СТАЯ продолжение 3

Он долго мотался по поездам и станциям метро, вглядываясь в лица людей, ища у них поддержки, но во время очередной облавы его отловили и привезли в приют...

     У каждого из псов была своя грустная история, бывшая отражением истории хозяина. Однако, в отличие от людей, они не были виноваты в горестях и бедах собственной жизни, им была чужда подлость, корысть, стремление обмануть ближнего, и поэтому они были лучше, честнее и чище своих воспитателей; и только глаза их светились теперь тоскливым мстительным светом, и, должно быть, от этого мерцали стены пещеры, от этих взглядов было тревожно в сером, холодном городе, где каждый горожанин вдруг почувствовал себя чужим.

     Собаки стали выходить на охоту. В зимнем лесу мало чем можно было поживиться. Оставались магазины и палатки в жилом квартле - те, которые ещё недавно Рони посещал вместе с хозяином -, а также мусоросборники. Обычно Рони и Берта караулили торговые точки, которые располагались возле леса, воровали мясо и колбасу у зазевавшихся продавцов, тащили к себе в нору, ели сами, угощали слабых. Другие псы занимались тем же, иногда душили зазевавшихся кошек, ворон и голубей.

     Однажды Рони вместе с Поджарым выследили отъехавший от мясной палатки грузовичок. От автомобиля, кроме бензина, исходил вкуснейший запах колбасы. Проехав по шоссе вглубь леса, автомобиль свернул с дороги и двинулся среди деревьев по снежному накату. Люди вышли из машины и начали сгружать коробки с колбасой прямо в лесу., складывая их в яму, и лопатами присыпая землёй. Какие такие причины заставили людей сделать это Рони и Поджарому было неинтересно. Причины были неясными, а ужин отменным. Дождавшись темноты, они вдвоём раскопали свежий грунт, схватили по связке колбасы и принесли в пещеру. В ту же ночь мобилизовались и большие и малые, перетаскали всю колбасу. На счастье выпал обильный снег и скрыл следы ночной охоты.

     Однако запасов еды хватало не надолго. К тому же, в стае всё прибывало. Каждый день из города в пещеру приходили новые псы, их надо было накормить и согреть, определить им место, следить, чтобы не поссорились и не погрызлись.  Рони тщательно наблюдал за всем этим, собаки его слушались. Вскоре ощенились две беременные суки, и собачья стая, повинуясь инстинкту предков, стала рыскать по лесу в поисках поживы, чтобы прокормить пополнение. Тащили всё, что попало, порой даже кору деревьев. Псы были голодны, злы на людей, но чувствовали плечо друг друга и редко конфликтовали.

     Берта тоже должна была забеременеть после нескольких бурных свадеб, и Рони ждал, что щенки будут именно от него, а не от кого-то другого. Он чувствовал, что стая выживет, что она будет сильной и грозной, и, если кто из людей посмеет сунуться в её пределы, то будет жестоко наказан.

     Как-то раз, под вечер, возвращаясь из леса с охоты, Рони увидел возле входа в пещеру человека. От него за версту несло чем-то затхлым и болезненно-опасным. Человек этот был одет в мохнатый полушубок и похож на неопрятное животное. Видимо, это был тот, кто ещё раньше отыскал нору и замаскировал её ветками с тем, чтобы когда-нибудь сюда вернуться. Конечно, человек не предполагал, что его место уже занято стаей, но в его действиях была прямая угроза собакам, и особенно щенкам.

     Положив на землю добытый кусок мяса, Рони уставился на незнакомца. "Ну, входи же, входи! Что же ты медлишь? - думал он, глядя на непрошенного гостя из-за пригорка, - Входи, не бойся! Там тепло, и можно переночевать - смелее!"

     Человек, кряхтя, опустился на колени и пополз в большой лаз.

