СТАЯ продолжение 4

Людмила принялась задергивать шторы, и вдруг на освещённой уличным фонарём опушке, прямо перед собой, увидела огромного чёрного ротвейлера. Он сидел среди подсвеченной зелени, примятой травы и опавших листьев, смотрел на Людмилу в упор, и казалось, что ему ничего не стоит впрыгнуть на подоконник и растерзать её в собственной комнате. Она почувствовала всепоглощающий страх. "Рони! Это ты?" - произнесла она глухим от волнения голосом, отдававшимся в углах пустой квартиры. Но, ротвейлер сидел неподвижно, и только смотрел. "Господи, прости всё сразу!" - пробормотала испуганная Людмила, перекрестилась, и судорожно принялась запирать окно, пытаясь совладать с запавшей ручкой. Ей показалось, будто ротвейлер приблизился, заполнив собой весь оконный проём, внушая ей: "Ты должна идти в суд. Это твой единственный выход из создавшегося положения. Ты поняла? Ты должна это сделать!"

     Она очнулась среди ночи в холодном поту, долго не могла опомниться отпривидевшегося кошмара, и так и не поняла: было это во сне, или наяву?



                10
     Рони бежал в сектор Проворного, намереваясь пообщаться напоследок, перед предстоящим своим долгим отсутствием в стае. Он чувствовал, что в городе ему надо будет пробыть длительное время, и поэтому загодя начал навещать свои владения. Было раннее утро, свежее и чистое как глотки холодной воды из ручья. Рассветный туман таял, оставаясь лишь в низинах, к земле прилипли все обычные для этого времени года запахи леса: мышей, ежей, грибов, сухих листьев, перемешанных лосиных и заячьих троп.

     Было бы неплохо задрать по пути какого-нибудь зайчишку, поестьсамому, и принести Проворному в подарок, поэтому Рони время от времени сворачивал с знакомого пути, стремясь найти свежий след. Однако ротвейлеру не везло, и он уж отчаялся найти поживу, но вдруг, пробираясь в кустах по склону оврага вверх, почуял людей. Он замедлил движение, стараясь быть незамеченным, подкрался ближе.

     Прямо на краю оврага стоял небольшой автомобиль с поднятой вверх дверцей. Из багажника повеяло чем-то аппетитным. Рядом крутились двое: небольшого роста, коренастая женщина в спортивном костюме и сапогах, и полноватый парень в джинсах и резиновой обуви.
   
     - Сталин бы ел! - говорила женщина, запивая кофе из термоса бутерброд с котлетой.
 
     - Причём тут Сталин? - удивился парень.

     - Так говорят, когда вкусно. Мой отец так говорил.

     - Да, но Сталин тут не причём. Вкусно и вкусно. Ведь в этом суть, а не в том, что Сталин бы ел.

     - Умный ты, Андрюша, как сто китайцев...

     - И сто китайцев как и двести японцев тут не причём...

     - Сейчас ка-ак дам подзатыльник, будешь знать!

     - Ой! - парень увернулся от неминуемой оплеухи, рассмеялся, - Нет, я серьёзно. Веди суть того, что ты сказала, Люся, в том, что вкусно, а не в Сталине. Ты просто его  приклеила  к содержанию, как ярлвк. Правда?

     - Это не я приклеила - народ.

     - А-а! Понятно. Народом отгораживаемся! Вот и все так: и люди, и политики приклеивают ярлыки, на мнение народа кивают.

     - Ну, ты и зануда, Андрей... одно слово: гуманитарий...

     Оба они рассмеялись. Что-то было недосказано, и видно было, как духовно они близки, что могут даже необидно подтрунивать друг над другом.

     Рони притаился в кустах, стараясь ничем не выдать своё присутствие. Отсюда, снизу, всё было хорошо видно и слышно. Буквально в несколько прыжков он мог достичь цели, схватить добычу, однако он этого не делал, желая вслушаться в разговор.

     - Нам надо пройти ещё вдоль оврага и посмотреть вон в той рощице, может ещё опят наберём, или чернушек, - говорила тем временем женщина.

     - Посмотрим, посмотрим, - соглашался парень, - Говорят, тут много бродячих собак развелось, на людей нападают. Не боишься? Нет?

     - Мало ли что говорят...

     - В газетах писали...

     - В газетах тебе ещё не такое напишут! Читай больше - совсем с ума сойдёшь.

