программы не знал — Григорович только сказал, что кто-то из родственников Ойстраха. Так вот я подбегаю к Залу — там много людей рыскают в поисках лишнего билетика. Я первому же спросившему свой лишний продал за 2.40. Он обрадовался страшно, побежал впереди меня — я за ним. Гардеробы все были уже забиты и я простоял в одной очереди, потом в другой, наконец разделся, вбегаю по ступеням наверх, даю билет контролерше — она взглянула на него и отправила меня назад: “Это же в Малый зал, молодой человек! Одевайтесь — во дворе — направо. Читать надо билеты!” Я взял пальто, побежал на улицу. Тут до меня дошло, какой сюрприз я устроил тому, кто купил у меня билет. В фойе стоял один мужчина вроде бы похожий на моего, вид такой растерянный. Я его спрашиваю, не он ли покупал у меня билет. Оказалось — нет. Ну ладно. Я вбегаю в другую дверь, нахожу гардероб — он там оказался в подвале. Опять — длинная очередь. Наконец сдаю пальто и бегу искать вход в партер. У меня — первый ряд. Согнал вежливо какого-то парня, уже сидевшего на моем 14-м месте. Рядом, на 13-ом, которое я продал мужчина — другой паренек сидит, видно, приятель того, которого я попросил. Я уселся и концерт начался. Соната для скрипки и клавесина Генделя, для скрипки и фортепьяно Фрэнка и Бетховена. Бетховена именно соната №9 — “Крейцерова”. На бис были анданте и ... Моцарта. О музыке — особый рассказ. После концерта спускаюсь вниз, в гардероб. Да, пропустил — после перерыва рядом со мной сидела дама, молодая, в очках, в клетчатой юбке. Я подумал еще, что это тот мужчина продал ей мой билет, может и просто подарил с огорчения. Я уже хотел поговорить с ней, но передумал. А внизу, после концерта я увидел того мужчину. Но я не был уверен. Он был одет, и стоял почему-то в гардеробе, словно кого-то ждал, наверное, меня. Я уже подумал, что ему говорить. Чувствовал себя не очень приятно, и в зале сидел еще думал о том, как он, бедный, обнаружил, что его обманули. Он точно ждал кого-то, я встретил один раз его взгляд — специально — но он не остановился на мне, просто поглядел и все; я несколько успокоился. Очередь медленно двигалась к окошку. Тут оказалось, что он ждал телефон. А до телефона он подошел к кому-то в очереди сзади меня. Я оглянулся — оказалось — к той женщине, что сидела во втором отделении рядом со мной. Мне что-то прояснилось. Мне тогда подумалось, что он с ней только сегодня вечером познакомился, и сейчас хочет с ней прогуляться — вот и ждет ее. Потом он подошел к телефону, позвонил кому-то из своих приятелей. В разговоре он сказал, что не один, а “де жонбо” — мне думается, это — старославянский. Означает — с женой. Если так, значит, он покупал билет жене, она успела на второе отделение, а он ее ждал внизу или пришел за ней к концу концерта. Так мне было неудобно — но, когда я снова поглядел на него, вопрошая — не имеет ли он ко мне каких-либо претензий, он ответил взглядом, что нет. Я прошел в вестибюль. Постоял там, подумал, уже вдруг решил вернуться, найти их и извиниться за недоразумения, но потом передумал — а вдруг — она ничего не знает? Так я пошел домой.
А концерт сам по себе был хороший. Очень хороший. Я был очень доволен.
Потом пришел домой. На кухне, варя кашу (голодный стал), встретил Риада. Он сегодня был в общежитии у Лены и она рассказала ему о моем разговоре с Наташей о нем. Какое все-таки неожиданное совпадение. Не зря Наташа спрашивала, верю ли я в судьбу. Трудно не верить. Но она девушка хорошая, хорошая, несомненно, а болтушка как и я. Впрочем, я ее не виню, и себя не виню. Ведь я не болтаю на все стороны. Вот сегодня утром за завтраком я, разговаривая с Володей Паниным, сдержался, не стал ему ничего рассказывать. Он только заметил, что я цвету, “словно что-то свистнул”. Я согласился с ним. Цвел я, наверное, как майская раза. Весь день — хорошее настроение. И вечером тоже. Последние дни — какой-то особенный, радостный настрой. На душе — прекрасно. И Шишкан заметил: “Ты какой-то стал вежливый”. Я ему объяснился в любви. А он стоит этого. Он — прекрасный человек. А ребята — Панин и Славик — тоже чувствуют, что я другой стал. И я чувствую. Но я знаю — я помню! Это можно выразить словами, можно, и я бы попробовал, но — не хочу — пусть это будет в душе. Это надо выражать какими-то иными средствами, не словами. Так хорошо!
21 марта
Опять заполночь. Но сегодня — другое настроение. И все — по-другому. Весь день пробеседничал, ничего не делал — только отсидел на лекциях. После занятий полетел в пединститут, нашел Наташу. Она была уставшая после трех пар — сейчас шла четвертая — и неприветливая — и не такая, какой я ее видел раньше — сейчас она как бы скучнела быстро, не стремилась к разговору; видно было, как она ждала, когда я буду прощаться. Она занята всю неделю, рекомендовала звонить на работу — а зачем звонить, что говорить? Сказала на прощанье свое обязательное “спасибо за шоколадку” и радостно умчалась, словно ребенок от скучного учителя, к себе в класс. Шел в метро в мрачном настроении. Стоит ли продолжать такое? Если ей все это безразлично? Или что-то здесь не так — может быть, у нее есть парень? Может быть — он в армии. Спросить, что ли? Да я думаю она и сама бы сказала. А как все было по другому, когда мы встретились в метро. Она тогда не смогла сдержать своей улыбки, ей было хорошо, и мне вместе с ней. Ничего сейчас не хочется — даже спать — как приехал в пять часов — проспал до восьми. Апатия ко всему. Но в одно мгновение, когда доставал эту тетрадь из шкафа — думал — а ведь тебе приятно мучиться сомнениями, тебе доставляет это своеобразное удовольствие. Так или нет?
28 марта
Сегодня снился чудесный сон — я летал, как Карлсон. Причем, что было интересно, я летал по своей воле, т.е. мне снилось, что я сижу на краю какой-то крыши и вижу в одном из окон свет. Мне интересно посмотреть, кто там, в комнате. Я каким-то образом знаю, что мне все снится и поэтому знаю, что здесь возможны чудеса и я, зная это, говорю себе — лети к тому окну — и я полетел. Что там было внутри, я уже плохо помню, но то, что я летал, подчинив сон своей воле, своему воображению — это любопытно.
April, 2.
All the day (I mean the 1st one) was mad. I mean — very interesting. Firstly — competitions. I was not so good as before (1.16) but the matter is not in it exactly. I just was short of time due to run at 8 o’clock to the girl so I missed the second part of the comp. — relay race. And after it (I mean the competition) I turned to be a fool waiting the girls at the metro entrance. It turned out then that she and I hadn"t understood each other and while I was waiting them (she and Luda) at M., they were waiting me at hostel. At last I decided (but not too decisively) to go to the hostel. Of course there they were. But what about that girl — Luda — I dislike her at the first sight but what should I do? Nothing. N. said she wanted also go with her. OK. We went to our club. It was already 8 o"clock. Fortunately we were permitted to entrance. The girls undressed. Nat is a pretty girl (not the same about Luda). And the eyes! Her eyes! The color of them. If you only see them! Is she realize that she has very attractive eyes? I mean the colour of them. They are green. And not always. Only outside, at the sun. Only. And that makes me mad. Inside she makes them green, very green, I don"t pooling your leg, believe me. May be she realize that. Of course she realize all. She realize that she is pretty girl, and not am I. Bur what can I do? I like her. And she was rather cold with me, not only that time, the times before were alike. I hated that Luda. She dominated N every time, I didn"t. And N kept her, not me. So we went out to my place, on the proposal of L., of course. Of course there were my friends — my best friends indeed — Slava, Sasha, Volodja. And of course the meeting was not too brilliant. Luda ran to and from looking for her friend in the hostel, Nataly was sitting in the middle of the room and we stared at her as if she was from another planet. They of course did not understand that N. was pretty. V. said the prettier was Luda. He liked her more. Revolving! At half past nine Nataly stood up and said she must go. We went out. At the exit it turned out that her pass was at the comendant"s. Thank to the God there were no problem there to get it. But why her pass was there I can"t explain. We went outside. I proposed to go by walk. We walked. Nat. asked if I liked her girlfriend. I said no. Probably she does not like her too because she did not grief at all. Then we talked about the work. She (I was interrupted by Slava"s coming, now I continue) did not allow my coming at her work place. Just afraid me I suppose, though she said no, she was not. Then we talked about smth else and came up to her place. She said thanks and came in. I went home. What could I do? I went home.
Today all the day through I am thinking of her. Why she is so cold to me? And I think sometimes that she is right that she is because if she is not would I think of her so much? And a lot of questions like that rushing in my mind, madness. It is awful I think. I am in love may be.
Вечер.
Почему в иностранке требуют постоянно продлевать книги? Может быть, таким образом они увеличивают свои премиальные?
Наши штрейкбрехеры (о резервных на поездку).
7 апреля
Суббота, вечер.
Сижу in my room alone. Everybody"s gone. Yesterday saw her. But smth is wrong with me. Everything is now in the contrary. Все по другому. И я в печали. Как трудно выразить все словами. А что все? То, что я вчера, как дурак, как идиот, топтался перед ней и говорил какую-то чепуху, а потом она мне сказала — “ну, счастливо”? И я пошел, как щенок, поджав хвост? Конечно, это было не место для встречи, но я все равно дурак. И апельсин этот ей дал. А ей спасибо, начинаю понимать, какой я дурак. И не могу оставить все это. Уж очень понравились мне те зеленые глаза! Почему они у нее когда серые, а когда — как изумруды — светятся на солнце? А вчера у нее веки были усталые, красные. Тоже устает девочка. А позавчера пришла эта Люда с какой-то новой подругой — и вспоминать не хочется.
14 апреля. Около двенадцати вечера.
Чем началась эта история — вернее (пришел Володя и мысли спутались). Начну сначала. Чем кончится эта история, я не знаю, а началась она весьма забавно.
1 час ночи.
Пишу сначала, т.к. пришел Володя, потом Слава — оба — под хмельком и очень разговорчивые. Пришлось отложить дневник.
Итак , я do not know what kind of the end will be but the beginning was funny. Today before the picture I ... up Nat and we spoke about that and this and I (I don"t know the reason) said that I had been in a cave. I did not know that that would make any effect on her but she unexpectedly got in interest of it and now is ready go there to see it. Funny, isn"t it? So I was wondering what to do. First this matter seemed to me very bad than I decided smth to do. It is necessary to see Tonja and ask her about this business, is it possible or not. Just asking Volodja about caves he said that it is very dangerous and that four Moscow students were caved some years ago and I thought that may be there is no permission at all go for caves now. And it will be the reason not to go there in any way. But I"m interesting now to go. It is the chance to get more close acquaintance with her.
Час ночи — вторник — it seems to me — 18- е .
Был в общежитии МАИ. В списках не значится. Придумал что сказать — скажу, что в пещеру любителей не пускают, только спец группы. Был в воскресенье в общежитии, но ее оба раза не было дома. Сегодня была база, после базы я не звонил. Эксперимент продолжается (со Славой, с Володей — Володя на удивление — изменился, зауважал — или просто — издевается?) Читаю Куприна.
Продолжаю писать историю болезни. Интересно бы проследить, как влияют на написание этой истории встречи с Наташей — одни из них let me down , другие — let me up , я это уже почувствовал после одного из телефонных разговоров.
Она интересна. Чем? Тем, что непонятно, что это — кокетство, скромность, тонкий расчет, наивное простодушие? И я боюсь, вполне серьезно опасаюсь, что, когда я это пойму, все пройдет, все кончится.
Еще: она, ее лицо — оно так стереотипно! Я хочу сказать, что оно удивительно тем, что я его вижу во многих других лицах; ее волосы — такую укладку я вижу во многих других прическах — ее губы, нос, глаза — так знакомо во многих других — что это — почему? И как это — плохо или здорово? Эти загадки будоражат меня, и мне доставляет удовольствие размышлять над ними.
Завтра я на занятия не пойду, а поеду в поликлинику — проходить, вернее, завершать прохождение комиссии по Венгрии.
19-е, ночь.
Сегодня — поликлиника, лекция Кащеевой, поликлиника, райком ВЛКСМ.
Читаю Куприна — его “Поединок” так подражает толстовскому, но по сравнению с этим богом там примитивен, что иногда говорю — мальчишество. Разве можно подражать Толстому?
28 апреля.
Вчера Багрянцев — добрая душа — пообещал перевести меня по графику на день вперед.
2 мая.
Недавно, на уроке старославянского, читали Евангелие. Там были строчки и о сучке в глазу брата и о бревне в глазу собственном.
5 мая
Сначала — главное, о чем уже много думал и, не помню, писал ли? Ведь думать, рассуждать — одно. А ведь надо жить и жить не абы как, а как-то, и не в мечтах строить ее, а жить, в каждой настоящей минуте, и жить не одному, а в людях, с людьми, уважать их. Пора начинать, еще не поздно жить думая, как живешь, строить свою жизнь не в будущем, а уже в настоящем. — ведь сколько учено, прочитано и сколько видено! Неужели все — зря, все — просто так?
Я знаю, что эти мои мысли, это — возрастное. Наступает другая пора — психологический этап в жизни, но, тем не менее, нужно, осознавая это, делать это, что уготовано природой человеческой, если от этого не уйти. Хватит слов (вчера видел Игоря Маркова — артиста СССР).
Да, опять — маленькие трагедии. Потерял Наташу. Телефон с ее места работы убрали, у них зачеты — и в общежитии она не появляется — ездит домой, в Домодедово. Я жду ее у метро, в холле общежития, в здании факультета — устаю, нервничаю и хочу все послать к черту, но не могу. Нравится она мне.
Дела с выездом в Венгрию завершились. Мне надо думать, как съездить домой — видимо, с поклоном, т.к. надо 300 р. на поездку, потом фотоаппарат второй, папин, не помешал бы. Может, и Вадима прихватить с собой. А что? Надо подумать.
6 мая.
Стал груб с приятелями. Поссорился с Бобом, с Володей зарываюсь, но чувствовать себя неправым? — не могу. Знаю, что так надо. Груб — ну так что ж, мне с ними не жить. Что мне этот Боб? Я его не зову, сам приходит. Ладно, хватит. Вот с Васей еще. Со Славой. Хотя Слава что-то понимает. Спасибо ему. Остальные — до черта! Знаю, что главное — дело, и пусть все эти ребята — они неплохие, но — пусть они катятся.
Как-то подумалось: если над тупостью не позволено смеяться, ее надо использовать.
А ты — такая маленькая и чудная
А я такой большой и глупый —
Давай с тобой дружить!
Почему я со всеми ссорюсь? Разве из-за несносного характера моего? Ссорюсь — да — из-за характера. Ссориться не надо. А то, что многие обижаются на мою грубость — пусть обижаются на себя. Я грублю, когда мне говорят всякие phony things , фальшь и липу. Так противно, что я не выдерживаю. Помочь? Готов! Но я не дойная корова. Сделать доброе дело? Пожалуйста! Но болтать, попусту тратить время — увольте! Лучше грубить. Прямо говорить — пошел к черту. А следить за собой — надо. И лучше промолчать. И уж с дураком не связываться ни коем образом.
7 мая.
А может быть — смириться со всем, нести свой крест, так сказать — ведь себя не уважаю, унижаю, споря из-за куска сахара, мелочась по поводу чая и немытой посуды. И вообще — это ли главное? Ведь это пустое — вещизм, деньги и т.п.
Дурных женщин определяет сильный запах духов, от них исходящий.
А как привлекает внимание женская грудь в мае!
В очереди в посудную приемную: Бабушка: “Педагический”?
16th of May.
8 o"clock in the morning (sunny).
Just returned from home. Got 350 (50 — from Grandmother), photocamera and a lot of impressions. Missed one night of work, some days of lectures and got a fresh air at Volga"s shore. Was at the school, drove the car a bit, saw and lived in the new house, the more better one. Fancying about going there again with friends, or a friend. Not bad place at all.
Necessary to understand that the dream must be over, necessary to get out with exams and to be sure about Hungary.
Из разговоров: Разбойник пришел к брадобрею, весь в прыщах — “брей, говорит, но попробуй только порежь, застрелю!” Брадобрей прилежно побрил, без единой царапины. “Что, — говорит злодей, — здорово я тебя припугнул?” Брадобрей пожав плечами, ответил: “Дело в том, что чикнуть бритвой по горлу заняло бы гораздо меньше времени, чем вынуть пистолет из-за пояса”,
Разговор в купе: Задавлены экономически, о дырках наших и аполлоновских, о финском сервисе и японских магнитофонах, о именных чеках и т.п. Проводники торгуют рыбой и скупают по дороге картошку по 2 р. за ведро. Чьи-то слова о том, что, стоит проникнуться мыслью о том, что нас, видящих земные восходы и закаты современно — не так уж и много и проникаешься мыслью о любви к современнику.
A feeling, that from now I began to read in a way a bit differ from before. I learned how to read, specially papers information, and other written things. It is flattering feeling to read now.
20 мая 84
Сегодня — воскресенье. В 5 часов — на работу. А пока — маюсь от безделья. Хотя в понедельник — экзамен по лексикологии. Расхолодил С. Смолий — сказал, что уже много записалось и всех принять Новиков (Л.) не сможет. Трудно ничего не делать.
21 мая.
Почти рассказ (от Панина).
Про спортсмена-подводника — в свое время бравшего призы на международных соревнованиях, потом с успехом занимавшегося тренерской работой и не прекращавшего собственных тренировок, постоянно участвующего в соревнованиях. По вечерам он со своим сыном в порядке тренировки пробегал кросс вокруг одного из озер возле города — около 20 км. Однажды, это было осенью — уже заканчивающий свой бег, он увидел, как автобус, потеряв управление, прорубив передом перила моста, полетел в воду. Подбежал к месту. Нырнул. Было не мелко — метров десять. Стекло выбил ногой. Вытащил первого попавшего. Нырял, пока были силы. Спас 13 человек. Остальные остались там. Когда выбивал стекло, порезался. Схватил воспаление, потом обнаружилось заражение крови (вода в озере — грязная, — сточные воды), провалялся по больницам. Ни один из 13 не разыскал его, не сказал спасибо за спасенную жизнь. Сейчас он резко изменился. Спорт бросил, обрюзг, появился живот, лицо осунулось, одышка — старик, одним словом.
26 мая 1:30
Какие-то сомнения насчет всего. Так ли все, как надо? “Все ли так, ребята?” День рождения у Бурковского. Сумерничали обычной компанией — Володя, я и Славик. Все были добрые и хорошие. Все вспоминается Стейнбек с его “Консервным рядом”.
27 мая
Читаю статью “Шедевры” (“Огонек”, №22-84). Разве так? По себе знаю, когда много думаешь, уходишь в такую даль, что сам объект уже видишь больше в своем воображении, чем в оригинале. И еще — ведь все из жизни. А жизнь проста. И.Долгополов пишет: “Она. Черный фон. Из этой бездны — ясный абрис маленькой головки. Горделивая осанка, гладко причесанные волосы. Лукавые прищуренные глаза. Мягкая улыбка женщины, знающей немало тайн. (Дама с горностаем)”. — до тех пор, пока автор не выходит из рамок описания, все нормально. Затем — “... ни один фолиант не смог бы рассказать столько о дворе миланского герцога Людовика Моро, пленительной Гигелии Галлерани и о той давней, жестокой и чарующей поре, сколько поведала эта маленькая картина... Парадоксально, но мне казалось, что девушка с картины Леонардо смотрела именно на меня. Как, впрочем, и на всех зрителей... Такова сокровенная сила картины”. Не слишком ли натянуто? Впрочем, личные впечатления Долгополова трудно оспаривать. И вообще не знаю, растерялся. Может быть, он прав. Все, нет во мне чувства прекрасного.
30 мая.
По порядку. В туалете на двери я увидел следующую надпись: “Позвоните дуре: 4333605”. Телефон я записал. Потом уже, на работе, я решил позвонить — дай, думаю, узнаю, что такое —дура. Набрал номер. Трубку подняли. “Алло, кто это?” Я молчу. “Ну что, молчать будем?” — таким уставшим голосом, по которому я бы дал ее обладательнице лет эдак 25. Потом мы оба долго молчим. Дышим в трубку. Потом я догадался трубку накрыть ладонью Она через некоторое время — “Ну что ж, я тоже мучить могу” — тихим таким голосом. Мне почему-то ее жалко стало. Ее жалко, а самому жарко. Я вышел из помещения, погулял, решил позвонить еще раз. Хотя долго не решался. Решился, потому что надоело бояться всего и всех. Уже до этого я чувствовал, что надо жить с людьми и не бояться их, надо с ними говорить, научиться не стесняться, жить в людях. Вот я и решил позвонить. Хотя один раз — набрал половину номера и — передумал. Решил написать свою речь на бумажке и просто ее прочитать. Когда писал речь — думал: как смешно и глупо. Но было еще и весело, стучало сердце и мне это было приятно. Я уже испытывал это чувство! — когда колотит сердце — ты словно не его владелец, и смотришь на себя со стороны и потом — говоришь ему: “Ну хватит, успокойся, дурное, что ты трепыхаешься?!” Написал на бумажке — что мне таким-то образом попался такой-то номер, что это я звонил полчаса назад и т.д. Мы разговорились. Это была удача. Я больше ожидал просто благодарности и — “прощайте и больше не звоните”. Она же начала расспрашивать меня, где я учусь и т.п. Я даже несколько растерялся. Она спросила мой возраст. Я спросил ее. Оказалось — 16 лет. Девочка же. Но такой голос! Она рассмеялась, сказала, что ей уже говорили о ее голосе. Она учится. В математическом техникуме. На “Соколе”. Еще она спросила меня, правда после моего требования (может быть, подействовал тот литр пива, что я выпил с друзьями в Лужниках перед тем, как идти на работу?) встретиться, нет ли у меня девушки. Она это спросила смущаясь собственной смелости, но в общем-то вопрос был уместен и нужен. Да. Сама она в самом начале нашего разговора упомянула о своем друге, который, она подозревает, и написал этот телефон в одном месте. Я посоветовал ей его наказать, она ответила, что наказать его не может, т.к. он с ней не разговаривает, как она не старалась его разговорить. На нее — это произвело определенное впечатление, когда она узнала, что у человека в 25 лет нет девушки. Мы договорились встретиться. Она, правда, заявила, что она несимпатичная, и вряд ли мне понравится. Я попробовал представить себе — что это такое — несимпатичная, но это показалось так же трудно, как представить себе, что такое дура. Решил во всем разобраться при встрече. Она назвала место и время. И место и время я записал, но не был уверен, что точно. Пришла ее мама, и мы положили трубки. перед этим она говорила о своей маме, какая она у нее строгая и какие они с ней друзья. Дальше она пояснила, что все своей маме рассказывает. Мамы — это статья особая и я старался здесь много не выпытывать. Она умница, что в самый последний момент догадалась спросить, как мы друг друга узнаем в метро — может быть, она еще умнее — и не догадалась, а просто, не дождавшись моей сообразительности спросила меня об этом. Мы договорились, что она меня узнает по куртке, волосам и очкам. Я ее — по сумке. ОК.
Через некоторое время я решил позвонить еще. Подошла к телефону, как я понял, мама.
— Алену можно?
— Молодой человек, сначала надо здороваться.
— О, извините, здравствуйте, а Алену можно?
— Молодой человек (или она меня назвала Славой? — не помню), а где вы взяли телефон?
И т.д. Сущий допрос устроила.
Мне неудобно ей говорить, где, и что там было написано про ее дочь.
— А вы знаете, сколько ей лет?
— Знаю.
— А вам?
— Да вы уже, наверное, знаете.
— 25?
— Да. Ну и что?
Она замешкалась. Я молчу. Она говорит:
-Алена придет 15 минут одиннадцатого. Позвоните, она будет дома.
В 15 минут я позвонил. Трубку подняла снова мама. Я поздоровался. Голос у нее изменился. Был легким и добродушным. Я слышал, как она позвала дочь:
— Алена, это тебя!
Ни слова про меня. Я подумал про маму с уважением. Алена на этот раз была кратка. Я ее не задержал:
_ Я придумал пароль! Я подойду и скажу: “А где вы купили эту красную сумку, а вы мне — “В магазине на Юго-Западной” или еще что-нибудь в этом роде.
Она засмеялась, приняла. Мы попрощались.
На следующий день я пришел с работы. Настроение бодрое. На второй паре — изложение экзаменационное. Написал. Прибежал домой, оставил портфель, умылся, поехал на Сокол. Приехал туда в половине второго — пошатался по окрестностям, потом зашел снова в станцию. Долго соображал, где же этот третий вагон от речного вокзала. Наконец сообразил. Но что же. Положение глупое — и опять сердечко — так радостно и тревожно — теперь предстояло узнать — что такое — несимпатичная девушка. Трое было с красными сумками. Но то они были не 16-ти, то спешили так, что было видно, что это не та девушка, которая собирается встретиться с кем-то в метро, то я просто робел подойти и спросить: “Вы случайно, не Алена?” Так прошли все времена, которые она давала — от 25 до без 15-ти. Было три часа, когда я обошел весь перрон и присел в ожидании поезда, чтобы уехать. Вижу, ходит девушка. С красной сумкой. Такая симпатичная, стройная. У меня сердце — опять. Но нет, думаю, не она. Решил подождать. А она остановилась передо мной и так искоса на меня поглядывает. И улыбается, едва заметно. Я же как прирос задницей к скамейке. Она отошла и села на соседнюю скамейку. Я подождал. Потом встал и направился к ней. “Извините, вы не Алена?” Она улыбается и кивает. Потом встает. Мы идем к поезду, который подошел. Поговорили о чем-то. Я выразил ей свое восхищение, она, действительно, зря говорила про свою несимпатичность — она была высока (недаром она спросила про мой рост тогда!), стройная, очень прямо держалась, одета модно и красиво. Чем-то напоминает Свету. Короткая прическа. Темно-коричневые глаза. В ушах — сережки. Молодец. Она улыбалась. Но чувствовала себя несколько сковано, хотя и старалась говорить развязно. Так это смешно было! На нее обращали внимание. Потом я почувствовал себя неловко. Может быть, она разочаровалась во мне, ожидала увидеть не такого. И потом — ее рост. При ее росте — ей искать товарища среди 180-тих, и выше. Она сослалась на то, что в метро плохо говорить — много шума и мы почти всю дорогу молчали. Я смотрел на нее, она, я заметил, однажды мельком на меня взглянула. Я это почувствовал. В общем, вышли мы из метро — ее походка — я влюбился в нее наверное из-за походки— такая необычная, своеобразная — идет всей ногой, очень прямо, и как танцует. Я пробовал что-то выяснить насчет ее любви к спорту, но выяснил только что больше она любит театр. Оказалось, что в нашем районе живут Караченцов, еще один, она даже показала его дом — рядом с универсамом и даже сам Янковский. Проводил ее до дома. Вечером пошли в кино. Обратно шли по лесу. У дома встретились с ее мамой. Представляю себе тещу! Женщина интересная. Алена стояла перед ней как пятилетнее дитя, я попробовал что-то сказать ей в помощь, Алена благодарно мне улыбнулась — она должна, обещала прийти в девять — мы пришли в десять. Вот и все. Обещал звонить. Буду звонить.
4 июня. Понедельник, 0:50.
Ночь. Вернулся из культпохода. Гуляли и смотрели кино. Перепишу, что я написал про нее ночью, когда дежурил в МЭТе (1-2).
Ей шестнадцать лет. А ростом она чуть меньше меня (мне бы хотелось, чтобы не так “чуть”). Это все, что можно себе представить. Остальное надо видеть.
Ее лицо, фигуру. Походку! Лицо у нее... какое у нее лицо? Да обычное у нее лицо; но смотришь в него долго, потому что оно нравится. Ее темно-коричневые глаза — такие простые и совсем безвинные. Веснушки на скулах. Их мало и они маленькие и — они так украшают ее улыбку!
Губы у нее детские, просто очерчены и приятны. Вообще все лицо приятно, — и ей всего шестнадцать! Она такая юная!
Ее непосредственность и одновременно — какая-то природная мудрость — так прекрасно в ней сочетаются, что такое возможно лишь от бога или от очень хорошего воспитания. Я ни разу не слышал от нее, не замечал к себе такого, что сам я не раз (из-за своей глупости) допускал по отношению к ней, — ни одного жеста, поступка, слова, которые бы поддели меня, даже в ответ на мои опрометчивости. Какая-то уже взрослая деликатность — или же это — просто детская незлобивость? Но почему — просто? Это совсем не просто. У нее хорошая мама. И они с ней большие друзья.
Аленка идет — и тогда вокруг нее слышится музыка — она танцует. С ней очень приятно идти на улице. Держится она прямо — не стыдно подражать. И ходьба ей доставляет прямо-таки физическое наслаждение.
Она проста и больше ей ничего не надо. Если она заговорит со мной о проблемах защиты мира или о проблеме голода на планете, она мне разонравится. У нее нет проблем. “Та-та-та” — говорит она. Я боюсь, она меня бросит.
Она говорит, что она даже несимпатичная — она умеет кокетничать, но здесь кажется, она действительно так о себе думает (или все-таки кокетничает?). Но мне приятно, если она заблуждается и как ни выгодно мне это ее заблуждение опровергать, я готов ей говорить после каждой ее улыбки и для каждой ее улыбки: “Алена — ты красива!” И разве никто ей еще этого не говорил?
На дискотеке она дурачилась — а что еще делают на дискотеках? И я дурачился вместе с нею. И на нас смотрели. И нам было весело.
Мы идем по улице медленно и красиво и я перебираю в своей руке ее пальчики. (Я что-то сказал ей, мы вместе засмеялись — 25.8.85).
Я положил ей руку на плечи. Она обняла меня за талию. Так мы прошли несколько шагов. Столько, сколько нам было хорошо. Потом она убрала руку и я убрал свою. Но нам не было неловко от этого. Нам стало еще лучше.
Она красиво одевается — или ее одевают? Но — красиво.
Она — дитя города и беззаботна. Та-та-та. Она учится в техникуме. На программиста.
Я иду по улице и нет никого на ней лучше Алены. Не называю ее моей. Не претендую ни на что. Так необычно мы с ней познакомились, что просто не верится, и все кажется сном.
Теперь — 1:15.
Прошло еще несколько дней. Эти дни для меня — бальзам на душу. Я стал лучше. К ребятам, к окружающим людям. Добрее. Все это — от Алены. Я многому у нее учусь. Иногда у нее детские шалости — и не детская уже грудь. Мы с ней поехали к ее бабушке за город на электричке и заехали не туда — в Мурашкино. Место — чудное, но было очень холодно, Алена — в “мини” и у меня — курточка легкая. Грелись вместе. До поезда было около часа (до Москвы). Мы никого не стеснялись — так было холодно! Рядом с нами была шумная компания парней и девчонок, музыка — они вообще никого не стеснялись и снесли один проем перил на перроне. Лена все жалела меня, ей было неудобно, что я отдал ей свою куртку и остался в одной рубашке. А мне было неудобно оттого, что она меня жалела.
Добрались мы до дому, до ее дома — в половине двенадцатого. Она боялась, что мама ее встретит слишком сердечно, а заодно и меня — отпустила меня у арки, а дальше пошла одна.