     - Чер-те что... собака какая-то, иль мерещится... Ничего, и с собакой  подружимся... всё нескучно будет, - бормотал он себе под нос, дрожа, видимо, от холода.

     Рони знал, что в пещере нет псов, все они располагались в обширном сводчатом подземелье, куда можно было проникнуть лишь через незаметный малый лаз, в который человек не сможет протиснуться, и наверныка расположится в норе где-то поблизости от выхода. Было бы крайне нежелательно, чтобы он вообще что-либо прознал о существовании стаи. Поэтому Рони решил уничтожить наглеца.

     Дождавшись, пока человек скроется в лазе, ротвейлер в несколько прыжков оказался у входа, обрушился на него уже в тёмном пространстве первой пещеры.

     - А-а! Уйди, уйди! Не надо! Ну, не надо же! Оставь меня! А-а! Помогите!! - завопил в страхе непрошенный гость, суча ногами о землю, отбиваясь что было сил.

     Отчаянные движения его были беспорядочными и слабыми, и Рони без труда добрался до его горла.

     - Уйди!! А-а! Что ты делаешь! Не надо же! Не надо! - захрипел незнакомец, и это были последние его слова: Рони уже душил его, глубоко вгрызаясь в шею, чувствуя в пасти солёный вкус человечьй крови.

     На ушм из малого лаза выскочила Берта. Прибежали ещё несколько собак. Вместе, рыча и подвывая, они быстро освободили конвульсирующее человеческое  тело от одежды и разгрызли его на куски.

     Еды могло хватить ещё на несколько дней; а что до растерзанного собаками захожего мужичка и его несчастной судьбы, то Рони была неведома эта боль. Всё больше и больше ротвейлер убеждался, что человек - не только опасный, но и очень уязвимый противник.

     В ту ночь Рони снова вспомнил Маковского. Он часто вспоминал своего хозяина, верил, что они ещё непременно встретятся, и он обязательно пригласит его к себе в стаю. Это будет очень ласковая , трогательная встреча, и они снова будут гулять вдвоём по чуждому им городу, согревая друг друга чувством бескорыстной нежности, и от этого им будет тепло и хорошо среди столичных камней. Ради этого стоило жить и бороться!

     Изо дня в день, во время охоты и отдыха, - всегда незримо Маковский присутствовал в Рони, и это давало ротвейлеру больше сил и смысла в жизни.

     Но в ту ночь было совсем другое. Судьба не могла дать ему маленького счастья. Рони чувствовал, что Маковский уходит: пройдёт ещё некоторое время, настанет новое утро, и хозяина уже не будет никогда. И. от неотвратимости грядущей разлуки ему захотелось выть.

     Он вышел из пещеры в морозную, чёрную ночь, долго вглядывался в просачивающиеся сквозь лес огни жилого массива, вдыхая теперь уже ненавистный запах людского бытия, и из нутра его вырвался рёв. Этот рёв, похожий на долгий, действующий на подсознание, холодящий душу стон, потряс тогда каждого жителя, спящих и бодрствующих, мужчин и женщин, виновных и невинных, старых и молодых, и совсем ещё детей; и слышалось в нём: "Зло должно быть наказано, люди! Зло должно быть наказано!".

     Все горожане в ту зимнюю ночь очень плохо спали, а наутро у многих болела голова.




                8
     Ближе к тёплым дням, когда уже растаял снег, и на деревьях появилась листва, стая значительно пополнилась. Со всех концов города в лес сбегались собаки, обретая здесь приют, тепло совместной жизни, радость общих забот, находя избавление от городских кошмаров. Народилось множество щенят, которых - казалось - уже никогда не бросят на произвол судьбы, не утопят, не прибъют лопатой, не умертвят каким-нибудь "более гуманным" способом; которым уже никогда не будут знакомы тяготы людского бытия и зависимость от людских пороков. Пещера стала мала для такого количества псов, поэтому Рони, вместе с Поджарым, старой Колли, Ушастиком, и ещё несколькими собаками (Берта кормила щенят и не принимла участия) обыскали весь лес в поисках новых убежищ. Это дало результаты. Обнаружились ещё потаённые норы: часть под нестерпимым глазом Рони покинули лисы, кроме того, отрыли ещё одно большое подземелье.