     - Мне кажется, Люся, что в газетах, и по телевизору обстановка накаляется не случайно. Неправда, что, мол, делается это в погоне за сенсацией. Просто испуганные и подавленные постоянным кошмаром люди менее социально активны, мыслят несамостоятельно, и это на руку властям. В такой обстановке проще манипулировать общественным мнением.

     - Здрас-сьте пожалста! Что же опять показывать по телеку как раньше, только гладкие репортажи, а в газетах славословить правительство, скрывать от людей какие-то события?

     - Зачем? Надо всё показывать, с разных точек зрения, но общая тональность должна быть... праведной, что ли... и созидательной, а она получается разрушительной. А что до сокрытия от людей каких-то событий, так они сами, мне кажется, не видят многого, тут и скрывать нечего, всё и так скрыто.

     - Например?

     - Парень поставил допитую чашку в багажник автомобиля, закурил сигарету, присел на поваленное дерево.

     - Например, скрыто от нас: может быть любая власть созидательной, если она служит средством подавления?

     - Конечно может, потому что она подавляет то, что мешает созидать.

     - А вот и нет, Люся. Если кто-то - как ты говоришь - мешает созидать, то это уже не созидание, а разрушение, и власть только дыры, так сказать, латает, а не созидает. Вот, предположим, строили мы семьдесят лет новое коммунистическое общество, да? Вокруг видели одних врагов, которые этому как бы мешали. Затыкали дыры, подавляли инакомыслие, вводили единомыслие, и что мы в результате имеем? Толпы подавленных, бедных людей, которые даже не умели избрать себе достойного президента? Боролись за свободу, а получили что?

     - Свободу и получили, теперь все могут говорить всё, что вздумается, создавать разные партии, открывать частные фирмы, и другое...

     - Ты что всерьёз считаешь, что это свобода?

     - Ну, наверно...

     - Что такое свобода? Если все имеют возможность говорить всё, что вздумается, получается коммунальная ссора, а не свобода. Вот мы эту ссору изо дня в день и наблюдаем: один политик другого мутузит, один богатей другого обдирает, и в угоду своим властным и финансовым интересам вовлекают в эти скандалы массу людей. Разве это свобода? Твоя свобода, Люся, ограничивается множеством бумаг: доходами, выраженными в деньгах, гражданством, пропиской, свидетельством о браке, о рождении детей, о праве на жилплощадь, квитанциями, счетами, постановлениями... На каждый твой малейший шаг в жизни должна быть бумага, иначе ты пропадёшь! Даже от собственных вещей ты несвободна! Вот, и мой автомобиль по бумагам - не автомобиль, а транспортное средство, или - как его там - агрегат, а ты работаешь не у Мамуки Сергеича, а у ПБОЮЛ...

     - У кого, кого?

     - У предпринимателя без образования, так сказать, юридического лица.

     Женщина подсела рядом с парнем, угостилась сигаретой. Некоторое время они сидели молча, курили.

     Рони был привычен к хозяйскому табаку, лежал в кустах тихо, ничем себя не выдавая, он впервые был свидетелем подобного разговора между людьми, и ему тоже было интересно.

     - То, что ты говоришь, Андрюша, сродни анархии, - сказала она наконец, - Нас и в институте учили, что свобода - это осознанная необходимость.

     - Правильно учили, потому что это сейчас, сегодня, в двадцатом от Рождества Христова веке... а по большому счёту необходимость, даже осознанная, ведь не может быть свободной. Если что-то необходимо сделать, значит надо чем-то поступиться, исходя из имеющихся возможностей. Вот тебе, предположим, абсолютно необходимо лечиться где-нибудь за границей, на островах, но ты не можешь, потому что у тебя нет средств, и ты совершенно осознанно выбираешь, скажем, родной курорт в Адлере? Так? А, если тебе и на это не хватает, то ты также осознанно сидишь дома, в квартире, за которую уже два месяца не уплачено, принмаешь лекарства, которые тебе по инвалидности продают в аптеке со скидкой... Вот тебе ився свобода!

     - Ты не так понимаешь, Андрей. Осознавать необходимость можно только при определённых условиях, и вот тогда, когда эти условия будут созданы, тогда твои потребности будут удовлетворяться не только по этой необходимости, но и просто - по прихоти.

     - Да? А, если это необходимость и прихоть преступника? Вообще чем отличить бандита от революционера? В обществе потребления бороться с опостылевшей жизнью можно только с оружием в руках. Перестреляем всех буржуев, и зло будет наказано, наступит желанная свобода, да? Так, кажется, думали большевики? Что из этого вышло, а?