А до поездки к ее бабушке (в Свиблово, кажется, мы должны были ехать) мы гуляли в парке культуры и потом катались на “Букашке”. В парке какие-то друзья из Средней Азии хотели мне что-то сказать насчет Алены, но при этом назвали меня Шуриком и я не стал оборачиваться. Интересно, что до этого, когда мы возвращались из интерклуба медиков, мне уже показывали большой палец в знак восхищения моей спутницей, но это было так ярко выражено, что вложило в мою душу определенную дозу озабоченности. А вот сегодня — мы шли с Лужников к “Спортивной” и один парень окликнул Алену по имени и не раз. Алена притворилась не слышащей. Я пожурил ее за невнимание к своим знакомым — но она и ухом не повела. Я оставил эту тему, но отнюдь не забыл.
Мама у нее работает в министерстве обороны, как я понял, но кем, моя деликатность еще не позволяет мне спросить прямо, так же как и ее — где же я живу — а ведь я жил, т.е. родом из деревни. И я боюсь, как бы это обстоятельство не наложило на наши отношения свою пяту.
Сегодня Алена, когда мы с ней гуляли по ярмарке — все-таки поддела меня — она сказала (может быть, не думая много), что, вероятно, в детстве я был симпатичным мальчиком. Я дал ей понять, что комплимент не из самых вежливых, и она, довольная этим, просто запрыгала от удовольствия. Это было так естественно, что нам стало весело обоим.
Она уже не говорит, что обниматься в общественных местах неприлично.
Она целовалась только в подъездах. Она говорит об этом так невинно и весело, что это действительно становится невинным и это весело.
В лифте она нажимает кнопку и мы едем вниз. Она сует мне в рот мармеладинку и затем закрывает его своим поцелуем. Это может быть и оригинально, но как возможно целоваться с набитым мармеладом ртом? (Тем не менее мы целуемся — надо же чем-то занять время до первого этажа!) Вы когда-нибудь целовались с набитым мармеладом ртом? Нет, ну всякое бывает — например мы с одной девчонкой целовались и одновременно с этим сосали одну на двоих карамельку или, еще, она ела вишню, а косточки посредством поцелуя передавала мне, чтобы не сорить. Я их, молодой дурак, глотал. Она еще удивлялась, какой у меня рот вместительный и называла меня пеликаном. Я же глотал и глотал, разве можно насытиться этими губами вишневыми?
Последние два культпохода заметно подорвали наши силы и музыки в ее походке я уже не слышу, как не чувствую в своей былой легкости. Но у меня дело осложнено еще одним обстоятельством — от острых ощущений болит кое-где и мешает идти.
Шесть раз ей признавались, и один раз она, но так было надо.
Она уже ревнует меня к венгеркам.
Во вторник мы едем с нею в Загорск.
Вот как мы с ней катались на “Букашке”. Мы зашли в троллейбус на “Парке культуры” — напротив “Прогресса”. Сначала стояли. Я не хотел брать билета — у меня было три рубля на штраф. Она прошла на свободное место и села. Рядом с ней села женщина. Что делать... я остался стоять. Сначала нам было весело. Мы переглядывались и не могли удержаться от смеха. Потом она уткнулась в окно и перестала обращать на меня внимание. Освободилось место сзади. Я сел. Заговорил с ней, дернул за волосы. Она погрозилась сделать что-то со мной, когда выйдем на улицу. На улицу Горького. Показала мне, где работает ее мама. Потом тот автомобильный инцидент. Так нехорошо получилось! Лена не стала смеяться. Мне это понравилось. Рядом сидела женщина. Я сыграл для нее: “А как тебя зовут?” — “Лена”. — “А меня — Слава”. Женщина, конечно, слышала, но внешне — ни-ни. Лена сидела прямо, сумочка на коленях — она же в мини-юбке! Потом мы сидели вместе — та женщина скоро вышла. Мы — на Белорусский вокзал.
Иногда Лена награждает меня смехом за мои шутки. Так было, когда женщина села на 64-й с двумя матрасами. Я сказал, что, наверное, только по два давали. И еще сегодня (т.е. вчера) в кинозале, до начала фильма. О чем же я пошутил? Не припомню никак, но смеялась она долго.
Она угощала меня сегодня фантой.
Сегодня на стадионе такое творилось! — и мы решили как-нибудь сходить на футбол.
Ее словечки: “мамзан”, “папзан”, “ба”, “кадрить”, “херово”, “трахнул” — в общем, — ребенок. Надо почитать еще раз “Психологию старшеклассников” Кона. Интересно — это как раз ее возраст. Мы с ней ведем счет — кто дал кому больше. Пока — в ее пользу 25:2. Около 15-ти очков она набрала, перечислив артистов на портретах в “Звездном” и назвав кто где работает и кто у кого жена и муж.
Вчера стирал со стены номер телефона.
Пока все пишу, не стараюсь объяснить, почему. Так хорошо — делать — не думая. Так здорово!
Но все это — легкомысленно — я не первый у нее, и она у меня не первая — это надо признать — но мне с ней хорошо, лучше, чем без нее — и все.
Хорошо сказано: “Люби, люби, но не теряй головы”. У меня — два экзамена, зачет, и Венгрия. Шутить все же с этим не буду.
5 июня.
Вчера вечером сидел на стульчике возле прорабки и кормил булкой голубя. Голубь был осторожным и близко не подходил — наверное, не очень был голоден. А кругом ходили кошки, и я представил себе, что если сейчас одна из них кинет свой глаз на голубка — ему и податься некуда будет — кругом вагончики. Балбес! — я только потом понял (или вспомнил), что голуби ведь летать могут!
Позвонил Алене. Понял две вещи. Если звонишь, 1) говори о деле; 2) клади первым трубку.
Вчера перед зачетом сидел в нашей роще, читал синтаксис. Ребенок играл, играл, потом вдруг возьми и заплачь. Отец его успокаивал долго, а потом взял и посадил его на колени. Раскачал. Ребенок плакать перестал. Я подумал: а ведь взрослый — чем он отличается от ребенка? — тем разве, что не так все явно у него в поведении, посложнее — но в сущности — все так же. А взять народ целиком? Как он? Нельзя ли и им управлять, как этим маленьким несмышленышем?
И еще — о творчестве В.В. Высоцкого, Шукшина — при всей моей любви к ним, при всем моем уважении к их труду, к их борьбе — не все они понимали. Да, впрочем, кто понимает всё?
8 июня.
(переписываю с писанного ночью на дежурстве в музее Калинина с 7 на 8-е)
По поводу того рассказа.
Саша собирается написать рассказ, долго собирается, сомневается, потом садится за стол, начинает думать, вспоминать. Тут едет сам рассказ. Потом Саша пишет его (но не буду следовать Шукшину) но не дописывает и оставляет его. Его зовут куда-то зачем-то, делать что-то жизненно важное, важнее, чем написать рассказ — кому, зачем? — жизнь проходит!
Положение дел на 7 июня 1984.
Вчера, нацеловавшись и устав друг от друга, мы расстались. Помахали друг другу ручками. Finita la comedia, короче .
Эта Comedia , между прочим, мне много дала, и у меня долг перед Аленой — надо поблагодарить девчонку, она то уж ни в чем не виновата, и слава богу, что все закончилось безболезненно.
Хотя меня по инерции продолжают теребить надежды на новые встречи с ней — уж больно она привлекательна (хотя, может быть, больше для прохожих). А кроме этого — Киев! Впрочем, Киев уже не светит. “Проехали”, как говорит Алена. У меня — ангажемент на работе на август.
Алена по молодости глупа. Но как же глуп я!
Что она мне дала? Несколько чудных дней и вечеров. Дала передышку от всего того, что можно назвать комплексом университета — не в укор будет сказано — просто свежего воздуха глотнул.
Я изменился. Во всяком случае, с кем я общался в это время — им не было со мной неприятно, или неловко, или нехорошо — я это чувствовал, и мне было с ними хорошо — будь то Славик, Володя, Саша, Иван, Валера или наши девочки.
У меня появилось много от Алены. Ее трудно не копировать — ее привычки, жесты, походку, манеру разговаривать.
Я стал увереннее — к черту самообеднение, которое называется “миром знаний”. Мир знаний — это когда выходишь из стен и открываешь смело глаза прохожим и тем, с кем говоришь — т.е. людям.
Меня с нею заносило в разные места, вплоть до Ромашково, мы с нею мерзли, мы бесстыдно обнимались на перроне в ожидании электрички — это было как во сне.
А она еще не девушка — просто формы ее делают девушкой — она девчонка — кушать при мне смущается. И готовить — не умеет. А как она показывала мне свои фотографии — она стыдится своего отца — за что? Кстати, где он и что он? — я не спрашивал у нее.
Все было по-ребячески — веселым.
И все кажется сейчас печальным и сердце снова пусто, память ищет старые адреса, а глаза — новые лица.
Теперь пишу, не переписываю — 19:40
Сдал экзамен по англ. — 5
Умом понимаю — все кончено — не нужно больше встреч, все до смешного ясно — “мы не созданы друг для друга” — слова Алены — но сердцем — сердцем... Сердце стремится, ищет возможности встретиться. О сердце, как милы мне твои попытки обмануть ум! Так чем жить — сердцем или умом?
Около 9 часов вечера того же числа.
Или много слушать, или много думать. Наверное, понятно мое раздражение при музыке, чтении — это все чужое, надо создать свое, свой мир — только так помогу людям.
11-е, утро. Переписываю с вчерашнего.
Называется “Все правильно”.
Все правильно.
Так и должно было случиться. Я ведь знал, что это произойдет. И даже как-то желал, чтобы это произошло. И вот — пожалуйста — мы расстались.
Но как!
Когда я ее встретил, в техникуме, после занятий — она была мне рада! Мы поехали к ней домой. Ничего не было такого, что подсказало бы мне такой печальный конец. Мы шутили, смеялись, баловались. Мы много обнимались и целовались. Она, странно для ее лет, отдавалась моим ласкам совершенно бесстыдно. Мне было немного не по себе от такой свободы. И даже немного неприятно.
Она показывала мне свои фотографии.
Но все-таки было то, что могло подсказать мне мысль, и даже, кажется, подсказало мысль о возможности разрыва, но тогда я переиначил это по-своему. Мне просто показалось, что она устала от всех моих неумелых нежностей. И я был дурак.
Вот что было.
После очередной серии поцелуев мы расселись по разным диванам как раз напротив друг друга и вот что было: они сидела, в таком положении, в каком я ее оставил — она полулежала, прислонившись головой к спинке дивана и вот что было: она смотрела на меня. Она смотрела долго, не отводя глаз, молча. Мне тогда стало неловко. Я пробовал улыбаться, строить рожицы, чтобы как то закончить эту молчанку — но все было бесполезно. Она смотрела на меня серьезно, и, кажется, напряженно думала. Раньше я никогда не замечал, чтобы она так долго думала. Только недавно, когда наши отношения определились, я понял, что было за этим взглядом и о чем она тогда думала. И еще я понял, что если человеку и надо иногда думать, то именно тогда, когда это делала Алена.
Я же сидел напротив нее, как болван, и не знал, что делать. Одно время мне показалось, что у нее в глазах появились слезы. В комнате было сумрачно, да и я еще плохо вижу и не пересесть к ней тогда — вдруг она действительно плачет! — было бы для нее оскорбительно. Я присел к ней, обнял ее за плечи, спросил, что с ней. Она не ответила. Слез не было.
Дальше, уже понимая, что тогда она передумала, я представляю себе все так — она очень вежливо, очень умно и очень безболезненно — насколько это могло быть безболезненным — выпроводила меня из квартиры, и вообще — от себя. Короче говоря — прогнала.
Вот как это было.
Она накормила меня. Не скажу, что было все вкусно, но она старалась, чтобы я остался доволен. Правда, чая не было. Мы перешли на балкон. Она еще раз попросила меня сказать ей “что-то”, что я должен был ей сказать”, и когда я сказал, что соврать не сумею, она поскучнела и снова задумалась. Потом сказала: “Как жалко, что тебе 25. Когда мне будет 23, тебе будет 33 года”. Я заметил, что она опять смотрит на меня. Но теперь этот взгляд просто говорил: “Ничего у нас с тобой, Слава, не получится!” Я спросил ее: “Что, разочаровалась во мне?” Она кивнула головой радостно — я оказался не такой уж и безнадежно тупой — понял, наконец.
“Мы не созданы друг для друга” — сказала она, как процитировала. И улыбнулась.
Как-то, незадолго до этого вечера (впрочем, что такое “незадолго” — мы знали друг друга всего неделю) она рассказывала мне о прежнем своем друге, Леньке (так, кажется, его зовут). Тоже — Новиков! (не везет мне с Новиковыми! — говорила она (!)). Я спросил ее — чего было больше — хорошего или плохого — она сказала — хорошего. Но и плохого было предостаточно. Когда мы разошлись, продолжала она, сначала ничего — несколько дней все было нормально, а потом — долго плакала, переживала. Я спросил — а как будет со мной? — Будешь плакать? — Она тогда улыбнулась — она вообще часто улыбается — покачала весело головой — нет уж, хватит с меня тех слез! Больше ни слезинки я проливать из-за вас не буду! Я этот разговор тогда, на балконе вспомнил.
Сначала я хотел дождаться ее мамы, которая по телефону сказала Алене, чтобы мы не уходили, не дождавшись ее — но тут уж чего ждать — ждать было нечего — надо было уходить. Она меня не держала. То есть совершенно не задерживала. Она улыбалась. Она молодец. Она гениально все сделала. Она меня усладила, дала мне все, что могла дать, накормила даже и под конец “помахала дяде ручкой”, как я попросил. И она улыбалась, словно мы не заканчивали наш роман, а так — до завтра! (Впрочем, я так и думал — все-таки я тупой — да и трудно было думать иначе — она так беззаботно улыбалась!)
Я вышел из дома и — надо же! — меня окликает Марина Борисовна, ее мама, — она, оказывается, сидела на лавочке, недалеко от подъезда — чего она ждала, дышала ли воздухом? или просто с кем-то разговаривала? — для меня это осталось неизвестным. Но она, ничего не подозревая, поинтересовалась, когда я приду сегодня — гулять с Аленой. Сегодня прогулки не будет — довольно сухо отвечал я. Она немного удивилась и мне пришлось оправдываться, мол, экзамен скоро, надо подготовиться. Тогда она спросила, не приду ли я завтра — я сказал, что и завтра не приду — у меня работа завтра — она даже обрадовалась — это лучшее доказательство ее неведения о том, что было только что в ее квартире. Во всяком случае мне понятно маму. Она боялась, что наши эти форсированные прогулки могут подорвать здоровье ее ребенка, да и мое тоже, что они плохо скажутся и на моих экзаменах, что Алена мне быстро надоест, если она будет слишком часто со мной встречаться (этого она мне не говорила, это она говорила Алене, а Алена сказала мне, что они даже поругались с “мамзой” на этот счет). Вообще, как резко все переменилось — еще утром они ссорились с мамой из-за того, что мама не разрешает ей так часто со мной гулять — и вот, пожалуйста — вечером — “нам нужно расстаться”. << Правда, был тут еще один телефонный разговор, но это уже — отдельный рассказ — я мало из него что понял, хотя я и слышал почти все — когда Алена разговаривала со своей подругой, мы стояли обнявшись и я прекрасно слышал все, но слышать-то слышал, но понял ничего! — наверное, от того же опять, что стояли мы обнявшись: что я понял — речь шла о каком-то Новикове и о каком-то примирении — но, может быть, я просто ослышался, поэтому все это беру в квадратные скобки >> .
Итак, Марина Борисовна обрадовалась, но отнюдь не нашему разрыву — голову готов отдать на отсечение.., впрочем, нет — голову не дам — кто их знает, этих мам и их дочерей — даю на отсечение клок волос — она о нашем разрыве ничего не знала — она обрадовалась той передышке, которую получит ее доченька, ее ребенок. Итак, я сказал маме до свидания, мама сказала мне до свидания и я отправился восвояси, а мама поспешила домой — видно, что-то она все-таки заподозрила неладное. Я уже злорадно подумал, не устроит ли она дочке взбучку за то, что та меня выпроводила (Алена мне как-то сказала, что она маме все-все рассказывает). Но, как показали дальнейшие события, взбучки не было. И более того. Но это — потом.
11 июня, около 10-ти.
Нельзя, углубляясь в классику, пренебрегать всем тем, что слушают, считают, смотрят обыватели. Обывательщина, мещанство — великая сила и с ней надо считаться, с ней надо бороться, но для этого надо знать, чем она дышит, да и для того, чтобы покорить ее.
Из разговора в автобусе.
Мать: “Ну, что ты хочешь тогда?”
Сын: “Мне не надо одежды, обуви, мне нужны вещи! Вещи!”
16-е. Ночь. ( The night, I wanted to say).
Ran 5 km for 18.33. Suppose it is the best time for my experience.
Read S. Mougham “Of Human Bondage” No words. Fine! Reading and amusing and remembering smth from my own.
Got a cold, caused may be by today"s ran — the weather was bad.
Some problem with my passport that may not give me the other one, for abroad.
Ближе к рассвету.
Читал свои записи в белой 48-ми страничной тетради. Интересно — словно молодостью пахнуло — свежестью обдало. Каким же я заскорузлым стал, жалким!
Слышно, как тикают настольные часы. Не спится. Свет настольной лампы так трогательно охраняет интимность моей бессонницы, что просто будет непростительно не написать ничего красивого. Вот только тараканы... Они думают, что они здесь — хозяева — на моем письменном столе, и стакан с недопитым чаем и крошки от печенья — это все им оставили. Ну да бог с ними, с тараканами — им тоже жить надо (но до чего же все-таки наглый народ!).
Я поглядываю в окно — скоро небо перестанет быть черным, и я, устав от бесплодных попыток родить нечто гениальное, приговорю себя к подушке. (Измена! — вместо слова “к постели” в оригинале набираю в компьютер слово “к подушке”! — 1999 г.). Но небо еще не перестало быть черным и у меня есть еще немного времени.
Я напишу. Вот что я напишу (но прежде я вынужден щелкнуть этого наглеца по его башке — надо же, залез на томик моего Mougham" а ). А напишу вот что: Я все больше, я все больше верю в любовь!
Разрисую-ка я заднюю сторону шкафа — такой он серый!
22 июня, ночь, около 2-х часов.
Что касается задней стенки, то она будет разрисована следующим образом — кирпичная стенка, в ней — пролом, в проломе — кусочек синего неба. Эскиз уже есть.
Дальше — болею Аленкой — загадку она мне загадала — понимаю — взбалмошная она стрекоза — но так засела в сердце — и ведь не больно, что более всего притягательно, а так хорошо — как у Друниной — “Пока еще...”.
И живу хорошо сейчас — так Аленка все переиначила во мне — и не сказать “спасибо” — не написать письма и не позвонить. А так хочется — но понимаю — лучше уже не будет — неужели так — стремиться к мечте, испытывать желания — но не реализовывать — так сосет под сердцем и весь завинчиваешься — неужели так жить?
На работе — звоню 2460233 — зачем? — то же самое — Уходя — уходи! Решать раз и навсегда — как это сделала Лена (...?)
Но главное, что сделала для меня Лена — она сделала меня верующим в свой шанс, в свою любовь — пусть у нас с ней не сложилось, но я знаю теперь, что сложится когда-нибудь, обязательно сложится. Needles and pins again. Почувствую снова.
Забыл про книги — жизнь интереснее книг.
23 июня, ночь. Около двух.
Повесть об обывателе, т.е. обо мне — как видит жизнь обычный обыватель — а то привыкли читать умные вещи, придуманные умными людьми. Обывательщина, как она есть — без прикрас — язык, все, т.е. нарисовать себя, не скрывая ничего.
24 июня. Половина первого ночи.
Ограничусь перечислением.
Утром: впечатление от хорошего сна. Снилась Алена — так все было хорошо!
Собрание. Дали 15 руб. на пленку. Ездил по магазинам. Купил “Тасму” (“Свемы” не было), химикаты и сувениры. Снял с книжки 60 руб. Говорил с Ботарчуком — в последний раз. Потом — бассейн — знакомство с очередной Наташей — на этот раз — 29 лет — замужем, маленькая дочка, сама закончила иняз — фр. и анг. Ужин. “Соучастники”. Чай. Фотографии для эмблемы. — Вот и весь день.
25 июня. Без 5 минут час ночи.
Сегодня экзамен. А днем было: что было днем? А! — весь день болела голова. И все — разве что эмблемы сделал. Да футбол посмотрел. Дания-Испания — полуфинал — красивая игра. Ложусь спать. Настроение паршивое. Та неделя счастья — она похмельем гнетет меня уже полмесяца — за все надо платить. И чем больше счастья, — тем больше за него надо платить — и до, и после. И вообще — живу, как в большом магазине — только продавец и покупатель в одном лице.
Насчет того, что называется прозой жизни, т.е. о хлебе, чае, сахаре — Славику претят эти атрибуты мещанской психологии. Мне нужно если не перестроиться, не подстроиться под его образ жизни, то, во всяком случае, не шуметь, и не нервничать — это ведь, действительно, не главное в жизни. Вспоминаю Стейнбека — симпатичный образ жизни.
Какое-то предчувствие любви — но уже и амбиции — хочется что-нибудь такое — поэффектнее — не становлюсь ли я хуже? — хочется себе вообразить, что просто... что просто? Больше о себе начал думать? Начал себя больше ценить? Почаще надо в зеркало (какое?) смотреться — не будет тогда переоценки.
Происходит вот что. Мы со Славиком привыкли друг к другу и потеряли интерес. Я очень часто, ничем не оправданно, допускаю необдуманные и нехорошие выпады, и только благодаря его природной тактичности все дело на этом и заканчивается. А ведь он хороший парень — надо быть без заскоков с ним.
А жизнь хороша. Хорошо думать о ней, жить в ней, играть, любить и грустить и болеть, зная, что болезнь и грусть пройдет, а любовь останется вечно.
25 июня 84, около 9 часов вечера.
Славик купил чемодан. Большой, желтый, с ремнями. “Смотри, — говорит. — у него есть одна особенность”. Он расстегнул вещь и достал изнутри пакетик целлофановый, а оттуда — четыре скобки с колесиками. Эти скобки он прикрепил к боку чемодана, в специально сделанные для них гнезда — живо так, раз-два и — готово! поставил чемодан на пол — подтолкнул. Чемодан, весело шурша роликами, покатился по комнате. “Смотри! Здорово?” — У Славика глаза светятся от счастья — как мальчишка, ей богу!, которому купили велосипед. — “Здорово? Ага! Вот человечество дурное — колесо когда изобрели? Сотни тысяч лет назад — а чемоданы до сих пор носили! Вот дурные! Хорошо?” — Он просил у меня оценки. “Хорош” — ответил я. Добавил — Отличная вещь!”. Славик, ободренный, продолжал: “Я давно за ним смотрел — смотрю — мужики берут, по деловому так — подошел — посмотрел — взял. Один два взял. Знаешь, сколько стоит? Сорок семь рублей. Дешевый, правда? Там были подороже, но этот лучше — больше. А бабы не берут. Не-а.. Мужики хватают. Нравится?”
Полночь с 26 на 27 июня 84
Сегодня Володя м Славик сдавали старославянский : 3 и 5. Я взял у Чарли his suitcase, made the handle and I am ready to fill it. Charley spoke about some things, that not good about security, KGB and etc. About N222. Мне это мало понравилось.
28-го — отъезжаем — еще неясно точно, когда, завтра на собрании скажут. Так, в общем, ехать готов — только нет бачка и глянцевателя — у Смолия хочу взять, но его до сих пор нет.
Сегодня с Володей были в бассейне — меня это дело сильно завлекло — понравилось плавать — научился делать кувырок, с дыханием легче — плаваю в удовольствие.
Жаль, что перерыв будет в плаванье — завтра последний раз сходим, если получится со временем. А в августе Университет воду не заказал. Теперь — в сентябре. Чарли said: his brother was thrown from the forth floor"s window — broke his back — lying in bed in hospital. He went with a girl to her flat, some days went after, they broke the door and pushed him through a window. Charley himself was some times met by some such boys while going home from Yugozapadnaya. Only his legs, he said helped him to escape. No security in the country for foreigners, he said, only during Olympic Games. I did not know what to say. I have no met any of such fellows — may be only ones.
27-е
18:40
Как-то слушал А.Пугачеву, обратил внимание на один недостаток в русском языке: в исполнении песен, чтении стихов, исполнительницы иногда сталкиваются с мужскими родовыми окончаниями: “Я любил”, “ждал”, “был”, и наоборот, мужчинам не всегда читается Ахматова, В. Тушнова, Ахмадулина...
Замечаю за собой страшно противные штуки — я много раздражаюсь, говорю всякие гадости, не подумав. Лучше молчать, если плохое настроение.
Завтра вечером — style="mso-ansi-language: bye-bye — leaving Moscow. Думаю вести ежедневные записки. Потом опубликую в нашем “Идиоте”.
ВЕНГРИЯ
30 июня
15.05
Мы — в Венгрии. Мы — это группа советских студентов и преподавателей Московского Университета Дружбы народов, приехавших сюда, в лагерь русского языка, помогать венгерским школьникам овладевать русским языком. Нас тридцать шесть — тридцать студентов и шесть преподавателей. Все — с историко-филологического факультета. Приехали мы в поселок, где размещен лагерь, рано утром, на автобусе, который довез нас со станции Сольнок. Но хочу все по порядку. Дело в том, что когда я ездил в Болгарию по турпутевке, у меня набралась масса впечатлений, которая так на меня давила, что я однажды не выдержал и начал все излагать на бумаге. Но к тому времени в голове моей уже все перепуталось, все события, числа, люди, и путное что-нибудь никак не получалось. И вот теперь, собираясь сюда, в ВНР, я клятвенно решил каждый день хотя бы помаленьку что-нибудь записывать, хотя бы назывными предложениями, хотя бы основные события. Если же выполнять программу-максимум, есть идея писать сразу коротенькие рассказики, рассказики-зарисовки, рассказики-впечатления, нечто вроде путевых заметок, чтобы затем (ведь это получится документальный материал, хроника, не затуманенная, не затертая временем — что и ценно) напечатать этот материал в "Идиоте". Так вот, все с самого начала. Началом можно обозначить момент отъезда нашего из общежития, 28-го вечером. Нам, благодаря Тосифу и нашему шефу Денисенко Владимиру Никифоровичу выделили автобус, чтобы довезти наши вещи и нас на вокзал, и мы, вшестером, кажется (вот — уже плохо помню!), поехали на Киевский вокзал. У университета к нам подсел Денисенко. Дача Косыгина. Провожал нас Володя Панин. Меня подвела первая пленка. Ехали на вокзал другими улицами, не теми, которыми мы ехали на такси, когда отправлялись в Болгарию. Ехали через Ленинские горы, по набережной — красивый город — Москва! Мы приехали первыми. (Удивительно — я не видел у Денисенко каких-либо вещей, кроме его кожаного большого портмоне). Начали подъезжать москвичи, большинство — с родителями. Интересно было посмотреть. Помню родителей Лены Ивановой. Трудно описать внешность, можно разве что сказать, что мама выглядела более презентабельной, чем папа, и оба были ростом чуть ниже Лены. Приехала с Сашей Хоменко его жена Оля (такая беременная! — попросила меня сфотографировать ее с двух сторон — сказала, что больше возможности не будет; она стала такая интересная — добрая, матронированная какая-то, и большая!) и теща. Место нашей встречи на вокзале — памятник Ленина. Когда собралось побольше народу, я приделал к своему "Зениту" вспышку и всех запечатлел. (30 июня 15.35 м.в. — исторический момент — выдали 1000 форинтов). Ребята раздобыли большую тележку, все наши чемоданы погрузили на нее, т.е. не все, а что можно было уместить, и направились по перрону к первому вагону нашего подошедшего уже поезда "Москва-Будапешт". Там — сцена прощания и — поезд трогается. Я еду в четвертом купе. Со мной Слава, Саша Иванов и Витя Попович. Всю дорогу они нас со Славиком кормили. Было несколько неловко, но сытно. Доехали почти нормально, разве что спали мало последнюю ночь — долго стояли в Чопе, на пограничном пункте. Разбудили нас сегодня в шесть часов утра по местному времени, т.е. в восемь — по московскому. Подъезжаем. Железная дорога — она, видимо, во всех странах одинакова, разве что колея уже (не с нашу ли метрополитеновкую?). А дальше от дороги — уже не так. Первое, что бросается в глаза — дома, все — как картинки: аккуратные, разноцветные, зажиточные такие, с красными черепичными крышами. Проезжали полями и в одном месте — делянки — похоже на отцовский сортоиспытательный участок. Все зерновые — низкие, но густые. Машин больше советских — ЗИЛы, Лады. Но есть и "шкоды", и польские фиаты, румынские "чапы" (по Славику). Проехали немного и вот — станция, на которой нам выходить. Выгрузились по правилу — "девочкам до чемоданов не дотрагиваться". Нас встретили мужчина и женщина — прилично говорили по-русски. Объяснили, куда грузить багаж, где нас ждет автобус. Погрузились в автобус, сели сами (девочки наши в автобусе несколько заждались). Поехали. Глазеем в окна. Да, это не Болгария, т.е. похоже на Болгарию, но как-то все не так близко. Болгария — страна родная какая-то. Здесь же — надписи совсем непонятны, говорят на совершенно непонятном языке. Но в городе — чисто, уютно, не шумно, воздух чист и все такое прочее. Едем улицами. Еще рано — около семи часов местного времени, и на улицах мало народу. Да! — на вокзале — такси — в основном "Лады". Икарусы ездят. И длинные, как у нас, желтенькие, и короткие есть такие смешные! Выезжаем за город. Дороги, как и в Болгарии — узкие, но аккуратные, по краям очерчены белой полосой. Позже заметил, что в большом уважении здесь велосипедный транспорт — не как у нас. По дороге проезжаем через поселки. Проезжали поселок, в котором дома — такие аккуратные, такие красивые. На окнах — жалюзийные шторы-ставни — красные, розовые, желтые, но больше — красных. Крыши — сплошь черепичные. Все — очень аккуратно, чисто. Другой поселок — не так зажиточно, победнее, но нормально. У нас же есть села — стыдно! Еще удивили акации — у нас они не вырастают из кустов, здесь — большие деревья. Виноградников не видно. Все-таки это не такой уж и юг. Небо пасмурное, но на удивление тепло. Какой-то мягкий, бархатный климат. Но вот и приехали. Небольшое, красивой отделки здание, очень непохожее на наши школы тем, что — небольшое. Впрочем, кажется, это не школа, а интернат. Школа — рядом, через улицу, за двухэтажным особняком. Этот особняк, что стоит напротив нашего интерната — целое явление — красивый, выкрашенный по штукатурке синим, с имитацией под кирпичи, с лоджией. Дом обнесен строгим черным металлическим забором. Во дворе — "Мерседес". Рядом с домом — "жигули" и мотоцикл. Всё просто шикарно. Одни говорили, что здесь живет шофер посла ФРГ, а Саша Жуков позже сказал, что владелец дома — миллионер. Когда снесли вещи на второй этаж, пошли прогуляться. Иван Александров показал нам стадион, лес, речку Тиссу. Завтракали. Завтрак приличный — колбаса, джем. два рогалика, молоко, морс. Лена Иванова недовольна. А я все умял с аппетитом. Да, еще был перец, полстручка, зеленый, я и его — с хрустом. Повара гостеприимные, доброжелательные женщины. Узнавали многих наших, которые приезжали год назад, обнимали их, жестами расспрашивали, как дела. Так Лену Иващенко одна повариха встретила — обняла, чуть не расплакалась. У Хоменко спросили, почему жена не приехала. Саша показал на живот — повара поняли, рассмеялись. Но это уже на обеде. До обеда я рисовал какие-то знаки, различающие мужские и женские туалеты, потом — "Добро пожаловать!". После обеда получили деньги. Девчонки уже до обеда успели побывать в магазине. Говорят, что есть красивая обувь и сумки. Но тогда у них еще денег не было. Все довольны. Нас определили по комнатам. Я сплю наверху, Славик — внизу. Комната наша большая. Да, сказали, что с венгерской стороны будет только трое мальчиков, по другим источникам — шестеро, остальные — девочки. Вот будет любовь! Сейчас у нас тихо. Я облюбовал один учебный класс и сижу пишу, всем отвечаю, что письмо. Остальные отдыхают после обеда. Душ — замечательный. Вообще, жизнь прекрасна! Чувствую, что много теряю, тратя время на эти записи — можно было бы погулять, посмотреть. Но, думаю — успеется. Внизу венгры разучивают "Эх, ухнем!" на своих народных инструментах — хорошо же у них получается! Да, утром, после завтрака, все мужики смотрели по телевизору "Фантомас". Ни черта не понятно — фильм дублирован на венгерский. Ну ладно, пока хватит, вечером продолжу.