     Рони поделил лес на несколько секторов. Он не умел считать, но точно знал, что за жизнедеятельность образованных зон отвечали Берта, Поджарый, Вислоухий, Крысолов, Лобастая и Проворный - псы, которым он дал условные прозвища по их физическим особенностям, или выдающимся способностям. Вообще в ряду данных ротвейлером имён исключение составляла лишь Колли, потому что она была первой появившейся в стае колли, и он знал, что люди прозвали эту мохнатую породу именно так.  Ещё он знал, что курчавых с короткими хвостами называли "пудель", а небольших ласковых - "кокер", но среди лидирующих собак ни пуделей, ни кокеров не было. Многим псам, конечно, теперь было наплевать на породу, и навряд ли б они вновь откликнулись на свои прошлые клички. Ушедшие от людей, теперь они действовали безымянными, под постоянным, притягивающим взором ротвейлера.

     Всем в стае он запретил устраивать потасовки, ибо это могло привлечь внимание людей, что означало конец тайной борьбы. На охоту выходили преимущественно ночью, а если днём, то по двое-трое, чтобы не обращали особого внимания. Щенят старались выводить из нор тоже в темноте, так было безопаснее ещё и потому, что на пересекающих лес дорогах было меньше автомобилей, и они могли бы погибнуть под колёсами.

     Словом, в городе налаживалась порождённая проблемами человечьего уклада, абсолютно новая и опасная для горожан, другая по сути форма организации жизни - стая. Скрытая от людей, она была свободна от их пороков - гордости в себе, зависти и гнева по отношению к соплеменникам. Никто в стае не стремился к власти, ибо общая цель властоввала над ней - тайная месть людскому сообществу; никто не стремился к богатству, ибо они пользовались тем, что дано природой; никто из псов не стремился обидеть или обмануть другого, ибо знали они, что сила их - не в раздоре и разобщённости, а в любви и согласии.

     Рони теперь всегда чувствовал, что обязан выполнить последнюю волю хозяина: "Зло должно быть наказано!" В этих словах он стал видеть свой долг и призвание, свою миссию, кроме той, конечно, чтобы обустроить и накормить стаю. Он знал, что на пути к достижению завещанной цели его поджидает смертельная опасность. Но, теперь он и умереть был готов, уверенный что подраставшие слепые щенки непременно унаследуют от него способность взглядом заставлять людей  делать ошибки, которые в конце концов приведут к краху ими же создаваемого бытия. Таким обраом, и будет зло наказано! И, тогда среди людей останутся только похожие на хозяина - добрые и ласковые, внимательные, готовые, несмотря на невзгоды, помогать и заботиться, а не наживаться и грабить... Такими были его мечты.

     Ротвейлер внутренне готовился к событию, которое должно было состояться в пропитанном запахом бумаги и картона, некогда часто навещаемом вместе с хозяином, казённом здании. Там, на другом конце города, в определённый день соберутся все, творившие зло: и хозяйка, и Марта, и Саша; там будет тот стриженый, пропахший репейником, кто столкнул хозяина в безвозвратную пропасть. Рони нужно было только одно: заглянуть в глаза этому ублюдку, чтобы он сделал нечаянный, но роковой для всех поступок. Ради этого ротвейлер готов был пробираться через город, сквозь дворы и улицы, кварталы и площади, блестящие проспекты и свалки, подземные переходы и железнодорожные пути, припоминая или интуитивно чувствуя подходы к этому проклятому месту...