     - Вышло. Мир стал другим.

     - Но свобода не наступила,да?

     - Не наступила, Андрюша, потому что большевики сделали лишь полшага на многокилометровом пути к свободе.

     - А, ты знаешь, например, что смысл фашизма тоже состоял в достижении свободы: уничтожим полмира, зато оставшаяся лучшая часть человечества достигнет свободы? Люди фанатично верили в это...

     - Андрей, мы живём в эпоху заблуждений и мифов, и двигаемся к свободе методом проб и ошибок. Фашизм - это, видимо, тоже заблуждение, трагическое притом.

     - Не знаю... мне кажется, что свобода - это не пресловутая "осознанная необходимость", а совсем другое. Свобода, это когда человек не может зависеть прежде всего от своей биологии, от лет, отмеренных ему судьбой, от болезней и собственной смерти, от того, мужчина он, или женщина, чёрный или белый, русский или еврей; от социального положения - бедный или богатый, влиятельный или нет; от вероисповедания, от родного языка, от прихоти властей... Свобода, это когда власть не становится ни желанной, ни предметом торга, а когда она вообще не нужна, потому что каждый человек живёт во имя какой-то общей цели не по решениям правительств, парламентов, каких-нибудь руководящих и направляющих сил общества или там... финансовых групп, а по собственному призванию, и может при этом прожить не одну, а много жизней... Вот это я бы назвал свободой, которая скрыта от нас повседневной суетой и ежедневным обманом.

     - Ну, ты и хватил! Впрочем, далась тебе эта "осознанная необходимость" - я тоже не понимаю! Вполне согласуется с твоими фантазиями.

     - Слушай, давай действительно пройдёмся вдоль оврага вон к той рощице. Может и правда наберём чернушек, может и подосиновичков?

     Они сложили снедь в багажник, закрыли дверцы автомобиля, и с корзинами в руках направились вдоль оврага на небольшом расстоянии друг от друга, продолжая беседовать.

     Ротвеёлер, скрываясь в траве и кустах, последовал за ними.

     - Ого! Смотри-ка белый гриб! Вот ещё! Тут целая куча! - воскликнула женщина.

     Парень подошёл к ней, и, нагнувшись над грибницей, они стали изучать находку.

     Рони знал, что это за грибы - это была отрава; он знал это по исходившему от них запаху, и ещё по тому, что совсем недавно, отведав их по незнанию, подохли несколько щенков в секторе Поджарого.

     - Слушай, Люся, по-моему они какие-то не такие.

     - Какие не такие? Сам ты не такой! Самые настоящие белые грибы.

     - Мне кажется, это ложные грибы. Не надо брать. Оставь.

     Внимательно наблюдая за этой сценой, ротвейлеру стоило только добежать  до людей, покрутиться на поляне, приласкаться, заглянуть им в глаза и убедить в том, что грибы хорошие. Однако он этого не сделал. Он хотел дослушать разговор, прервавшийся на самом интересном месте.

     - Оставь, говорю, - настаивал парень, - Видишь ножка жёлтая - точно это отрава!

     - Ты думаешь? - асомневалась женщина, - Может ты и в самом деле прав... Ладно. Пойдем дальше, целее будем.

     - Человечество столько всего наворочало за время своего существования, что не может вполне даже вообразить это царство свободы, - продолжал парень как будто бы выражать свои мысли вслух, - Был только один человек, совершенно бескорыстно сказавший людям правду о том, кто они есть, и как им вести себя, чтобы приблизиться к свободе. Но, люди нарушили его заветы.

     - Да? И кто же это по-твоему?

     - Иисус Христос. Я прочитал недавно Новый Завет, и сделал вывод знаешь какой?... Люди погрязли в таких грехах, что они, кажется, не могут быть прощены вовсе. Надо обладать неисчерпаемой добротой, чтобы простить всё это. Вся жизнь человеческая представляет собой прямую противоположность тому, что сказано в Нагорной проповеди. Причём, список дел неправедных растёт в геометрической прогрессии. Это как лавина: крадущее, коррумпированное, обманывающее на каждом шагу общество потребления вовлекает в своё преступное бытие больше и больше чистых, честных людей...

     - Ну, почему, Андрюша! Я, например, никогда не крала, ни пржде, ни теперь. Что ты за всех говоришь? - оскорбилась Люся.