После ужина, в субботу.
После обеда долго мыкался один. Все куда-то ушли. Потом в окно увидел — группа ребят прошла мимо по перекрестку у магазина. Я надел шкары и вниз. Догнал их на стадионе. Точно — наши ребята. Ваня, Славик, Сережа, Володя, Лена и Таня. И Шура Хоменко. Прошли к Тиссе. Довольно широкая речка, и мутноватая, наверно из-за того, что сильное течение. Хотя наша Самарка бежит не медленнее. Правда, там дно песчаное. Ну ладно. Погуляли по берегу, потом по улице пошли вглубь поселка. По обеим сторонам улицы дома. Не дома — картинки. Маленькие, но до того красивые и уютные — у Славика глаза загорелись. Вокруг каждого домика — аккуратная металлическая ограда, внутри — садик, цветы. Словом, маленькая загородная вилла. Внутри каждого дворика — машина. Все это — летние дачи, коттеджи — диву даешься, до чего все хорошо, благополучно. Пошли в зону отдыха. Там киоски, тир, бары. Видели частный бар. В киоске Сережа спросил конверт "Для Москвы" — женщина сказала: "Нет", естественно, на своем, мадьярском. Было много смеха. Много журналов с фривольными фотографиями. Потом подошли к тиру. Играет хорошая западная музыка. Тирщик, тоже, видимо, частник, готов услужить. Стрелял какой-то парень в джинсах, с очень длинными, по плечи, волосами. Надо срезать пулькой палочку, на которой что-нибудь прикреплено — игрушка, сувенир, открытка с девицей — тогда приз твой. Подошли еще ребята. Тирщик — парень лет тридцати — услужливо заряжал ружья и, умело нагибаясь под дулами целящихся и стреляющих, нырял то к одному, то к другому. Сережа Смолий купил две пульки по 8 форинтов каждая. Промахи. Просили Славика — он у нас мастер спорта по стрельбе — не стал — стесняется, или денег жалко. Пошли дальше. На улице жарко. Решили со Славиком сходить в интернат, переодеться и вернуться — искупаться. Так и сделали. Были на пляже. Пляж как пляж, хуже среднего. Но видел девушку — красивая, платье коротко, стройные, загорелые ноги — юная, шла с братцем впереди нас, в руке бадминтоновая ракетка. Купались выше по течению. Славик первый полез в воду. Вода прохладная, дно каменистое. Славик зашел по шею и поплыл — сначала прямо, потом по течению. Я посмотрел, потом тоже полез, но уплывать далеко от берега не стал, плавал так, чтобы течением не сносило — и назад, к берегу. Все боялся на корягу какую-нибудь напороться. Купание закончилось благополучно. Мы обсушились, взяли вещи в руки и пошли. Славик брюки надел на берегу, а я дошел до стадиона, там надел. По пути встретили группу ребят во главе с Валерой Вилькевичем — нашим преподавателем физкультуры — позвал на поле — попинать мячик. Славик пошел в душ, а я переоделся и бегом на стадион. Испортил ребятам игру — влез пятым; но, слава богу, скоро пришел Денисенко и позвал всех на ужин — доиграли вместе с ним до первого мяча и пошли домой. Мы с Хомой — самые хитрые — быстрее под душ. Я мылся долго и немного опоздал на ужин. После ужина сюда — писать. Вот, собственно, и все. До новых встреч. Да, прибывают венгерские ребята, все больше девочки.
Сейчас уже новые сутки. На моих часах — 1.15. Был ужин. Потом собрание. Потом (да, перед собранием смотрели ТВ — развлекательную программу) репетиция. Потом проявил одну пленку, вокзальную, сейчас закрепляется вторая — та, что порвалась. На собрании Денисенко сказал, что купание в Тиссе категорически запрещено, что венгерские школьники приезжают завтра с 11 часов (значит, то были не наши девочки), что завтра будет много работы. Была дискотека, я в это время проявлял пленки. Славик на дискотеке сверкал вспышкой, говорит, что сделал несколько коронных кадров (заметил, местные девочки ходят без лифчиков). Завтра надо будет рисовать плакаты для кухни — "Приятного аппетита!" и тому подобное. За день все порядком устали — еще бы, столько событий! Чувствую себя превосходно. Саша Хоменко показал нам комнату для фото, мы в нее торкнулись, она закрыта. Мы к В.Н. Он говорит, что только завтра. Мы попробовали нашим ключом — подошел (тут такие замки, надо сказать!), вошли. Это оказалась комната техничек — всюду плакаты с рекламой кока-колы, масса вещей. Мы вышли, заперли дверь, решили про наше посещение никому не говорить. Я у Хомы спросил — что, в прошлом году она пустая была? Да, говорит, пустая. Ну ладно, думаю, завтра пусть откроют, посмотрим, но ведь нельзя у техничек отбирать комнату. Наверное, другую дадут.
1 июля 10 час. мест.вр.
Очень интересный день. Сначала был подъем. Зарядка. Пока народ собирался внизу на зарядку, я успел пробежать два круга — к стадиону и обратно. Зарядку проводил Валера. Командовал-командовал и даже упал от усердности — все захлопали. Потом — завтрак. Кормят очень хорошо. Только все — сначала старички, потом за ними и мы, первогодки — стали поругивать какой-то бром, который якобы подсыпают в компот, чай и другие жидкости. По мне все готовится вкусно, чистенько, и достаточно. Повара — милые женщины, спрашивают — всем ли хватает. А некоторые, кажется, просто по привычке, поругивают здешний рацион. После завтрака, вплоть до обеда — для меня было сплошное рисование. Нам дали аудиторию для занятий, туда набежали наши девчонки отрядовские — Маша, та полячка, потом Коля — помогали оформлять — прикалывали картинки, газеты. Ничего, Маша — хорошая девчонка, добрая такая, своя. Еще лучше Саша. Обед замечательный был. Потом опять что-то рисовал, фотографировал. Внизу ребята репетировали — так я их фотографировал. А потом... Что было потом! Мы играли в футбол. За нас играли Валера, Саша Иванов и другие, а против — Ваня, Володя, Саша Хоменко, в общем, игроки что надо, особенно Ваня. Долго играли, я ногу подвернул, во мне злость (спортивная) проснулась. И я заиграл. Как я играл! Бегал по всему полю, как угорелый, вот только что голов не забивал — ноги не так привинчены, что ли? Валера советовал играть поспокойнее. Не спеши, мол, будешь забивать. Точно, стал забивать. Солнце пекло, хотя было уже под вечер, около четырех. Я думал, обгорю. Сейчас вижу, вроде бы ничего, нормально. Но тогда пекло кожу сильно. Но не в этом дело. Играл я хорошо вот что! Меня хвалили. И гол решающий забил. Забил — и побежал место под душем забивать. Такая благодать — холодный душ! Все во рту перепеклось никогда так не бегал, ноги побиты, но настроение хорошее. Славик сказал (меня заинтересовали его слова насчет спортивных игр): "просто надо загружать организм". А по мне — игра в футбол — игра азартная, требует жертв. Ну ладно, проехали, как говорит Алена. Дальше. Начали прибывать венгерские школьники — так интересно! Все молодые, все такие симпатичные! Мне наши девочки, Таня, кажется, Пьянковская, сказала, что одна девочка ко мне уже приехала, и показала мне ее. Я посмотрел — такая девчонка — выше меня ростом, в красной футболке, белых штанах — мимо меня так стремительно вжих! Я растерялся — что я с ней буду делать?! Наши девчонки, когда я задал себе вслух такой вопрос, засмеялись — пошел анекдот гулять. Потом я с ней познакомился — не такая она уж и большая — можно сказать, мы с ней одинакового роста, и она симпатичная. Правда, по-русски разговаривает и понимает плохо. Лена Иващенко посоветовала мне просто больше с ней говорить, самому говорить, лишь бы она слушала — она будет понимать, начнет говорить сама. И мне повезло со второй девчонкой — такая маленькая (да, первую зовут Анико), серьезная, посмотрел на нее — похожа на "провинциалку". Как только мы познакомились, она ко мне — с вопросами. Показала мне свой песенник, взяла у Гали гитару (она с ней в одной комнате живет), начала петь "Поворот" Макаревича. Такая милая! Мы с ней спустились вниз, на ужин. Тут к нам подошел Зеленин и начал с ней таким "менторским" тоном говорить. Мне кажется, она девчушка умненькая, она поняла, что Володя делает что-то не то, и часто обращалась ко мне. Потом мы ужинали, причем Сережа сделал замечание Зеленину (такие за столом разговоры идут жуть!): "Это твой ребенок? — спрашивает Серега у Володи. Володя отвечает: "Нет, не мой, Славин". (Причем, все это в присутствии Вероники, моей подопечной). Серега: "А че лезешь? Че пристал?" Зеленин: "Так причем тут "мой-не мой?" Надо разговаривать с ними". И так далее. Вероника, кажется, догадывалась, о чем разговор, и ей неловко было — я заметил. Мы сдали с ней посуду, вышли. Там познакомил я обеих девочек, Веру и Анико. (Тосик хромает. Славик, кажется, пришиб ему ногу). Они такие разные — Вероника и Анико. Потом у венгров было собрание в столовой, потом (в это время я еще одну пленочку проявил, кед свой штопал — недоштопал — пятка оторвалась, когда метался по полю во время игры), потом наш отряд собрался в нашей учебной комнате (чем она хороша — последняя по проходу и через нее никто не ходит) и разучивали нашу отрядную песню. Саша представил нас, советских студентов, венграм. Я сидел с Анико и еще какой-то девчонкой — объяснял им слова в песне, почти каждое слово. Вероника сидела впереди и с краю, я не мог к ней подсесть. Она не балованная, и скромная — я это заметил по тому, как она поднимала руку, когда называли ее имя — так невысоко, не привлекая лишнего внимания. (Как мы встречали венгров, брали у девочек чемоданы, показывали им комнаты — это я так, чтобы не упустить, просто вспомнил. Наверное, у меня так и дальше будет, такими прыжками. Думаю, что лучше прыгнуть, чем упустить — конечно, ни о каком художественном стиле нет и речи — описываю как можно больше событий и впечатлений. Сегодня первый раз паял уже очки, и вот ручку свою белую, которой сейчас пишу, тоже паял, она у меня сломалась пополам, когда в сумке, в кармашке лежала. Вот сейчас в ухе начал ковырять и она снова сломалась наверное, видно по моему почерку, и так малопонятному. Заканчиваю писать, а то Иштван уже назвал меня писателем.
2 июля.
Пишу (после обеда) сувенирной ручкой. Событий много. Мы занимались в классе, потом ходили гулять к Тиссе. Наконец-то нам дали ключи и комнату для лаборатории. Да! Сегодня было открытие лагеря и я засветил всю пленку, много интересных кадров. Ругай — не ругай себя, ничего не поделаешь так вот глупо получилось! Ну ладно. Да, от расстройства живот заболел. Вечером буду печатать. Говорят, 21-го занятия будут закончены.
3 июля, 5.30
(Уже местное, венгерское, средне-европейское время — переставил часы). Я совсем обленился и перестал писать. Через пятнадцать минут наша тройка работает в столовой — готовим столы к ужину. У меня есть 15 минут. Так сначала кратко. Вчера после ужина я начал печатать. Пришла Вера — с ней так интересно — она в первый раз видела, как печатают фотографии. Она серьезная девочка. Потом пришел Слава — стало еще интереснее. Слава влюблен в Веру. Он говорит, что она — чудная девчонка. Мне она тоже очень нравится. Вчера вечером подумал, как тоскливо будет нам расставаться. Печатали и говорили-разговаривали с Верой. Лишь когда нас позвал Иван на сабантуй по случаю рождения у Саши Х. дочки, нам пришлось расстаться. Я выпил полстакана вина, сделал несколько вспышек и — назад, в лабораторию. Лег спать около часа ночи. Утром — зарядка, ноге — легче. Думаю, можно будет бежать 100 м. После завтрака глянцевали фотографии.
19.30
Пишу в нашей лаборатории, после урока пения (разучивали "Метелицу"). Ребята смотрели фотографии — все хвалили, Катя и Маша ржали от восторга. Я весь день хожу с крыльями. Были занятия. Обед. После обеда мы с Верой ходили в часовую мастерскую — в ее часы нужно было вставить новую батарейку. Потом были в магазине книг и грампластинок. Я купил "PINK FLOYD" и "BEATLES". Вероника купила какую-то книжку. Мы встретили Жуковых, ходили с ними по разным магазинам (тут надо выразить свой восторг, особенно относительно продуктового магазина), много фотографировались ("так, чтобы по фону было видно, что мы — в Венгрии, чтобы там были венгерские слова", — просила Галя), и чуть не опоздали на спортивный праздник. Бегали. Я был вторым. Первым — Саша Х., третьим — Иштван. Я дарил Вере вымпелок, но не подарил — она отказалась брать. "Это награда, я не могу взять". Такая чудная! Мне прилепили еще пару крыльев. Летаю. Вечером собираюсь делать фотографии.
4 июля. Среда.
Была дискотека. Мы с Верой учились (вернее, она меня учила) танцевать. Потом мы пошли делать фотографии. Потом пришел Слава. Мы много говорили и почти признались Вере в любви. Она спрашивает — любите ли вы животных? Я сказал, что люблю, что люблю птиц, но не в клетке, а на воле, люблю цветы, но не в вазе, а в лесу. Потом Слава интересно сказал о глазах — у тебя синие глаза, у него — карие — чьи глаза лучше? Оказывается, можно говорить на самые сложные темы. Как-то я зашел к девочкам в 112 комнату, где живут Маша, Катя и другие девочки нашего отряда — в это время там были одни венгерки — я занес для Веры книгу "44 венгерских рассказа", дать ей посмотреть. Так все венгерки окружили меня — смотрели оглавление, шумно читали и узнавали венгерских авторов. Я заговорил с ними о литературе. Они читают Анну Зегерс, Чехова, Толстого, Ремарка, автора "Мальвиля" (забыл его имя), Эдгара По, Хемингуэя и других — всех мне знакомых писателей. Я сказал, что это удивительно, что мы читаем одинаковую литературу. Я объяснил им мои представления о Хемингуэе, и им было почти все понятно, меня слушали. Вчера мы не хотели, чтобы Вера уходила от нас, а она должна была идти спать, было уже поздно — около полуночи (сегодня Наталья Николаевна распекала Сашу Х. за то, что его девочка, Моника, писала свой дневник в 11 часов вечера, когда уже все спали — что было бы, если бы она увидела мою Веру в 12 часов ночи, идущую в свою комнату?). А мы не хотели, чтобы она уходила, и она сидела с нами, а сначала даже работала у меня вместо Славы, который еще был на дискотеке — помогала мне печатать. Молодец, она сидела с нами до полуночи, и нам было с ней хорошо. "Но у меня может болеть голова" — сказала она, что так и оказалось. Сегодня, глядя на нее, я уже жалею, что так упрямо настаивал на том, чтобы она не уходила. Вид у нее был усталый, а один раз она даже зевнула. Но, когда я спросил ее, ты спишь? она сказала нет, и улыбнулась. После занятий (я говорил с ними о поэзии, о русском языке) Вера спросила: "Ну, теперь можно идти отдыхать?". Она устала — я видел. Сегодня был второй завтрак. Творог — так вкусно! Вообще, кормят очень вкусно.
5 июля. Четверг.
Вчера мы ходили с Анико по магазинам, купили кубик Рубика, угостил ее мороженым. Потом была экскурсия. На первый автобус мы с Анико опоздали и Вера уехала без нас. Но все равно, было очень интересно. Мы ездили по Тисакечке, по всем улицам, видели старую ("мертвую") Тиссу, границу трех областей. Директор гимназии — такой приветливый, словообильный мужчина все нам рассказал и показал. Венгерки не все были рады его говорливости. Я их понимаю — они у себя в стране, может быть, им скучно было его слушать. А мне нет. Мне было интересно. Было интересно послушать, как переводит его наш молодой венгерский преподаватель. Через него я даже поговорил с директором гимназии. Тот рассказал про свою сестру (дочь?), которая учится в Одессе. В автобусе мы сидели на заднем сиденье (мы — это Анико, ее подружка, вернее, подружка Ольги — они замечательные подружки, и армяночка — очень красивая, которая учила меня произносить слово "***я" "дура" (это история о преподавательнице русского языка у Анико — каждой из своих двадцати учеников она подарила по большой, написанной своей рукой тетради с русскими текстами и упражнениями). В автобусе мы говорили о Шопене, Бетховене, АББА, бензине (в Венгрии 1 литр — 20 форинтов), перед экскурсией я показывал Анико советский рубль. Еще смотрели бассейн, сауну, пляж на Тиссе. Очень понравился бассейн. Нам можно туда будет ходить. Вечером был Вечер Знакомства. От Братьев Абрамовичей все со смеха падали со стульев. Успех полный. Потом, я уже ревную Веру. Так смешно и грустно! А какие красивые и пустые глаза у той девочки, с которой мы переглядывались в автобусе! Вера опять была с нами после дискотеки в фотолаборатории, но на этот раз недолго. Мы ее просто вытолкали, потому что ей надо было идти спать. А так жалко было ее выгонять! Она умница. Благодаря ей мы смогли выключить свет в фойе, который светил нам бумагу. Сидел за фотоувеличителем до трех — напился кофе. Но в шесть проснулся и больше спать не мог. Утром бегал к турничку, потом — зарядка, глянцевал фотографии, раздавал ребятам, Вл. Никифоровичу. На собрании он всех поблагодарил за вечер знакомства. Всё действительно было очень здорово. И цытристы молодцы. Иногда на глаза навертывались слезы — до чего хорошо они играли! Счастливо мы здесь живем. Я не работаю — киплю. А Вера выглядит уставшей.
Золтон. Иштван. Сегодня на занятиях был сплошной прикол. Разыгрывали сценки в магазине — покупали матрешки, ложки, подносы расписные и т.п. Продавцами были Саша Иванов, Шура Хоменко, Коля. Весь день после обеда просидел у девчонок, в 112-ой, переписывал слова песни, много разговаривал. Вера, кажется, устала, и устала от меня...
18.15
Мы всем лагерем — в клубе, смотрим слайды. Оксана дает пояснения. "Это, — показывает она тройку лошадей, — тройка". В зале — хохот. Вообще много смеха. До этого были в спортзале. Наша "Юность" играла с "Улыбкой".
20.00 (вернее, без десяти восемь)
Происходит вот что: Вера меня избегает. Наверное, я слишком навязчив. Да, вот что однажды случилось, когда мы гуляли с Верой, с Галей и Сашей Жуковыми: я ненароком назвал Веру Наташей. Галя услышала это. У меня все точно перевернулось внутри. Я уже не раз ловил себя на желании назвать ее Наташей. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что венгры живут лучше нас. У родителей Веры — "очень большой виноградник" и ей много приходится работать, летом — весь день. Виноград идет на продажу. Играли наши девчонки в баскетбол и Вера играла молодцом, хотя она была самой маленькой в команде. Она обиделась (но вида не подала) на то, что я сказал, что она хорошо играла, и что она хорошо читает стихотворение. Но это действительно так! "И скучно, и грустно..." — чтобы так читать, как она читает Лермонтова, надо действительно чувствовать эти вещи. Славик удивляется, и я вместе с ним: "И такие девчонки в деревне живут! А какие живут в городе?"
6 июля, пятница.
Сегодня все покупали "LEVI ’ S", а я купил плавки. Сегодня плаваем. До обеда — работа в тройке — мы ее провели вчетвером — был еще Слава — в лаборатории, делали фотографии Эрже. Заодно — на пленке были еще кадры с тройкой Поповича — отличные кадры. А нога все болит, и я уже думать стал нехорошее. Вчера, когда печатали вечер знакомства, Славик учил Веру песням зеков — это было весело, смешно, и грустно. Разговоры о броме — неужели? Чувствую, что немного устал. Сегодня спал уже до семи и еще спать хотелось. Весь день ходил вялый. Был в бассейне, но соревнований не получилось, нам не удалось арендовать воду, и это дело отложили на неделю. Но мы поплавали, я — в новых плавках. Хотя бассейн совсем не понравился. Очень мелко, вода мутная. Правда, говорили, что она лечебная, но плавать никакой возможности. Ну ладно, если нужно будет плыть, я поплыву. Возвращались из бассейна пешком (туда ехали на поездочке — два вагончика) с Верой, Терезой и еще одной девочкой. Девчата рвали мне вишню — она уже осыпается с уличных деревьев — ел и удивлялся — некоторые вишенки — размером с ранет. Много разговаривали по дороге. Одна из девушек увидела шпиль какой-то церкви и мы направились туда посмотреть на нее. Нашли не сразу. Оказалось, что эту церковь я уже видел во время автобусной экскурсии. К сожалению, она была закрыта. После ужина — вечер поэзии. Усталость сказывается. Заметил, как по лестнице пробежала вверх Оля Бакулина в слезах. Кто-то из девчат что-то не так сказал. Вера сегодня ко мне не придет — тоже устала и будет спать. Завтра встаем рано и едем на экскурсию по трем городам.
8 июля, воскресенье.
Вчера с утра погрузились в два автобуса и дунули на экскурсию. Были в трех городах. В первом городе Тереза, Вероника, я и Сергей ходили в католическую церковь — ничего, хорошо там. Правда, служба не велась — было обеденное время. Служба проводится утром и вечером. Заходим в частную лавку. Сергей купил американские пакеты. Были и в реформатской церкви. Там — два ряда скамеек: один ряд — для венгров, другой — для словаков. Девчонки объяснить это не смогли. Я купил джинсы и майку. Девушки угостили нас с Сергеем мороженым. Я пил вишневую водичку, потом сдавал бутылку. Да, забыл, перед этим городом мы были в дендрарии. Много деревьев. Видели павлина, зайцев. Вера уже лучше говорит, быстро. Были в городе, где крепость. Два километра до Румынии. Границы не видел — просто пшеничное поле — и на другой его стороне, как нам сказали — румынская деревня. Уплатив по два форинта, лазили на верх крепостной башни. Назад ехали вечером, к ужину (обедали в дороге, прямо в автобусе — нам каждому выдали по пакету всевозможной жратвы), пели песни. Вечером опять печатал — фотографии начал делать плохие. Приходила Вера, но наверняка она приходила не ко мне, а к "другой Славе".
12.07
Отдал фотографии Саше. А Славику наговорил всякой ерунды. Был в 112-ой. Играли в карты. Карты у них интересные, венгерские — нет тузов, дам, вальтов и т.д., а есть лето, осень, зима, весна. А мы в России играем, оказывается, во французские карты. Потом — обмен информацией — что сколько стоит — хлеб, кофе, электричество. Хлеб у них немного дороже, кофе немного дешевле, а в целом, я думаю, кушают они совсем неплохо, во всяком случае, нас здесь кормят здорово. Вчера, когда мы с Верой печатали, она немного рассказала, как она работает дома. Отец — частник. У них много вишни, винограда. Летом Вера много работает. Она очень серьезная — здесь ее все любят. Она похожа на "провинциалку" — наверное, это мой любимый тип женщин. И еще она похожа на Ламу. А с Анико я совсем потерял контакт.
18.07
Собрались на фильм — Вера, Тереза, Славик и я. Фильм английский, фантастика. А пришли только что с бассейна, вернее, с зоны отдыха. Загорали, плавали в бассейне, принимали термитные родоновые ванны. Были еще Галя, Валера, Наталья Николаевна. Иштван и я кушали "сахар" — так смешно! А до этого сидели в холле (наш отряд — дежурный) и пели песни: "Поворот", "Оз о сеп, оз о сеп, о кинек о семе кек..."
Города Сарваш, Бекешчаба, Дюма.
9 июля, понедельник.
Не дождавшись Веры с билетами, я, Тереза и еще одна девочка (не знаю имени) отправились в кино. Английский фильм. Нас встретила кассир, объяснила, что фильм уже начался (в 6 часов), больше сеансов сегодня не будет, а будут завтра, и в 8 часов. Она предложила нам пройти потихоньку в зал и посмотреть кусочек, чтобы узнать, стоит идти или нет. Я отказался, мы вернулись домой. Там Катя буянила. Вера и Эва плакали. Маша, я видел, успокаивала Эву. На уроке (еще до того, как я узнал, что с Верой и Эвой) мы хохмили с Анико. Писали дневник — "Мы там видели павлина и дендрарий.." Потом была дискотека, где мы лихо танцевали. Долго ждал, когда придет Вера и только здесь от Терезы узнал, что Вера и Эва плакали. Вера пришла под конец, глаза опухшие, я ей показал, где Слава. Надо же, как раз начинался медленный и Славик пригласил ту маленькую, "умеющую смотреть". Я увидел это, пригласил Веру. Она отказалась и быстро вышла из столовой. Я как-то все понял сразу, все стало для меня ясно. Как стало легко! Когда мы делали фотографии, я шутил, пел песни, много говорил. Вера смеялась даже, это было хорошо. Был еще Иштван. В 23.15 я стал искать веник. Ребята ушли. Вера умница, она понимает меня. Я ее спрашивал о дневнике, что она там пишет. Нет, не так. Я спросил, когда мы остались вдвоем, что случилось (на время вдвоем — Слава куда-то вышел), она сказала, что все нормально, что “сегодня мы отдыхали, пели песни”; я спросил, а что случилось из того, что ты не записала в дневник? — она улыбнулась и ничего не сказала. И потом, когда я так бесцеремонно их с Иштваном выпроваживал, она не обиделась на меня, она все понимает.
Сегодня встал, пробежался до турника, назад, зарядка, завтрак, отглянцевал фотографии, собрание, занятия, тройка, почта, обед, автобус, работа в кооперативе — вишня, автобус, ужин, свободное время, ждем диско. Будет дискжокей профессиональный из поселка.
Поподробнее. Ноет нога, утром трудно бегать. Обозлился на футбол — не игра, а костоломка. Но урок — надо хорошо перед игрой разминаться. Зарядка, как обычно, завтрак. На собрании Денисенко говорил о приехавших в лагерь иностранцах, о том, как себя вести. На занятиях проходили тему: "Работа в саду" — сегодня после обеда собирались ехать в кооператив. Н.Н. читала мой текст "Природа и деревня". Думал, что она скажет, кто это написал, она не сказала, и правильно сделала. Ходили на почту — Вера с Анико отсылали письма домой, по пути заходили в туристическое бюро, Вера попросила там рекламные проспекты — ей дали целую кипу — она раздала нам всем и еще оставила для "другой Славы". Там — много нужного — Будапешт с картой, карта Венгрии. Анико и Вера показали на карте, где они живут и учатся. Тисакечки нет на карте. Обед очень вкусный. Через полчаса — посадка в автобус. Поехали в кооператив. В саду набросились на вишню. Вишня крупная, никогда такой не видел. Начали собирать. Я почти ведро набрал и, когда с дерева начал спускаться — ё-к-л-м-н ! — уронил! Вся вишня высыпалась. Спасибо Монике и Ильдике — помогли собрать рассыпанное. Потом — все нормально. Много смеха. Песни, солнце — чудесно. Немного устал. Вишня идет на экспорт в Польшу, Австрию, ФРГ. Саша Хоменко ест вишню и говорит: "Это — тоже экспорт — в СССР". Все смеются. Мы тоже смеемся: "Смешные чувихи". "Что такое — "чувихи"? — "Это девушки, но так говорят на улице". Снова смех. Домой ехали весело. Сидел между Ильдико и Моникой. Опять смех.
Ну вон, была дискотека. Дискотека тисакечковская. Славика с Верой не было. Я танцевал с девчонкой из нашего отряда, но она танцевала плохо и еле дотянул до конца. Ильдико ждала "бобамнока" своего, но не дождалась, и я его не нашел. Пришли они под последний танец и уселись в кресла. Я понимаю, что ж, это смешно, но это и грустно, и все же это смешно, как бы ни было грустно. Они заходили потом ко мне в "фото" узнать, буду ли я печатать. Ответил почти злорадно, что не буду, что проявлю пленку и завалюсь спать. Вера ушла, Славик помолол какую-то чепуху вроде: "Ну что, пленку проявляешь?" — на что я довольно грубо ответил, и он тоже удалился. У него крылья за спиной я увидел. Так грустно, но что делать? А дискотека интересная была. Интересные синие тусклые лампочки — делают белые рубашки, брюки, футболки и даже шнурки на кроссовках как бы светящимися, люминисцентными — так здорово!
10 июля, вторник, 10.30
После завтрака проявил Сергею пленку, потом со Славиком отправились по магазинам. Он купил себе "Джокер" и "Битлз". Джинсы стоят всего 480 форинтов. Сейчас у венгров наших — контрольная работа. Сидят, бедные, пишут. Скоро — занятия в тройке, — мне надо говорить больше, больше, больше.
16.23
Перед обедом зашел в 210-ю, к Анико. Там они что придумали — игру. Называется "медвежата". Меня попросили выйти из комнаты на минутку, потом пригласили и — началось. Я сел — все сели. Я встал — все встали, и т. д. Я понял это дело. Ну, что, говорю, пойдем на обед. Они повторяют: "Ну, что, пойдем на обед". Ну пошли, говорю. "Ну пошли" — вторят, и т.д. Дошли до столовой — что делать? Кричу: "Да здравствует обед!" Они тоже кричат. Зашли. "Приятного аппетита!" кричу. Они все тоже хором: "Приятного аппетита!" Смотрю — они все мои движения повторяют — я руки скрещиваю — и они тоже, я чешу нос, и они все свои носы чешут. Тогда я поднял руки вверх и держу — они тоже подняли, но долго держать их в таком положении не могли, попросили меня опустить руки. На том игру и закончили. После обеда с Этелкой ходили в местную библиотеку. Интересное дело — она расположена в здании, как мне сказали, бывшей синагоги. Сейчас это — сверкающее белизной двухэтажное (если снаружи смотреть) здание с красивой отделкой: коричневой, резко контрастирующей с побелкой краской по углам и по крыше. Зашли вовнутрь — прохладно. У библиотекаря, молодой девушки, возле ее стола — система из радиоприемника, магнитофона и проигрывателя. Рядом, напротив — стойки с подвешенными на них в целлофановых пакетах пластинками. Звучит "Бони М". Этелка поговорила с девушкой за столом, мы пошли наверх. Поднялись на второй этаж, потом на третий — оказалось, что здание трехэтажное. Масса книг. Нам дали антологии русской и советской литературы, энциклопедии, книги по искусству. Довольно богатый выбор книг. И надо же, в венгерской библиотеке — сборники, да какие! — тома! — русской и советской литературы! Сидели до трех часов — Этелка должна была подготовиться к олимпиаде по СССР (стыдно! я не все столицы помню республик Союза!) Сейчас уже не так напряженно с Анико и Верой. Мне все ясно и отношения с ними ясны тоже. Все нормально. Ну, пока!