     Тем временем в Москве одно за другим происходили мрачные события. Весь город жил в тревоге и напряжении от обрушившихся на него напастей. Началось с весеннего наводнения, произошедшего вследствие обильных дождей и активного таянья льда. Старожилы не припоминали такого, чтоб на Берсеневской, Софийской, Кремлёвской и других набережных стояла вода, омывая не только тротуары, но и фасады зданий, скрывая наполовину корпуса легковых автомобилей. Город залило, местами туннели превратились в глубокие мутные озёра. На два дня встал весь транспорт, даже некоторые станции метро оказались затопленными, и пострадало множество людей.

     В разгар лета вечером на столицу обрушился ураган, сорвавший крыши с домов и кресты с церквей, вывернувший с корнем деревья на бульварах и оборвавший какую-то линию электропередачи. Полгорода на два часа погрузилось во тьму. Этого было достаточно, чтобы число грабежей и убийств возросло втрое. Кроме того, некто ответственный на складе реактивов забыл включить на ночь существующую систему защиты, и люди отравились химикатами, проникшими в водопровод.

     Через некоторое время столица была потрясена взрывами жилых домов. После первого взрыва погибло около ста человек, и власти строго-настрого запретили сдавать внаём нежилые помещения. Однако какой-то работник жилкомхоза позарился на деньги и уговоры бандитов, сдал на первом этаже в том доме, где проживал, и однажды ранним утром вместе с семьёй и ещё полтораста безвинными гражданами от мала до велика сам оказался погребён под развалинами здания. Ввиду смерти - констатировали в прокуратуре - он не мог дать показаний, и следствие зашло в тупик.

     Странное поведение стало свойственно многим домашним животным. Участились случаи, когда семейные любимцы, собаки и кошки в квартирах без видимых причин впадали в беспокойство и превращались в настоящих, злобных и своенравных, диких зверей, часто нападавших без разбора на детей и взрослых. Те же из четвероногих друзей, кого не в состоянии были прокормить хозяева, бродили по городу, питались отходами на мусорных свалках. Собаки, спасаясь от периодических облав санэпиднадзора, группами и в одиночку постепенно уходили в окрестные леса, где по оценкам специалистов могло скопиться до шестидесяти тысяч особей.

     Один молодой человек и не подозревал, что обычный воскресный день станет для него трагическим. Он шёл обычным путём в гараж, чтобы заняться с машиной. По дороге его внимание привлекла копающаяся в куче мусора рыжая собачка. Приблизившись, он обнаружил, что это не собачка, а лиса. Вопреки осторожности, присущей дикому животному, лиса не испугалась молодого человека, не убежала, а стала наблюдать за ним. Парню стало жалко лису, и он подошёл, чтобы её погладить и покормить колбасой, которая имелась у него в сумке, но лиса укусила его за руку и скрылась. К вечеру молодого человека доставили в больницу, где он на следующий день скончался от бешенства.

     Обо всём этом наперебой писали, передавали, тиражировали и повторяли все средства массовой информации, смакуя ужасающие подробности. Параллельно в печати, на телевидении и радио проводилась мысль о том, что любому переходному историческому периоду сопутствуют тяготы жизни, и будто бы богатства страны создают богатые, которым дозволено ради этого совершать любые гнусности, что, мол, для сколачивания капитала все средства хороши.

     Наслушавшись, начитавшись всего этого, Марта решила пуститься в новую афёру. Ещё на похоронах мужа она разговорилась с Краснопевцевым, который поведал ей о последних встречах с покойным.

     - Вы не представляете, Виктор Павлович, какую он мне жизнь устроил! - всхлипывала она, поминутно утыкаясь в носовой платок, - Но, несмотря ни на что, я его любила... Очень любила! Всё время ждала... ради сына, только ради него... А он... я даже не знаю... Представляете! Мне даже неизвестно, где он провёл все эти годы! Он скрывал от меня это! Я знаю: вы много помогали ему последнее время. Я зла на вас не держу... Никто в этом не виноват, кроме нас с Лёней... Прошу, прошу вас, Виктор Павлович, не отказать мне в одной, наверно последней просьбе...

