СТАЯ Продолжение 5

прерванный его появлением разговор:

     - Не могу я, Ваня, пойти тебе навстречу. Не могу, хоть расстреляй меня! Все фидера перегружены, кабели перегреты. Наша техника не рассчитана на такую нагрузку. Техника тоже предел имеет, тем более не обновлялась уже сколько лет - всё нет денег!

     - Стёп, вот я о деньгах тебе как раз толкую. Тебя сто тысяч не устраивает? Давай сто пятьдесят. И ещё пять тебе лично - в конверте.

     - Ваня, не искушай.

     - А ты подумай... я тебя никогда не обманывал. Послушай, где же Лиза? Нет, её нельзя отпускать в магазин - потратит кучу времени и денег, вернётся без копейки... и купит какую-нибудь ерунду... Ты,  Степан подумай лучше. Хорошее предложение. Подумай - потом скажешь.

     Дверца автомобиля открылась, и из салона показался толстый лысоватый человек в светлых брюках и тёмном пиджаке. Не выходя из машины, он опустил ноги на землю и уставился прямо на ротвейлера.

     Рони глядел ему в глаза. "Послушай, брось ты ерундой заниматься! О чём спор? Отдай ты ему то, что просит. Отдай ему свои фидера, или кабели что ли... ты лучше сними с меня ошейник, а? Что тебе стоит? Мне так надоела эта удавка! Сними, а?" - думал он что есть силы.

     - Ну, друг любезный, иди сюда, давай приласкаю, - сказал толстый, протягивая к нему ладони.

     Рони потянулся к нему, и, не спуская глаз, доверил морду: "Сними ошейник!"

     Толстый стал шарить у него на шее, нащупывая застёжку. Наконец, он отстегнул ошейник и стал разглядывать бляшку.

     - Маковский Леонид... не разберу, - промолвил он и оглянулся на своего приятеля, - Ваня, дай-ка мне там очки.

     Рони не растерялся, схватил из его рук ощейник и помчался прочь, чтобы схоронить напоминавшую о хозяине улику где-нибудь в укромном месте.

     Откуда-то выскочил Ушастик, побежал за ним вслед.


     Людмилы не было видно, но она должна была вот-вот появиться. Непостижимым образом ротвейлер понимал, что до расплаты осталось недолго.

     Часто они с Ушастиком заходили во дворы, где подвозили пищу к магазинам, и Рони просил людей принести поесть, и те кормили собак, отдавая им кусочки еды из остатков собственной совести и благосостояния. Конечно, жители не знали о нём ничего, они не знали, что Рони - вожак стаи псов, изголодавшихся не столько по еде, сколько по доброте, ласке и бескорыстию, которых однажды их лишили люди. Взамен они и получили себе скрытую ненависть, вечную угрозу.

     Но ничего необычного в бродячем чёрном ротвейлере и его симпатичном беленьком спутнике ни домохозяйки, ни дворники, ни гуляющие дедушки и бабушки, ни возвращающиеся домой на машинах и пешком мамы и папы, ни их милые девочки и мальчики, играющие в московских дворах, - ничего необычного в этих псах не видели. Только домашние животные вели себя странно: тех самых семейных любимцев, которым ещё недавно стоило только намекнуть пойти на прогулку, и они уже мчались во двор, теперь было не выгнать порезвиться. Едва справив нужду, они уж бежали обратно в подъезд, а дома всё время настороженно прислушивались к чему-то, даже самым привычным звукам.