     Парень остановился возле деревца, провёл ладонью по коре, удивлённо на неё посмотрел.

     - Ты чем теперь приторговываешь-то?

     - Мужской одеждой.

     - Э-эх! Ведущий в прошлом специалист! Честная женщина, в прошлом профсоюзная активистка - всю выручку отдаёт! А ты не спрашивала у своего Мамуки Сергеича о том, сколько ое отдаёт своей, так сказать, "крыше"? Так, вы что соучастники грабежа?

     - Какого грабежа?

     - Как... государственного... Мамука же не налоги платит, а "крыше" платит. Оно, конечно, понятно: государство грабит вас, вы - грабите государство. Может, тебе вернули деньги, потерянные в результате введения рыночных реформ? Вообще, за что нас государство так ненавидит, что пустило по миру полстраны, а другая половина, чтобы прожить, вынуждена грабить? В общем, не хочу говорить... Свобода... мне отвратителен этот каждодневный обман, когда тебе твердят, что дерьмо - это конфетка! Ты говоришь, что и в советские времена никогда не крала, да? Как же не крала! Крала. Собственное достоинство крала, и собственную честь, когда говорила на партийных собраниях не то, что думала, поступала не по совести, а так, как велела партийная власть...

     - Слушай, Андрей, ты не заговаривайся, не то я обижусь. Ты же знаешь эту историю с моим несостоявшимся вступлением в партию. Вот.

     - Извини. Я тоже таким был. Все такими были! Ты в десять раз лучше меня: ты могла хоть однажды сказать в глаза сволочи, что он сволочь, и это стоило тебе карьеры, а я не мог, и другие не могли, и этот обман стал нормой поведения, понимаешь? Нормой поведения для всех советских, а затем и российских граждан. В этот обман мы и сейчас с тобой вовлечены - нас же обмануло государство, обманули финансовыг группы, почему бы нам не ответить тем же? Этому порочному кругу не будет конца до тех пор, пока...

     - Пока что?

     - "люби ближнего своего как самого себя..."; "любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас..."; "не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую..."; "не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и воры подкапывают и крадут..."; "кто захочет судиться с тобою, и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду..." Кто из нас, скажи, Люся, исполняет эти заветы?

    - Никто. Мы и детей учим давать сдачи, если обидели. Ведь слабаков не любят... а ты говоришь подставь другую щёку...

     - Для того, чтобы стерпеть оскорбление, нужно на порядок больше мужества и духовных сил, чем ввязаться в драку.

     - Ты знаешь, а это действительно так!...

     Ротвейлер тенью следовал за собеседниками. Он хотел знать истину: почему хозяин говорил, что зло должно быть наказано? Он ждал от собеседников подтверждения этого, хотел сверить свою цель с тем, что говорят люди, и поэтому не нападал, не трогал их, не пытался сейчас заглянуть им в глаза, чтобы заставить их сделать свой последний поступок, а только тихо крался, чтоб быть незаметным для этих двоих.

     Парень, между тем,  увлекался всё больше и больше.

     - ... и никто из нас не исполняет эти заветы, а всё только судят и судят... родители детей, дети родителей, соседи друг друга, правительства - граждан, граждане - правительства, коммунисты - либералов, либералы - президента, и кажется не будет конца этой публичной сваре, - говорил он, продвигаясь по берёзовой рощице, время от времени шуруя веткой по сухой листве, - "не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким и будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить"... А мы то всё наоборот делаем, Люся! Не то что отдельные граждане и партии - целые государства судятся между собой за власть, за территорию, за нефть, за деньги! При этом респектабельные политики берут на вооружение самые прогрессивные идеи, и самым бессовестным образом манипулируют ими, используют лучшие чувства людей, используют веру в какую-то идею, и даже веру в Бога только для того, чтобы захватить кусок власти, который в сравнении с Вечностью ничтожен, но слишком опасен для граждан, ибо он разрушает жизнь отдельно взятого человека. Это из тех-то, кого Христос называл "солью земли", "светом мира"! Так вот мне кажется, Люся, что самый безнравственный, самый греховный, самый лицемерный на свете - это суд человеческий...

     - Но ведь Христос, насколько я помню, учил людей быть кроткими, переносить невзгоды. Как  же с этим? - спросила женщина, когда парень, наконец, замолчал.