     Растроганный Краснопевцев участливо поддерживал убитую горем женщину за локоть, и, казалось, был рад хоть чем-нибудь да помочь ей.

     - Не откажите мне... вы знаете, где он жил все эти годы... покажите мне этот дом, прошу вас...

     И, как-то летом, в день рождения Маковского, Краснопевцев подвёз её на джипе к Лосиному острову. Дом стоял возле самого леса, давящего всей своей зелёной массой на жилой квартал.

     - Вот этот дом. Смотрите: вон окно на третьем этаже с правого края. Он мне показывал, но никогда не приглашал, - вымолвил юрист, взмахнув руку в направлении одно-подъездной башни.

     Какое-то время Марта смотрела на дом и молчала, так и не придумав в дороге с чего начать разговор. Впрочем, меланхолическая задумчивость была именно тем обликом, который следовало бы принять в данном случае - думалось ей.

     - Да... видите, вот человека нет, а дом стоит по-прежнему...,- взгрустнула, наконец, она вслух, - Скажите, а тех пор, как он получил здесь квартиру, название улиц не изменилось?

     - Нет, наверно. Почему же оно должно меняться?

     - Мало ли... сейчас всё меняется, особенно разные названия улиц...

     - К тому же он и не получал здесь квартиру. Её получала гражданка Сорокина, - продолжал Краснопевцев, словно и не слыша ответа собеседницы. Несомненно он догадывался, какой разговор может затеять Марта.

     - Ах, да! - вспомнила она как бы рассеянно, - Я и забыла. Этот суд, и всё прочее... Я забыла. Я такой человек, зла не помню... Послушайте, давайте восстановим справедливость!

     - Какую справедливость? О чём вы?

     - Но, вы же сами мне говорили, что эту квартиру Маковский купил на свои деньги, выхлопотав лимит на прописку в министерстве для этой Сорокиной?

     В это время возле подьезда, в который в начале года ещё входил Маковский, метрах в пятидесяти на противоположной стороне улицы, появился гигантский чёрный пёс. Он сел у крыльца и уставился на джип Краснопевцева. Возле него вертелся ещё один, маленький, белой масти, с большими, стоящими торчком ушами и глазами-пуговками.

     - Смотрите: не Рони ли это?! - воскликнул Краснопевцев, - У Леонида такой же был ротвейлер. Наверно он. По-прежнему у хозяйки живёт. Хороший пёс.

     Однако ротвейлер ощетинился, и, оскалив пасть, стал надвигаться на джип. Вид у него был свиреп и неумолим.

     - Давайте же отъедем отсюда! - вдруг испугалась Марта, стараясь не смотреть на собаку, - Этот его волкодав однажды чуть не напал на меня прямо возле дома.

     Краснопевцев завёл двигатель и поехал прочь.

     - Так, и что вы хотите, Марта Борисовна?

     - Я хочу, чтобы вы взялись за это дело. У вас связи в министерстве. Вы не можете откопать архивы? А я подам иск как наследница? А?

     Краснопевцев призадумался.

     - Не знаю, выйдет ли что с квартирой, но с имуществом точно не выйдет, - сказал он неопределённо, - Помимо всего прочего, право на наследство может заявить и ваш сын.

     - С Сашей я договорюсь. Это не проблема. В конце концов, и он может подать в суд на наследство.

     - А как же Сорокина? Ведь, по всем документам квартира - её собственность...

     - Ага, вы хотите, чтобы я ей ещё посочувствовала? Пустькатится... Ну, так что? Не возьмётесь за это дело? Я заплачу вам.

     - Десять процентов от рыночной стоимости квартиры в случае успеха. Аванс - десять процентов от этой суммы. В случае неуспеха аванс не возвращаю,- заученно перечислил Краснопевцев.