                12
     Тем временем власти сильно озаботились криминальной обстановкой в городе. Люди начали исчезать в большом количестве, группами и в одиночку. Ежедневно на начальственный стол ложилась очередная неутешительная сводка, из которой руководству становилось ясно, что происходит нечто неординарное. Сначала, когда пропадали лица без определённого места жительства, наркоманы и алкоголики это мало беспокоило - пропадают и пусть себе пропадают, наоборот даже хорошо, меньше заболеваемость; однако когда начали бесследно исчезать нормальные, не только прописанные, но даже вполне обеспеченные граждане, и это количество превысило обычные нормы, городское управление обеспокоилось. Розыск пропавших ни к чему не приводил. Сотни заведённых по фактам исчезновений  уголовных дел оставались незакрытыми, а преступления соответственно не раскрытыми. В довершение всего бесследно исчезло несколько следователей, занимавшихся этими уголовными делами. В разгар лета пропало трое наёмных рабочих, производивших ремонт коммуникаций. Позднее - две женщины из озеленения. Бесследно исчезло человек двадцать грибников. Все эти факты тщательно скрывали, дабы не создавать паники среди населения.

     Наконец, один умный статистик заметил, что большинство исчезновений происходит в районах, прилегающих к Лосиному острову. Он пошёл и отдал куда следует свои прикидки. Там его поблагодарили, но не поверили и сказали, что всё это домыслы, простое совпадение. Тогда статистик написал большую статью и опубликовал её в одной из газет. В статье было высказано предположение, что в Лосином острове стали обитать одичавшие псы и что именно они, обосновавшись там, занимаются людоедством; что надо снарядить экспедицию, проверить, и если это так, то всех собак истребить.

     На общем фоне проходящей выборной компании, когда все редакции были завалены материалами на эту тему, а все видные полосы были отданы именно ей, статья потерялась. На публикацию откликнултсь лишь представители самоуправления и кинологического комитета. Первые, воспользовавшись моментом, приняли нормативный акт о поголовной регистрации всех бездомных собак, полагая, что взимание штрафов с работников жилкомхоза пополнит не столько бюджет сколько карманы надзирателей - ведь за любого дворового Шарика можно получить дважды, или даже трижды, ибо он - существо безответное, а дворник, как человек разумный, часто нетрезвый и ошибается. Вторые выступили с гневной отповедью первым, мотивируя тем, что собаками должны заниматься только собачники, имеющие специальную квалификацию, а не какие-то там некомпетентные лица; призвали власти отменить принятый акт как незаконный, антигуманный, противоречащий всемирным правилам обращения с животными. Дело затягивалось до лучших времён, и никакой экспедиции снарядить не удавалось.

     Настойчивый статистик, рассчитывая впоследствии на большие дивиденды, решил всё-таки рискнуть. Он уговорил своего приятеля, телеоператора-натуралиста, поснимать в Лосином острове и предоставить этот материал на телевидение, а то и прямо в правительство.

     То, что они увидели в северо-восточной  части, превзошло всё ожидания. Такой милый сердцу россиянина среднерусский пейзаж из тонких осин, пушистых елей, с его сказочной простотой, откровенностью и лёгкой грустью, навеваемой лучшими воспоминаниями, с наступлением темноты преображался до неузнаваемости. Ночью это был настоящий вертеп, в котором лесные тропы блекли в испещрённой оврагами тревожной сизой чаще, вызывая тоску и почти что физическое удушье; отовсюду слышались неотчётливые вздохи и шуршанье, то и дело сквозь заросшие травой, студенистые от осевшей влаги и тумана опушки шмыгали неясные тени, и возникал зловещий вой, казавшийся осязаемо близко.

     Преодолевая страх и усталость от ежедневных поисков, энтузиастам удалось заснять несколько мгновений, подтверждающих первоначальные предположения. В одном овраге они нашли скрытый ветками лаз, из которого с наступлением темноты появлялись существа разных размеров, напоминающие не то собак, не то волков, не то лис; они, словно дымчатые сгустки, растекались по лесу. Ночи были прохладными, а августовский туман в совокупности с несовсем удобным расположением места, откуда оператором велись съёмки (как правило с дерева, на которое приходилось взбираться ещё днём), не давал возможности зафиксировать происходящее более чётко. Но два эпизода всё-таки удались. В одном из них из норы высыпали с десяток маленьких щенков и две большие собаки, стали играть и возиться на склоне, в кустах. Дпугой эпизод был страшный - три пса тащили одетый в рваньё труп человека, неестественно поднятая рука которого никак не проходила в лаз; тогда они отгрызли руку, и только после этого затащили тело в пещеру.