11 июля, утро
Сегодня мы встали в шесть часов — едем в Будапешт. Печатали до часа ночи. Золтона искали — а он сидит у меня в лаборатории. И смешно, и не смешно. Маша, как нашла свое "солнышко" — так в слезы. Золтона смогли вытащить только в половине первого, сказав, что если он сейчас не пойдет спать, больше он печатать не будет. А до него мне помогала Вера. Мы с ней вовсю шутим, меня два раза назвали ведьмой, я тоже — не промах. Много улыбок друг другу. До этого — урок пения. Вера заметила, что "у тебя, наверное, очень, очень веселое настроение", — что это? — ирония, или еще что-то — не знаю, "нем тудом". Вчера договорился с Ильдико, что разбужу ее в пять утра и покажу ей новые фотографии. Я проснулся без пятнадцати пять и сразу вспомнил о своем обещании, пошел ее будить. Это было занятно — мы в одном неглиже пошли вниз, она смотрела мокрые фотографии, а я смотрел на нее — щечки розовые ото сна, сама сонная, в полусне — картинка! — пошли наверх. На лестнице встретились с Соколовой — что она подумала, не знаю, но представьте себе: Ильдико — в белой, просвечивающейся утренними лучами солнца насквозь ночной рубашке, под которой — только узкая полоска трусиков — с сонными глазами, и я — в трусах и майке, с ключом от фотолаборатории! Вот дела! Еще — когда Маша с Катей пришли вчера посмотреть свежие фотографии и за Золтоном, я впопыхах уронил себе бутылку с закрепителем на большой палец ноги. Сейчас — стучит, как бы не было хуже — вот не везет! Вчера Славик обещал проявить пленку для одной девочки, потом вспомню ее имя, я сначала сказал, что не могу сейчас, но после печатания нашел время и проявил. Сегодня встретил ее перед столовой и отдал ей эту пленку — она так удивилась, обрадовалась — поцеловала в щечку!
11 июля, 23.20
Экскурсия в Буду и Пешт. Встали в шесть — да что я пишу — я это уже писал. Короче, думал, что как в прошлый раз будет волокита с обедами, и не торопился, а тут раз — уже отъезжают! Ну, я бегом — туда, сюда — все в спешке. Забыл часы. Выехали. Утро солнечное, веселое. Сидел снова на тюфячке, впереди, возле начальства, вернее, у его ног. По дороге — много разговоров о домах, сельском хозяйстве. Хороший дом в Венгрии, т.е. хороший, двухэтажный особняк — стоит миллион. И цены все растут с каждым годом, как говорила Катя. По дороге кое-где уже убирали пшеницу. Подъехали к Будапешту. Пригороды не такие красивые, как поселки в Венгрии. И еще удивил воздух над городом — сизый, почти синий смог. Ну ладно, смог как смог, скоро привык. Поехали искать цветочный ларек, потом — Гора, там памятник (пишу сплошными тире — нет времени), возложили, спустились. Поехали в крепость — другую, где собор. Были внутри. Вера сегодня была ко мне благосклонна — снова поворот — или она поняла, что Славик — парень слишком серьезный? Как бы то ни было, я продолжал держаться Этелки. С ней мы обследовали музей Собора, смотрели копию какой-то короны, потом прошли в смотровую беседку. Потом она угостила меня кока-колой и мы поехали в Пешт. Там — парк, музей, знаменитый тем, что из него смогли украсть шесть каких-то ценных картин — венгры любят посмеяться. Потом я выслушал Этелку с ее информацией о великих мадьярах, скульптуры которых стояли на арочном постаменте на главной площади города. Затем мы поехали к новому универмагу, обменяли 30 руб. и разбрелись. Сначала я гулял с Этелкой (купил АББА"у, затем пришли с ней к автобусу (который сломался на подъезде к универмагу), но там никого не было. Потом я уже узнал, когда ходил один (Этелка устала), что сбор — в половине шестого — ходил по лавкам, купил брюки, а еще с Этелкой покупал альбом "Битлз" — она смотрела на меня искоса, по-моему, она очень хотела в туалет. Ну ладно, в туалет хотел и я, и мы вместе отправились его искать и нашли в одном ресторанчике. Потом я купил рубашку к брюкам, пришел к автобусу к шести — все уже сидели на своих местах и ждали меня. Получил небольшой выговор от В.Н. — классный мужик, мировой — уважаю его и люблю — молодец! Вера, оба Золтона, Сергей, Саша Корчинов — сегодня столько народу было в лаборатории — ужас! И приятно. Ну ладно, день прошел неплохо, но прошел бы лучше, если бы не это досадное опоздание.
12 июля, четверг, утро.
Пробежал до турничка, зарядка. Сегодня ночью под окнами собрались какие-то веселые ребята, "группа ребят", как сказал Тосиф, много балагурили. Первым встал Попович: "Ребята, потише можно?" На время ребята были потише, потом — прежние децибелы. Вторым пришел (с Тосифом) Сергей Юрьевич Преображенский: "Гайз, лисен ту ми! Шат ап енд гоу увэй! Андерстуд?" Они на время "андерстуд", но потом — эгейн. Третьим и последним выступил Ласло. Сказал несколько слов по-венгерски и через минуту под окнами никого не было.
12 июля, 16.37
Потом уже узнал, что он сказал. Он сказал, что было бы лучше, если бы ребята выбрали другое место для серенад ("серенада" — это было понятно).
Сегодня В.Н. попросил сделать ему подборку фотографий. Большая работа предстоит сегодня. Четыре пленки. И еще одна сейчас лежит в закрепителе. Сегодня же попробую сделать заказы и подборку. В общем, буду работать до посинения. Ноги — тянутся постоянно. Видимо, бег — не панацея от всего. Ноги слабые — в футбол играть невозможно. Сегодня ходили на Тиссу. Оказывается, держать девушку за руку — это значит любовь. Ильдико сегодня держала за руку Славика. У нас с ней есть небольшой секрет. После обеда пошли все на бассейн. Так здорово! Хорошо можно отдохнуть. Есть один большой крытый бассейн и вокруг него — три открытых малых бассейна с термоводой. Много детей, смеха и красивых девушек. Но лучше наших девушек я там не видел. Играли в волейбол. К Вере сегодня приехали две ее подружки и она отправилась с ними гулять (предварительно отпросившись у меня). С подружками познакомила. Интересно они знакомились: одна протянула руку, другая — щеку. Я же вовремя не сообразил, балбес, и она немного смутилась. Урок кретину.
Шел из бассейна по улице — какие красивые домики, как чисто и уютно во двориках! Много цветов, аккуратных деревьев. Этому нельзя не удивляться. Красиво живут. Я вспомнил наше село и наш новый, неплохой, по нашим стандартам, дом. Смешно сравнивать.
13 июля, пятница.
С утра завертелось, до сих пор не остановится. Печатал фотографии до половины четвертого, напечатал столько, что вот уже весь день глянцую и никак не доглянцую. Вчера вечером была викторина "Кто знает больше о СССР, о ВНР". Наши венгры заняли второе место, а Саша Хоменко и Саша Иванов, наши Саши — первое. Молодцы. Правда, не все было хорошо, но фотографировать можно было вволю, и я две пленки нащелкал. Надо бы поэкономнее. Сегодня с Анико и Верой ходили на Тиссу — они загорали, а я скупнулся только и сразу оделся — нельзя мне загорать — вчера на бассейне сгорел полностью, сегодня хожу красный, как рак — да еще работа жару прибавляет. Сегодня на пятиминутке после завтрака Денисенко вставил всем пистолей за прошедший вечер, на меня тоже намекнул, правда, по другому поводу, по Будапешту.
13 июля, 18.45
Весь день работал, но чувствую себя очень хорошо — сделал много фотографий, все раздал, все довольны. Получаю новые заказы. Но — распоряжение Денисенко — работать только до половины одиннадцатого, позже — с его ведома. (У венгров тоже есть наколки).
19.15
Сижу на вахте. Наш отряд дежурный. Скучно. Сегодня очень хорошо сделал — все фотографии разложил по пакетам: Денисенко, Саше, заказы, и на раздачу, и пошел по комнатам. Заходил в каждую и показывал фотографии. Девчонки брали свои, я шел дальше и так пока фотографии не раздал. Для газеты Саше еще раньше отнес. Сейчас она ее как раз делает. Тоже — труженица. А Славика прошу уволить.
Сегодня перед обедом ходили на Тиссу загорать. Вера, Анико и я. Очень жаркий оказался день. Я вчера обгорел на бассейне и поэтому надел брюки, рубашку, чтобы уберечься от солнца. Пошел за компанию — уж очень Вера хотела полежать под солнышком. Пришли на речку, я сразу полез в воду. Вода в Тиссе прибыла, и течение очень сильное. Но было приятно, хотя и немного боязно плыть по такому водоносу — в этом месте как раз наисильнейшее течение — изгиб — вода как в центрифуге; выбрался на берег немного ниже, чем обычно — на старом месте сидел какой-то мужчина, не стал его беспокоить. Вылез из воды, посмотрел на себя и испугался: кожа как у рака вареного — красная. Подошел к девочкам. Вера подвинулась, освободила для меня место на полотенце. Приятно было сидеть возле нее, такой симпатичной, скромной, кукольной... Она заговорила о Славе. Любят ли Слава и Ильдико друг друга. По реке плыл буксир с большой баржей против течения вот это сила! Против такого течения — это же очень тяжело.
13 июля, 21.27
Цытристы — любопытный народ. Их около... трудно определить, сколько их — днем их не видно, по утрам собираются мальчики и девочки в клубе — там репетируют; старики — тех не видно до вечера. А вечером — начинается. Они — везде — в гимназии, что по соседству с Диакоттоном, в самом Диакоттоне — входят, выходят — муравейник! Вечером они собираются в клубе или столовой — и тогда начинается музыка. Сегодня у них — концерт: по коридору ходит на цыпочках тетенька и предупреждает входящих, чтобы не шумели, прикладывая палец к губам. В ансамбле — и старики и дети. Это так здорово! И такие отношения между ними, отцами и детьми — можно позавидовать — музыка их близит, они равные, уважение — по степени владения инструментом.
Пью молоко и ложусь спать. (Не забыть про кружок программирования — так интересно!)
14 июля, суббота.
В Будапеште смотрел "великого" художника Вазари. Сегодня спал как сурок, с десяти до семи. Бегал к турничку — ноги по прежнему гудят. Саша Ланская повесила новую фотогазету. Сегодня еще ничего знаменательного не было. Разве что заметил, что Анико совсем не любит меня, отворачивается.
Вообще все уставшие. Проверял дневники Анико и Веры. Сейчас — репетиция сказки в 112-й. Собрался почти весь отряд. Надо рисовать декорации.
15 июля, воскресенье.
С утра — репетиция. Рисовал ящики с вишней, вчера мастерил уши для Чебурашки и шляпу для Шапокляк. Вчера же вечером играли в футбол с местной командой с завода "Ремикс" — З:1 не в нашу пользу. Меня после первого тайма заменили. Мужики оказались сыгранными, нас обделали под орех, могли бы и сильнее, но пожалели — все-таки мы гости. После игры нас пригласили на ужин, в кафе при стадионе. Усадили за столы, расставили рюмки с водкой, принесли горячее — мясо с картошкой. Очень было вкусно. Венгры, те, что играли, их женщины, дети — сидели все вместе. Принесли пиво. Наши запели. До этого — две речи: директора "Ремикса" и нашего Денисенко. Неплохо сказали, молодцы. Поужинали, был кофе, было весело и шумно. Ласло, переводчик, разрывался, бедняга.
14.30
Подробнее. Игра. Пришли мы командой на стадион, нас встретили, показали раздевалку, принесли форму — синие трусы и майки: на груди надпись "Тисакечке". Выбежали на поле. Накануне я предупредил Валеру, что со своей ногой игры не сделаю, просил замену. Он сказал: поиграешь, там видно будет. Начали играть — нам на первой же минуте забили гол. (В воротах стоял Витя). Потом с углового — второй гол. Я почти не играл — правая защита, требовалось, чтобы далеко не уходил — я и не уходил, стоял у ворот, а они — резко — вперед — и — гол. Мужикам по 30-40 лет, многие с брюшками, но играют — пас в пас — все четко — рабочий класс. В общем, разделали нас под орех. Девчонки наши молодцы, болели. Правда, по-своему, по-женски. Но громко. Молодцы. "Дружба", "Дружба", не робей, поскорее гол забей!" После игры я поплелся домой, в Диакоттон. Меня догнала Катя, вместе пошли. "Разве ты не будешь ужинать здесь, в кафе? — всех советских пригласили". Мне что-то не очень хотелось. "Наверное, поужинаю в интернате", — сказал я. Мы с ней поговорили об игре, вернее, она решила подбодрить меня, говорила, что счет — нормальный, т.к. команда заводская — очень сыгранная и еще удивительно, как хорошо мы играли против них. Проходя мимо гимназии, я спросил Катю, сколько школьников учится в одном классе — около 30-34, ответила она — в одну смену учатся. Очень редко — в две, в городах. В интернате были еще Смольный и Саша Иванов — мылись в душе, переодевались. Сказали, что идут на стадион — ужинать. Они уйдут — я останусь один. Пошел вместе с ними. Пришли. Кафе маленькое — столы поставили буквой "П" тесно, но кучно. Все уже сидели. Сели и мы — хотелось вместе со своими ребятами, но там мест не было и мы с Сергеем сели напротив, почти напротив нашего начальства, Денисенко, Нат. Ник., директора "Ремикса" и других. Подошли наши соперники по игре. Пока ставили рюмки с водкой и говорили речи, мы с Сергеем озирались кругом, осматривали помещение. Посмотреть было на что. Больше всего занимательного было на стенах: большие плакаты-календари с девушками, преимущественно голыми, с красивыми титьками, такие живописные картины! Но на них никто не обращал внимания. Выпили, подали горячее — острое, похожее на болгарское, блюдо; хозяева сказали, что блюдо — ихнее, национальное. Ну, ихнее, так ихнее, главное, что очень вкусное. Запивали пивом. Всем повеселело. Запели "Озосеп, озосеп..." и т.д. Много говорили (мы с Сергеем), Тосиф с . . . . . адресами менялся, Ласло метался из одного конца зала в другой, начальство вело светскую беседу. Понравилась Клара, переводчица. Молодец — кушает, улыбается, и переводит одновременно. Почему-то подумалось: вот ведь и Верины родители — частные предприниматели — это ведь такие люди, которые в случае каких-либо интересных событий будут наверняка не на стороне защиты общественной собственности на средства производства. И таких — целый класс. Вот почему в Венгрии только еще строят социализм — это примерно наша НЭП, только на более высоком уровне. Народ живет, что ни говори, лучше нашего. Наши девочки заняли третье место — проиграли "Дружбе", и по количеству очков — еще одной команде. Но все равно — молодцы, играли в полную силу, старались. Анико, Вера, Линда, Эва — как можно забыть! А наши студенты уже грызутся (больше студентки — как они похожи на базарных баб!) — стыдно. Ведь взрослые люди!
15 июля, 17.30
Еще у нас проводятся уроки пения. Они короткие, получасовые, но я на них отдыхаю. Пою от души. Сейчас только что с такого урока.
16 июля, около 9-ти утра.
Вчера — вечер Сказки. Пять отрядов — пять сказок. Золотой ключик, старик Хоттабыч, Гена и Чебурашка, Водяной с бабами Ежками, Красная Шапочка. В "Золотом Ключике" понравился Буратино, "50 форинтов", в "Старике Хоттабыче" сама идея: ученье — свет, а неученье — тьма. В нашей сказке — Чебурашка и старуха Шапокляк — Золтон и Линда — молодцы! В "Красной Шапочке" все было хорошо, но особенно — Тосиф с его "наглядными пособиями" — паровозом, портретом, "русскими обычаями" ("чай-чай!"). После вечера (наш отряд занял третье место) — дискотека. Дискжокей — из поселка, программа — класс. После того памятного вечера в Казахстане думал, что так танцую последний раз в жизни. Но нет. Так, как я танцевал вчера — еще не танцевал, наверное, никогда. И, кажется, Этелка на меня не сердится. Танцевал больше с малознакомыми девчонками. Хорошо получилось — посреди вечера ребята принесли ящики с кока-колой: каждому по бутылочке — здорово помогло. Потом со Славиком отправились в нашу берлогу — печатать. Говорят, что слово "печатать" по-венгерски — нехорошее слово, как и "спина". Сегодня на пятиминутке ("получасовке") получил ЦУ — сделать газету. В субботу венгры уезжают.
Около 10 часов.
Сегодня после обеда едем на завод Кока-кола. В.Н. просил всех вести себя там "корректно".
16 июля 18.22
"На кока-коле были мы". Анико нашла одну бутылку, на которой название было написано славянскими буквами. Наверное на экспорт в Болгарию. Наши потери были небольшими — разве что Миша (скрипач) перебрал, а со стороны завода — десяток разбитых бутылок да десять ящиков с кока-колой в виде трофея. Хотели со Славиком выпить по полному литру какого-то фруктового напитка, но попытка не удалась — пришлось бутылки с недопитым поставить назад в ящик. Я с этого напитка захмелел. А Саша Иванов и Иштван выпили! Сегодня занятие в тройке проходило у нас в фотолаборатории — я доглянцовывал фотографии, чтобы успеть до обеда, потом их обрезал, а заодно расспрашивал девчат об их квартирах, и сам рассказывал о своей. Потом пришел Слава — стало веселее. Пели песни — Вера принесла гитару. Но тут они со Славиком занялись аккордами и мне ничего не оставалось делать, как идти на обед, одному.
20.15
Настроение паршивое. Одиноко. Бодрюсь, пою песни. Наверное, просто устал.
17 июля, утро, после завтрака.
Вчера печатал фотографии — где-то в полночь в интернат завалилась группа каких-то баб и мужиков. Они расположились в холле, в креслах, начали на все голоса балагурить, смеяться, да так, что всех, наверное, разбудили на этажах. Но что я слышу — речь-то, кажется, русская! Ба! Да это наши преподаватели. Так вот зачем им нужен был фотоаппарат! Значит, вернулись с какой-то вечеринки. У меня закончилась бумага и надо было выходить из фотолаборатории. Я свернул свое производство, стараясь при этом наделать побольше шума, чтобы они поняли, что их могут услышать, что не все еще спят. Все мои шумовые эффекты были напрасны. Лишь когда я приоткрыл дверь, Катя обратила на фотолабораторию внимание — через некоторое время я вышел. И они, и я были смущены. Никого не видя в темноте холла, я прошмыгнул мимо всей честной компании в туалет, затем — наверх. Проснулся лишь когда пригласили всех на зарядку. Хорошо поспал. С утра в берлоге — толпы народа. Всем интересно, как получились сказки. Славу обязал отглянцевать все напечатанное за ночь. Фотографии получились неважнецкие, серые, особенно кока-кола. Видимо, долго держал экспозицию и слабым был проявитель. Вчера помогали Золтон и Беа.
Около 10 часов утра.
Вчера была репетиция перед конкурсом песни. Потом еще отрядом репетировали у себя в классе. Одна девочка делала из бумаги журавликов — так хорошо у нее получалось! Я попросил у нее один, маленький.
18 июля, среда, 15.40
Вернулись из Сольнока. Ездили на поезде. По городу ходили с Иштваном. Он молодец, с ним легко в чужом городе, не то что с Этелкой, да и вообще с девчонками. Начинаю ценить мужскую компанию. Вчера был конкурс песни, и наш отряд поделил первое место с каким-то другим отрядом. После вечера печатал. Групповые снимки с вечера сказки. Сейчас глянцую.
20.05
Были в бассейне. Т.н. чемпионат по плаванью. Проплыл кое-как, но оказалось, что лучше всех. Завтра на закрытии Спартакиады будут награждать.
19. июля, утро.
Вчера снова печатал. Сначала один, потом с Золтоном. Приходила Вера, просила помочь описать ей мою комнату в общежитии. Печатал до двенадцати, свернул все хозяйство, поднялся наверх. Народ еще не спал. Слава с Иштваном о чем-то тихо шептались в уголке, Сашка Х. курил, кое-кто гулял по коридорам. Зашел в душевую почистить зубы, а там Иван чуть ли не с криком на меня. Почему Иштван не спит, почему ничего Славику не говорю. Я говорю, что он взрослый человек и лучше меня знает, что ему делать. Пришел в комнату, разделся, погасил свет, забрался на ярус. Уснул лишь когда Сл. с Иштваном наговорились. Трудно заснуть, когда кто-то шепчется.
Ровно 12.
Мы на почте (Анико, Вера и я).
Около 3 часов дня.
Зашло много народу. Был Сергей Сергеевич, Лена Иванова, Денисенко. Лена говорила о сексе, о том, какая у меня, оказывается, мощная фигура, примеряла на меня свой свитер. Потом с тройкой ходили на почту и в магазин игрушек. На почту пришла свежая газета "Петефи Непе" со статьей о нашем таборе. Вера купила пять экз. для преподавателей. Мне сказали, что в статье есть несколько строк и обо мне, что, дескать, в лагере работает "страстный", как сказала Вера, фотограф, который трудится и днем и ночью. Заходили в магазин игрушек, я искал "глобус" для Вадика. Вера узнала у продавщицы, что, возможно, будут завтра. Вдвоем с Верой (Анико с Володей З. и его Моникой и Ильдико пошли в Диакоттон) заходили в продуктовый , Вера купила там сахар и вафли. Я рассказал ей о впечатлении, которые произвели на меня венгерские магазины и об "обслуживании" в наших магазинах. Она, оказывается, знает, что в Москве продавщицы не всегда вежливы. Я объяснил, почему так. Наверное, этому две причины — много народу, мало магазинов и ниже уровень общей культуры. Спросил Веру, будет ли она в лагере в следующем году. Говорит, что очень хочет, но точно не знает. Я тоже не знаю. После, нет, перед обедом заходил "сам" — забрал фотографии, которые я ему подготовил. Сергей Серг. говорит, что Мария очень за меня заступалась, когда обсуждали мое опоздание в Будапеште. Нат. Ник. тоже говорила в Сольноке, что все уже об этом случае забыли. Сказала, чтобы я не расстраивался.
20 июля, утро после завтрака.
Пасмурно. Зарядки не было по причине дождя. Печатал вместе с Леной. Но у нее был страшный насморк. Сделал фотографии поварам, что стоило мне больших усилий. Сегодня утром, во время завтрака их вручил, но оказалось, что из тех женщин, которых я фотографировал, сегодня работает только одна. Она меня спросила: "Сколько форинтов?" Я покачал головой: “не надо” — опять меня расцеловали. Потом другим поварам пообещал сделать фотографии после завтрака. Вчера ночью, когда печатали с Ивановой, в окно постучал Иштван — двери уже были заперты и они с Беа не могли зайти. Пришлось им лезть через наше окно. Еще заходила Катя — искала какие-то лекарства. Ушла. А через несколько минут мы слышали ее голос в клубе, где под аккомпанемент цытр она и наши женщины пели "Катюшу" и еще какие-то русские песни. А потом мне показалось, что они еще и плясали. Вчера в спортзале проходили "Веселые старты" и заодно награждали победителей в плавании. Я — чемпион. Удовольствия мало, разве что Вера чмокнула в щечку, поздравила. Хотела чмокнуть в другую, да передумала. Да еще очки для плавания подарили, правда, с опозданием, когда я уже работал в лаборатории, да и то такие, какие у меня есть. Ну да ладно, все нормально. Сейчас бегал наверх, за часами — засечь время для проявки пленки — навстречу из класса — Вера. Я мимоходом ей: "Привет!", потом, видя, что она не замечает меня, добавляю: "Вера", но она — пшик — мимо меня, вниз по ступенькам. Я взял часы, вышел из комнаты, спустился вниз — ее нигде нет. Вышел на улицу. Там Сергей Юрьевич и Нат. Ник., больше никого. Заглянул в клуб — пусто. Что-то случилось. Мне показалось, что у нее глаза на мокром месте. Обидел кто-то?
21 июля.
Вчера пили чай, дарили подарки, сувениры друг другу, целовались. Был концерт, отличный концерт, с лебединым озером, братьями Абрамовичами, Революционным этюдом Шопена, стихами, песнями, танцами. Дискотека. После дискотеки — залез в "фото". Пришел Славик, и не один — с Мони и Ильдико.
Это, конечно, здорово, но работать — никаких условий. Славик с Ильдико удалились в заднюю комнату, а мне ничего не оставалось делать, как печатать фотографии с Мони. Она оказалась девчонкой сообразительной, поняла, что к чему и работала добросовестно. Но дело не в этом. Дело в том, что в дверь начал ломиться Золтон-маленький с требованием пустить и его. Начал чуть ли не скандалить. Я бы его с радостью пустил — все же с ним веселее, чем с Мони, но тут, за стенкой — Славик не один, и как пустить? Тут подошла еще Вера. Подумать только, что я ей заявил! "Не пора ли тебе спать, Вера?" Кошмар. Она развернулась и ушла, предварительно обо всем узнав от Золтона. И во всем виноват я! Что делать, не знаю. А тут еще подошла Катя. Золтон утих, начал с ней говорить. О чем, не знаю, но скандал назревал. А у Славика глаза медовые, ничего не соображает. Ну, не глупо ли? А надо прощать. А как меня простит Вера? И Золтон?
21 июля, суббота, 15.20
Хочется плакать. Школьники уехали. Прощания, поцелуи, слезы. Трудно писать. Была линейка — дали грамоту за работу и премию 200 фор. Перед обедом начали подъезжать родители — забирать своих детей. Трудно писать.
Уехал Золтон маленький, Золтон большой, уехали Вера, Тереза. А тут еще повара — сними да сними! Правда, подарили бутылку чего-то, еще не смотрел. Недавно вернулись со станции — провожали Иштвана, Монико, Ильдико — до чего хорошие ребята! И все — не хочется ничего писать. Решил проявить пленочку.
22 июля, воскресенье, 10.35
Вчера лег в десять. До этого ходили со Славиком в местный кинотеатр смотреть диснеевскую 101 собачку ("101 кискутса" по-венгерски). Вернулись, проявил одну пленку и залег спать. Приходили ребята, тормошили, звали на сабантуй — собирали по 30 форинтов по случаю премии — отказался. Не хотелось, чтобы видели мою кислую морду.
Проснулись сегодня в восемь. Позавтракали. Уже вместе с преподавателями — теперь им никто не накрывал. Завтрак прошел уныло. Потом писал отчет.
Проявлял пленки. Сегодня вечером надо будет взяться попечатать. Грустно, очень грустно. И тоскливо. Или это — усталость? Ничего не хочется делать, и без дела — тяжело. Весь день — свободный.
19.04
До обеда гуляли со Славиком по Тисакечке. Ходили на пляж. После обеда попробовали печатать. Нормально получились повара — они остались довольны.
Слава сделал свои фотографии с Ильдико, я сделал советским ребятам первого отряда фотографии (всем тогда не хватило, я попросил все отдать уезжающим венграм) и сделал заказ Золтона маленького — он мне оставил конверт со своим адресом. Переписал с битловского диска слова "Yesterday" — пою.
23 июля, понедельник, 20.10
(Часы спешат на пять минут). Ночью печатали. Сначала со Славиком, потом с Сергеем. Сергей меня учил, как надо класть фотографии в закрепитель. Сегодня ездили в Кечкемет. Красивый город, но не красивее болгарских городов. Ходили с Кларой покупать для меня проявитель и бумагу. В 10 часов на центральной площади начали собираться венгерские школьники, которые живут в Кечкемете или рядом. Подошли Мони, Ильдико, Иштван, Эрико (с которой я так много танцевал), другие. Приехала Лена Иванова (она ездила к своей девочке в гости), довольная. Рассказывает: съела у них всю колбасу и обыграла всех в карты. С Кларой и Сашей Ивановым заходили в католическую церковь — красиво. Видел исповедальни. Посреди зала, в проходе, стоит тумба для монет — верующие бросают в пользу церкви.
Много ходили по магазинам. Я купил подарки Сергею, Вадику, маме. Папе подарю паленку, которую мне дали повара. Устали до смерти. Попрощались с Иштваном — ему надо было спешить на автобус — в свою деревню. До этого мы ходили с ним смотреть гимназию, где он учится, в общежитие. За общежитие 500 ф. каждый месяц надо платить, но зато общежитие — класс. Мони, Ильдико и Иштван (и, кажется, Золтон, Золи) учатся в одном классе. У Иштвана мама — учительница русского языка, отец — преподаватель истории. Попрощались с Иштваном, погуляли еще, потом у автобуса, перед отъездом, попрощались с Ильдико, Монико, Эрико. С Эрико поцеловались два раза, она подставила щечку в третий раз — так надо, говорит, чтобы еще встретиться. Я был не против. Опустил письмо Золтону.
24 июля, вторник, 22.00
Вернулись с Балатона. Сейчас глянцую фотографии, которые делали со Славиком вчера ночью. Сегодня утром поднялись рано — в половине шестого. Взяли свои пайки и — в автобус. Доехали до Кечкемета — там В.Н. и Катя сошли, да, еще Соколова. Старшей на Балатон ехала Левшина. Проехали Дунай, остановились, попили молока — купили со Славиком по поллитровому пакету. Ласло взял в таком же пакете, только другого цвета, холодное какао. Поехали дальше. К Балатону подъехали к десяти. Было прохладно еще. Мы решили минут сорок погулять по городу, а потом поехать на пляж. Балатон понравился. В городе больше австрийцев, чем венгров, много русских. И вообще было много народа. Я купил на последние бумажки еще одну хиповую рубашку — пришлось просить Славика дать взаймы 40 форинтов. Купили Панину очки. Вернулись на пляж в час. Народ уже прогрелся. Озеро интересно тем, что у него очень покатое дно, чтобы забраться в воду "до шейки", надо брести в воде не менее сотни метров. Вода теплая, но выходишь из нее с желанием погреться, особенно когда воздух стал теплее к обеду. Первым из нашей группы в воду полез я. Да как! Полез в воду, а там — камни, острые, скользкие! Можно пораниться. Я думал, что все дно в таких камнях. Но к счастью, камни лежали только по самому берегу, их, видимо, специально положили, чтобы волна не размывала прибрежную бетонную слойку. Глубже был песок. На берегу имел разговор с Н.Н. У нее муж, оказывается, профессиональный переводчик — польский, чешский, английский. Давала мне советы как улучшить свою память, и стиль. Оказывается, надо (всего-то!) принимать какие-то таблетки и читать Тургенева. Непременно воспользуюсь этими советами. Славик много восхищается жизнью здешнего народа. Мне кажется, он несколько преувеличивает. Когда выезжали из Кечкемета, народ уже торопился на работу — кто на велосипеде, кто пешком. Во сколько же начинается рабочий день? Мария говорит, рабочая смена начинается в шесть, заканчивается в два. И начинается вторая. По поводу моих штанов дискуссия продолжается. Зеленин критически их осматривает, пробует молнии, бурчит: "За что боролись?" Славику нравится, но "сам бы я так не одевался".
23.20
Заканчивается наш месяц в Венгрии. Венгерский месяц — так его можно назвать. Трудный и интересный. Сегодня со Славиком поднялись на верхнюю террасу одной из здешних гостиниц, постояли там немного, посмотрели на окрестности Балатона. Спускаться труднее, чем подниматься потому, что не интересно.
Нашего шофера зовут Имре.
Ласло заходил вчера ко мне, интересовался фотографиями, между прочим предложил обращаться на "ты". Пора уже, говорит. Я и сам недавно заметил, что многие к нему и к Кларе — на "ты".
25 июля, среда, утро.
После завтрака прибираю свою "темницу". Все надо оставить так, как было здесь до нашего пришествия. Месяц пролетел незаметно. Хорошо прошел. Если бы не было того досадного опоздания на автобус в Будапеште, было бы совсем все прекрасно.