     - Это сколько?

     - Приблизительно пятьсот баксов...

     - Виктор Павлович, у вас машина исправна?

     - С чего это вы? Исправна как никогда.

     - Нет, мне просто всё что-то кажется... Пятьсот баксов говорите? Может скинете? Не пятьсот, а триста? А? - торговалась Марта, чувствуя беспричинный психологический дискомфорт. Ей вдруг начало казаться, будто они неминуемо должны попасть в автомобильную кактастрофу.

     Она так ин не поняла, что случилось. Неожиданно на капот грохнулось нечто тяжёлое, скользнуло по стеклу, кувырнулось под колёса. "Ротвейлер!" - мелькнуло в голове Марты.

     Краснопевцев вдарил по тормозам, взвизгнули колёса, и машина остановилась как вкопанная. Вдове Маковского показалось, что если б она не была пристёгнута ремнём безопасности - точно б вылетела в лобовое стекло. Она так испугалась, что не могла двинуться с места. Её бросило в дрожь, когда в боковое зеркало она увидела на асфальте чье-то безжизненное тело. Приглядевшись, она поняла, что это не собака, а человек.

     Юрист выскочил из машины и поспешил к пострадавшему.

     "Господи, только не смерть!" - взмолилась она про себя, с замиранием в сердце наблюдая, как Краснопевцев и ещё двое из соседних машин склонились над сбитым мужчиной. Минуту они приводили его в чувство, потом взяли под руки и посадили на бордюр.

     Марта облегчённо вздохнула: жив. Значит, обойдётся без неприятностей.



                9
     Рони часто навещал крыльцо дома, где некогда проживал с Маковским. Он старался появляться в безлюдные, тихие дни, чтобы мало кто мог обратить на него внимание, и это ему удавалось. Иногда издали он даже наблюдал за своей бывшей хозяйкой - Людой, но на глаза ей не показывался - жалел. Ротвейлер решил, что, если следить за ней, то можно неминуемо отыскать в городе то проклятое место, где в первую очередь должно быть наказано зло.

     В тот день как раз и вышло, что гуляя по окрестностям вместе с Ушастиком, он наткнулся на знакомый джип. Он недолго преследовал машину с одним только желанием заглянуть в глаза Марте, потому что всё равно было не угнаться. Он только  долго смотрел вслед автомобилю и хотел, чтобы по дороге с Мартой случилось несчастье, - так и вышло.

     Затем они с Ушастиком продолжили свой путь. Вот уже который раз, почти каждый день, они проходили от одной остановки автобуса к другой, собираясь выследить куда от своего дома отправляется бывшая хозяйка Рони. Обычно она переходила на противоположную сторону улицы и садилась в автобус, двигающийся  по дороге вдоль леса. На пригорке, где по утрам обычно начинало светить солнце, автобус сворачивал и скрывался из поля зрения. Куда он едет дальше, было неизвестно. Задача состояла в том, чтобы проследить, в каком месте выходит Люда.

     Так, изо дня в день стараясь добежать до следующей остановки раньше именно того автобуса, в котором ехала бывшая хозяйка, Рони установил, что она доезжает до большой площади, но не спускается к подземным поездам, как иногда спускались они с хозяином, а скрывается за дверями большого, многолюдного здания на углу улицы. Вечером она выходит и этих же дверей, садится в автобус, и отправляется обратно домой.

     Конечно, в любое время он мог появится перед Людой и, заглянув ей в глаза, попросить сделать то, чего бы не следовало делать. Например, очень просто: рискнуть выйти из автобуса и попасть под машину, или ввязаться в уличную ссору и получить ножом в живот, или взять кусок несвежей колбасы у уличной торговки, или даже остановиться возле начинённой взрывчаткой машины и погибнуть от взрыва. Таких ситуаций было достаточно, чтобы устроить случайность. Однако Рони не делал этого, зная точно, что не пришёл ещё час возмездия.