     С отснятым материалом статистик и оператор явились в приёмную администрации, где, ознакомившись с сутью вопроса, их стали записывать на декабрь текущего года. Статистик возмутился, заявив, что к тому времени собаки могут пожрать весь город. Он дождался возле крыльца, когда руководство будет выезжать, и через охрану передал видеокасеету с отснятым материалом и записанным на ней собственным обращением к администрации. Статистика продержали в охране пол суток и отпустили только после проверки переданного, но он не обиделся, так ка цель была достигнута.

     Днём позже оператор встретился со своими друзьями из одной частной телекомпании, которые обещали помочь материал через некоторое время опубликовать, а гонораром - поделиться.

     Просмотрев плёнку, несмотря на занятость, и подвергнув её тщательной экспертизе, администрация поняла, что дело нешуточное. Самым тревожным показалось, что среди жителей может возникнуть паника, а в городе - беспорядки, и, если не принять эффективные меры, то горожане пойдут травить стаю самостоятельно, вооружившись в канун выборов чем попало. В целях неразглашения полученной информации было решено всеми доступными способами изолировать статистика с телеоператором. Обоих опять вызвали куда следует и предложили уехать в длительный круиз, оплатив за них все расходы, в том числе и карманные. В противном случае за судьбу бедных энтузиастов не ручались. Те, конечно, не ожидали такого поворота событий, с радостью согласились и через неделю отбыли в путешествие, забыв проинформировать об отданной в телекомпанию видеозаписи.

     На место съёмок, в лес, отправили секретный отряд, оснащённый баллонами со специальным газом, способным уничтожить собак. Операцию выполнили, при этом отравилось несколько человек из отряда. Однако наверх доложили, что всё прошло успешно.


     Рони чувствовал беду. Он знал, что когда-нибудь люди откроют убежище стаи. Но он знал и то, что людям никогда не будет известна объявленная пасами тайная война и что эта война неизбежно истребит накопленное в человеческих душах зло и приведёт всех к истине. Осознание этой миссии было сильнее, чем желание вернуться в лес и защищать собак. Ради того он и дневал в подворотнях возле станции метро, выслеживая Людмилу, чтобы первым кинуться в бой, искренне полагая, что уж лучше он избавит её от жизни, чем она будет жить такой, как сейчас. То же касалось и всех других, неприкаянных.

     Он лежал в траве, за оградой палисадника, лениво вслушиваясь в разговор двух женщин, стоявших возле цветочной клумбы. Ушастик носился в компании ребятишек школьного и дошкольного возраста.

     - Прям не знаю, что с Катькой моей делать. Злая стала, кусается! Вчера на меня прыгнула со шкафа, вцепилась в голову - не отпускает! Насилу оторвала. Вон, смотри: поцарапала даже! - рассказывала одна из женщин, откидывая прядь со лба, чтобы собеседница убедилась, как кошка её поранила.

     - Ой! Чесслово, ты мне как сказала, у меня аж мурашки по коже! - живо откликнулась другая женщина. - С нашим кобелём тоже невесть что происходит. Представляешь - воет!

     - Как это?

     - Обыкновенно. Встанет возле двери входной и воет! Никогда такого не было. Сначала думала - на улицу просится, а ведь не выгонишь погулять-то - разве волоком, за ошейник. А иной раз даже дома оправляться стал... Представляешь? И воет, особенно ночью - страшно! Не спим. Наши собачники говорят - у всех так.