18.25
Был обед. Съел три миски супа (с мясом) и две рисовые запеканки — еле встал из-за стола, а сейчас, после бассейна — с нетерпением жду ужин — так проголодался. Вещи упакованы, фотографии отданы Кате (она мне подарила китайскую ручку, которой сейчас пишу). Жозеф, ее муж, подарил мне флакончик какой-то — я его отставил в сторону — занят был. Я тогда подумал, что это — одеколон, а потом взял рассмотреть — это, оказывается, паленка. Причем сделана в Тисакечке.
27 июля, пятница.
Вчера — день отъезда. Утро — завтрак, погрузка. Ехали в Будапешт. В Будапеште до шести часов вечера гуляли со Славиком, потом я один гулял. В шесть часов еще раз сделали на автобусе круиз по городу и в восемь были на перроне Восточного вокзала. Пятнадцать минут девятого наш поезд тронулся. Сейчас едем уже по Советскому Союзу. Только что останавливались в Тернополе.
Буду писать подробнее. Знаю, что со временем все забудется. Все, что сейчас, кажется, будет вечно стоять перед глазами. Начну со вчерашнего утра.
Проснулись рано. Тосиф, как всегда, побежал ставить чайник. Молодец, он мне нравится. Нравится его неугомонность. Я помог ему убрать со стола, потом вынес мусор на улицу — перед Диакоттоном стоят на улице три колоды для мусора. Попили чай — мне сделали с молоком. Собрали белье и все такие дела. Позавтракали. Начали сносить вещи вниз, к автобусу. Имре — ювелир по своей части — умело компоновал багажную нишу "Икаруса". Оставшиеся вещи — в заднюю часть салона. Мест хватило почти всем. (С нами едут до Будапешта две женщины с детьми — пришлось кое-кому из наших разместиться верхом на вещах). Как всегда, выдали сухие пайки. Как всегда — перец, набор паштетов, салями. Не как всегда, на один персик больше и два огурца. Персики и огурцы не долго мучились в пакете моем. С паштетами сложнее. А ведь в первые поездки они казались такими вкусными! Как всегда, на подъезде к Будапешту останавливались на несколько минут у таверны. В город приехали около десяти часов. Остановились у Восточного вокзала, с которого нам и предстояло вечером отбыть. А сейчас — уйма свободного времени — до шести часов вечера. Взяв фотоаппарат, мы со Славиком (да, мы еще перед выходом из автобуса подкрепились колбаской) отправились гулять. Хорошо, что Мария показала нам, куда идти. По главной улице мы могли дойти до центра и дальше выходили на мост. Уже в начале прогулки я пожалел, что не оставил денег на покупки в Будапеште — так много с витрин смотрело на нас разных соблазнительных товаров. Позавидовали Володе Зеленину, который умудрился не израсходовать около пяти тысяч и сейчас попал в отличные условия для того, чтобы наверстать упущенное: четверг у венгров — день покупок. Дошли до моста, свернули на параллельную Дунаю улицу, прошлись по ней до следующего моста. Там посидели на скамейке у какого-то памятника (влажный ветер с Дуная делал свою работу — все медные и бронзовые памятники на набережной быстро покрываются зеленым налетом окиси). Я немного фотографировал.
Мои желтые туфли немного мне малы, трудно было поспевать за Славиком. Несколько раз я просил его не бежать, идти медленнее. Мы перешли мост, решили по другому берегу дойти до следующего моста. Уже когда прошли половину пути по набережной, поняли, что путь не близкий — километра три. Но дотопали. У моста купил два персика, Славу угостил. Пошли по мосту. С этого моста можно было пройти на остров — своеобразную отдушину Будапешта: на острове много зелени, чистый воздух, много спортивных сооружений, фонтанов — похоже на наши Сокольники. И везде — немецкий язык. Такое впечатление, что это не венгерский, а немецкий парк, а иногда казалось, что и город — тоже немецкий — очень часто слышится немецкая речь. Походили по острову, съели по мороженому, снова выбрались на мост и — в Пешт. В первом же попавшемся продуктовом магазине обнаружили паленку, которую хотел купить на оставшиеся у него форинты Славик — в маленьком, как для духов, флаконе — мне такую подарил Жозеф — с примечательной надписью на этикетке "Made in Tisacketchke". Снова вышли на улицу, с которой и начали свой бег. Было уже половина второго. Славик постоянно шел впереди, я плелся сзади, пытаясь что-нибудь запечатлеть на пленку, и злился на Славика за эту его стремительность: "Куда спешим?" В конце концов расстались — он пошел на вокзал, в автобус — время было обедать, а я решил еще погулять, но уже не на такой скорости. Пробовал блинчики, какие-то булочки, рогалики. Когда осталось десять форинтов, зашел в один продуктовый магазин, чтобы на них что-нибудь купить. Взял пакетик драже, долго искал на нем цену, не нашел, подошел к кассе. Посмотрел выбитый кассиром чек — 12 ф. Пришлось извиняться. Вышел, купил мороженое (но уже после того, как был в автобусе. И еще до этого встретился на улице с Сашей, Ваней и Сергеем. Они просили меня сфотографировать их на фоне рекламы "AKAI". Сфотографировал — они удивились, как это я так быстро). После того, как посидел в автобусе, пошел в поисках мороженого в завокзальную часть города. Набрел на рынок: ничего примечательного — перец, персики, яблоки... Но какие я там увидел закусочные! Сосиски, колбаски, куски обжареного мяса — все сочится соком, дымится, только что вынутое из котлов и сковород на продажу — так и просится в рот. Но у меня уже денег на такую роскошь не было. На вокзале истратил последние пять форинтов самым худшим образом — купил стаканчик кофе, удостоверился, что все вокзалы одинаковы — не кофе, а какая-то подогретая вода. Купить же просто стакан воды не отважился, боялся, что снова будет как в том магазине с драже, а на кофе стояла цена — 5 ф. Говорят не "кофе", а "кафе". В конце концов осел в автобусе и проспал около часа, изнывая от духоты и жажды. Потом с ребятами пошел искать кран с водой — должна же быть на вокзале простая вода! Нашли. Попили. Уже с улучшенным самочувствием отправились на прощальную автобусную прогулку по Будапешту. В этот день перед парламентом висел флаг Кампучии, а на площади Героев венки — кампучийские товарищи возложили. После экскурсии — беготня с чемоданами, погрузка, прощальные поцелуи с венгерскими преподавателями. Приехала и Ева. В 20.15 отъехали. Проводник, узнав, что едет группа, все понял и исчез. Кое-как поужинали, сами сделали себе чай. Витя много рассказывал о своей поездке в Испанию — в сентябре 83 года он ездил туда переводчиком с группой москвичей — рассказывал интересно. Улеглись в конце концов спать. Ночью разбудили — граница. Потом — снова спать. Сегодня едем уже полдня. Ребята отправились в ресторан — у меня денег нет. Сижу, пишу.
27 июля, около 9 вечера.
Какая-то знакомая прошла мимо открытой двери купе, в красном. Потом оказалось, что это Анна-Мария, наша однокурсница. Откуда? Из Рима. Ребята на остановке закупили пива. После пива Витя достал с верхней полки гитару. Сначала пропели добрую половину репертуара Высоцкого, вспомнили его спортивный цикл. Потом вспомнили наши лагерные песни. На хор (довольно дружный благодаря пиву) заглянул Денисенко, затем Сергей Сергеевич. Затем парень из соседнего купе, кажется, это наш проводник. Он принес с собой гитару. "Дай-ка нижнюю! — попросил Витю. Спели "Все пройдет...". Хорошо спели. Правда, меня уже загнали наверх. Проводник упорно предлагал нам чаю — это после пива. Не отказался только Сергей Сергеевич. Потом, поскольку притязания проводника не ослабевали — Катя махнула рукой: "Девять стаканов!", которые не замедлили прибыть. Вообще, проводник очень услужлив — если бы не его сахар, он бы не нужен был нам. У меня какими-то судьбами сохранилась пачка индийского чая и початая банка кофе. Впрочем, проводник и кипяток делал. Интересная в Жмеринке происходит вещь — наш поезд начинает ехать в обратном направлении.
27 июля, 21.20 (ср.евр. время)
Все еще едем. Едим. Разговариваем. Убиваем время. Поужинали со Славиком, без Саши и Вити. Умяли банку кильки в томате, доели икру (кабачковую), почти закончили сгущенку. Саша и В. придут — удивятся: оказывается не такие уж мы и плохие едоки. Слава много рассказывал про стрельбу. Интересный случай рассказал. Чемпионат Союза. Три молдаванина — выступают за команду, а Железняк — лично. Он выступал лучше всех. На заключительном этапе, продолжай он так же хорошо стрелять, мог выбить своими очками команду с третьего, призового места. Вот отстрелялся последний член сборной Молдавии, и не самым удачным образом. Что делает Железняк. Начал стрельбу (бегущий олень): десятка, десятка, десятка и т.д. Осталось две пары выстрелов (по каждой мишени делается два выстрела — после первого выстрела делается перезаряд — эта операция у стрелков доведена до автоматизма). А Железняк выбивает три десятки и — "забывает" сделать этот перезаряд. После стрельбы, после награждения команды (получили они свою бронзу) он подошел к тренеру — кинул ему тот, последний патрон, что остался не выстрелянным: "Держи на память!" Этот Железняк потом выиграл Мюнхенские игры. В дороге хорошо думается, мечтается — что делать? Если что написать хорошего, чтоб полезное было, так это надо так написать:
Люди! Поменьше читайте и больше живите!
Все, ребята.
Москва — Тисакечке
28-е июля
22:45
Сегодня прибыли из Венгрии. Как обещал себе — вел ежедневно записи. Всего сейчас не перескажешь. В 2 часа получил от Денисенко паспорта. Занял у Славика 15 руб, поехал на Казанский, взял на завтра билет на 194-й. Утром послезавтра буду дома. Весь день возился с фотографиями, слушал пластинки, что привез из Венгрии. Славик уже уехал. Мне надо возвратиться хотя бы 3-го, чтобы устроиться и отработать положенное в “Октябрьской”.
О первом дне в Москве — хожу немного как иностранец — на все гляжу глазами приезжего человека — до того родна стала Венгрия! Заметил, что москвичи — “интересны” (скажем так). Смотрят, что на тебе надето. Это постоянно — в метро, в автобусе, на улице — сам грешен — тоже смотрю. Как-то разгуливали со Славиком по Тисакечке, говорю: “Приеду в Союз — никогда не повышу голоса”. Зря говорил — ведь Союз — не Венгрия. Здесь — свои правила и законы, традиции и устои. Если в Венгрии никогда не кричат, это еще не весь мир — как латинам обойтись без крика? Но — одно “но” — без крика можно часто обойтись.
Славик спрашивает — какая страна лучше — Болгария или В? Мне больше понравилась Б. Может быть потому, что там я отдыхал, а в В. работал? Устал порядком. Но столько впечатлений! На весь год!
3 августа.
Конец дня.
Успел побывать дома. Порадовал Вадик — вырастает мужчиной — плакать уходит на реку — слезы свои не показывает, не выставляет — это я по поводу несостоявшейся его со мной поездки в Москву из-за отца — тот сослался на неимение для этого денег и, мол, “не заслужил” он этой поездки” — жалко было и мне, что Вадик не едет — жалко братишку — киснет он в этой деревне, не видит ничего хорошего. А парень растет неплохой, работящий — спасибо матери! — как мне помогал дорожку делать — не знаю, кто больше труда в нее вложил — я или он. Отец — прежний, но и другой — что-то было у него, какая-то встряска (гараж, что ли?). Стал он, как дедушка, более степенен, спокоен — но не хотел бы я быть похожим на него, когда мне стукнет 56 — не хотел бы. Мать все работает, трудно ей, рвется, хорошо хоть Вадик помогает, вырос. Но вижу — устала она, сломилась на этом злосчастном хозяйстве (или опять гараж что ли этот? — гараж они недавно построили — так и Вадик писал, что нелегко он им дался).
Сегодня же поехал в первую поликлинику. Эта поликлиника, оказывается, не простая, да и номер об этом говорит. Был на Калининском, покупал фотобумагу, был в 25-й нашей поликлинике — сидел, ждал какого-то Владимира Ивановича, не дождался, да и не надо было так долго ждать, терапевт нашла другого врача подписать, да я и сам мог подписаться под этой выпиской! Из-за таких проволочек пять раз на дню перерешиваю, буду работать в “Октябрьской” или нет — устаю я от этих больниц, в которых в каждый кабинет — ждать, часто — напрасно. Но работать надо — чувствую.
Хожу по Москве, ходил по Купино, смотрю и тоскливо становится, как вспомню Тисакечке, все остальное — хорошее было время — и совсем недавно. Грустно. А сейчас в Москве еще и погода дурная — дожди — у нас в городке уже все лето — грязь непролазная с этой стройкой и дорогой — как идешь по этому грязному разбитому тротуару — так и ругаешь все на свете.
4 августа
20:30
Написал Вере письмо. На почте на Орджоникидзе, 3 мне дали конверт — советская марка — 5 копеек, с уверением, что письмо дойдет в ВНР. Так я и послал в нем свое letter and several photos. Sent and not sure whether it would come or not. We"ll see. I"ll wait. Veronica. Let copy her address for sure: CSONKA Veronica, KEGEL 6237 VIOLA u.3 MAGYAR ORSZAG. What a nice girl. It is pity that she is not mine. She likes Slava II more. Everybody loved him there, not me. He is young, handsome, clever boy. And I must work to be loved. Very hard. I do not blame him in some way. And it is a good feeling, I mean the envy. I have got to try to be better then he is. It is difficult. I will try.
По поводу газеты, которую надо выпустить в начале сентября. Мне думается сделать иллюстрированный рассказ о том, как мы, советские менторы, провели этот месяц в Венгрии. Здесь будут дневниковые записки, мои, венгров листочки, фотографии, маленькие заметочки советских менторов, преподавателей.
Воскресенье. Кажется — 6 или 5-е. Вечер.
Всю ночь печатал фотографии и весь день хожу как ударенный. Пробовал прогуляться, дошел до “Витязя”, посмотрел, что is going on. “Шанс”. Обратно поехал на автобусе — тротуаров до сих пор еще не сделали по обочинам М-Маклая и пешком обратно идти не хотелось. Опять грущу и скучаю. Но, думаю, что скоро все будет по другому и еще буду жалеть, что нет свободного времени.
Слава рассказывал, еще там, в Tiszakecke, однажды, когда гуляли с ним по Тиссе, уже перед закрытием лагеря, не хочется забыть, интересно: Бэа, интересная девочка, хотя они, венгерки, все, особенно такие молодые, интересны и неповторимы, но эта... Бэа. Однажды Слава, она и Иштван гуляли, вот тут же, по Тиссе, спустились вниз, к воде, долго стояли там. Был вечер. Заходило солнце. Было тихо и печально. Вдруг Бэа как закричит: “А-а-а!” И сжалась вся, так, со всей силой кричала. На другой берег. Замолчала. Слава с Иштваном... что они делали, Слава не говорил — наверное, смотрели на нее с недоумением. Она помолчала, потом опять: “А-а-а!” — так же, во весь голос, во весь голос! Так можно кричать только от отчаяния, от ужасной боли. Замолчала. И вот с другого берега — там, на том берегу — только лес — такой же пронзительный, такой же громкий — вечером по воде так слышно все! — крик! Только мужской. Что это? Юмор? Или понимание? Призыв и ответ? “Do you want to scream?” — вспомнилось сейчас из “Жизни взаймы”.
В лагере понял, что молодость уже не моя, а их. Моя молодость ушла. Они — молодые и я им завидую. Так завидую! До слез!
Вторник, утро.
Нобелевская премия мира — 1,5 млн. рупий Индии.
Кажется, четверг.
Переписываю с написанного на дежурстве 6-го, вечером.
Впервые как-то определенно осознал, чем отличается роман от, скажем, рассказа, повести, читая Somerset Mougham" “Of Human Bondage” (He was afraid of reworse: it would be...” до слов “He wished — they were not in his conscience (pp. 546-547) раскрывается то, чему нельзя дать объяснение в словах — так у Толстого — истинного романиста, это сознает Тютчев ( “Saletium”) , об этом говорит Хемингуэй (у меня записаны его слова), через жизненную судьбу героя писатель говорит нам ту истину, которую нельзя трогать словами — она неуловима и пуглива — ускользает, прячется за стремление читателя противоречить, ищет эти противоречия.
Еще о Денисенко В.Н. — это настоящий руководитель — у него стоит учиться. Интересен его стиль — насколько мне удалось познакомиться с ним — Д. очень демократичен, умен, во-первых, не распыляется по пустякам, в трудных ситуациях решает вопрос с таким видом, будто если ему предложили к двум прибавить три. Он много работает, но из своих трудов не делает подвига — вот альтернатива, которую я искал Васе. Впрочем, Карасев решил ее еще раньше для меня.
Суббота
00:30
Переписываю с дежурственного.
Когда-то решил, что не стоит вырабатывать для себя какие-либо правила поведения — жизнь хитрее канонов, мудрее законов. Надо только прожить ее ярко, интересно. Ведь какое чудо — эта жизнь! Да, это чудо, единственное достойное веры. Как порой трудно, порой скучно, порой одиноко жить, но я знаю — это — тоже жизнь и — не выкинуть из нее горя, ненависти, страданий. Единственная альтернатива жизни — смерть, но это — не альтернатива. Потому что там я побывать успею, а здесь — мне отпущен небольшой срок, и, чем больше мне лет, тем отчетливее я осознаю, какой он небольшой, этот срок, и я уже готов печалиться и жалеть свои прожитые, уже никогда не возвратимые годы, но я не буду. Я не буду жалеть. У меня нет свободного времени. Мне еще столько сделать надо! Столько пережить! Вот разве когда я буду дедушкой! А сейчас — жить!
Жить. Легко сказать — жить! Но как? И тут мне на помощь поспешит целая армия, и даже не одна, советчиков — философов, писателей, врачей, политиков, друзей (хотел написать — жена, но думаю, если есть жена, то вопроса как жить — не существует уже). Послушать их, почитать, посмотреть на них — надо. Спасибо за советы сказать — надо. Но надо ли им следовать? И попробуй тут скажи, что не надо. Надо — не надо, а ведь следую, и буду следовать, потому что не все они мне несимпатичны. Да и нет у меня такой силы воли — сказать: свою жизнь проживу сам, без ваших советов. Слаб я, что поделаешь. Впрочем, зря я на себя наговариваю — кто обходится в своей жизни без учителей? — разве что те две девочки, которых нашли в индийских джунглях в волчьем логове — но и те получали определенные уроки у дававшей им молоко волчицы. Не знаю, как в волчьей стае им жилось, но в человечьей — до сих пор их не могут (впрочем — “ее не могут”, т.к одна девочка уже умерла), до сих пор ее не могут приспособить к социальной жизни. И проблема не в том, слушаться совета или нет, выполнять, руководствоваться в своей жизни или нет. Ведь дело в том, что советчик — не один, а, как я уже сказал, целая армия, или даже не одна, как я уже сказал — и все такие разные — и такие привлекательные (простым спасибо не отделаешься), что голова кругом идет. И большинство претендует на то, что их советы — универсальны к любому времени, они (хитрецы!) сначала докажут тебе, что ничего в человеке со времен греческих эпосов не изменилось (ты и сам восхищаешься, когда, читая “Анну Каренину”, находишь, сколько похожего, “вечного” — “вечные проблемы”, общие вопросы — того и настоящего времени, а потом эти хитрецы ненавязчиво (так и стали классиками) и нашпиговывают меня, мою распахнутую доверчивую душу своими “универсальными” советами — как жить, и прочтя одного такого “классика”, так и тянет сокрушить в себе все то, что нажил, и начать жить по-новому, как учит новый кумир (как бы не обиделись они на меня, классики-то, уж слишком много кавычек. Да, впрочем, не обидятся — как можно обидеться, допустим, мне на козявку, переходящую мне дорогу? Единственно, что я могу сделать, это решить, что с ней сделать — раздавить, или пропустить, смахнуть ее на обочину или перенести туда, куда она торопится; а может даже поднять ее, посадить на пальчик, поднять над головой и сказать: “лети божья коровка!”).
Но сейчас подходит время, когда чувствую, что очередь советчиков, ждущих своего часа, не иссякает (не читая Спенсера, Канта, “Братьев” Достоевского, “Игру в бисер”, — стоп, решил провести эксперимент по психологической части — насколько кофе улучшает работу мозга — забыл имя одного крупного австрийского психиатра и решил выпить стакан кофе и посмотреть, не всплывет ли в памяти его имя!). Итак, через 8-10 минут после принятия стакана кофе (+ 4 куска сахара) вспомнил его имя — Зигмунд. Осталась фамилия. Через пять минут вспомнил — Фрейд. Методом перебора по алфавиту первой буквы имени: А, Б, В, Г и сопоставляя ее с буквосочетаниями “нео-” — дошел до “Ф” и сразу вспомнил. До этого предполагал, что там, в имени, есть буква “Э”. Итак, Фрейда ничего не читал, а всю жизнь не проведешь за книгами, надо же не только читать, и мне уже за 25. И еще. Если бы я все помнил, что читал! А я читал немало, без лишней скромности могу сказать! Но ведь не помню почти ничего! — тут уж даже без ложного стыда нельзя не застыдиться. А что делать — не читать? Нет. Читать надо — всю жизнь надо читать, но читать с умом, отбирая лучшее, что есть. Впрочем, если попадется макулатура — я не жалею о потерянном времени — о том, что пишут для макулатуры, тоже надо знать. Вот я написал — читать с умом. Так и жить надо с умом. Вот я сказал — жить надо с умом — а ведь пожить безумно — тоже надо — ведь мечтаю пожить месяц-другой в психушке — нет? Посмотреть, чем там народ питается. Или всю жизнь — с умом, как Иполлит Матвеич? Нет, спасибо, хочу любить — и знаю: любить, это когда без ума (впрочем, найдите у Пастернака, мне с ним не тягаться, или у Лавренева, в “Ветре”, да и свою копилку если встряхнуть, неужели не зазвенит?). Вот и думай тут, как жить... Моэм говорит (он не советует, и он даже не говорит, хитрец, он, якобы, описывает жизнь Филиппа Кэри, своего героя и все, поди скажи, что он советчик, этот Моэм), значит, моэмовский герой приходит к мысли, что жизнь бессмысленна ( the life is senseless) , как о ней не думай. Человек рождается, живет, умирает. Все. Все, что он делает в промежутке между рождением и смертью — он испытывает “бремя страстей человеческих”. И я не вижу, в чем он не прав, этот Филипп. Гончаровский лежебока — до чего милый мне человек, как волновал он мою душу (только давайте без учебников по литературе!), а лондоновские герои, во главе с Sea Wolf! А сколько фильмов смотрено, а сколько людей, которых знаю — от них уйти? Но ведь никто не поучает (кроме мамы (“Слава, не женись, пока не окончишь вуз!”). Та учительница: “Учите! Ведь пропадете на экзамене!”) в приемной парткома: (“ведь надо партбилет в обложку вставить, в следующий раз не будем на хранение принимать!”) и книг (“Как себя вести”) — за столом сидите прямо, не горбьтесь, не облокачивайтесь, вилку держите в левой руке, а нож — в правой) ни Лондон, ни Маркс, ни даже Николай Палыч — на третьем курсе — просто рассказывают о своих героях, о своих идеях, или просто смотрят на тебя подозрительно, когда говоришь, что пластинок из Венгрии не привез. Но ведь воспринимаешь чужую судьбу, как урок, а многозначительные взгляды как импульс к самоанализу — правильно ли поступил в данном случае? Или взять те две песни, с которых, в общем-то и началось у меня в душе брожение, начал я косить глаз на все советы, как жить. Эти две песни услышал, когда жил в общежитии КуАТ. Одну поют “Самоцветы”: “Не надо печалиться — вся жизнь впереди — надейся и жди”. Вторая, кажется, “Голубые гитары”: “Не надо ждать, а то дорогу скроет вечер, не надо ждать — иди судьбе своей навстречу!”. Обе по поводу — как жить. Такое, мягко сказать, несоответствие предлагаемых способов решения проблемы заставило меня искать более глубоко, нежели обращение к песенному жанру. Тут подвернулась диалектика — главное, на мой взгляд, что нужно учить и знать в философии. (Это на случай, если я когда-нибудь тоже буду стоять в очереди).
14 августа
Ивсетакичертегознаеткакжить?
Pink Floyd are saying: “All you know it is just another brick in the Wall”.
Но чем стоит заниматься (если вообще чем-либо заниматься ) — это язык.
Вот проходят дни, пролетают, и ведь ничего не делаю — перевод не идет, о Шукшине работе — вообще не начата, матери обои никак купить не могу, будь они неладны. И устаю, от ничего устаю, что же будет, когда занятия начнутся? Надо все-таки закончить этих трех толстушек и хочется еще завершить этот рассказ про Веру.
August 19th, evening.
Yesterday learned ABC by heart, no kidding. Today has fallen in love again. May be it is just a nothing, may be it is all I saw her in кафетерий with mother, suppose I saw her and liked at the same moment. Her mother is a bit like the girl and already old enough, but she is good — nice, good-looking girl — very movable and dancing while walking. I got to know where they were living. Just near the “Tourist House”, next building. But she is very young, very! She is 15 or 16 years old. I want to know her.
Сегодня взял в библиотеке книжки о Шукшине, в “Современнике” заметил подборку рассказов Владимира Солоухина — о его путешествии по Франции, больше про Марсель — мне понравилось, о чем он пишет — правду пишет, как мне показалось — молодец! Мне вот что понравилось: о том, что он сказал про художника, который только что поел и потом приступил к рисованию теленка, жарящегося на вертеле. Это у него убедительно сказано. Потом — про одиночество в стране — это у меня тоже было — верю, и про человека — ведь главное, не где ты, а с кем ты — мне кажется, это главная мысль рассказа. Молодец. Сорвал мне работу с Шукшиным!
А с той девочкой я познакомлюсь.
Читал Солоухина и решил в третьем номере “Идиота” пропечатать мои дневники венгерские без сокращений (без опусков) (почти).
Наверное, уже 20-е.
Часы остановились, а сверять по радио не хочется. Пусть стоят. Время — ни к чему.
Взялся за дневник потому, что делать нечего и потому что приехал Ваня — историк — из Казахстана. Приехал какой-то взъерошенный, сердитый. Нет, не сердитый, просто проблема с комнатой — нет ключей — Камаль где-то в городе ночует. Перекинулись с ним в коридоре парой слов. Пожаловался на Казахстан — работали где-то около Жолымбета (не в Новоселовке, нет). “Чтоб я еще в этот Казахстан поехал — никогда! — основной отряд заработал по 200 рублей!” Ванька делает изумленное лицо. И ведь рано вернулись — неужели весь отряд — или только Ваня с этим парнем? (с ним еще один — не знаю его).
Весь вечер в комнате Саша с Наташей. Наташа замечает, что я стесняюсь. А чего я стесняюсь?
А что утром думал? — если хочешь, чтобы при тебе не стеснялись — не стесняйся сам, веди себя свободно. Вспоминаю Венгрию — я ее еще долго буду вспоминать. Вот взял в библиотеке Петефи, избранное. Листаю.
22 августа.
Сегодня до рассвета стучал на машинке — в третий раз перепечатываю “Женщин” — немного они меня достали. Сегодня, придя домой, завалился спать и проснулся от стука в дверь — это было в 11 часов утра. Еле разобрал из Сашкиной речи, что меня требует к себе сам Николай Павлович. До двух часов с Сашей таскали столы и стулья из аудитории в аудиторию — что может быть неблагодарней труда этого! Но за это Сашке все-таки была благодарность — Назаров подписал ему заявление для получения справки и сегодня Сашка — на боевом посту. Сегодня поговорили с мамой Евгения И. Сашка ее терпеть не может. А я для себя понял, что легко разговаривается с теми, кого считаешь ниже себя — это эгоистично, но это так. И это еще не только эгоистично, тут еще трусость, и еще много чего, ну да ладно.
Сегодня в библиотеке взял остальные номера “Романтика” — 8, 10, 11 — прочитал всю биографию “ Beatles” — словно воздуху свежего глотнул — захотелось взлететь.
Сегодня вечером — чудная погода и “needles and pins” begin their play again.
Уж реже солнышко блистало...
Вчера прочитал руководство к “Stopping to Smoke”. Имею ряд вполне серьезных резонов так же покончить с другой прихотью. I know what I mean. All will be arranged by that: Every day I write all connected with the thing and no way back to nothing, it is not real life. The life is passing by. Better to do crime deals that do phony.
22 августа
The action is going on. Still sufficiently. And I have some gifts already.
Сегодня смотрел “Летят журавли” — видимо, ожидание восторга портит весь эффект — не получил того, что ожидал. Я думал, этот фильм что-то вроде “Судьбы человека” Бондарчука, но нет — но ладно, зато посмотрел.
24 августа.
Сначала я ничего не думал.
Потом я начал думать.
Потом я подумал: что же, люди достойны только презрения?
И потом подумал: нет — так не должно быть. Все мы достойны хотя бы жалости, хотя бы иронии.
25 августа, суббота.
About test. It is good. I like it. At night the sleep was so nice. I smiled in dream. Ex!
Закончил вчера печатать “Женщин” — хватит. Устал я уже от них. Чувствую, правда, что не все хорошо — но — надоели они мне.
25, afternoon late .
Вспомнил тот пирог Терезы — вспомнил и подумал — что такое Славик и что такое я — очень характерный эпизод.
Сегодня — не знаю как и думать — почти столкнулся с той девочкой — опять была с мамой (мама у нее не хочет стариться) — но на этот раз впечатление не перспективное — опять мимо. Жалко. А она, бедная, меня, кажется, испугалась — я был в своем коронном костюме — “free-look” — она не такая уж и привлекательная. Жалко. But looking is going on — sure won"t stop — it is the best play I know.
25 . 22:00.
Вернулся из center. Seen Shukshin"s film — “ Strange People” . Это — такое я еще не видел — это Шукшин — и — все! “Печки-лавочки”, потом “Калина” — это потом — он уже набрался опыта, выработал стиль — а здесь — все так сыро, так глупо и так мило — и раздражает, и радует — и задает вопросы, и отвечает. Смеешься — но не просто смеешься — я так не смеялся в кино — каждый смеется, но один, с собой. Смеешься, и тут же обрываешь свой смех — ведь не смешно! Здесь не смех — что-то другое заложено. Это на вроде нашего “Идиота” — так зелено и так свежо — да было — “было в юношеском альманахе — “полоса везения” — первый фильм — о парне, приезжающем в город к любимой девушке — и второе — об ученом, спешившим до своей смерти закончить свой труд — отшельником заберложился в квартире — болел, знал, что недолго осталось жить — а в институте — нельзя было работать. Что-то есть одинаковое — но тут Шукшин. Хорошо.
Еще. Шел по вечерней Горьковской — тоскливо видеть все вокруг себя — толпы людей и ты — один-одинешенек — тоскливо. Одиноко. Кругом красивые, ярко одетые девушки — с ними — .......... (неразб.) парни — счастливые. Не знаю, завидовать ли им, но я завидую. Мне хочется любить и быть любимым. Так хочется!
И еще. Сегодня — опять любовь from the first sight. В автобусе — но я балбес — побоялся подойти к ней, попросить проводить до дома — только успел заметить, в какую сторону пошла — опомнился, пошел следом — ее уже и нет. Но она красива — или это опять — первый взгляд — обманчив — как там, в кафетерии? Буду ждать ее. Я ее запомнил. Буду ждать. А что делать. Я уже представляю стоящим себя на остановке автобусов с цветком в руке, глазеющим на выходящих из автобусов людей. Вот потеха. Но my exper. is continuing — so — do not worry. It is OK.