     Между тем, Людмила Ивановна даже не подозревала, что её преследует ротвеёлер. Вообще, замкнутая в себе, она не очень-то была внимательна к окружавшему её миру, поэтому, в частности, не видела ни Рони, ни Ушастика, которые, хоть и держались поодаль, при желании могли быть замеченными.

     По случаю смерти Маковского, она, конечно, поплакала, как водится, но на похороны не пошла, сказавшись больной. Она решила, что на всё воля Божья, и тихий уход своего сожителя из бренного мира расценила не иначе как посланным свыше  благоволеньем, избавившим её от необходимости ухаживать за стариком и тратить на него без того скудные средства.  Так и осталась она жить одна в трёхкомнатной меблированной квартире со всеми удобствами, считая, что жилплощадь и всё имущество - это если не результат её трудов праведных, то наверняка - собственной жизнедеятельности.

     Марина за Леонида Петровича обиделась, перестала навещать и привозить внука. Квартира была пустой и скучной, привычно-необходимой как одежда и обувь, но Людмила Ивановна дорожила имуществом, рассчитывая, что всё это добро когда-нибудь достанется дочери. Теперь она работала не заведующей детсадовской столовой, а администратором пирожковой в большом универмаге возле станции метро, и по-прежнему успешно "недовкладывала", но не как прежде в детские завтраки, а мясного фарша в слойки, делая из него котлеты себе на ужин, и собирала бракованные пирожки в пакет, чтобы отвезти гостинцы семье дочери.

     Никакой вины перед Леонидом Людмила не чувствовала, как, впрочем, и долга. Она считала, что доживает свои годы благообразно и честно, как все: ведь все крали, и она крала, все обманывали, и она обманывала, все хотели наказывать других и оправдывать себя, и она тоже, - такое было время. вот и Леонид Петрович, которого она понуждала встать на путь истинный, оформить их отношения как положено, не захотел это сделать - и получил своё, а она - своё.

     Но, к концу лета  благгобразная гражданка Сорокина получила, к тому же, повестку в суд по иску Маковской Марты Борисовны на жилплощадь. Проштампованный со всех сторон казённый листок бумаги ввёл Людмилу Ивановну в гнев. Она заметалась по комнатам, расшвыривая всё, что попадалось под руку. Как смела эта кукушка претендовать на наследство, которое ей никогда не принадлежало, не принадлежтит, и не будет принадлежать! - думалось ей. Женщине энергичной, с неиссякаемым потенциалом скандальной бесшабашности, Людмиле Ивановне немедленно захотелось бежать в суд и защищать свои законные права.

     Однако визит в инстанцию "третьей власти" охладил её пыл. Вместо того, чтобы ворваться в кабинет и стучать кулаком по столу, доказывая свои права на квартиру, она вынуждена была подчиниться указаниям дежурившего милиционера, встать в хвост длинной очереди в душном коридоре, и маяться часа два в ожидании вызова.

     - Так, это унас кто... Сорокина Людмила Ивановна..., - бормотал отупевший от обилия принятых за день заявителей работник суда - ничем неприметный человек неопределённого возраста. Нацепив на нос очки, он старательно, как бы впервые листал очередную папку, -  Вы вот что, Людмила Ивановна... вот вам бумага и ручка, садитесь за столик в коридоре и напишите, когда и при каких обстоятельствах вы вселились в квартиру, где проживаете. Только не забудьте там указать правильно фамилию, имя, отчетство и паспортные данные.

     - Ничего я писать не буду, - заявила Людмила Ивановна, - Нет таких законов, чтобы отнимать жильё!

     - Но и законов, чтобы жильё не отнимать тоже нет, - ухмыльнувшись возразил работник суда, - так что пишите и не капризничайте.

     - Как это? Право на жильё гарантировано Конституцией! - продолжала напирать Сорокина.         