     - Да?!
     - Вера Фёдоровна, старушечка тут ходила всё, пёсик у неё маленький, ласковый такой был... - Женщина перестала рассказывать, вглядываясь в глубину двора, где послышался ребячий крик. - Дима! Что вы там делаете?! Что это за визг такой? Отойдите от дороги, там машины, и играйте во дворе!
Поправь Наташе курточку!.. Вот, и представляешь - покусал так, что она теперь в больнице лежит - порвал ей руку. Да. Это мне Татьяна, дочка её рассказывала, она-то сама здесь не живёт, приезжает...

     За кустами ничего не было видно. Рони поднялся, чтобы пойти всё-таки посмотреть, чем вызван ребячий крик.

     - А это чей такой, здоровый как телёнок? - спросила та, у которой кошка в доме.

     - Этот... Не знаю... он у нас тут с неделю. Этот смелый - ничего не боится. С ним тут ещё бегает такой пушистенький, симпатичный. Да он с ребятами, наверно.

     - Где уж ему бояться, сам кого хочешь свалит...

     Он поспешил к ребятам.

     Вокруг песочницы и "малых архитетурных форм" с визгом носился Ушастик, к хвосту которого была привязана источающая зловоние и шипение картонная банка, которая вот-вот неминуемо должна была взорваться! Рони опешил: кажется впервые он ничего не мог сделать, он не мог приказать приятелю ни бежать, ни остановиться, детям - чтобы отвязали опасную игрушку, петарде - чтобы она не взорвалась. Потому что всё это было уже невозможно.

     Всё произошло мгновенно. Запутавшись в верёвке, Ушастик лёг на землю, недоумённо озираясь своими чёрными глазами-пуговками и как бы говоря всем: "Зачем это? Что я вам сделал плохого? Мы просто играли, зачем же вы меня так обманули?" И тут раздался взрыв Из хлопушки прямо в живот Ушастику вырвалось пламя, и он покатился по пыльной площадке, словно это был уже не он, а грязный, окровавленный клубок. Запахло палёной шерстью. Дети закричали и заплакали. Заголосили женщины. Со всего двора стали сбегаться люди.

     Ротвейлер подошёл к тому, что осталось от друга, что, искалеченное огнём, ещё дышало судорожно и часто. Из огромной рваной раны текла кровь.

     Рони окинул взором собравшуюся вкруг толпу, в которой взрослые схватили на руки детей: "Будьте вы все прокляты!" - помчался вон со двора к трамваю, в который уже садилась Людмила.




                13
     Чем ближе было заседание суда, тем больше Марта нервничала. В глубине души она сама была не рада, что ввязалась в это дело. Однако игра стоила свеч: квартиру можно было потом продать, а на вырученные деньги поправить своё благосостояние, купить что-нибудь стоящее, или ещё лучше - организовать какое-нибудь частное предприятие. Правда, после долгих лет "трудового стажа", прошедшего в должности ведущего инженера одного из секретных НИИ (коих в советские времена расплодилось множество, где во времена "всеобщей занятости" из-за отсутствия конкретного дела Марта ничем полезным не занималась, а разводила склоки в коллективе), теперь она сама не знала в чём может проявить свои способности. Однако она была твёрдо уверена, что стоит ей только завладеть печатью и банковским счётом какой-нибудь, скажем, туристской фирмы, и деньги - как и блага обещанного "светлого будущего" - польются полныи потоком прямо в её карманы. В конце цонцов, можно было просто положить деньги в банк под проценты!

     Поэтому ничто её не останавливало, и она безропотно переносила все процедуры по сбору необходимых документов, которые надо было приложить к исковому заявлению - выстаивала в очередях, терпела повсюду грубость и хамство должностных лиц, подносила кому конфеты, а кому и деньги в конвертах.

     Однажды в суде Марта заметила Сергея Сергеевича. Он стоял на втором этаже единственной в здании лестницы, курил и разговаривал по мобильному телефону.