26 августа 84 .
Сегодня прошло мое первое (утреннее) дежурство. Ее, конечно, не увидел. Да, нужно надеяться на чудо. — Сегодня пойду еще на вечернее. Подходил к венграм — силой воли заставил себя подойти. Преодолел боязнь. Так надо упражняться, преодолевать застенчивость. Правда, если видишь, что встреча не нужна, встречаться не надо. Тут тоже нужна сила воли. А вот бежал сегодня 10 км — подумал — ведь, в конце концов — все решает воля. Надо воспитывать в себе волю.
My deal is continuing. Still successfully.
Вот еще что. Сейчас пишу, даже по-русски — ну до чего же корявый язык — нельзя ли, дружок, подбирать слова и составлять фразы более вдумчиво — ведь это не чепуха.
27 августа 00 :05.
После 10 км стоял в душе и как всегда, в голову проникали умные вещи. Так вот, например, взять это самое — контрастный душ. Чем достигается нервное успокоение после такой процедуры? Здесь простое удовлетворение потребностей кожи — холодная вода — нервы просят горячей. Даешь горячую — нервы говорят — спасибо, и — просят охлаждения — даешь холодную. И что бы ты не давал — знаешь, что все в твоих руках: ведь ничего так более не действует на нервную систему (в отрицательном смысле) как зависимость от не от себя — а от чужих обстоятельств. Тебе это мешает — а если устранить это — не в твоих возможностях — это дергает. А здесь — пожалуйста — горячую, холодную — какую хочешь. И еще нарочно затягиваешь удовольствие, не даешь хол. или гор. воду — дразнишь тело.
И еще. Забыл о чем конкретно думал, но вот — материал: Года через три вспоминаешь это дело и тебе кажется все иначе, не так — чему же верить? настоящему или сомневаться в нем, зная, что в будущем возможны перемышления?
Сегодня с 18 до 22 стоял на остановке — она не приезжала. Я замерз, как собака. Но я не теряю надежды.
Сегодня у супругов Шишкиных — размолвка — не всегда можно завидовать семейной жизни.
28.
Человек — это животное, развившее свой ум и способности до такой степени, когда это уже не животное.
28. 23:55
За пять минут до боя (курантов, I mean).
Needles and pins. Not yet, but the overfilling of them. Любовь — это здорово. Надо любить — надо жить во имя любви.
Уже после боя (курантов, I mean again).
Подумал, что искусство — книги, кинофильмы, картины — это такие же наркотики, как сигареты, вино. И не следует им закрывать от себя жизнь — можно стать алкоголиком, наркоманом. Можно стать человеком искусства, но можно стать и наркоманом.
The one is going still on. Never find myself so wonderful! Good one.
Just a little while celebrated the almost victory and please: failure, but not only there was some interesting to me, the taste of it. I just got smth interesting to know.
And I came to know how it is growing; how it comes, how to stop it I know. I"ll try again. I will win.
29.
It was beautiful! It was necessary to listen to! BBC m.s. said about a soviet dictor, translating the weather report. There was the record, made during his report. There were so many words: дождь , that the dictor couldn"t keep the laughter in. Just burst into the laughter. It was nice! Good! Listen to the BBC WN!
30.
Again failed to see her. And to keep stuff. I"ll try again the both things.
Праздники души. А есть еще не праздники, а горе. И иногда писателю празднично на душе. И как бы я не писал о них, о этих непраздниках — мне все равно потом будет празднично.
Те немцы, они для меня были откровением, они приоткрыли свои души для меня — это так нелегко.
Чувствую, мне есть что сказать — много что сказать, но как скучен мой язык, как скуден! Надо работать над ним.
31 of August.
I suspect my getting some feel of life, the taste of it. It is so tasty!
To read Steinbeck for me it is a great fierce.
6 сентября
Неужели ничего не писал с 31-го? Просто не верится. Успех “Идиота” №2 — читается. Анохин жаждет деятельности. Задушевные разговоры с Паниным. English speaking with Kravzova. Talks with Nataly Filippova. Visit of two fat women. Как Володя Зеленин сегодня рассказывал про губу. Шью брюки. В.Панин рассказал историю про парня и двух девушек — одна — липнет и любит, он ее стыдится, вторую он любит, но она с ним поругалась.
It must be the 15th of September.
Night.
For a long time I have not written down in my book. Though a lot of things have been. Например, мое дежурство на фабрике-кухне №2. Одна эта ночь может лечь на бумагу — вся как есть, без фантазий. Ведь что меня задевает, так это то, что писатели — страшные фантазеры — им соврать и приукрасить все равно что два пальца ... Попробовать пописать автобиографическую повесть — все начистоту, как было. Стыдно? Пусть будет стыдно, но будет правда. Надо писать правду, только правдой можно приблизить доброе время. Потом, насчет моих experiments. The rightists way I think is not to keep it, not to strengthen the will but to find a girl and will serve the problem. Do not I remember all my loves — I did not want to struggle with it. Работаю на плитке. На лекции, кроме English do not go. At the lessons of Home Reading it is so sad to be there not because of the teacher. She is OK. I like her. But because of our people. I mean the kids like Vasja, Boris and others. I do not like it. Really.
Слава часто спрашивает, не пишет ли Вероника — он ее так называет — и он ведь не понимает, что делает мне больно. Но это не так больно, как то, что он сделал в ту последнюю ночь, когда все мои друзья — и Элтон, и Вера — were knocking at the door и я did not open it because Slava wanted so. И он не знает этого? Знает. Так что же он делает со мной... Рассказать ему все?
Сегодня ходил в бассейн. Валера учил, как надо плавать. И мне нравится, как он это делает — у меня определенные успехи.
Иногда думаю про всю нашу жизнь — и не всегда мысли мои лояльны — иногда такое думаю, что хоть на костер! Иногда так не нравится мне наша жизнь, с ее сутолокой, очередями, лживостью, кажется, что есть places, where people live better, more naturally, more interesting. Or is it just mistake? Вспоминаю свою жизнь — уже есть что вспомнить — всего в ней было — и хорошего и плохого, и стыдного много — и неужели у каждого так — стыдного много? К Славику охладел — ведь умный парень — но гордый и индивидуалист страшный — с ним холодно — он не греет. Но я не против его концепции — пусть живет, как хочет — это его дело и его право — и жизнь, как часто говорится — покажет — ничего она не покажет — впрочем, покажет — что он прав, что жить надо именно так, как он живет, но если все так будут жить, что вряд ли что-либо путное получится у нас. К счастью, не все так живут, как он, и это хорошо, но зачем же их называть дураками?
19,
23:30
Роман о молодом филистере — не герое нашего времени.
А ведь со стороны посмотреть — я — такой дурак иногда бываю!
Плитка, партсобрание, новая политика в комнате, бассейн, кино. Девушки пока нет.
September 25th. Evening.
Вот мыло. Голубое, заграничное — “Lux”. Оно, конечно, приятнее, чем мыло, к примеру, XVIII века, даже пускай того мыла, которым мылась Екатерина. Но неужели она думала, что мыло ее плохое? — нет, наверняка она испытывала удовольствие, пусть даже это ее мыло было похоже на сегодняшнее хозяйственное — ведь ее ощущения сравнимы с нашими, когда мы (некоторые из нас — ведь не все в XVIII веке мылись мылом) ходят на сеансы иглоукалывания. Намного ли лучше живет современный человек в сравнении, например, с человеком пещерного века — где критерии сравнения? Неужели он получал на своем веку меньше удовольствий, чем человек современный, и у него было больше причин для уныния и расстройства, чем у нас? И что такое прогресс человечества? Общество становится справедливее? Может быть, по отношению к своим членам — а по отношению не к своим? И когда этот самый прогресс выкинет нас в путешествия по другим галактикам, где гарантии того, что войны канули в прошлое? Да...
September, 28th
17:40.
A lot of happens I did not mention. But they cost it. I mean they cost to be remembered. First my work at the exhibition. Three days I worked there with V.Sinjachkin. Second — our adventures last evening. A lot of dirtiness. I do not like it but it has been. I am not going to hide it. And it is interesting — I want to know the game. And it was headlines. Now the news in details.
From Sunday, 23 up to... (shame on me — do not remember the name of the second day of a week!). — Tuesday. I have been working at the exhibition. The exhibition took place for the service of the seminar of the editors of “Scientific American” journal. The journal is being published in many countries and in the Soviet Union as well, but under another head — “In the World of Science”. But let us write B after A. On the lecture, at the break Vasja A. called me and said that I was asked to work with Americans as an interpreter. “No objection?” — No — OK. So after lecture our sinior teacher N.P. told us (me and V) to find... (sorry, wish no desire to write now).
29 Morning
Good morning! Have seen two beautiful dreams. About the army and the family.
First was recalled about family. I came into the flat — it was our privies flat, in two-floor building, I came in and see Vadim — crying badly. I desired to go away so dreadfully I was upset I made no wish to come in. Asked mother (father was staying wordless):
— Mother, why?!
— It is the devil inside — answered Mother, — I can"t.
I started to cry too:
— But he is a kid just! He has right to live happily!
30 September.
I am not sure about the right time — 10:35 or 9:35.
Still we cannot be in the way with Europe.
Что получается: I long loving, but for it the conditions are needed — there are not be — it is necessary to violate smth, to deceive smb — the feel of guilty begin to act — it bars us in public life — the fear to be told about — “you look at yourself!”
Idea: to write down every time I awoke at night to see.
October 8th , on duty
First two lines of privies thoughts being on duty (5 th):
Написать об эгоизме и его споре с... чем? Эгоизм непобедим — он очень удобен в жизни — легко жить.
А теперь — о прошедших днях. Не могу не написать о них. Ничего особенного не случилось — но по настроению — эти дни были необычны — например, суббота — с утра поработали на плитке — Сергей Смолий, Леня Григорович и я. Погода была солнечная, безветренная — тихая такая — если бы это был не октябрь — то легко бы сошло за бабье лето. Работа на плитке — приятна, если раствору — одна машина. В тот день заказали одну. Быстренько мы с ней управились и — кто — куда. Я — на Мичуринский проспект — в “Литву” — нет, вру, в “Балатон” — купил сумку, нет, опять вру — как-то в то время как я подошел к магазину — его закрыли — и я поехал на “Библ. им. Л.” в кинотеатр повторного фильма — взял один билет на “Остановился поезд”. Стоп. Вот пишу и чувствую, что никакое мое тогдашнее настроение не передается. Обычная опись событий. А ведь главнее — то, что я думая, чем была занята моя голова. Но еще правильнее, я думаю — когда и событие и мысли переплетены — вместе. Ход мыслей: Вот например: Марина Кутьева — она сейчас на нашем курсе — приехала из Мозамбика. Вот я ее увидел в холле Универа, у зеркала — она меня пожурила — что, мол, не здороваешься? Потом на базе — шли к своему цеху — она меня — под руку — и пошел разговор — с ней легко разговаривать — она очень простая — чтобы такой быть простой, надо быть очень не простой. И вот снова у меня началось — Smoky поют needles and pins , Стендаль называл это началом кристаллизации, а я чувствовал, что, впрочем, я не чувствовал, и не было здесь никакой кристаллизации — просто уж очень она хорошая — Марина — я бы и думать не стал, втрескался бы в нее по уши, если бы не одно обстоятельство — уж очень она несимпатичная — такое лицо у нее и тело — так жалко — а ведь у меня другие идеалы — хотя сдается мне, что не по зубам они мне — эти мои идеалы — вот вчера на базе — уж какая-никакая, а и то говорит — ну давай, дерзай — т.е. топай давай, отчаливай. А тут вот Маринка — и я думаю — ну что — все идеалы побоку — и айда Марина замуж? Но потом думаю — а как же идеалы — ведь не люблю я ее. Нравится — может быть, но не люблю. И вот ведь — знаю, что ничего у нас с ней не выйдет — звоню ей вчера, собираюсь позвать в кино — зачем, к чему? не знаю. Но помню, что думал я и о том, чтобы сделаться нам друзьями — ходить вместе в кино, базарить, дурачиться у меня на работе — все думал, и сейчас собираюсь звонить, с работы, просто так, но ведь сегодня, на переменке я к ней подошел — она разговаривала с ребятами из ее теперешней группы — так нелепо вклинился в разговор: Панин бы сказал — “Молчи, дурак”. — она только улыбнулась и продолжала говорить; потом встала, попросила у меня освободить ей дорогу — я не освобождал, она настояла — и так все холодно — что случилось? — или это кокетство — вчера на базе там мило болтали, так смеялись — и на тебе! — а я думаю, думаю. Ну думай, думай, садовая твоя голова, как недавно сказал мне одна лысина в плаще, когда я плитку разгружал.
К Славке приехал его друг одноклассник — Серега. Классный парень — военный, лейтенант, служит в Белоозерске, где-то на Востоке, на Амуре — много рассказал, вообще — говорун — говорит, видимо, не терпит молчания — все говорит, говорит, но слушать можно, интересно говорит, про службу, про свою учебу в училище, в Киеве, про жизнь, открытый такой, откровенный, ничего не скрывает — сложившийся уже человек — добродушный, на все — свое мнение, не задумывается ни над какими проблемами — он и меня переворошил внутрях как у того, Мягкова, к которому “зять приехал”. А еще — много винограда, колбасы, фруктов, помидоров. Но основное — разговоры, разговоры.
Смотрел 5-го “Остановился, поезд”. Смотрел, потому что Филиппова, как-то, кажется, еще в прошлом году рекомендовала посмотреть, и вот только сейчас удосужился — понравился фильм — о нашей жизни непростой, о споре, очень сейчас популярном — как жить. Спокойно, не напрягаясь, по-русски, по мягкому — или же по порядку, по суровому, по-немецки, я бы сказал, но без “подвигов” в мирное время, и без ругани друг на друга.
Вот еще: Серега сегодня говорит — вот хорошо, что у нас в армии новый порядок завели — разрешено удерживать с солдата, когда он возвращается на гражданку, до ста рублей за утерянное, или, скажем, попорченное нарочно обмундирование. Хорошо, говорит, но не до конца. А вот, говорит, в ГДР, там у них так. Потерял солдат фуражку — ему новую выдают, потерял ремень, новый дает старшина, но все записывает к себе в талмуд, в ведомость — так на гражданке с солдатика все это вычитают, что он порастерял — и все без ругани, без сутолоки, все спокойно. А у нас — вечно какие-то не до... и не “до” — вечно недоделал закон до конца — остаются какие-то лазейки, когда можно сделать и так, и так и вроде правильно все получается. Тут Сережка в самую точку попал. Так у нас заведено — это не Германия с их orgnung" ом — у нас своё: лучше мы от этого живем, или хуже — и будем ли лучше жить дальше, уповая на “надо”?
И фильм об этом же.
А вот вчера смотрел Бондарчуковский “Они сражались за Родину” — не понравился вовсе. Как мне нравился Тарковский в “Ивановом детстве”, так не понравился Бондарчук в “тех, которые сражались за родину”. Ведь это насилие над актерами — над Шукшиным, — мне его было жалко — ведь видно было, что не его игра, Бондарчуковская — и Тихонов — боже, какая малость. А вот Бондарчук играл самого себя — тут все было хорошо. Не мне судить, каков фильм, рассказывающий о войне — это было бы нагло слишком — мне, мальчишке, рассуждать, правдиво, не правдиво и т.п. но не понравился он мне, не затронул души совсем, не бегали у меня мурашки, не вставали волосы дыбом — мой неподводящий и надежный барометр души, как это ни физиологично. И весь он, Бондарчук, такой — и в “колоколах”, не буду трогать “Войну и мир” и “Судьбу” — плохо помню, давно смотрел. Если что-то помню в “Судьбе” — фильм понравился насколько, повторяю — Бондарчук. Как у него все фильмично, как-то приторно становится. Лучшее о войне — “Белорусский вокзал”.
At 23:00 передавали по селектору “One Way Ticket” by “Eruption” — пошли сильные помехи — интересно, насколько жестко наказали бы оператора за подобные помехи во время транслирования передачи “Песня-84”?
Already 9th of October. I mean — 00:01.
Slava has changed I do not know the reason. But changed. Began to make room ordered, sometimes wipes the floor, clean the eating table, and imagine how nice he spoke to me yesterday! He changed very much indeed. But what is the reason for that?
Вторник, 16. 00:35
Я вот что хочу сказать — недавно подумалось (ехал в автобусе) — вот ведь какая жизнь в наше урбанистическое время получается: дел так много, что случается какая-то история, что-то допустим, неладное, ну, там, несправедливость какая, ведь намереваешься бороться с ней, куда-то ехать, что-то делать, а тут, в дороге тебя застает еще одно дело, еще одна несправедливость — так что, бросать решение первой и решать вторую? Наоборот, закрыть глаза на вторую, до решения первой? Тут и ломаешься. Закрываешь глаза на все. Сил не хватает. Тут есть над чем подумать.
Четверг.
Недавно сделал газету. Венгерскую. На двух порывах. Первым порывом наклеил все фотографии (на девяти листах, на работе, в воскресенье — с 10 до 19 часов гнулся) второй порыв — во вторник — с Сашкой Онохиным — он молодец — тоже живет на порывах — у нас порывы совпадали в этот день — но у меня — понятно — на меня, кроме порыва подействовали и обстоятельства — сроки и В.Н.Денисенко — незримо, но ощутимо — поверить после этого в биополя! — а Сашка — просто энтузиаст. Короче — висит сейчас эта девятилистовая фотомонтаниха у нас на факультете и производит, как говорят, фурор. А я, честно говоря, подходить к ней уже не хочу — сделал — и все. Да еще и некогда — все плитка, плитка. Сегодня сказал — “баста” — уже полтора месяца не был на лекциях — а ей конца и края нет. Если я не писал еще — был на вечере Никиты Михалкова в ДК ЗИЛа — так было здорово! Здорово встряхнуло! До сих пор встряхнутым хожу. Как-нибудь я запишу это все. А сейчас — хорошо на душе. Почему? Наверное, потому что что-то начал делать. Плитка, газета, потом — внутри — ведь внутри — тоже все живет — так и счастья можно добиваться. All you need is love. I feel it (I mean all I need is love). And I feel I find the love. It is not easy but the love will be thankful if it is not easy to find it.
23:40. The same evening.
That is happened. Slave has left. I mean has gone. Home. Just decided to leave this goddam phonyness. If it is so I like him. No words but life, but acts. I would like him, now for the first time for the first time for the long period. For me there is no alternative to go to the graduate. And another event. Slava"s friend is staying here in Moscow, right in our hostel.
October the 19th. The evening.
I have been in two libraries, read the end of the Beatles, the interview with Poul M.
October the 21st.
Это был мой день.
Начался он у меня в восемь часов — проснулся от звонка в дверь. За мной пришел Саша Шишкан. Разбудил, подлец, на час раньше условленного — пришлось идти с ним, в ставать в очередь за билетами. Билеты они с Наташей хотели приобрести на Дрезденскую галерею. Ну ладно, why не помочь. Пока Сашка ездил домой, я стоял в очереди — держал его место. Интересно в очереди стоять. В любой очереди. А тут — такая очередь благородная — картины смотреть. И чего народ тянется, не знаю. Меня все эти походы в картинные галереи только утомляют — ноги болят. А тут еще в очереди стоять. Но я стоял, потому что не мне, а Шишканам надо было. Шишкан меня попросил. Если Шишкан просит, значит, надо действительно. Ну, я и стоял. А стоять интересно в очереди. В любой. А тут — в музей — такая благородная. Все тут такие — из себя. Много телок. Но мало симпатичных. Видел Людмилу Викторовну — она, видимо, с помощью своих студентов ни одной выставки не пропускает. Утро было хорошее — по всему было видно, что и день выдастся погожий. Жалко только, что восхода я не видел — стояли в тени, в тылу музея. Пробовал я читать — читаю сейчас Фадеева “Разгром” — но не читался — когда кругом разговаривают, я не могу читать — интересно, о чем люди говорят. Сзади меня стояли два парня и девушки с ними. Как я понял из их болтовни, они все занимаются рисованием (насчет девушки я не могу с уверенностью сказать, а вот парни — точно так). Так вот все говорили о том, как, и о том, что. И приехали они откуда-то “За полторы тысячи”. В Кремле еще не были ребята, а вот в Пушкинский музей стоят — один был с закавказским акцентом и имя у него было такое же, так что предположительно — оттуда они. О картине об одной говорили: “Ночная охота”, кажется, называется — хорошая, говорят, картина. И еще говорили о том, как надо работать; если учеником начинать у какого-нибудь мастера, то будешь ему подражать, он тебя заставит себе подражать. А ведь надо и думать по своему и рисовать так, как думаешь. В общем, разговор такой пошел лабудовый, что я их слушал несерьезно — так можно болтать бесконечно. Но то, что они мучится не собираются особенно в поисках идей, это совершенно четко было мной услышано и зафиксировано. “Мучиться я, положим, не собираюсь” — один сказал, не грузин. Впереди стоял какой-то мужик — в коричневом замшевом пальто и в шляпе — он-то чего стоял? Читал какую-то книжку про то ли древних греков, то ли древних римлян — не разобрал я. Ну вот, стоял я так до 15-ти девять, потом подошла Наташа. Я и ушел. Принял ее извинения, к тому, что она опоздала на полчаса — “автобус” — и ушел. Взял свое “шматье” и поехал домой (т.е. с работы домой). Когда сдавал ключи от управления на соседний пост, женщине, она спросила меня, куда вешать — на пятый номер. Нет, говорит, на десятый. С тем и ушел. Когда приехал, на Юго-Западную, солнышко уже поднималось — автобус был почти пустой и я один со своей сумкой и “Ригой” занял всю заднюю сиденью. Я собирался позавтракать в нашей университетской столовой и поэтому сошел у УДН — до закрытия оставалось полчаса, и у меня не было времени заезжать в общагу. Но оказалось, что столовая не работает, хотя объявление перед входом гласило, что она не работает только 20-го — санитарный день. А сегодня — 21-е. Я ругнулся про себя, пошел в общагу. Пришел — все спят. Все — это Эджар и Сережка. Сережка сразу проснулся, спросил, откуда, как. Спросил: “Ну что, сейчас — спать?” Я говорю, нет, отоспался на работе — он еще удивился. Удивился потому, что раньше, сколько он тут уже гостюет, я после работы обычно заваливался в кровать часиков до 12-ти. А тут — “выспался”. Он удивился. Я же разделся, пошел в душ. На пути догнал Володю Ахматова — он тоже собрался в душ. Я понял по двум вещам (первое: он сказал — что на улице хорошая погода и второе — он спросил, бегаю ли я еще свои шесть километров. Почему — шесть — я не знаю, я всегда бегал по пять, но вот так он спросил), по этим двум вещам я понял, что он только что с пробежки. Я сказал, отмахнувшись: “А... нет, завязал”. Так мы с ним дошли до дверей душа. Мне было легко раздеться — трусы и плавки, а он затянулся в раздевалке со своими спортивными брюками. Я еще поспешил, потому что подозревал, что все кабинки заняты — негры с утра любят подмываться — и точно, лишь угловая, последняя кабина, по причине того, что была самая грязная, оставалась незанятой. Я встал туда. Бывает еще так — она незанятая потому, что нет там воды — неисправен кран. Но кран, на мое счастье, был исправен и я врубил горячую на всю струю, а потом уж и холодную по вкусу. Люблю я душ. Долго могу стоять, просто так, думать о чем-нибудь. Но в этот раз особенно не задерживался — настроение было хорошее, бодрое, дома засиживаться не собирался — зубы почистил, голову прошампунил и айда в полотенце. В раздевалке один африкан натирался. Они это любят — мазями всякими мазаться. Кожа у него хорошая, правда уж такая темная! А задница — упитанная! Я быстренько обтерся, оделся в свои трусы и вышел. Там еще Володю Ахматова заметил. Он тоже выходил. В общем, оделся я вновь в комнате, поехал в ЦДТ. Позавтракал там. В общем что — я просто пишу, чтобы вспомнить, посмотреть, много ли забывается. А за день так много всего прочувствовано, увидено, услышано, что можно книжку малую написать. Вот я пишу, а об этом утре, что еще до ЦДТ, мог написать в десять раз больше (не вру!) — пишу только самое .... (не разб.) — а сколько мыслей упускаю. Хотелось бы все написать. Но устаю, надоедает. Плохо, нет усидчивости. Так — дальше — коротко — если пригодится. ЦДТ. Юго-Западная — Колхозная — Мир — невышедший репортаж — Кропоткинская — Валдай — прогулка по Калинина, до (потом) кафе по пути в “Повторный” — потом опять Валдай — девочки всякие — Кропоткинская — Валдай — девочки всякие — автобус — Ударник — Кропоткинская — Юго-Западная — девочки всякие — общага — “Деньги теряете” — телеграмма — Киевский вокзал — Юго-Западная — общага — базары. И вот я пишу эти строки. Все... но это был мой день — хороший был день. И думал сегодня много я, и еще больше надо кой о чем подумать.
21 October, the evening.
Буду продолжать от ЦДТ. Позавтракал я в ЦДТ. ЦДТ — это Центральный Дом туриста. Дом как дом, 34 этажа, но может быть и 32 и 36, я точно не берусь сказать — трудно считаются этажи, особенно верхние. А внизу есть кулинария, которая открывается в 10 часов утра. В кулинарии можно купить всякую всячину, но я хожу туда больше для того, чтобы выпить чашечку кофе. “Кофе” — интересное слово. Какие только варианты произношений его и словосочетаний с ним я не слышал. Очень интересно это слово проговаривает буфетчица из седьмого блока — “кохфе”. Я сам иногда говорю: “Одно кофе”, “Кофе, одно”. Сейчас я выбил в кассе не только кофе, хотя и кофе два, и еще сметану, яйцо, два бутерброда с сыром. У прилавка стоят молодые. Мне с недавнего времени стало интересно с ними. Вообще, со всеми, кто стоит за прилавком. Если с ними по-хорошему, то и они — с тобой по-хорошему. Правда, не сразу. Ну, ладно. “Два кофе, сметану, два с сыром, яйцо”. Там, за прилавком, работает одна хорошенькая девушка. Ну, не знаю, молоденькая женщина. Она симпатичная, смугленькая и хорошая. У нее большие темные глаза, прямой небольшой нос, остренький невыдающийся подбородок и красивые губы. Она умненькая и делает свою работу так, как будто она ей нравится. Это нелегко, понятно. Она готовит кофе, берет чеки, подносит бутерброды — и все это — с легкой, едва заметной улыбкой, еще меньше заметной, чем у Джоконды, а передвигается она по своему хозяйству на носочках и кажется, что она не ступает по полу, а скользит над ним. (Тут недавно я придумал (в автобусе, из О.Д.) выражение — “глаза полопались от боли” — просто чтобы не забыть). А остальные девицы там — обычные, скучные, некрасивые, недобрые к посетителям. Таких много. Мне они не нравятся. Мне нравятся такие, как моя Джоконда. И есть еще парень со всеми присущими парню качествами — вот забыл его имя — полез в орфографический словарь — вспомнил — Виталий. Тот тоже молодец — молодец! Кофе я попил хорошо. Устроился у стола, который в самом углу, недалеко от автомата и наблюдал следующую картинку: подошел к телефону парень с девушкой — оба симпатичные, красиво одетые. Он набрал номер, подождал, когда трубку возьмет тот, кто был нужен, передал трубку подруге. Та стала говорить. Она не очень хорошо слышала, поэтому свободное ухо заткнула пальчиком; и еще — говоря, она отворачивалась от своего спутника. А он сначала стоял рядом и было видно, что он делает вид, что она доверяет ему и поэтому он имеет право прислушиваться к телефонному разговору. Но вот она отвернулась и он — какой благородный! — достал сигареты и пошел к выходу. Сначала он сунулся, видимо по привычке, к проходу, где я стоял — торец стола — но я загораживал ему путь и он обогнул стол с другого края. Вышел на улицу, закурил, потом приблизился к витрине, встал напротив ее, разговаривающей по телефону, стал ждать. Такой он был симпатичный, стройный. И было видно, что он гордился своей девушкой, вернее, он опять делал вид, что вот как она ему дорога! Вообще, много сценок было в этом кафетерии — не надо ходить в театр, в цирк — не надо покупать билеты — надо ходить в жизнь — на улицы, в кафе, в парк, надо разговаривать с людьми, знакомиться. Ну ладно. Я вышел из кафетерия (почему-то не нравится мне это слово) — в красной своей курточке, синих своих джинсах, белых своих ботинках — в общем — картинка из модного журнала. Я поехал на автобусе на Юго-Западную. Интересно ехать в автобусе на Юго-Западную (я продолжаю — 24-е октября, вечер). Мне нравится, как я езжу на автобусе — в кармане моей красной куртки “ Viennaline” — единый, в карманах моих Levi"s — денег много, когда я вхожу, все внимание на меня — такой я красивый в своих Puma" х. Все меня признают за иностранца — так мне говорили Славик и Володя и мне это приятно — ведь быть признанным за иностранца — это комплимент, а комплименты мне нравятся. Итак, я вхожу в автобус — обычно последним — пропускаю вперед всех, кто боится не успеть — и вот я в автобусе. Обвожу всех чуть насмешливым, ироничным взглядом — мол, видали, каков я? — и небрежно облокачиваюсь на штангу у окна. Но в то знаменательное утро я, кажется, просто небрежно плюхнулся в сиденье — благо оно было свободно. В автобусе иногда (редко, но бывает) — едет симпатичная девушка — но это бывает очень редко — раз в два года — и я готов ехать за ней и идти за ней и жить с ней, но... увы, меня ждут обычно в такой раз великие дела и приходится жертвовать любовью во их исполнение. Но на этот раз — в это знаменательное утро в автобусе не было симпатичной девушки — еще бы — ведь одну я уже видел в сентябре этого года, следовательно, теперь можно не беспокоиться до сентября 1986 — впрочем, дел великих у меня тоже в это знаменательное утро не было, поэтому путешествие мое до станции метро “Юго-Западная” прошло без происшествий. Как я выхожу из автобуса: это целый рассказ. Сначала все вокруг меня начинают усиленно интересоваться, не выхожу ли я “на следующей”. Меня это радует — ведь это признак повышения культуры общения населения — а это не может не радовать — и я говорю: “Выхожу!” Но как я это говорю! — я произношу это слово “выхожу” — совершенно обыкновенно, не огрызаясь и не рыча, даже немного приподнято — эдак так легкомысленно — “выхожу”, мол. Люди вокруг немного удивляются и потом несколько успокаиваются. Но ненадолго. Остановка-то приближается, а я и с места не сдвигаюсь, т.е. не напираю на впереди стоящего и не кричу ему раздраженно: “Не выходите?!” И народ начинает нервничать, елозить, суетиться. Кто-то боится не успеть сойти, боится остаться в автобусе. А я не боюсь. Я знаю, что над дверьми каждого автобуса есть маленькая черная кнопочка, которую, если нажать, то автобус останавливается и дверь автоматически распахивается — “пожалуйста, гражданин заспавшийся!” Но я не заспавшийся. Я просто не желаю (или, как говорит мой двоюродный брат, “не намерен”) выходить со всеми — я выхожу один, в гордом одиночестве. Так легко спархиваю со ступенек вниз и непременно обгоняю всех тех, кто протискивался к выходу из автобуса вперед меня — так сказать, урок неспешательства.
27. It seems to me — Saturday for sure.
Have you heard of a new reform in China? I have read in a paper. It is very interesting! Very!
28.
Подумалось: может быть так правильно — сначала заработать, заслужить, выбить, достать, как угодно себе благополучие — ну, машину, flat, .... ( не разбор), а девки сами, как на лампочку бабочки слетятся? Или нет? Чего я боюсь здесь — молодость проходит — и 40 лет — это не 25, не такой уже я буду любовник, и не такие бабочки будут слетаться.