     Через какое-то время его голос раздался окрест берёзовой рощи:

     - До тех пор, пока будут искать правых среди виноватых, мир не устроится. Если бы все на земле были кроткими, у нас бы и разговора этого с тобою не было. Так ведь? Мы бы рассуждали с тобой о творчестве Шекспира, Рембрандта, или о музыке Чайковского, Моцарта, или о новых научных открытиях. О том, наконец, чем бы следовало заняться в следующей жизни... О чём-нибудь вечном, идущим на пользу людям, а не во вред им...чтоб не взорвался мир, и сохранилось всё, что создано. Иначе будет всё по писанию: "... а всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобляется человеку безрассудному, который построил дом свой на песке... И пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры и устремились на дом тот; и он упал, и было падение его великое"...

     Рони перестал слушать их. Он по-своему всё понял. Ему стало ясно, что он на правильном пути; и, если уже целые группы людей боролись со злом, но не сумели довести дело до конца, ему тоже следует искоренить хотя бы то недоброе, с которым он и его хояин повстречались в своей жизни, чтобы потомкам людей и собак стало жить легче.

     И он оставил грибников, побежал дальше, к Проворному.



                11
     Через день Рони и Ушастик двинулись в опасный путь по городу. Им предстояло проникнуть вслед за Людой в подземеку, выйти на нужной ей остановке. Затем - проследить её продвижение до здания суда. Ротвейлер не сомневался, что Люда поддастся его внушению и обязательно поедет именно в суд.

     Этот путь для здоровых людей не представляет никакой проблемы: войти в вестибюль метро, сунуть карточку в автомат, спуститься по эскалатору, сесть в вагон, подняться по эскалатору, и через турникет выйти на улицу. Для "друзей наших меньших", собак это целая проблема: нужно войти в доверие к контролёрше; улучив момент, проскользнуть мимо неё на движущиеся вниз ступени (не испугаться при этом, не взвизгнуть, не то остановят лестницу и выгонят на улицу!); пробраться на платформу, дождаться, пока будет как можно меньше народа (не то отдавят лапы!); выйти из вагона, чтобы не защемили дверьми, не задавили ногами, и выбираться на улицу через такое же количество сложностей, что и при выходе. Казалось, если б Рони не обладал своими сверх способностями убеждать людей делать всё, что ему требуется, им с Ушастиком никогда бы ни достичь намеченной цели!

     Загодя они стали пасти Люду возле метро. По утрам, как только рассветало, площадка перед станцией наполнялась людьми, которые раскладывали на прилавках множество разной пищи, и продавец пончиков начинал свою торговую пословицу:

     - Самые ароматненькие, вкусные пончики! Упаковочка десять рублей, с сахарной пудрой!.. Самые ароматные, вкусненькие пончики! Упаковочка десять рублей, с сахарной пудрой!..

     Пончики в самом деле были ароматными. Иногда Рони подходил к продавцу, смотрел в его маслянистые с прожилками глаза, просил угостить, и тот, разумеется, это делал, приговаривая что-то вроде:

     - Привет, пёсик. Я тебя не боюсь. Тебе пончик дать? На, возьми. Угощайся. Может, заодно посторожишь палатку, когда мне надо будет отойти, а?

     Рони брал пончик и отдавал Ушастику, потом вновь смотрел в глаза продавцу.

     - Дурачок! - говорил тогда торговец, - Я же тебе дал, а не ему. Ну, вот, возьми тогда ещё, только смотри сам ешь!

     Рони ел сладкий пончик. Он понимал, что самым естественным для него и Ушастика, как для собак, будет послужить кому-нибудь на площади, чтобы не прогнали. Поэтому они привязались к продавцу пончиков, не оставляя его надолго.

     Дни проходили за днями, а Люда появлялась возле станции метро только затем, чтобы скрыться в дверях большого здания на площади, а вечером из этих дверей выйти и сесть в автобус.  В вестибюль метро она не входила. Всё это время Рони и Ушастик слонялись по торговым точкам, спали возле самого входа в павильон. Изредка Рони внушал дежурной, чтобы она пустила их внутрь погреться, но там было душно, и противно пахло резиной.

     Как то раз в павильоне метро расположился какой-то человек и стал играть на флейте. Люди подходили и бросали ему мелочь в коробку. Молодой человек играл хорошо, жалостливо. Некоторые пассажиры даже останавливались, чтобы послушать.