     - Что-что? Конечно. Свидетели обязательно должны быть, - разъяснял специалист по несчастным случаям, - Ка это какие? Ваши, конечно... Это в ваших же интересах... Приглашают обычно из коммунальных служб, может, и участковый тоже, общественность разная... Ну, это зависит от того, что вы написали. Как знаете. Послушайте, это не телефонный разговор, давайте встретимся - поговорим...

     Вот с кем на этот раз Марта не хотела встретиться, тем более воспользоваться услугами! Прошмыгнув мимо, она подумала: что, если Людмила также обратится к нему за помощью, и тогда уж точно несдобровать - устранит как нечего делать, и глазом не моргнёт!

     От этой мысли ей стало нехорошо, неуютно и страшно; и тут она вспомнила фпазу, оброненную этим деятелем прошлый раз: "Марта Борисовна, ведь мы можем сделать так, чтобы и вы не заговорили". Она не придала этому большого значения, потому что не думала тогда, что угроза физического устранения и для неё станет реальной. А теперь вот она, эта угроза, близко, в двух шагах - в образе этого верзилы в спецовке, со стриженой головой, насмешливыми серыми глазами и тихим, вкрадчивым голосом! Неужели этот холодный взор будет последним, что она увидит в жизни?! И вообще, чувствовал ли этот взгляд покойный Маковский? Как это всё было так ловко сделано, что никто даже и не заподозрил ничего аномального, преступного, уголовного? И как это всё будет теперь, с ней, когда настанет её черёд?

     Как же в те секунды пожалела себя Марта: ведь ей не с кем было посоветоваться, поделиться этими своими опасениями - даже с сыном, который ни о чём не догадывался, считая, что с кончиной отца жилищные проблемы семьи разрешились сами собой!

     Но, взглянув мимоходом в глаза собственной смерти, она уже спешила жить дальше, надеясь на неоспоримость добытых фактов, что уже в считанные дни до судебного заседания с ней ничего плохого не случится.


     - Здрась-сьте, бабуся! Как вы поживаете?

     Людмила смотрела прямо в два чёрных, мгновенно поглотивших её зрачка.

     - А, это вы, Сергей Сергеич! Я вот пришла пораньше...

     - Пораньше! Вы слишком поздно ко мне обратились. Боюсь, что не смогу для вас ничего сделать.

     - Ой! Что же это? Как же это? Как же это будет-то? - заголосила просительница.

     - Что вы плачете? Сами виноваты!.. Короче, бабусь, если сегодня будет оглашено судебное решение, я вообще ничем не смогу вам помочь. Если же суд отложат, тогда ещё посмотрим. Вы сами-то зачем явились? Заболели бы, в командировку уехали...

     - Что ты, милок! Какая командировка! Почему я должна скрываться? Уж я покажу этой стерве сегодня! Все: свидетели, соседи - все подтвердят, что я прожила в этой квартире с самой застрйки!

     - Да... не сечёте вы ничего... Ну да ладно. Поживём - увидим.


     Решив, что с этой дурочки можно будет - если удастся - содрать побольше, Сергей Сергеич поспешил по своим делам.
    
     Взойдя на крыльцо, он обратил внимание на огромного чёрного пса, глядевшего исподлобья из-за сложенных штабелем досок. От неожиданности устроитель несчастных случаев даже вздрогнул: подобной немой, остервенелой злобы он никогда в своей жизни не встречал. И уж совсем он не думал, что встретит это сегодня, в такой светлый сентябрьский денёк, обычный своим распорядком и даже безобидными заботами - не вровень некоторым другим тяжким дням, когда он выходил "на дело" после тщательной, нередко изнурительной подготовки.

     И вдруг ему показалось с такой достоверностью, что не когда-нибудь, а именно сегодня он совершит поступок, который станет роковым и последним не для постороннего человека, а для него самого.   

     - Уйди! - только пробормотал он, быстро скрываясь в дверях здания  суда.