Володя предложил продать сюжет: о миллионе форинтов, о Вале, Вас Чичине и грузине. “Бежать в Австрию или жениться на венгерке. Володя не продал, а отдал мне этот сюжет и без моих умоляющих просьб: Ваня на последнем каком-то собрании высказался против Панина и др "s поездки в Ливию.
Недавно купил в нашей книжной лавке такие замечательные маленькие альбомы, слов нет! Три альбома репродукций — Эрмитаж, Русский и Пушкинский музей — так здорово! Что-то вновь пробудилось, что так долго спало — очарование — праздник красок, глаз, форм — давно такого со мной не было — отбилась охота ходить по выставкам — хоть там и не “копии” — но это так охолаживает — стоять весь день в очереди и потом еще бродить меж картин, потом я не могу спокойно смотреть на картину — кругом чужие люди и я стесняюсь. А здесь, дома — у меня в комнате три лучших наших музея устроили мне выставку лучших своих картин — так здорово — у меня живут Гоген, Моне, Брейгель, Пикассо, Серов, Перов, Брюллов. О чем думаю: трудно все вспомнить и описать — почти в каждой картине — столько мысли. Вот взять хотя бы “молодых московских пригородов” Константина Юна — пятеро девушек — их лица — их глаза — у всех разные — в пяти лицах, в пяти парах глаз — все — вся молодежь того времени — я рад за ту молодежь, если она была такая, какими я вижу их с холста Юна.
Вот еще что. Вот посмотрел я картину. Вернее — вот я ее увидел. И она меня увлекла — что-то я вспомнил, что-то я такое же видел, или краски меня удивили — ну и вот я рассказываю об этой картине какому-то приятелю или описываю ее — так как же я буду писать — я ведь буду чужие слова, чужие конструкции словарные употреблять: “на картине изображены три молодые женщины, одетые в черное...” и т.д. И ведь так будет просто и легко читать — и просто и легко описывать — только надо вспоминать, как про что-нибудь подобное писал кто-нибудь другой — но ведь это не твои мысли, вернее, слова — т.е. получается, что если я свои мысли заключаю в эти уже кем-то разработанные фразы и слова (да-да, и слова — ведь их кто-то тоже уже искал), то я изображаю не свои вовсе мысли и ощущения. Вот я стоял в душе. Под струей горячей воды. Запарился. Раскраснелся. И вот я выключил воду, вышел из кабины — и — вот тут кончились описания событий и трудно — начинается описание ощущений — я встал возле кабины, чтобы подождать, когда с меня стечет вода. Я стоял и чувствовал, как кожа моя ощущает холод, т.е. это будут не мои слова — если я забуду, что я чувствовал тогда, в душе, и прочитаю эти слова, то я воображу нечто отличное оттого, что я действительно ощущал. Вот тут и встает передо мной главная проблема — найти мои слова. МОИ СЛОВА,
The same day but 21:00
Я вернулся из города. Я был там в надежде развеяться. не знаю, развеялся ли, но чувство одиночества усиливается, бываю ли я в баре, иду ли по улице, еду ли в метро. Так было и на этот раз. Я поехал на Юго-Западную на автобусе. В автобусе меня сразу приняли за чужого — я слишком был празднично одет для сегодняшней мокроветренной погоды. Когда поезд тронулся, я на перроне увидел Володю Панина (не забыть написать рассказ — все как было, как он рассказывал, с его слов — эта мысль — один из результатов моей поездки) он тоже меня заметил. Я был рад, что он не успел зайти в вагон. Куда же он ехал? Может быть, в “Повторного”? Сегодня там — “Мертвый Сезон”. Я на Крапоткинской сошел, подождал следующий поезд м зашел в него, в первый вагон — на “Библиотеке им. Л” вышел, но его выходящим не заметил. Я пошел к середине платформы, где был выход на улицу. Я сразу же направился в Валдайский бар. Там выпил чашечку кофе — парни удивленно смотрели на мой белый шарф, я его решил не сдавать в гардероб — на мне были белые “Пумы”. — Сейчас, когда я это пишу, вспомнил рассказ В.Панина о голубых — они, оказываются, любят шарфы длинные. В баре мне было очень одиноко — я выпил свою чашку кофе и удалился. Пешком дошел до парка культуры. Мысли были такие — зайти в парк, в тот бар, где мы втроем фестивалили тогда, найти ту Марину, спросить, что же она не звонит — подумал, решил — не надо. Потом, когда уже шел мимо Аленкиного дома, была мысль позвонить ей, предложить встретиться — подумал — к чему? И была еще мысль предложить Ленке удалой разгул у меня на работе, с водкой. И это было ни к чему. Все это — впустую. И я вспомнил ту девушку, с блестящими глазами, зеленую, которая выступила тогда на комсомольском собрании, кажется, она третьекурсница — вот бы мне с ней познакомиться. Буду знакомиться. С тем и вернулся в общагу.
Были еще мысли позвонить Валере — он сегодня первую ночь дежурит, писать роман под названием “Университет” о всей своей сволочной здесь жизни, о сотрудничестве со “Словом”.
Переписываю, что только что напечатал на машинке.
Рассказ
Ко мне пришел Володя Панин и вот что он мне сказал:
— Хочешь, продам сюжет для рассказа?
— Тебе что, деньги нужны?
— Нет...
Я молча занимаюсь своим делом. Знаю, что сюжет выложится и так, задаром. Но на всякий случай говорю:
— Интересный сюжетец?
— Ты знаешь, что в Венгрии была недавно денежная реформа?
— Да. Несколько лет тому назад. А год тому назад...
— А знаешь того грузина, на третьем курсе сейчас, здоровый такой, ну, знаешь ты его, во всяком случае, видел не раз, ну?
— Ну, наверное...
— Так вот он в позапрошлом году ездил в этот же лагерь русского языка в Венгрии, в который вы ездили со Славиком. Его венгерки говорили, что он там пользовался большой популярностью, спрашивали еще, почему он на этот раз не приехал. Так вот, одна подруга подарила ему бумажку в миллион форинтов, дореформенную. Если бы это были новые деньги, это же сумма!
— Пятьдесят тысяч рублей на наши.
— Сколько?
— Пятьдесят тысяч.
— Вот. Ну, привез он эту бумажку в Союз, она совсем новая, не затрепанная. С этой бумажкой потащились к Ване Александрову, он старостой был, ответственный за студентов (весной это было) и, как будто ненароком показали ее ему. Спросили, что можно с ней сделать. У Вани аж глаза запрыгали от мыслей всяких. Ну, он вида не подал, а начал: “Можно вот что: жениться сейчас на венгерке, а там и в Австрию махануть”. Ребята, говорят, струхнули тогда, пожалели, что такую шутку завернули, а она вот так разворачивалась. Ну и смотались тогда. А Ваня потом часто подходил к тому грузину и спрашивал его, как он решил, с деньгами. Приходит и спрашивает: “Ну что, как будешь делать?”
Вот такая история.
Я сидел, молчал. Потом говорю:
— Не надо было тебе рассказывать эту историю мне.
А он сказал:
— Я знаю, кому рассказывать.
От 31-го осталось 50 минут.
Я вернулся из театра. “И больше века длится день”. Ставил Вахтангов и Эдигея играл Ульянов. Постановка Мамбетова. Вот что мне понравилось — мне понравилось все, а главное, что мне думалось: Ульянов и другие на сцене делали так, что я думал: я думал, хотел я этого или не хотел, я думал о том, что такое Родина и почему ее надо защищать, я думал, почему театр, а не жизнь заставляет думать и так ли должно быть. Я думал о том, что это правильно — что я не звоню Алене, не сближаюсь с Мариной, я думаю, что надо отослать письма Наташе, я думаю, что надо жить так, чтобы не было за спиной предательски слабого прошлого, чтобы не надо было оглядываться назад в сомнении, поддержат ли тебя твои воспоминания — чтобы быть уверенным, что поддержат. Я ехал из театра и в автобусе незнакомые мне люди, незнакомые друг другу разговаривали так, как будто это были близкие друзья — я представил такой всю нашу страну — я бы за такую страну пошел на пулеметы. Еще я вспомнил всех фронтовиков, о том, что не встречал среди них гнилых и вспомнил того парня, который показывал свои кулаки и бил себя в грудь, что он воевал в “Афгане” и его за это надо почитать и любить, как героя, и ублажать его. И еще я подумал, что надо написать статью в “Слово”, обо всем этом рассказать.
А потом — эти лазеры и вообще — как, я думал, возможно ставить на сцене такой роман? А ведь поставили, так, что у меня такое впечатление, такая теперь уверенность, что на сцене можно поставить все, хоть “Войну миров”.
Третье ноября
Вчера был в МГУ на лекции по зар. философии. Впечатление — как камнем по голове! У нас так лекции читают разве что Попов и Карпов, да и то с большими оговорками. Было интересно действительно слушать. Говорили о Сартре. Вышел просветленным как после Вахтанговской постановки “И дольше века длится день”. Эффект такой же. И все удовольствие — бесплатное. Леня говорит: “Это еще что! Вот лекции читает ... (Какой-то профессор по ист-мату) — вот это да! Правда, закружился я с ним и времени не осталось хлеба купить. Ограбил вчера Валеру М. Леня хотел приехать ночевать у нас в комнате, на Славиной койке, да не приехал. Вчера ........ (неразб.) делал альбом венгерский, показал первый альбом свой Эджазу. Пленку ему засветил, а может, он ее давно засветил, кассета была без крышки. Но самое главное — я вчера был в МГУ!
3 ноября, 22:25
Раньше я больше верил написанному, напечатанному. Сейчас (послушав лекцию в МГУ) верю больше устному слову.
Написать для “Слова” статьи о “Буранном”, о лекции в МГУ.
5 ноября — перепись с написанного 4-го:
В одно время я думал так, в другое — иначе. Где я думаю так, как мне надо думать, чтобы сделать так, чтобы что? — сделать людям больше хорошего? плохого? сделать лучше себе?
Вот Steinbeck — пишет свои идеи, их облекает в форму — здорово получается.
Толстой — смотрел только что герасимовский фильм. Хорошо!
Шавари Карапетян — 20 лет жизни.
Узнать о Януше Корчаке (газовая камера с учениками).
Ведь как все получается — все наука строится на изучении и систематизации фактов, случившихся ранее. И тот, кто, невзирая на то, что он поступает с точки зрения науки ненаучно, а значит и не правильно, кто преступает каноны, тот рискует быть в немилости. Лишь признание, по счастливой случайности, его деятельности (благодаря работоспособности, его гению, его силе, его мужеству) делает его фактом науки, и тогда эта самая наука (литература) берет его на вооружение, берет его к себе в компанию (и он обычно поддается этому — приятно, черт побери, быть в одной компании с наукой) находит ему место в своей системе.
А на черта мне такая наука, если она ни хрена не может мне сказать, что будет со мной завтра?
Сейчас разум спас меня от очередной безумной выходки. И ведь здесь стыд едва ли перед другим, и даже... впрочем, может быть и так, но, в данном случае хочу чувствовать природу, побыть зверем, и может быть даже человеком. Только страсть делает человеком — нет страсти — нет жизни.
8 ноября
Сначала перепишу то, что недопереписал 4-го.
Все рассуждения мои — разрывчаты, между собой не связаны. Путаюсь я в собственных мыслях. Начинаю с поверхности, а глубже — уже вопрос — а к чему? Может быть, так и надо, а надо так вот? Вот подвиг, говорит этот проф. на лекции по Сартру — подвиг в той высшей степени подвиг, что сделан тихо, сделан так, чтобы никто не знал, кто его совершил. И сразу мне думается — а к чему эти подвиги совершать — кому они нужны? Что от твоего подвига изменится? Не пустое ли это все перед чертой вечности вселенной — ведь возимся, как муравьи в муравейнике, суетимся, возводим холм — а все к чему? Ну ладно, пусть я делаю что-то, и другим становится лучше от того, что я делаю, а мне — становится мне от этого лучше? Говорят, что да, становится — у нас труд на благо общества в почете.
Или я просто ничего не делаю сейчас, чтобы не чувствовать эту самую благодарность людскую? Наверное так. Ведь чуть не плача, вспоминаю свои самые лучшие дни — в стройотряде, и армейские годы, и венгерский месяц, когда работал, работал не для себя — так было хорошо! Трудно, но хорошо (тут Сартр (до сих пор нахожусь под впечатлением этой лекции) говорит о стыде, что, мол, это из стыда выглядеть хуже, чем о тебе думали, работал я так много. Может быть, так, но было еще и такое — я хочу так думать, что стыдом не назовешь — наверное, благодарность людей за твой труд).
А сейчас я учусь, в университете — и мало радости в этом. Узнавать что-либо новое и долго не знать применения своим способностям... Так долго ничего не делать трудно.
Сейчас пишу о том, что было вчера. А вчера было вот что. Да — коротко о том, что было еще раньше — ходил на “Шестое июля” — такой хороший фильм — еще — “Лев Толстой” — тоже очень, очень... В “Моем избраннике” видел Лену Иващенко — молодец! Надо Валере М. сказать. Да — день группы в моей комнате — 5-го, после занятий. Еще делал фотографии — так неудачно — почти все пожелтели!
Вот, я теперь о том, что было 7-го. Утром была демонстрация. Я был на ней. Приехал домой и надо было собираться на работу. Но на работу долго не мог попасть, т.к. искал Валеру, у которого были ключи. Наконец, Валера нашелся и в шесть я был на работе. Сходил в арбатский гастроном, купил шампанское, закусон, зашел в контору и направился на гулянье. Сначала познакомился с двумя, потом с одной — Наташей, потом с тремя — Сережей и двумя Татьянами. Пригласил их к себе — выпили шампанское и их “Салют” — посидели, попечатали на машинке, познакомились, в общем. Таня дала мне свой телефон. Она школьница — но интересно — она почти взрослая, я не думал по внешнему виду, что она десятиклассница. Вообще, в моем представлении — они больше дети — но это не так — они уже почти взрослые люди. Она не против нашего с ней более близкого знакомства. Я тоже, но чувствую, что и это — зря. Хотя она и неплохая девушка, со вкусом одевается, трезво мыслит, довольно привлекательная и т.д., но сильного влечения я к ней не испытываю. Я ее конечно плохо еще знаю, но уже заметил, что особых качеств у нее мало, хотя, конечно, у нее еще все впереди — чистый листок она, и что она может рассказать о себе — неужели мне опять играть роль старшего наставника? А хочется быть на равных, хочется получать что-то интеллектуальное, не разумные вести беседы, нет, но просто вести дружбу не только на почве развлечений, но и на почве духовной. Хотя, опять говорю — она неплохая девочка, милая. И у меня начинается новая жизнь — needles and pins again.
Вечер 8 ноября
Вот как это было. Я обратил внимание на троих, стоящих в толпе — двое из них были парень с девушкой — они стояли, прижавшись друг к другу, и любовничали, третьим человеком была девушка — она стояла чуть-чуть отдельно от них и, мне показалось, чувствовала себя несколько лишней. Это меня заинтересовало. Я встал недалеко от них, можно сказать, в нескольких шагах и начал изображать из себя ждущего, как и все на площади, начала салюта. Иногда я поглядывал на девушку, ту, что была лишней. Она тоже стала смотреть на меня. В общем, я начал игру и ее надо было продолжать. Я подошел к компании и сказал: “А что если я присоединюсь к вам, не буду я лишним?” Ребята ничего не имели против. Так мы познакомились. Его звали Сережей. А девочек: “А у нас одно имя — Таня”. Это было просто. Потом прогремел первый залп салюта — но мы ничего не видели — небо заволокло туманом и таким образом зрелище пропадало в нем, давая о себе знать лишь грохотом и смутным свечением сквозь туманную пелену. Я предложил всем отметить это дело бутылкой шампанского — ребята были дружелюбные и согласились. “А где?” — “Да тут, недалеко, на Волхонке”. Немного подумав, они согласились на Волхонку. Сначала мы пробовали пройти через Красную площадь, но это оказалось трудновыполнимым и я предложил пройти по набережной вдоль кремлевской стены. Там мы и пошли. Я уже пригляделся к своим новым знакомым — Сережа со своей девушкой — оба довольно симпатичные — оба были навеселе — это было видно по их лицам и поведению, но их это только украшало, вторая девушка — я предложил ей руку — она была в черных тонких матерчатых перчатках — она дала мне ее, я ощутил ее пальцы — была совсем трезва. Мы болтали о разной чепухе. Я думал, что все они студенты. Каково же было мое удивление, что девушки оказались десятиклассницами! — сначала я просто не поверил — особенно не скажешь этого про мою спутницу — это была чистой воды студентка — сейчас я пишу и снова сомневаюсь, что она школьница — кажется — это розыгрыш. Она не боялась меня, не стеснялась, было легко с ней идти. Она была в черном пальто, джинсах, каких-то полусапожках, простоволосая — мне кажется, она несколько полновата, во всяком случае, лицо говорит об этом — полные щеки и губы, но она если и полна, то совсем немного и приятно. У нее черные глаза, волосы и брови. Она больше серьезная. Симпатичная и не боится ходить. В общем, я дал ей понять, что это я из-за нее подошел к ним. Но тем двоим я никак не дал это понять. Вместе мы добрались до моей конторы. Было некоторое время, когда они колебались — идти за мной или не идти — черт знает, куда это я их заведу сейчас, я и сам почувствовал некоторую озабоченность — сказал об этом Тане. Она развила мою тему, но тем не менее я видел, что и она трусит немного. Только когда я открыл дверь и пригласил их пройти, напряжение спало. Мы поднялись наверх. Им понравилось мое место — было тепло и светло и не кусали мухи. Мы устроились в кабинете главного инженера.
10 ноября
Буду продолжать.
“Кристаллизация” продолжается.
Сережа достал сразу свой “Салют”, видимо, он почувствовал себя несколько обязанным мне за мой радушный такой прием гостей — достав бутылку, он стал не таким скованным (трудно идут слова: “скованным” он никогда не был, но — трудно идут слова). Итак, мы разлили по первой — Серега было заглотнул весь бокал сразу, но посмотрел на меня, остановился и тоже стал смаковать. Впрочем, смаковать-то было нечего — “Салют” — паршивый напиток, как газировка, я это почувствовал, когда открыли мое шампанское — а вот закуски — совсем паршиво — я выложил на стол кекс “столичный” и колбасу за 2.20, обезжиренную, и батон хлеба — все то, что предусмотрительно закупил, вернее, успел да закрытия “Арбатского” закупить, но тем не менее всем это понравилось и колбасу, что я меньше всего ожидал, умяли почти в один присест. Совершенно внезапно зазвонил звонок. Мне пришлось тушить свет в кабинете, закрыть их всех там (вот, думал я, как они там сейчас себя чувствуют — впрочем, не знаю, что они обо мне тогда думали, но думать можно было все что угодно). Я уже побежал отворять дверь (думал, что это Вал.Ивановна) как вдруг понял, что у меня тут, на секретарском столе ворох их курток и пальто и сумок — представил себе, что будет, когда бы я их не убрал. Но все обошлось так мирно, как я этого не ожидал. Оказалось, что это работница бухгалтерии пришла с салюта забрать свои продукты из кабинета — сейчас подумал, а что если бы такая мысль пришла в голову главному инженеру — припереться в праздник вечером для того, чтобы забрать из своего кабинета забытую бутылку или еще что-нибудь! Но это только сейчас я так подумал, а тогда все оказалось мило. Я подождал, когда гости уйдут и возвратился к своим гостям. Да, забыл, перед этим звонил Валера — спрашивал, как я там, не лег ли еще спать. Я сказал, что еще не лег. Но все это я пишу про то, что было, а не то, как было. А было вот как. Таня сидела свободно в инженерном кресле и угощалась столичным кексом. Я произвел на них, как мне кажется, достаточный эффект своими рассказами о себе — что я студент, уже выпускаюсь, знаю английский, филолог, работал с американцами — Таня дала мне свой телефон. Сережа и Таня его были мной очень довольны и несколько стеснялись меня — т.е. чувствовали себя детьми со взрослым дядей. Правда, еще они удивились, что мне 25 — они думали, что мне 18-19 лет. Мне польстило это и я расплылся. А не надо было — это признак слабости — размягчаться от таких женских комплиментов. Таня была посерьезнее этих двоих — может быть потому, что ее не развозила эта любовная лирика и лобызания, кои охватили Сережку и Таню светлокудрую. Но и их любовные дела отличались такой детскостью — словно они впервые попали в укромное место и не знали, как целоваться. Мы же с Таней провели вечер на уровне. Редко я приближался к ней — я видел, что это не требуется. Я увидел, что у нее есть одно словечко, к которому надо будет привыкнуть — “тише!”. Это “тише” заменяет все: “подожди”, “не надо”, “спокойно” и т.п. Поговорили о ее планах, мечтах, об одежде. Она плохо обо мне подумала, когда я побоялся участвовать в спектакле, где она была режиссером, а я (эту роль сыграл Сережа) был бы актером — роль брата Тани, ответствующего перед мамой, где его сестра. (вот пишу все это и вижу — корявый слог, корявый стиль, слова — не те, пишу не то, что хочу — не умею подчинить слова мысли — никуда дело не гоже).
А сегодня первое свидание — немного банально — опять кино — но что делать? — и она не была против. Кто знает, может быть — это ее первое кино? Вчера читал про Джефферсона — в его 20-страничном письме, написанном левой рукой (правую он сломал при падении с лошади) своей любимой женщине — о равновесомости счастья и страдания — все-таки, он считает, счастье стоит того, чтобы за него потом пострадать. Куда я иду? Я уже испытал одно такое счастье — я ведь не полюблю ее — она не для меня — мне нужно маленькую, слабую, доверчивую и влюбленную в меня по уши, — но Таня — совсем не такая — куда я иду, и куда я ее тяну? Наверное, не следует слишком... впрочем, это уже работа не сердца, а разума — и тут Джефферсон рассуждает так, что их работа должна сочетаться, чтобы избежать чрезмерных страданий.
11 ноября.
Перепишу то, что выливал вчера во время дежурства.
Очередной урок преподнесла мне загадочная и очень интересная штука — жизнь. Я стою “посреди зимы”, тепло одетый, сытый, средь бела дня, один, и вокруг меня — снега, ослепительные снега — и нигде ни одного следа, который бы вывел меня из моего одиночества. Но, может быть то, что было сегодня, и есть тот след? Стоит только сообразить, куда идти — по нему, по следу, или в обратную сторону? — и я спасен?
Случилось вот что. Таня не пришла. Не пришла и все. Так обидно и вместе с этим: “Может, это к лучшему?” Ведь если это урок — то зачем же обижаться? Может быть, надо благодарить? Ту же Таню. Что я только не перечувствовал, ожидая ее в метро, как мы вечером накануне договорились — в кармане джинсов у меня лежали билеты в Звездный, на “Спартак”, в кармане куртки — шоколадка “Сластена”, купленная мной за 35 копеек (для Тани) по пути на свидание.
Вспоминаю сейчас день, что прожил, не могу сказать, что я был в приподнятом состоянии — сейчас бы, когда уже все определено, я бы сказал, что это предчувствие не давало мне права для веселого настроения. День я провел в тревожном ожидании трех часов, когда можно было ехать на Кропоткинскую, где я обещал ждать ее. Помню, как тревожное это ощущение отдавалось в груди, высасывало все из сердца, заставляло думать нехорошее про любовь. Я читал, слушал музыку, лежал на кровати, мечтал о нашей встрече, о следующих, будущих свиданиях, а внутри иногда так — пусто-пусто, и думалось — неужели опять? Опять все то, что заставляет радоваться и тревожиться одновременно, испытывать наслаждение и боль, смеяться и плакать — опять любовь?
Но вот на часах — три и я, одевшись, еду. Я готовился к этой встрече (весь день), тщательнее, наверное, иной девушки — я чистил свои рыжие туфли, те, что так идут к голубым джинсам, я стирал свою клетчатую рубашку, хотя ее под свитером и не видно совсем, а я хотел, чтобы не дай бог, от нее не пахло потом (Здесь запись обрывается — я бросил писать, потому что зазвонил телефон. Я поднял трубку и спросил “кто это?”. Молчали. Положили трубку. Я подумал совсем минуточку и набрал ее номер. “Таня?” — “Да” — “Что с тобой?” — “Ты знаешь, я заболела” — так слабенько, виновато. — А ты меня обманул — сказал, что весь день сегодня дежуришь” — голос добрый и виноватый. Я объяснил. Мы разговорились. Оказывается, это она звонила. И все оказывается не так, как я вообразил себе).
И все совсем по другому. И снова у меня за спиной — крылья. И снова — “кристаллизуется”, по Стендалю. И не только в моем воображении. Мы с ней долго, два с половиной часа говорили — разговаривали — так мило и по-дружески — и только сейчас решили сделать маленький перерыв — и говорили обо всем и я думаю, она умненькая, хорошая девочка.
Пишу после второго периода. Мы встречаемся в пятницу, здесь — вдвоем (я спросил, что приготовить — я ведь даже растерялся — как, сразу вдвоем? — я, так не спросил, конечно, я подумал, может быть, предложить ей пригласить еще и Сережу с Таней — но она сказала — “А все, что хочешь!” — и все предложения сами собой отпали — “все, что хочешь”.
И еще — пришло письмо от Веры. Я рад.
11 ноября. Вечер.
Письмо от Веры пришло и кстати и не кстати — не знаю уже как и думать.
Мне его вручил Валера М., я собирался тогда на работу — для этого я поехал в общежитие, после того как продал билеты на “Спартак” — это уже будет отдельная история. Вообще — тут в этот день столько событий навернулось, что по каждому можно историю писать. Одно уже то, как я ехал с Вернадского до общежития — хреново было на душе, что говорить! Но вот — я в общежитии и — Валера приносит мне письмо — из Венгрии, от Вероники! Приятно было, нечего сказать. Даже неудобно получилось — я немного по-спекулянтски думал в отношении Валеры — вот, мол, откуда письма получаю! Но нет, я не думаю, что Валера так подумал — вид мой, с каким я забрал у него мое письмо, говорил совсем ему другое. Я о другом совсем думал тогда и письму почти не обрадовался. Неожиданное горе подавило долгожданную радость своей энергией удара (Не спорю — несколько напыщенно, но — того требует драматичность всей моей тогдашней ситуации — я чувствовал себя разбитым). Я еду на работу. Читаю в метро письмо. И опять — как с Валерой — распечатываю его у всех на виду, чтобы все видели — иностранный конверт с иностранными марками — и опять в мою пользу сыграло мое горе — лицо мое было каменное — как будто читаю письмо от давно безразличного мне приятеля. Приехал на работу только к выходу последних служащих — они поприветствовали меня, желали спокойного дежурства — я что-то пробурчал в ответ и захлопнул за ними дверь. Покушал колбасу, попил чаю, начал изливать свое горе на бумагу. Только начал, дошел до рубашки — позвонили. Звонила Таня. Это все изменило. Теперь мне уже кажется (это она мне внушила), что тревожное мое состояние было оттого, что она болела и уже знала, что не поедет, и хотела, чтобы я ей позвонил. И она почти не виновата передо мной — да она совсем не виновата — ведь если бы я дежурил днем, она бы позвонила и сказала бы, что приехать не может, болеет, а меня не было, а она звонила и ей сказали, что меня не было и она позвонила только в половине седьмого (сейчас вспоминаю того инженера, который проходил мимо меня у Кропоткинской — не ему ли она звонила тогда — уж больно внимательно он на меня посмотрел тогда) — а подумал я сейчас про ее внушительные способности не зря, хотя это и ерунда, но когда я угадывал, на каком этаже она живет — я угадал правильно, хотя и с третьей попытки — на седьмом — надо же, сказал я, и даже вслух, она переспросила, но я не стал распространяться. Потом я угадывал этаж друзей Тани и тут уже угадал быстро, тоже — 7-й. Потом уже звонок — я ведь сразу почувствовал — Таня — но спрашивать не стал — по телефону так не делают, вернее, не следует делать — но интересно — я не собирался ей больше звонить — не хотел, хотел порвать — хотя и были мысли — а может, что-то случилось, но звонить не хотел, по крайней мере тогда. А вот сразу позвонил, как там опустили трубку. И вообще.
И вообще — это так здорово. Пусть это не социальная выгода, хотя и такое может быть — но это здорово, что у меня теперь снова бьется сердце, так долго оно билось впустую! Это здорово, что вновь страдаю и радуюсь — это лучше, чем жить бесчувственной амебой.
Помещаю в дневник параллельную запись моего телефонного разговора с Таней, на газете “Правда” — работа для психоаналитиков.
11 ноября, поздно вечером.
Завалился Борис с Онохой. Пьяные и разговорчивые. Я набрался терпения и стал их внимательно слушать — насколько хватит их словообилия. Некоторым образом это было интересно — послушать и про себя, и про других и про них самих. Больше в этом упражнялся Борис, Онохин больше поддакивал, а потом и вовсе ушел “позвонить” — а Борис наедине со мной попробовал выдать свое кредо — “по течению, или по волнам, и никому не делать плохое. Разве я кому-нибудь из вас сделал плохое?” Нельзя сказать, что на меня его доверительность не оказала действия, но сейчас, подумав, понял, что, если то, что он мне тут наговорил, принять за правду — то Борис — не очень интересная личность. Но вот он пришел опять, вернулся, за чайником и стаканом — и вот что он мне сказал — “А я вас всех люблю. А вы все равно это никогда не увидите” — и это уже интересно.
А тут заявился Панин (Панин, который уехал домой и приехал) и объявил: “Двушки не найдется?” Взял у меня двушки и еще объявил: “Сейчас Славик придет”. Вот приятно то как будет.
А я устал уже от Бориса. Мне бы отдохнуть немного. Ну ладно, будем встречать гостей, черт с ними, а я счастлив сейчас, ей-богу!
12 ноября
Пришел Володя и пили чай. Рассказывали друг другу разное. Оказывается, он приехал один, без Славы. Собственно, рассказывал он, а я все больше слушал, боясь своими рассказами утратить что-то личное, что сейчас согревало меня внутри — много раз я убеждался уже в этом. Но Володя делился со мной разными своими мыслями, впечатлениями и грех мне было не рассказать и о себе, о Тане. Впрочем, более хотелось просто похвалиться, что, мол, и мы не лыком шиты. Рассказал, что ходил на лекцию в МГУ, о событиях в школе, и о Тане. Он не стал интересоваться деталями моего знакомства, думаю, он собирается сделать это сегодня — уж наверняка он к вечеру подойдет, он тоже хитрит. Впрочем, он уже живет не в здешнем мире — 23-го — улетает, вместе с Сашкой, Алешей и еще одним Сашкой в Ливию, переводчиком. Счастливо!
“А я остаюся с тобою, родная моя сторона.
Не надо мне счастья чужого, чужая земля не нужна!”
Сегодня ходил в бассейн, боюсь, что на тренировку во вторник не попаду — встречаюсь с Наташей по поводу перевода.
А вообще-то я что дневник-то достал! — хотел сказать (опять под впечатлением В.Печатного), что в любом споре — хладнокровие, или красноречие (напускное), но обязательно — аргументы, в споре главное — насколько вескими будут мои аргументы.
Еще — как бы умен ты ни был — весь твой ум — в твоих делах — только через труд ты сможешь добиться признания и любви — это к вчерашней заявке Славика Булавина за чаем.
Сегодня мельком прочитал в “Литературке” статью о госплане: вот противоречие — предприятие не заинтересовано в принятии высокого плана перед госпланом.
О политической активности масс — что это значит? Это значит, что в стране что-то ненормально с точки зрения этих масс, что-то они хотят изменить. Так чего же горевать, что у нас нет такой активности? С другой стороны, может получиться так, что всем на все наплевать. И у нас все же больше идет активности сверху, нежели снизу. Ну и что, разве это несправедливо? — наверху то сидят наши избранники! Я хотя бы одного человека, которого избирал — встречал лично? разговаривал с ним? имел возможность оценить его качества? нет — за кого же я голосую?