     Ушастик устроил для всех небольшой концерт. Он встал на задние лапы возле парня и стал активно подвывать флейте. Рони очень удивился,  поскольку и не подозревал о таланте своего приятеля, который самозабвенно поднял мордочку, и, уставив чёрные глаза-пуговки в потолок, извергал из своего пушистого брюшка звук за звуком. Из зрителей образовался полукруг, монеты так и посыпались в коробку.

     По окончании выступления парень не исчез бесследно, а вернулся и угостил Ушастика сосисками, которыми он по-братски поделился с Рони.

     Потом они ещё не раз провели подобные концерты.

     Дежурныи по станции, сменявшим друг друга через несколько дней, Рони с Ушастиком понравились, и они без особого разговора стали открывать им двери на ночь.

     Улучив момент, когда поздно вечером дежурная куда-то выходила, а охрана из людей в униформе с оружием закрывалась в своей комнате, Рони тренировал Ушастика спускаться и подниматься по движущимся ступеням. Тот сначала боялся, скулил, упирался, но Рони настойчиво, всей своей мощной массой толкал приятеля к движущемуся спуску, вскакивал туда тоже, и не давал ему возможности вернуться назад. Доехав до низу, где дежурная поднимала крик, Рони брал Ушастика за холку, вытаскивал его на каменный пол, тащил к поднимавшимся вверх ступеням, и таким же образом они возвращались обратно. Вскоре толковый Ушастик уже мог проделывать этот путь самостоятельно.

     Наконец Рони решил, что лучше, если они с Ушастиком заранее приедут на станцию, где располагался суд, и там будут поджидать Люду. Такой вариант ему показался более безопасным, потому что они могли достичь знакомой по поездкам с Маковским остановки поздно вечером, в пустом вагоне, не рискуя быть раздавленными толпой людей.
И вот, однажды, когда двери метро должны были вот-вот закрыть на ночь, им удалось, минуя всех дежурных, прорваться внутрь станции. Ушастик был испуган и подавлен, однако Рони своим взглядом заставлял его делать то, что требовалось.

     Выскочив на пустынную платформу, они спрятались за каменным выступом. Рони старался успокоить своего приятеля, всё время ловил его взгляд, прижимал к стене, чтобы он не вырвался раньше времени и не попал в поле зрения дежурной.
Конечно, в случае чего он мог остановить действия служительницы, но это надо было делать в относительно спокойной обстановке, и, если бы ротвейлер был не один, а тут он рисковал, отвлекшись на ком-то, упустить Ушастика.

     Так и стояли они возле каменной стены, Ушастик поскуливал,тыкался ротвейлеру в шею, но вырваться не пытался. Во избежание промедления, как подъедет поезд, Рони намеревался схватить приятеля за холку и затащить в вагон.

     Но неожиданно его планы рухнули. Грохот приближающегося поезда донёсся с другой платформы. Одновременно над ними возник голос:

     - Здрас-сьте вам пажалста! Это что ещё такое! А ну-ка уматывайте отсюда!

     Рони взглянул на дежурную: "замолчи ты!"; а Ушастик всё-таки выскользнул от него, помчался по пустому перрону куда глаза глядят, свалился на рельсы и побежал в туннель.

     В два прыжка ротвейлер оказался на полотне и стал догонять приятеля. Он влетел в неизведанный, чёрный, пахнущий электричеством и машинным маслом, полный смертельных опасностей туннель, совсем не задумываясь о собственной судьбе. В глубине души он корил себя - не следовало бы давать Ушастику увязаться за собой в это опасное путешествие, и его долгом было во что бы то ни стало оградить своего маленького и слабого спутника от несчастья!

     Перепрыгивая через шпалы и провода, спотыкаясь и падая, поднимаясь вновь, увлекаемый неудержимой силой ответственности перед соплеменником, Рони нагнал Ушастика в кромешной тьме, столкнул его в какой-то проём между рельсами и прижал к полу. Тот рычал и скулил одновременно, но вёл себя относительно смирно, не сопротивлялся.

     Сзади послышался страшный визг, и весь туннель осветился ярким светом: на собак неминуемо надвигался поезд. Они так и распластались под этим грохотом, вверившись судьбе, в ожидании страшного удара. Но ничего не случилось, и поезд промчался, оставив их среди электрических конструкций пути.