    
     Было без десяти два. Людмила Ивановна стала подниматься на третий этаж: тяжко, запыхавшись, останавливалась на каждой площадке, чтобы передохнуть. Обшитая фанерой лестница поскрипывала под тяжестью её грузного тела. Людмила была уверена, что и без всяких свидетелей, напором и красноречием она сможет сама доказать суду права на собственную жилплощадь. Она взяла с собой все необходимые документы, даже самые древние - кватанции об оплате полной стоимости квартиры, которые - ей казалось - смогут убедить суд удовлетворить её иск к гражданке Маковской. Никогда в жизни она не видела Марту, и теперь ей даже было любопытно узнать, что представляет из себя эта стерва.

     Она зарегистрировалась у милой девушки, сидевшей за столом перед дверью, вошла в зал заседаний, где ещё никого не было, села на свободный стул и стала наблюдать. Появились какие-то люди - две женщины, накрашенные, в золоте, при серьгах, мужчина с бородой в тёмных очках, ещё мужчина в кожаной куртке, седовласый, высокий. Рассаживались на свободные места, преимущественно в первых рядах. Кто из них свидетели, а кто - ответчики? Кто из женщин Марта? Спросить? Подождать? Решив, что жена Маковского должна быть старше, Людмила несколько успокоилась, но потом опять напряглась, вглядываясь в лица входивших людей. Ей было ничего непонятно. Надо было всё-таки пригласить Ольгу Иосифовну - соседку, всё было бы нескучно!

     Она поднялась, подошла к милой девушке на регистрации, спросила, кто из пришедших Маковская Марта, но девушка только пожала плечами и не ответила. Людмила вернулась в зал, подсела на этот раз ближе, вслушиваясь в доносившиеся до неё обрывки тихого разговора - может быть, назовёт кто-нибудь ответчицу по имени-отчеству.

     Так прошло полчаса. Суд задерживался.

     Седовласый человек в кожаной куртке стал поглядывать на часы и, перегнувшись через спинку стула, бубнить о чём-то солидной брюнетке в сером костюме с бледным крупным лицом. Та только молча кивала.

     Внезапно до Людмилы донеслось:

     - Не в наших интересах, Марта Борисовна...

     Ах, вот она, эта сволочь!..


     Тем временем устроитель несчастных случаев никак не мог отделаться об бешеного взгляда чёрного ротвейлера. Освободиться от тяжкого предчувствия не помогла даже чашка крепкого чая в компании судебных приставов, выпитая за непринуждённой послеобеденной болтовнёй.

     Четверть третьего он направился к машине, чтобы взять из багажника пустые канистры и перелить в них бензин из большой ёмкости, хранящейся в подвале, под лестницей.

     Его не покидало ощущение, что когда-то всё это уже было, но не вчера, не месяц и год назад, а в другой, прожитой, возможно и не собственной жизни - этот солнечный, но тревожный день, и эти канистры, и запах бензина, и автомобиль "Жигули-восьмёрка", и даже само отсутствие подозрения, что жить ему осталось считанные минуты!

     Чёрный пёс уже испарился со своего места возле крыльца.

     Сергей Сергеевич как ни в чём не бывало спустился в подвал, открыл дверь подсобки дубликатом ключа, что ему доверил комендант.

     Разливая бензин из крана заполненной ещё в период дефицита вместительной бочкообразной ёмкости, он подумал, что зря не потушил сигарету, которую продолжал держать в зубах. Раскалённый пепел вот-вот должен был  упасть в струю горючей жидкости. Осознав опасность, он похолодел от испуга, бросил окурок подальше, но искры всё-таки упали в бензин.

     Вспышка, и пламя надавило, обожгло его тело, швырнув к стене мгновенно обгоревшим куском плоти.


     ...Людмила приблизиласьк сопернице, аккуратный и благообразный вид которой вызывал в ней чувство животной злобы и омерзения.

     - Ах ты стерва! Ах ты гадина! Таких давить, е не судить надо! - повторяла она ругательства, как заклинания.