     - Правильно, только на собственное жильё. Поэтому вы должны доказать суду, что квартира, в котрой вы проживаете - ваша собственность и приобретена на честно заработанные деньги.

     - А чья же? Моя квартира, приватизированная...

     - Это ничего не значит. Гражданка Маковская - его законная супруга - тоже претендует на наследство умершего мужа, и утверждает, что квартра приобретена на его средства, и что вы завладели имуществом мошенническим путём. Вот и копии документов из архива прилагает...

     - Вот стерва, бля..., - выругалась Людмила Ивановна от души, - Ну, вы видели такую стерву, а?! Жидовка драная! Уж я то ей уши пообдираю, сука...

     - Так, гражданка Сорокина, вы находитесь в присутственном месте, а будете выражаться мы привлечём вас к административной ответственности.

     - Извините, гражданин начальник, - малость опомнилась Людмила Ивановна, - Если я и буду что писать вам, то только иск на эту сволочь.

     Неприметный служащий даже обрадовался:

     - И прекрасно, Людмила Ивановна, и пишите! Встречный иск, так встречный иск. Мне кажется, что вам надо уладить дело в рамках гражданского кодекса, а то эта Маковская такая, знаете... ещё и по-другому может...

     - Как же это по-другому? - встревожилась Сорокина.

     -  А вот инициирует уголовное дело, например, по статье "мошенничество"... а ней не станет... тем более, что бумаги есть...

     - Какие такие бумаги?

     - Например, ей удалось откопать в архиве справку о вашей зарплате, из которой следует, что на эти деньги вы никак не могли приобрести трехкомнатную кооперативную квартиру...

     - Какое её собачье дело, на какие деньги я купила квартиру?! Наследство троюродного дедушки!

     - И замечательно! Вот и докажите суду, и всё будет впорядке.

     Людмила Ивановна последовала совету неприметного работника суда и посвятила остаток дня написанию иска к Маковской Марте Борисовне за "систематические издевательства над собственным мужем, доведение его до состояния инвалидности, отсутствие внимания к больному и уходу за ним, повлекшего смерть". Прочитав написанное безграмотной Сорокиной, работник суда опять хмыкнул, но документ положил в папку.

     - Я вам советую нанять хорошего адвоката, - сказал он, прощаясь, - О дате и времени судебного заседания мы вас известим.

     Выйдя из здания суда, Людмила Ивановна в скверном настроении направилась было пешком до метро. Потерять квартиру для неё значило потерять всё, остаться за бортом жизни, стать зависимой от  дочери изятя, коротать последние годы вместе с ними (если ещё пустят!), не то подохнуть на вокзале, или каком-нибудь бомжатнике, брошенной всеми, не нужной никому. Всё это было не по её гордой натуре, и на глаза её непроивольно наворачивались слёзы гнева и оскорбленного достоинства.

     По дороге её догнал какой-то стриженный парень.

     - Поостите, я, может, некстати... целый день наблюдал вас в суде... У вас какое-то жилищное дело, да?

     - Ну, дело. А тебе-то что? - обернулась к нему Сорокина.

     - Как знать, может чем помогу..., - парень располагающе улыбнулся, заглядывая ей прямо в глаза.

     - Ты адвокат, что ль?

     - Да, вроде того...

     - Как я узнаю, что ты адвокат?

     - Вот моя визитная карточка, бабусь... Надо будет - найдёшь меня вот по этому мобильному телефону, но не затягивай особо...
    
     Зарёванная Людмила Ивановна вернулась домой только к вечеру. Как никогда она чвствовала себя уставшей и одинокой, её некому было успокоить, некому пожалеть и посоветовать. Вопреки обыкновению, она даже не стала ужинать и смотреть телевизор, а пошла в комнату укладываться спать.

     Из полуоткрытого окна, выходящего в лес, повеял ветерок, и вся спальня наполнилась смутной, беспричинной тревогой.