     Рони поднялся, поймал едва различимый в кромешной тьме взгляд приятеля - "Пошли!". Ушастик тоже встал и довольно резво побежал вперёд по полотну дороги, помахивая своим белым хвостом. Рони последовал за ним, он понимал, что скоро их догонит ещё один поезд, и надо попытаться прийти к следующей станции, не дожидаясь ещё одного такого испытания.

     Движенье их казалось бесконечным, будто они и не бегут вовсе, а просто быстро переступают лапами; только изредка, по отдельным приближающимся огням можно было понять, что они всё-таки не стоят на месте.

     Но, они не успели, и следующий поезд обрушился на них так же, как и предыдущий. На этот раз толковый Ушастик сам первый прижался к полотну дороги, а Рони - к стене. Скрежет вагонов в опасной близости и звон электрического металла до предела взвинтил нервы ротвейлера. Рони чувстовал, что следующий раз он этого может не выдержать, а Ушастик и подавно! Поэтому, когда состав прошёл, он энергично ткнул приятеля в ляжку - "Пошевеливайся!"; и они опять ринулись вперёд.

     Рони точно знал, что там, впереди вот-вот должен был показаться свет другой станции. Этот момент обязательно должен был наступить, но не наступал очень долго.

     Собачьи силы были уже на исходе. Ушастик стал часто спотыкаться, однако вставал сам, и продолжал бежать всё медленнее и медленнее. Рони думал, что, если ему придётся нести его за холку, то они навряд ли доберутся до света, не испытав на себе наезда ещё одного состава.

     И вот, когда он уже совсем отчаялся, впереди наконец-то показались огни станции, а сзади - огни поезда! Рони решил, что лучше будет снова нагнать приятеля, прижать его к полу и пропустить поезд; но свет станции, видимо, тоже придал силы Ушастику, и он побежал гораздо быстрее, так что ротвейлеру едва удалось спихнуть его в какой-то проход в стене буквально возле самой платформы.

     Состав снова с грохотом пролетел рядом и остановился поодаль, заслонив часть света. Послышалось "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция..."  Добрались! Рони схватил Ушастика за холку и потащил к лестнице, ведущей на платформу.

     От всего пережитого они так устали, что схоронившись под ближайшей каменной лавкой, решили отдохнуть и немедленно заснули.

     Наутро они сели, наконец, в пустой вагон первого поезда. Рони пришлось опять затащить туда Ушастика силой. Выйти на нужной станции не составляло проблемы, так как ротвейлер, многократно приезжавший туда с хозяином, хорошо запомнил интонаци голоса, который объявлял эту остановку. Всю дорогу ошеломлённый Ушастик лежал, высунув язык, подле двери и виновато глядел на Рони своими чёрными глазами-пуговками: извини, мол, я такая обуза для тебя, а ты ещё со мной возишься! Рони успокаивал его взглядом и не отпускал от себя. Редкие пассажиры в этот ранний час умилялись этой собачьей идиллии.

     Станция метро, где они вылезли на поверхность, была приблизительно такой же, как и та, где они спускались под землю: та же суета, толкотня, такие же прилавки и торговцы. Только жилые дома располагались, пожалуй, ближе, да были ещё проложенные по булыжнику рельсы, по которым грохотали трамваи. Чтобы добраться до здания суда, нужно было ехать на трамвае или бежать за ним, но не долго.

     Снова потянулись дни ожидания, и псы, казалось, бесцельно слонялись по округе, питаясь, чем подадут, ночуя на травке в палисаднике.

     В один из таких дней Рони подошёл к большому сверкающему автомобилю, чтобы по привычке попросить о чём-нибудь находящихся в нём людей.

     - Ты смотри какой здоровый! - раздался возглас из открытого окна машины, - Интересно, что это за  порода?

     - Где? Дай посмотреть, - откликнулся  кто-то из глубины салона, - А-а это ротвейлер, только очень большой.

     - Впервые такого вижу. Он раза в полтора-два крупнее обычного. С ошейником... Видимо хозяи где-то рядом. Может, у него в ошейнике какой-нибудь жучок для прослушки?

     - Брось ты, Степан Алексеич! Везде тебе шпионы мерещатся.

     Рони не двигался с места. Ему хотелось просто из интереса поймать взгляд хотя бы одного из пассажиров и заставить его сделать что-нибудь безобидное, но стоящее: например, снять с него давно мешавший ошейник. Но в глубине салона, среди затемнённых стёкол, невозможно было никого разглядеть. Тогда он, в ожидании когда это произойдёт, сел подле машины и стал слушать