     - Что? Кто вы? - встрепенулась Марта, привставая, чуть ли ни поднимаясь на встречу, - Как вы смеете меня так оскорблять! Вы, наверно, и есть Сорокина? Да? Виктор Павлович, - обратилась она к человеку в кожаной куртке, - вы слышали, как она обозвала меня стервой и гадиной? Думаю, что это обязательно надо зафиксировать.

     - Простите, а вы кто? - спросил седовласый.

     Вместо ответа Людмила вцепилась Марте в причёску, приговаривая:

     - Я те покажу суд! Я те устрою житьё!.. Мошенница! Я те...

     - А! Саша! Саша! - завопила Марта, - Она же убъёт меня!

     Увидев эту безобразную сцену, присутствующие повскакали со своих мест, столпились вокруг, стали разнимать дерущихся женщин.

     Кому-то удалось, заломив Людмиле руки, оттащить её от Маковской. Тогда она, как будто с давно не испытываемым наслаждением, плюнула Марте в лицо.

     В этот момент тряхануло так, что с потолка посыпались куски штукатурки, а из окон - разбитые стёкла. Вокруг всё затрещало, пол покосился, осел, пыль поднялась столбом.

     Возникшая в зале суда потасовка затихла, некоторые попадали на пол. Людмила тоже свалилась среди казённой мебели, и всей своей массой придавила того, кто скрутил ей руки.

     Во внезапно наступившей тишине истошно закричали:

     - Бомба!!!

     Народ ринулся к выходу, но никто почему-то не мог покинуть помещение, и возле двери вновь образовалась давка.

     Приподнимаясь на локтях, Людмила старалась разглядеть в этой толпе Марту. Помутнённый гневом рассудок заведующей пирожковой недооценивал возникшей вокруг опасности, всё ещё требовал расправы над соперницей.

     - Ты слышишь меня, сука! Я те покажу, как квартиры отнимать! Ты сама на нарах жизнь кончишь..

     Но никто её уже не слышал. Тот, кто заломил Людмиле руки, вылез из-под её грузного тела и, прихрамывая, тоже поспешил к выходу.

     Оттуда  доносились отчаянные крики. Наконец, из всех невнятных вырвался один:

     - Уважаемые! Не напирайте же! Даваёте отойдём от края, не то мы все вместе туда ухнем. Сейчас приедут пожарные и нас спасут!

     Толпа вновь хлынули в зал.

     Людмила с трудом поднялась, схватила выпавшую из рук сумку, увидела, как седовласый в кожаной куртке, обнимая за плечи, выдавливал из толпы Маковскую. Оба пообтрепались, лица и одежду покрыл слой пыли.

     Марта была в полуобморочном состоянии, рыдая, она всё повторяла:

     - Саша! Как же так... Саша! Как же...

     - Всё, всё, всё... Не волнуйтесь, Марта Борисовна! Он просто упал... Уж и не так высоко-то... Жив будет, вот увидите!..

     - Ему же больно... Виктор Павлович, вызовите скорую... Саша! - вопила Маковская, привставая со стула, куда её чуть ни насильно усаживал седовласый.

     Внезапно она обернулась к Людмиле, словно зная, что та стоит сзади:

     - Это ты! Ты во всём виновата! Это Леонид натравил тебя против нас! Сволочь! Жива останусь - я тебя сгною!

     Из проёма входной двери повалил удушающий дым.

     Люди заметались по двухсветному залу суда. Одной женщине стало плохо, давясь и кашляя, она схватилась за край трибуны, мертвенно побледнела, потеряла сознание и осела на пол.

     Кто-то начал разбивать остатки стёкол в окнах. С улицы наконец послышались сирены пожарных машин.

     Людмила вдруг смекнула, что уж ей-то как раз этот пожар может помочь избавиться от соперницы - всё спишут на огонь. Главное теперь было - спастись самой! Удивляясь себе, откуда столько прыти взялось, она кинулась к окнам, стала сдёргивать шторы и связывать из полотен жгут. Руки её дрожали, ноги подкашивались, дым не давал дышать, но она упорно скручивала толстую ткань и вязала огромные узлы. Связав три куска, прикрепив жгут к батарее отопления, выкинув другой её конец в открытое окно, она поняла, что этого недостаточно и чтобы спуститься на землю, надо связать ещё как минимум две шторы.