А что я могу предложить? Может быть, это моя вина, что я не встречался с кандидатами — а разве не так? И все же во всем надо разобраться самому.
14 ноября.
О Пугачевой и ее песнях.
У Пугачевой есть новая песня. О птицах. Слова, стихи — обыкновенные, хотя и так сказать нельзя — т.е. они у нее обыкновенные с наших для маститой певицы мерках и требованиях — но — что она делает своиv голосом — она своим голосом расширяет значение слов — Голос у нее такой, что... Вот как она поет свои песни — она не вкладывает в них видимость чувств, такая видимость сразу себя проявляет — она вкладывает в них свой смысл, свою судьбу. Она каждым словом говорит так много, что я дальше не хочу писать, потому что мне стыдно, что я такую простую мысль никак не могу выразить в словах.
16 ноября.
Вот что я хотел записать. Вот я часто думаю, откуда у меня взялась эта инфантильность? безволие? Подумалось о времени Павки, о времени Гамильтона, о других временах и подумалось о нашем времени — и что же — каково он, наше время — что не могу я пока, или — уже (после техникума и армии и первых лет в Москве)? найти себе интереса в жизни, цель общественную, где был бы я — за всех, а все — за меня. Что же делать — пускаться в толстовщину — бороться за добро в одиночку, в самом себе искать причину этой беды? А что еще — пускаться в общественную стезю — где все роли уже розданы и где своей борьбой лишь будешь служить орудием того, кому твоя борьба выгодна. Я бы не думал так, если бы не видел, что в подавляющем большинстве люди думают не об общественном, а о себе, и всегда прикрывают это. Я не говорю обо всех, я знаю, по счастью, людей, которые совсем не такие, я знаю, но их сейчас нет со мной, а окружают все карьеристы, политики, рвачи, себе на уме и дураки; а я, собственно, тоже должен найти свое место среди этих же, из моего настоящего окружения. Только вот какое имя себе дать? Дегенерат? А может, попроще что-нибудь? Коптитель неба?
Вот еще о науке. Есть ли сейчас чистая наука, без политики? — нет. И я знаю доказательства.
17 ноября.
До того, как я перепишу галиматью, сочиненную вчера, до приезда Тани, запишу вот что. Недавно я Панину сказал: “Вот, Володя, нельзя словами доказать, умен ты или нет, не могу я Зеленину сказать, что он дурак, и не могу я даже думать про себя, что я умный. Это бездоказательно, а потому это ошибочно. Только делами, поступками можно что-то людям показать, доказать. Как с тем же Славой Булавиным — послали мы его с нашим чаем и с его футболом подальше и что — кто из нас умен, кто — невежда — это покажет время”.
Вот что я сказал тогда Володе. И вот что подумалось совсем недавно, когда ехал на автобусе с работы — ведь я думал об этом уже раньше, и писал об этом — и дальше писал: “в споре о Толстом” — хорошо я там сказал — ведь спорь — не спорь — оставь на время, будущее покажет — но что оно способно показать? Что ты можешь доказать кому-то, если у всех свои мерки этого доказательства, каждый по своему расценивает, к чему пришел человек: стал ли главным инженером завода или уехал в деревню и пасет там коров.
Переписывать не хочется. Вложу еще один листок.
Приехал Бурковский.
24 ноября.
1 декабря приезжает мама с Ялты.
С Таней трудно. Грустно опять. Слушаю The Wings. Многое хочется рассказать, но не сейчас.
Жду я звонка или нет?
Она не обещала позвонить
Но я ей обещал, и я звонил
Как надо, в шесть. И не меня винить
за длинные гудки.
И вот я жду.
Чего?
Дальнейшего обмана?
Или вчерашнего мне было мало?
И все равно я жду.
Надеюсь и не верю,
что будет так, как хочет этого она.
Хотя так проще
Мне.
И ей отрадней представлять
Что вот, мол, был, да не
пришелся по душе..
Уж я его гнала!..
И мне ... по мне уже
Что не девчонке слабенькой
Мужские выговаривать слова
А впрочем, был ли я мужчина
Когда вчера заплакала она
И кто тогда ударил первый?
И кто теперь обязан ждать звонка?
Четыре, семьдесят четыре и семнадцать,
девяносто пять —
и длинные гудки.
Гудок — и пауза опять. Гудок и — пауза. Гудок и — пауза.
Она хорошая.
Она живет на речке Яуза
Метро “Медведково”,
и в месяце ноябрь.
Просмотренные фильмы:
СЛЕЗЫ КАПАЛИ
ВОКЗАЛ ДЛЯ ДВОИХ
ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
ВЛЮБЛЕН ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ
ПОРТРЕТ ЖЕНЫ ХУДОЖНИКА
СРОК ДАВНОСТИ
ИЗБРАННЫЕ Соловьев
КРАСИВО УЙТИ
ВАЛЕНТИНА
СТРАННАЯ ЖЕНЩИНА (Райзман)
БЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ
ЧЕСТВОВАНИЕ
РАЗБУДИТЕ МУХИНА
ЛЕТАРГИЯ
ОСЕННИЙ МАРАФОН
СПАСАТЕЛЬ
СТО ДНЕЙ ПОСЛЕ ДЕТСТВА
О, СЧАСТЛИВЧИК
ДВОЕ В ГОРОДЕ
ОЛИВЕР ТВИСТ
ТАЙНА ЧЕРНЫХ ДРОЗДОВ
ОХОТНИК
ЖУРАВУШКА
ПРОВИНЦИАЛКА (Франция)
ВРЕМЯ ЖЕЛАНИЙ (Райзман)
ИВАНОВО ДЕТСТВО (Тарковский)
СОУЧАСТНИКИ
ЖЕСТОКИЙ РОМАНС (Рязанов)
ФРЭНСИС США (28 августа 84)
СТРАННЫЕ ЛЮДИ (Шукшин) (25 августа 84)
SPARTACUS1 (октября 84)
ОСТАНОВИЛСЯ ПОЕЗД (6 октября 84)
ШЕСТОЕ ИЮЛЯ (Карасик) (6 ноября 84)
Прочитано:
И.Ефремов: Час Быка
А.С.Макаренко: Педагогическая поэма
Н.Островский: Как закалялась сталь
Венс: Возвышанное и земное
В.Гюго: Человек, который смеется
Э.Золя: Жерминаль
И. Тургенев: Отцы и дети
А.С.Пушкин: Евгений: Онегин
М. Лермонтов: Герой нашего времени, Мцыри
А.К.Дойль: Записки: о Шерлоке Холмсе
А. Толстой: Гиперболоид инженера Гарина, Аэлита, Хождение по мукам, Петр Первый
Л.Н.Толстой: Воскресение
Серафимович: Железный поток
Ф.М.Достоевский: Идиот, Преступление и наказание
Сервантес: Дон-Кихот
Дюма: Три мушкетера
М. Твен: Приключения Геккельбера Фина, Приключения Тома Сойера
А.М.Горький: Мать
Р. Роллан: Очарованная душа
В. Липатов: Серая мышь, За два года до войны, Сказание о инженере Прончатове
В. Каренин: Два капитана
Ч. Диккенс: Приключения Оливера Твиста
Э. Синклер: Автомобильный король
Войнич: Овод
Ильф и Петров: Золотой: теленок, Двенадцать стульев
С. Сартаков: Философский камень
А. Грин: Бегущая: по волнам
С. Экзюпери: Маленький принц
Э. Хемингуэй: Старик и море
Д. Лондон: Белый клык, Морской: волк
Чернышевский Что делать
М. Горький: В.И.Ленин
М. Твен: Принц и: нищий
Н. Гоголь: Мертвые: души
Б. Лавренев: Ветер, Сорок первый, Рассказ: о простой вещи, Срочный: фрахт
Д. Лондон: Мартин Иден
Д. Стейнбек: Консервный ряд
И. Тургенев: Дворянское гнездо
Лихоносов: Чалдонки, Тоска-кручина, Эллегия, Когда-нибудь
В. Гюго: Собор Парижской: богоматери
Э. Золя: Западня
P. Abrashamson: The path of Thunder
Э. Базен: И огонь пожирает огонь
Джон Стейнбек: Жемчужина, Квартал: Тортилья-флэт, Гроздья: гнева
E. Hemingway: Fiesta
Э. Гофман: Золотой: горшок, Крошка Цахес, Повелитель блох
Стендаль: Красное: и черное
И. Бунин: Антоновские яблоки, Лапти, Книга, Темные аллеи, Поздний: час
И. Тургенев: Ася
М. Булгаков: Мастер и Маргарита
Б. Лавренев: Гравюра: по дереву, Старуха
И. Ефремов: Лезвие бритвы
A. Haily: Runway zero-eight
E. Hemingway: A ferewell to arms
Дидро: Кандид
Д. Стейнбек: Путешествие с Чарли в поисках Америки
O"Henry: The guilty party
Гомер: Одиссея, Иллиада
А.С.Пушкин: Цыганы, Дубровский, Капитанская дочка
Э.М.Ремарк: Жизнь взаймы
Л. Вежинов: Звезды над нами
В. Быков: Сотников
Распутин: Век живи, век люби
О. Бальзак: Отец Горио
С. Моэм: Луна и грош
Гончаров: Обломов
Герцен: Кто виноват?, Сорока-воровка, Доктор Крупов
Бальзак: Утраченные иллюзии
Ю. Бондарев: Берег
S. Mougham: The rain
Тургенев: Рудин, Накануне
Мопассан: Милый друг
Р. Тагор: Жертвоприношение
S. Mougham: Cakes and ale
Ч. Айтматов: И больше века длится день...
Р. Роллан: Кола Брюньен
Р. Мерль: Мальвиль
Д. Олдридж: Дипломат
А. Зегерс: Седьмой: солдат
А. Барбюс: Огонь
Б. Брехт: Мамаша Кураж
Г. Маркес: Сто лет: одиночества
Р. Уоррен: Вся королевская: рать
Серафимович: Пески, Чибис, Бомбы, Зарева
Куприн: Изумруд, Гамбринус
Priestly: Angel pavement
S. Mougham: Three fat women: of Antibes
Р. Уэллс: Машина времени, Война миров
Чаковский: Неоконченный портрет
Баратынский: Мадонна
И. Бунин: Господин из Сан-Франциско, Братья, Антоновские яблоки, Деревня
S. Mougham: Of human bondage
D. Steinback: The chrysanthemums
В. Белов: Чок-получок, Дневник: нарколога
Э.Ф.Рассел: И не осталось никого
D. Steinback: The red pony, The winter of our discontent, The leader of the people.
А. Толстой: Любовь.
М. Шолохов: Родинка. Пастух, Продкомиссар, Шибалково семя, Алешкино сердце.
конец зеленой тетради.
КОРИЧНЕВАЯ ТЕТРАДЬ
28 ноября
1. О чувствах, мыслях, возбудившихся в моем сердце, уме by the lecture of кого-то, по марксисткой философии.
2. О моем первом серьезном эксперименте, проведенном над Славиком.
3. О положении с Танечкой.
4. О чтении книги Фурманова "Мятеж".
О сравнении М.-Л. теории с житьем полярных экспедиций (здесь же капиталистический климат средиземноморья)
"Любовь тоже проходит — я это знаю, но не хочу это знать (Люба из "Познавая...")
Надо стараться понимать людей — не будет злости напрасной — ведь не пуп земли я.
29 ноября 1984 г.
Вернулся из МГУ. В метро читал Толстого Алексея. Решил: надо начать подготовку издания "Полное собрание моих сочинений" — хочется посмотреть на себя со стороны. Вот смеху то будет!
Good night! Oh, no, the hour is ill
Which severs those it should unite
Let us remain together still
Then it will be good night
Доброй ночи? О, нет, не принесет она добра
Для тех, кому не расставаться, а сливаться надо.
Не уходи, останься до утра,
И будет ночь тогда для нас отрадой.
(без даты)
Описывать состояние души. Вот например, Славино. Я его немного знаю, и уж если пробовать, то на примерах, связанных с ним. Вот и сейчас. Ситуация: я захожу в аудиторию. Сидит Оля. Рядом с ней стоит Слава. Жует что-то. Что в руке? Кусочек шоколада. Ольга дала. Я прервал их беседу. Я прохожу мимо них. Сажусь на один из последних рядов. Слава смотрит на меня, жуя, потом решает подойти. Меня не было на предыдущей лекции, где-то я был эти полтора часа, и что делал – ему интересно. Он любопытный товарищ. Ему нужна информация. So he came to me. Начинает спрашивать. И тут – тут все то, ради чего пишу: Его лицо. И главное – его глаза, в которых было видно все, все его состояние – в глазах светило солнце – редкое в ноябрьскую осень – высветило все его нутро. Не хочу продолжать – мало приятного увидел я в глубине его глаз. Малоприятного для него. Я вспомнил тогда его глаза в Тисакечке, в тот последний вечер. Те глаза я назвал “медовыми”, что ему совсем не понравилось. Он считает, что я не прав. Я прав, прав, прав!. Просто я узнаю его настоящее, то, что он старается скрыть, но скрыть не удается. Но сегодня не было меда в глазах – сегодня была злость, злость на то, что я увидел его в неприглядной позе – стоящим рядом с Н., жующим ее шоколад. Все. Хватит.
30 ноября 1984
Давно уже ничего не писал. Получается, что Таня виновата. Господи, имя-то какое простое. Уж обыкновеннее и не бывает! А и сама она обыкновенная девчонка, а вот, поди ж ты — не писалось ничего — не тянуло, много других забот. А ей спасибо — равновесие какое-то чувств внутри, гороскоп, что ли... Опять же, не пакостничаю. Но и английский забросил тоже.
Завтра приезжает мама. Как ее устрою, не знаю, но и не тревожусь особенно — не большая проблема — решится как-нибудь.
Со Славиком смешно — и интересно — прямо-таки соревнование какое-то, соперничество. А что плохого в этом? Меня это мобилизует, стимулирует — ради бога, давай попробуем силы! И больше импровизаций — веселее!
30 ноября, 17:30
Бывает пустая музыка.
1 декабря 00:33
Вернулся с "Francis", имел беседу со Славиком. Говорили о "Тихом Доне", потом я ему развернул теорию о творческих людях — что, мол, в большинстве своем они неряшливые внешне, ущемленные в обычной жизни люди. Славик нашел здесь Фрейда и на этом дискуссия была закрыта. Продолжаю <читать> Толстого.
5 декабря 1984 г. написано перед сном
Бессмысленна, пуста надежда,
Что кто-то этот стих поймет.
Запомнить хочется, как нежно
Сумел подумать про нее.
Проводил маму. Думаю — заняться самовоспитанием, а то ведь я — черт знает что, ни богу свечка, ни черту... А серьезно — учебу запустил, сплю до двенадцати, обществу пользы не приношу. В пятницу — соревнования в Битцах по плаванию. Плыву 50 и 100 м.
Так что же, все так и пройдет?
Мечтать и ждать — не хватит ли?
А хватит ли...
А ведь не хватит,
Покуда сладок мед,
Покуда за горло не схватят,
Покуда горе не припрет.
4 февраля 85
Все уехали в Ливию — не сиделось на ливере...
Почему-то посвящается Бурковскому
Врываясь — двери навзвихрь —
Разбрасываюсь пятаками — в метро
Думать некогда — надо бежать
И успеть в вагон
"Осторожно, двери закрываются следующая станция — проспект Вернадского"
Понеслась грохочущая темнота
Кто-то смотрит в меня
Из мрачного зеркала стекол
Это я — стою, сдерживая дыхание
Прислонившись к нему.
10 декабря 84
Пришла вместо Сердюковой Червякова и читала нам сленг. Мы много смеялись, а Червякова временами краснела больше нас — точно как эта паста. " And it"s just the beginning" — сказала она — и еще больше покраснела — у меня такой пасты красной нет. Мы смеялись и старались не смотреть на нее. Я всего два раза видел, чтобы преподаватели наши краснели — первый раз такое было с Ермоленко, когда Борис выдал одну из своих штучек — она и покраснела и побледнела одновременно и не знала, что сказать. Тогда было не до смеха. И вот — Червякова — такая, по прошлому — непробиваемая женщина — вдруг в краску. Интересно, она, оказывается, работает на радио и аннотирует песни на английском языке — ведь что интереснее может быть! И "Green Apples" means незрелый, неготовый к чему-либо.
18 декабря
Больше недели прошло после "красной записи", а я ничего не записывал. Ай, как нехорошо — а ведь столько интересного было. Опять придется ограничиться простым перечислением того, что прошло — и то — дай бог памяти, чтобы все припомнить. Начнем с конца: вчера ночью (вернулся сегодня ночью) — в три часа дочитал Чапаева Фурманова — было интересно читать — любопытно — больше в отношении к Фурманову, чем к Чапаеву. Вчера вечером ездил к Тане — передал ей Бежинова, Кона, еще кое-что — мне интересна ее реакция — сделали круг — так она гуляла — девчонка она еще совсем — десятиклассница, так и есть, но тоже — человек — и боюсь ее обидеть — не очень то я превосхожу ее — не много у меня перед ней достоинств — и у нее есть чему поучиться. Печатаю Полное собрание своих сочинений — все-таки не совсем у меня слова расходятся с делом — если задумываю, то, если не воплощаю это в реальность, то хотя бы начинаю воплощать. Читает пока что только Славик — и ему интересно и мне. Он же меняется, Славик — видно, да я и знаю — влюбился парень — и это здорово! Правда — думается почему то про это всегда с печалью. Дай-то бог, чтобы у него все было хорошо. Я ругаюсь с ним по черному — ладно хоть воспринимаем оба эти перебранки по-философски — не обижаемся друг на друга — хотя иногда я уж слишком распоясываюсь — у него поводов для обид — больше чем предостаточно. Но, живя с ним, я — живу. Я не знаю, с кем бы я еще жил в комнате так прекрасно — к черту все житейские неурядицы — у кого их нет — но мы хоть понимаем друг друга и можем это и то объяснить друг другу — так бывает редко.
Ну ладно — что еще было — Таня в понедельник приезжала ко мне, на Волхонку — разгадывал с ней кроссворды. Она все-таки симпатичная девушка, цветущая, когда распускает волосы — а вчера она была точно десятиклассница — да еще ее эти разговоры про экзамены, оценки, поступление, условия — волосы убраны в шапку, одна рука держит подбородок, другая — под грудью обхватывает бок — и все это на ходу — каков вид? Славик не пропускает ни одного моего дежурства — приходит, заворачивает сразу в плановый отдел — к телефону и разговаривает со своей Аннушкой до часу или двух ночи — сколько денег — как-то мы с Сергеем — моим новым знакомым — начали подсчитывать — уйма — кто будет платить — не знаю.
Еще — перевожу звуковую дорожку к фильму о Кампучии — 20-го у них вечер и надо будет читать перевод — вот смеху-то будет. А мне интересно — наконец-то реальная работа с языком, я благодарен Тхеаритху и на Славика посматриваю горделиво — вот мол — не к тебе пришли за помощью — ко мне!
25 декабря
Уже скоро The New Year!
Опять — много событий — и много интересных вещей, которые стоит записать. Сейчас попробую повспоминать, стараясь не упустить главных пунктов. Во-первых — записал перевод фильмов и вечер провели — ничего, сошло — могло быть и хуже — Тхеаритх решил голос моего перевода наложить на звуковую дорожку фильмов и во время показа крутить ленту с записью, а динамики от фильмовской дорожки выключить. Приходилось синхронизировать по ходу фильма — а это плохо удавалось — звук то вперед бежал изображения, то отставал. Ладно хоть, у магнитофона были клавиши притормозить и убыстрить ленту — так весь фильм и гадали — что делать, вперед пропустить или подержать. Но в общем, прошло сносно. В следующий раз делать проще — один сидит у усилителя — держит звук и сам же в микрофон переводит, ничего записывать не надо. Иначе смешно получалось иногда — особенно когда песни пели — она уже рот закрыла, а голос ее еще звучит. Зато как понравились мне их танцы, танцовщицы — красиво! В общем, остался я доволен — приятно было поработать с языком. А что было потом — пришли в общагу — расхвастался Славику — так радостно было тогда!
Второе — принялся за полное собрание сочинений — уже до марта 1979 года дошел — и, много еще будет — а интересно как! И смешно, и печально. И полезно — вот уж полезно! Немножко жестко — ведь читает народ — и никуда не денешься — зачем тогда печатать — Славка читает. Сашка. Вот недавно Оленьке читали по телефону.
Третье — приезжали ко мне на работу мои знакомцы. Сначала сказали (Таня большая звонила) что Тани не будет, не пускают ее — но оказалось — ............. — все завалились — девчонки танцевать принялись — но — видно — неуклюже как-то все, словно пытаются делать то, что мечтали делать у меня — я уже по себе знаю — трудно это. Мечтать — гиблое дело, трудно не оторваться от реальности, не унестись в невыполнимые грезы. Таня тогда мне не понравилась — понял — все — надо прощаться. А вот новый год собираюсь с ней проводить — Славику сказал — выйду с нею на sex — попробую, может быть это оживит наши с ней отношения — ведь не знаю, чего она хочет.
Со Славиком (четвертое — и такое важное) — он молодец — вчера на него что-то напало — рассказал мне все про себя, про своих девчонок — так было для меня все удивительно — я совсем не так о нем думал — в один вечер мы подружились — сейчас с ним легко — и неужели все это — не сделано специально? А пусть и так — ведь дойти до этого умом — трудно. Он говорит — надо полагаться на интуицию. Интуиция его не подвела — он правильно повел себя — надо сделать кому-то первый шаг — рассказать все, не оставив темных пятен, все рассказать — он и рассказывал все — а он хороший рассказчик — иногда у меня возникало сомнение — а не придумывает ли он это все — нет, по некоторым вещам, о которых я знал до этого, можно сказать — нет — не выдумывал, хотя иногда так с хитрецой на меня посматривал — кто мог так научить его меня зацепить?) (да ведь я так Наташу учил в случае с Колей!) — все многое прояснилось для меня и для него, — я ведь тоже рассказывал, стараясь хоть как-нибудь облегчить его ......... весов — несправедливо бы получилось. И с Верой, и с Ильдико. И с Ольгой — все стало просто и ясно. Простота его идеи — всем знать про все — подкупает. После бессонной ночи я встал, словно заново народясь — весь день превратился в праздник — да — весь день был праздником! Как просто стало с Олей! И все благодаря Славке. Спасибо!
Но бессонная ночь мне тоже надолго запомнится.
Если было когда, что писать не мог —
сейчас так
Сквозь всю ночь не сплю — уже шесть утра
В глазах — плавится все белым светом
Горит тело
В голове — летит все великолепным сумбуром
Кажется — с ума схожу.
Еще начал писать рассказ — похож на сказку про белого бычка — но ничего — пусть их читают!
Сегодня был праздник — но многое ли запомню? Возьму пункты — зачет по стилистике, изложение, столовая, общага, метро, Калинина — Вася, общага — Арабеска, Папамы, Сашка, кроссовки (да! бар забыл!), штаны (!). Христос родился — дневник пишу. А какие яйца были сегодня вкусные! Ай-ай!
25 или 28 декабря
Вот взять и позвонить — так просто!
Сказать "Привет!", Спросить "Ну, как дела?"
Так просто
Если б не так остро
Ее молодостью
Моя гордость
Обижена была...
1 января 1985
Вот как я встречал Новый год.
Таня согласилась поехать к нам в Университет — в интерклуб. Я заранее купил билеты на вечер и ждал канун праздника как любовник ждет свою женщину на свидании. Наконец наступило 31 декабря. Вставать пришлось рано, в восемь часов — надо было ехать на дежурство, на Волхонку — мне повезло — дежурство мое выпало на 31-е. Приехал, сменил Валеру, завалился сразу спать. Проспал до половины третьего дня. Тут приехал Славик — звонить. Обзвонил весь Кишинев, всех поздравил с наступающим, нашел о чем поговорить. Я догадался позвонить Танюше и вовремя — она собралась приехать в семь — ей, мол, так удобно, ее должны были подвезти. До семи надо было еще съездить в общагу, помыться, переодеться — в общем, поехали со Славиком назад — ему тоже надо было. У него — своя свадьба намечалась, в городе где-то, у своих знакомых — выпросил у меня, подлец, магнитофон, в парке нашел елку, накануне вечером срубил — не промазал ни по одному пункту, даже шампанское купил. Видимо, подцепило его там крепко. Ну ладно — приехал с ним в общагу, сделали все, что нужно, взяли все что нужно — и назад, на Волхонку. Неплохо мы с ним время провели до приезда Танюшки, ей-богу! Пили ликер Cherry Brandy, танцевали под Арабеску, хохмили, как могли. Настроение было хорошее у обоих. Решили Таню разыграть. Звонок. Я остался наверху, Славик пошел открывать. Впустил ее, сказал, что Славика нет и не будет. Таня, мне показалось — а черт знает, что мне показалось, но ей понравилась эта шутка, тем более, что она была просто повторением той, которую они вместе с другой Таней приготовили накануне мне. Славик ушел, унес с собой магнитофон. Пожелали друг другу хорошо встретить Новый год. Мы остались с Таней одни. Впрочем, не совсем одни — еще было одно животное, впоследствии названное Кларой — а именно — молодая крыса, белая, с большими ушами, голым хвостом и красными глазками, — существо препротивное, правда, очень маленькое и поэтому сносное. А Татьяне Клара понравилась. Было много восторгов. Что бы мы делали без Клары, ума не приложу. Правда, мы еще пили ликер, кофе, непрестанно разговаривали, иногда оба сразу. Я хотел еще открыть дверь на балкон, но Таня забеспокоилась за Клару — она могла бы простудиться. Ели мандаринчики и слушали радио, какую-то идиотскую передачу. В половине одиннадцатого оделись, поехали на Юго-Западную. Клара ехала в пластмассовом прозрачном футляре из-под кубика Рубика в руках у Татьяны. Правда, те, кто ехал с нами в одном вагоне, не имели возможности оценить всех достоинств животины — Таня прикрывала коробочку руками. Она сказала, что когда Клара подрастет, она посадит ее на поводок и будет с ней гулять по улице. Я посоветовал вместе с поводком приобрести для Клары намордник. Доехали без особых происшествий. Нас тепло встретили, раздели, посадили за столик. Было еще два парня и три девушки, кажется. Сейчас это вспоминается с трудом, потому что в процессе празднества народ то приливал, то отливал, а с приливами за столиком оставались какие-то индивидки, на которых мы впрочем и они на нас тоже впрочем, не обращали лишнего внимания. Но вначале мы сидели не очень весело. Пришлось мне доставать наше злополучное Бренди и угощать одностольников – интересно, почти никто не отказался – лишь один парень, как потом оказалось – тот самый психолог, о котором еще вся сказка впереди, попросил воды. Мы дали ему бутылку с тархуном, а Танюша – и свой ключ от квартиры, чтобы тот не портил край стола. Потом я заметил, что все крышки с пепси и тархуном были уже открыты, и чего он там мучился, я не понял. И потом я еще не понял, чего он мучился, когда открывал шампанское? Пришлось доставать свою бутылку. Тут еще одно происшествие — он всем разлил, а мне не досталось, ладно, что другой парень и его супруга (не скажешь, что супруга) поделились — уже били куранты. Ну, весело было. Правда, гимн слишком долго играл, но вот грянула диско-музыка и понеслось-закружилось. Танцевали, пили, ели, танцевали, встречали ректора, смотрели деда мороза и снегурочку.
Ректор пришел минут 20-ть первого — веселый и разговорчивый, произносил длинную, сумбурную речь, которую одна из наших соседок обильно комментировала — можно было узнать, что Станис в этом году уходит, что 200000 — хищений, что "новый" будет со стороны, поэтому не будет блата и т.д. А дед мороз почти опоздал, прибежал за две минуты до Нового года — а до него за него был какой-то должник с рюкзаком. Помню еще я взглядом тушил спичку — потушил, с помощью какого-то очкарика, изображавшего экстрасенса.
Таня танцевала с психологом — надолго я его запомню! — понравился он ей — ха! Оставил телефон — убежал, сказал — записывать зарубежную эстраду. Телефон я записал для Тани на подаренном ей ПАДАГРЕ — словаре. Помню, резкий удар ревности ощутил — но потом подумал — и все — все прошло — стало просто — так же, как тогда, в Венгрии, с Верой. Спасибо Славе — научил — вообще, мне везет всегда на друзей — хороший, умный парень — он хотя и моложе меня, но сколько я полезного от него беру, мне неудобно становится за неадекватность обмена.
Мы все бегали с Танюшей на улицу — к автомату — звонить ее друзьям и родителям. Она талантливый актер — неужели она и со мной играет? Ей тоже спасибо — за все уроки. Что я начал понимать — девчонки — это такая школа жизни — не хуже армии — и весело же на этих уроках бывает! — словно ножом по сердцу водят!
Мы стояли с ней в тесной телефонной будке — я не решался ее обнять — и правильно делал! — А она была так близко! Лучше — помнить, что она была так близко, нежели вспоминать, как она оттолкнула меня. Я решил не торопить события — и был мудр.
И еще — к четырем часам, когда ушел психолог, она устала — не танцевала, на улицу не выбегала — сидела, смотрела — ко мне идти не хотела. И тут — опять спасибо Славику — его наука (и я не преувеличиваю его значение) — я отстал от нее. Я спросил, что ты хочешь — "ничего" — все стало понятно, я понял, как себя вести. И я так себя и повел. И стало так легко и просто и смешно и хорошо. И мне, и ей. Она сразу расслабилась — появилось долгожданное третье дыхание. Танцевала с каким-то латином — она молодец — она мастер посмеяться, я смеялся вместе с ней — тогда мы стали друзьями! Но это устраивало ее, не меня, я уже тогда все решил — не хотел я быть ее другом — какая мне с ней дружба — что она может мне дать? — а она красивая — и губы ее такие желанные! И так — кроме губ, глаз, ее волос — в ней нет ничего. Ничего. Я ее понял. Она думает, мы с ней друзья — пожалуйста, если она захочет что-то ко мне — но только так, в одностороннем порядке. Хотя кто ее знает — ведь она мне отдала все, что было у нее моего — книжки, "Идиот-2" — может и она решила, что это была наша последняя встреча? Пусть — так еще меньше хлопот.
Было бы нехорошо думать про все это и про нее плохо. Все было хорошо — я ее проводил, куда она хотела, она допустила меня даже до седьмого этажа (но эти ее штучки — "постой в лифте" — это же не по людски!) — ладно — все — но мне было хорошо — спасибо и ей! Всем спасибо — мне все интереснее жить — и чем я эгоистичнее становлюсь, тем интереснее.
Сегодня утром нашли со Славиком друг друга в комнате — и началось — Эджаз спит, бедный, я ему запретил до шести часов заходить в комнату — о своих впечатлениях. Славику я приплел что-то о ее теплых, вкусных губах, о ее комнате — но так было нужно — нужно иногда приврать — так веселее! Он мне тоже рассказывал о женщине — умная, говорит, женщина, таких еще не встречал — и еще говорит — столько много людей в Москве — все разные, так интересно — некоторые его мысли и замечания кажутся наивными, юношескими, но иногда, ха! лучше сказать — всегда слушать его интересно. Утро прошло весело. Выпили бутылку кефира, заели солянкой, легли спать. Спали до темноты. Сейчас он уехал на балет на льду — а я, дурак — мараю бумагу и грущу. А ведь не грустил!
Дневники - 1984
© Copyright: Слава Новиков Журнал Идиот, 2001
Свидетельство о публикации №201081700109
Свидетельство о публикации №201081700109
Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.