     Тогда, втащив жгут обратно в помещение, она метнулась было к окнам напротив в надежде сорвать хотя бы одну занавеску.

     Из проёма входной двери вперемежку с пламенем валил густой чёрный дым. Стена, потолок, ближайшие к выходу стулья были в копоти, покрытие пола стало бурым и с треском лопалось на глазах. Воняло преотвратно. Три или четыре человека лежали на полу без сознания.

     Факелом вспыхнула одна из распахнутых дверных створок. Огонь ворвался в помещение, пополз по плинтусам, лизнул обшивку стен.

     Те, кто был ещё жив, прильнули к окнам, взывая о помощи. Занавески уже сорвали, и прорываться туда было бесполезно.

     "Неужто это всё!" - мелькнуло в голове у Людмилы, и сердце её сжалось от страха перед неотвратимостью скорой кончины.

     Чумазая, бледная, вся в ссадинах подошла Маковская. Вид у неё был отсутствующий, глаза горели безумно, чувствовалось, что гибель сына её подкосила. Марта молча схватилась за узел жгута.

     Людмила принялась отнимать жгут, отчётливо, зло, со старанием зашипела:

     - Дай сюда, не ты взяла! Ничего ты у меня не отнимешь, ни квартиру, ни жизнь, ни занавеску!

     Марта набросилась на неё с узлом в руках, стараясь свалить на пол. Людмила что есть силы отбивалась, ухватившись за подоконник, чувствуя, что если упадёт, то соперница воспользуется связанным ею жгутом, а она останется здесь навечно.

     Из последних сил, изловчившись, она пихнула Марту ногой в живот с такой силой, что та с визгом полетела прямо на горящие стулья. Огонь мгновенно перекинулся на одежду Маковской. Видно было, как она завертелась среди огня, раскинув руки побежала к противоположному окну, но - похоже - ей некому было уже помочь.

     Взобравшись на подоконник, Людмила увидела редко усаженный деревцами пустой двор. Пожарные машины подъехали со стороны улицы. Огонь сожрал середину здания, сквозь шум пламени и треск горящих перекрытий отовсюду доносились крики о помощи. Жар становился нестерпимым.

     На середину двора вбежал человек с телекамерой и стал снимать.

     - Эй ты! - крикнула ему Людмила, Поди скажи, чтоб подали сюда лестницу!

     Человек не ответил, продолжая вести объективом вдоль фасада.

     - Эй! Кому говорю! Брось свою бандуру, помоги же, ну!

     Человек исчез. Отчаявшись добиться помощи, Людмила схватилась за жгут, и с криками: "Ой, батюшки! Ой, Господи Иисусе, помоги! Ой, мамочка! Ой!" - стала спускаться вниз.

     Конец жгута оказался на уровне второго этажа, до земли было ещё метра три. Она так и повисла всем своим грузным телом, из последних сил сжимая деревенеющими руками скрученную жгутом занавеску.

     Последнее, что видела Людмила Ивановна Сорокина - циферблат собственных часов на запястье, показывавших без пяти три. Грохнувшись оземь, она потеряла сознание.



                14
     Трагедия, случившаяся в здании суда, осталась за кадром, несмотря на то, что десяток телевизионных бригад вели свои репортажи с головёшек. Как раз в это время горела Останкинская телебашня, и трансляции не было. Поэтому новостью номер один стали сообщения о пожаре в Останкино. Говорили, писали, что никакого умысла - диверсии или поджога - в пожаре на телебашне нет и что она загорелась самопроизвольно, из-за перегрузки устаревшего оборудования, фидеров, и перегрева кабелей...